Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 105 (всего у книги 111 страниц)

а) где было взять денег на взятку?,

б) и как немцу её дать? – тогдашняя ситуация с уклоном от работы на Рейх не похожа на сегодняшний уклон от "службы в рядах вооружённых сил отечества"

– Что было трудным и сложным в отечестве в разные времена оставим выяснять другим, повесть пухнет излишествами, эдакое ожиение наблюдается.

Вечерами молодёжь играла в карты, или лото, и каждый что-либо приносил съестного. Всё принесённое шло в "общий котёл" и съедалось молодыми аппетитами. Не забывали во время "пира" и старушку. Так и жили. Необходимым условием вечеринок было:

– Ребятки, вы засиживаетесь до темноты, керосин нужен для лампы? Нужен! Думайте! – и спички, спички, эти проклятые спички! Неизмеримые страдания получали люди, как ни странно звучит, от "спасителя и благодетеля": огня! От спичек! Наши наказания за баловство с огнём идут от грека Прометея. И отец попал в Гестапо из-за спичек, и всё, что потом случилось с монастырским "жилым фондом" – от спичек... вернее – от их недостатка.

Спички были дороже керосина, вот почему лампу на ночь упомянутая бабушка не гасила, а только ограничивалась прикручиванием фитиля до минимального горения. До утра. Утрами лампа давала огонь для очага, и таким образом "круговорот огня в природе" не прекращался.

И до сего времени, среди оставшихся от тех времён обитателей монастыря, нет единого мнения о "яркой" ночи:

– Наши лётчики бомбили монастырь зажигательными бомбами! – сами себя убеждали "знатоки", не зная ни единой статьи из "женевских конвенций о запрете применения термитных бомб".

– Какие "зажигательные", чего сочиняешь!? Фугасные бомбы были! Когда первая упала внутри ограды – взрывная волна вышибла стёкла и повалила горящую бабкину лампу! Бензин хотя и с солью в лампе был, но вылился на скатерть, а фитиль сделал то, что всегда делали все фитили. Вот и все ваши "зажигательные"!

– А бабка?

– Что бабка! Ребята вечер просидели, наигрались и разошлись по домам. Налёт начался, а бабка при первом звуке авиационных моторов по привычке, с начало войны приобретённой, под кровать спряталась... Не выдержала старушка... Что поделать: привыкла... Хотя и старая, но и она "военный опыт" приобрела. Потому и спряталась в "убежище": "если дом развалится, то кровать выдержит, кровать железная, старой работы" – многие тогда верили, что лучшее место спасения от бомбёжки – под кроватью. Когда келья "занялась", соседи с трудом из-под кровати её вытащили. Упиралась и орала, будто её убивать собрались!

А ночь светлела! Мгновенно сообразили, что горит в монастыре, и что это конец монастырю. Что выгорит две трети келий – никто не знал.

"Звериное человеческое чутьё" сказало матери:

– Конец монастырю, пора уходить! Давайте узлы вязать – означало, что нужно собирать нехитрые пожитки и уходить. Куда? Куда угодно, но подальше от огня и бомб на огонь. Ну и чутьё у женщин!

В определённое время жизни полная нищета – благо: она избавляет от страданий "всё потеряно", но временная нищета не значит, что нищим следует оставаться навсегда.

А тогда спокойно и деловито, без криков, визга и шараханий от близких разрывов "гостинцев с неба", мать завязала в одеяла наше "имущество" и стала выносить за монастырскую ограду через пролом в стене, что находился наискосок от кельи. Вот он, момент прояснения! Вот он, "момент истины"! В самом деле, не наделай в своё время "насельники" проломов в стенах там, где им нужно для общения с внешним миром, то чтобы могло быть тогда? Проход к главным монастырским воротам был перекрыт морем огня, и если бы не проломы, что были сделаны мудрыми и предусмотрительными новыми насельниками, то многие граждане просто сгорели бы заживо. Кто смог бы перемахнуть через трёхметровую монастырскую стену? Мудрые, беспредельно мудрые русские люди!

– Да не посади на шею правителей-бездарей, да не попади в лапы проповедников чужой веры, да не... пока хватит.

На вынос имущества хватило одно рейса, повторного захода в келью не было, мать взяла узел с подстилками-оделами подушками и ушла за ограду. До сего дня висит вопрос без ответа: "с чего родители решили, что нужно покидать келью? Горело в противоположном конце монастыря, от нас далеко, огненное море могло и не накрыть наш угол? Что управляло родителями, почему мать сказала: "уходим!", но не глава семьи?

– Как верующий человек надеялся на божью помощь, "бог не допустит бедствия, не лишит крыши!"

А ночь светлела! Родная авиация на свет от горящей бабкиной кельи вскорости пригнала вторую волну бомбардировщиков с полной бомбовой выкладкой, похоже, аэродром был недалеко.

Не менее быстро на монастырский "огонёк" из города прикатили две большие машины, полные солдат, и факт прибытия наша пара определяет как самый весёлый анекдот военного времени:

"враги-захватчики собирались тушить то, чего не поджигали".

Командовал Herr Offizier. Высокий. Если врагам дозволить быть симпатичными – офицер им был. Спокойный. Не суетливый. Если бы знал на то время значении "фатум" – так бы и сказал о лице вражеского офицера:

– "Оно было фатальным..." – понимания были недоступны.

После того, как мать дала команду "покинуть судно!" – родная келья почему-то перестала представлять интерес и показалась чужой... Каким-то запредельным чувством понял: келью огонь не обойдёт стороной, "покойник" она... Сгорит. Не уверенность матер о гибели кельи в огне передалась мне, что келью вижу в последний раз – понял самостоятельно, сам превратился в отличного индикатора на предстоящие события.

До нашей кельи от места пожара было с десяток домов, и более наивный человек, чем я, мог бы подумать, что огонь его жилище обойдёт стороной. Задвинутая в угол между монастырскими стенами, родная келья показалась жалкой и несчастной и откуда-то на мгновенье появилась мысль не к месту: "а кто в ней жил до нас"?

Надвигались новые, интересные, важные и увлекательные события. Одним из таких и стал очень скорый приезд двух машин с немецкими солдатами. То, чем собирались заняться прикатившие из города немцы, обещало быть более интересным, чем все пожары мира одновременно заполыхавшие. Пожар "вечного города", если бы я о нём тогда что-то знал, не представлял такого интереса, как полыхание уже двух келий родного монастыря.

Приехавшие солдаты не все вышли из машин, а только часть. Очень скоро услышал женский вой, и он отвлёк от созерцания горевших келий. Перед приехавшим офицером на коленях стояли две монастырские бабы и выли с причитаниями. Причина воя была непонятна, но страшна: бабы просто так выть не будут! Выяснилось позже: прикативший из города Herr Offizier с командой огнеборцев предлагал немедленно взорвать по одному дому с каждой стороны от горящей кельи, и таким образом лишить огонь пищи! Не дать ему переходить на другие строения! Это нужно делать быстро, Schneller!

– Батюшка! Отец родной! Кормилец! – плюхнулись в ноги врагу "хозяйки" пока ещё целых келий – да как же можно мой дом взрывать! Да куда мне деваться с малыми детушками!? Да как же это получается: Мотькин дом останется целёхоньким, а мой – взорвут!? – "души положим за други своя"!

Женские плачи, переходящие в вой, делится на:

а) вой тихий с неустранимым источником причины воя,

б) вой протестующий, требовательный.

Вой монастырских баб исполнялся под буквой "б".

В чёрном ночном небе гудели моторами советские "бомбовозы" не забывая посылать груз бомбовых люков на огонь внизу,

третья келья, кою Матрёна умоляла не взрывать – очень скоро в компании первых двух жарко и неугасимо приступила к процессу "самоликвидации" и горела ярким, жёлтым пламенем начиная с крыши, бабы, осознав свою глупость прекратили вой,

я любовался ежесекундными изменениями в картине пожара, все были чем-то заняты, и только вражеский борец с огнём бездействовал:

– Господин офицер, чего ждёте, почему не приступаете к выполнению порученного задания!? Вам представился случай сотворить доброе дело, чего ждёте!? – в пожар вступила крыша ещё одной кельи из драни, а к процессу "ликвидации очага возгорания" никто не приступал.

– Друг-соавтор, чего, какого рожна ждал доблестный иноземный борец с огнём в русских, бывших женских монастырях?

– И не только борец с огнём: это был большой специалист по взрывным работам. Сапёр, отвечавший за подрывные работы, хорошо знал "огневое" дело и умел бороться с пожарами любой категории сложности. К тому времени на его счету была масса взорванных "объектов как гражданского, так и военного назначения". Храбр был вражеский офицер, мужествен и стоек, но страдал идиосинкразией. Будь ты любым врагом, но если тебя идиосинкразия не обошла – к женщинам не подходи! Встречались враги с таким заболеванием, но сколько в процентах на весь Вермахт – данных в "Истории войны" нет. При множестве маленьких плюсов у вас, мужчин, есть один большой "минус", подаренный Природой – "непереносимость женских слёз". От идиосинкразии, если не врал профессор психиатрии из Берлина, страдают только мужчины, но для какой нужды Природа так жестоко с ними обошлась – на этот вопрос вроде бы ответа не существует.

– Так, бесяра?

– Почти... наисильнейшее воздействие оказывает женский вой, только вой, без единой слезинки, эмоций и чувств. У женского воя название есть: "голосянка". Наиотвратнейший вид бабьего воя приносящий во все времна материальную пользу "страдалице".

– В случае с Матрёной разве польза была? Вижу только проигрыш: келья-то сгорела.

– Сгорела, спора нет, но военный человек, офицер, разве не отступил?

Слёзы-то бывают разные. Слёзы "без голоса" по "убойности" наполовину слабее слёз с причитаниями. Женщины об этом хорошо знают и часто используют мужскую болезнь с великой пользой для себя.

– О какой "идиосинкразии" речь вести, если пришельцы, по "совецкой" классификации – поголовно "фашистские изверги"?

– Забавная картина: офицер и взвод сапёров, прикатившие спасать чужой монастырь от выгорания, по определению "совецкой власти и её передовой части граждан" – "фашист", а потомки, убивающие стариков "спасших Европу от коричневой чумы" – кто угодно, но не "квашисты". В званием "фашист" до сего времени вкладываете всё отвратительное, подлое и жестокое при общении с себе подобными.

Был ли офицер страдающим от идиосинкразии фашистом, или это был не такой "фашист", каких потом в избытке показывал с экрана советский кинематограф? Иностранный пожарный стоял к воющим бабам в пол-оборота, ее полным фронтом, как бы стеснялся, смотрел на огонь, а не на баб. Что было на его лице? – если кто-то заявит:

– "Уже в семилетнем возрасте я был хорошим физиономистом" – соврёт. Физиономист из меня никакой, и сейчас в этой науке ничего не смыслю.

О тогдашнем вражеском офицере написал бы так:

– "Его лицо выражало нетерпение..." – да простит читатель избитую, тысячами повествований, фразу!

– Где Вы, сегодня, господин офицер? Жив? Помнишь пожар в бывшем женском монастыре? Нет тебя в живых, простая арифметика не позволяет столько жить: если тогда за твоими плечами стояли тридцать прожитых лет, да плюс шестьдесят послевоенных... Кто из вас до такого возраста дожил? Можешь сегодня через беса рассказать, что докладывал своим командирам после возвращения из непотушенного русского монастыря?

Ты призван на небо и тебя поминаю добрым словом. Почему бы и "нет"? Бес как-то высказался: "желание сделать доброе дело выше самого дела" – бес хитрил и переделал известное "ожидание праздника – лучше самого праздника".

– Особенно сейчас, когда праздники превратились в "мероприятия" – и тебя, господин офицер, поминаю добрым словом только за одно желание спасти русский, ими и опоганеный, женский могастырь.

Знал тогда что-то из психиатрии? Разумеется, "нет", и сейчас ничего не знаю в самой тёмной из наук о поведении человека. Уверен: тот командир сапёров знал о силе воздействия женских слёз на большую часть мужчин мира, потому ничем не возразил вою Матрёны. А, следовало!

– Мужская идиосинкразия всегда была, и впредь будет "пятой колонной" при общении мужчины с женщиной. Женщина только один раз бывает побеждена мужчиной, но иэто сомнительно:

– "Ожидала большего..." – и следует череда выплат "неустоек" и "контрибуций" – Что за намёки? О чём?

– Непонятно? Вой женщин "велик, могуч, суров и непобедим", и мужскими "арсеналами" остановить невозможно, будь ваше мужество бспредельно. И тогда две воющие русские бабы оказались сильнее немецкого офицера вместе с командой военных борцов с огнём.

Все немцы были европейцами, уважающими и почитающими женщин плюс частная собственность. Не всегда и не все уважали частную собственность, война всё же, не до этики, но всё же случалось. Возможно, что в иных оккупированных городах и весях союза были другие захватчики, и, согласно записям в отечественной литературе, в других местах всё происходило иначе: если и поджигали строения – не пытались гасить.

Где-то враги поголовно, без исключения, были "хамы, грабители, убийцы и насильники", сволочи, наконец – для захватчиков такое поведение естественно, зачем захватчикам быть иными, но в начинавший гореть монастырь на тупорылых грузовиках прикатили какие-то нестандартные, ненормальные немцы, рисковавшие жизнями не понятно во имя чего! Да и офицер у них был не совсем настоящий фашистский офицер, а так, какое-то недоразумение! Для чего они прикатили?

Не могу представить, что думал иностранный борец с огнём о двух монастырских бабах, грудями вставших на защиту домовладений от разрушения:

– Беся, случаем, не слышал, не произнёс вражеский офицер традиционное "Dummkopf!" в сторону воющих баб? Воздержался?

– Воздержался, воздержался, всё же европеец! Он только подумал об этом.

Повторяю: негодное дело старые события определять новыми мерками. Что немецкий офицер не по собственной инициативе в разгар приличной бомбёжки прикатил с подчинёнными тушить чужой монастырь – об этом и говорить не надо, его послало высшее начальство. Первый вопрос. Второй: была нужда тушить чужой монастырь с риском потерять своих солдат от советских бомб? Что для него чужой монастырь? Чем был на то время монастырь? Бревенчатые избы возрастом за сто лет? Труха, а не жилища! Чего их было спасать? Какое напутствие получили солдаты от своего фюрера перед "драг нах остен"? "чем больше будет уничтожено этих русских – тем лучше", а эти, коих кто-то послал тушить пожар в чужом монастыре, явно не выполняли "предначертаний вождя"? Так надо вас понимать, господа?

Ах, как хотелось бы сегодня войти в общение с душой далёкого немецкого борца с огнём! Как это сделать? Могу ли сегодня фантазировать и сказать то, что он и не произносил?

– Валяй!

– Горите к чёртовой бабушке, а мне не резон подставлять под чужие бомбы своих солдат! – могли у него зародиться такие мысли?

– Немецкий специалист по тушению русских монастырей от советских бомб был в душе лингвистом и филологом "в одной упаковке". На тот момент не только знал с дюжину ваших поговорок и пословиц, но и придерживался их – ещё раз влез помощник в правое ухо.

– Какие "русские пословицы и поговорки" не позволили выполнить приказ командиров?

– Первая и основная: "своя рубашка ближе к телу". Вторая, не уступавшая первой по силе воздействия на здоровый рассудок: "на погосте жить – всех не оплачешь". Третью помянуть?

– Какую?

– "В чужом пиру похмелье" переведённое на немецкий добила немецкого специалиста по борьбе с русскими пожарами, после чего и последовала команда подчинённым покинуть горящий монастырь. В тупорылых машинах была взрывчатка, и случись близкое приземление отеческой бомбы...

– Добавь: "пожар" это когда горит человеческое жилище, а когда огонь поедает что-то иное это "возгорание"

– Хочешь сказать, что была опасность взрыва?

– Это и хотел сказать. Случись взрыв – "сдуло" не три кельи, как предлагал вражеский офицер, а более... И тебя не стало в этом мире, близко находился от транспорта с взрывчаткой.

Но обошлось. Удивительное дело, но в ту ночь не было жертв, никого не ранило и не убило.

Помню лицо немецкого борца с огнём в русских монастырях. И форма была не такая, какую потом показывал гражданам "страны советов" родной кинематограф, не было ни стека под мышкой и монокля в глазу. Недоразумение, не офицер. Пожалуй, это был не офицер, чином ниже, но знающий подрывное дело.

– Пожалуй. Немецких офицеров без монокля в глазу и стека под мышкой в советских фильмах не было, а тогдашний чузеземный борец с огнём почему-то обходился без указанных вещей.

– Как принимать тогдашнего командира: офицером, унтером?

– Какая разница сегодня? Монастырь-то сгорел...

Сколько было у борца с огнём побеждённых пожаров, сколько взорвал объектов "гражданского и военного назначения", сколько в практике было случаев, когда горящие слёзно умоляли дать возможность сгореть без помех со стороны?

– Ни единого! О, великая и неразрешимая загадка русской души! Пожалуй, что офицер не стал тушить кельи от удивления.

– Как понимать?

– Чтобы унять огонь, остановить беду, люди просят помощи, а тогда иноземный борец с огнём впервые в практике столкнулся с просьбой ничего не делать. Огонь, налёт, плач и просьба не взрывать жилища заморочили сознание вражеского офицера.

Из всей бомбовой благодати, что пролилась в ту яркую ночь с неба от советской авиации городу досталось совсем мало.

...и когда ночь превратилась в белый день с лёгкой окраской в желтизну – вторая, или третья волна отечественной авиации взялась обрабатывать территорию за стеной к западу от обители. Земля за стеной монастыря называлась "сельской", и в мирное время монастырские юноши с большим, не исправляемым креном в уголовщину – ходили меряться силой к "деревенским" сверстникам. Любимым "оружием" монастырцев в завоевательных походах были приличные куски красного кирпича, выломанные из стены. "Походы" почему-то всегда были пьяными.

В ту яркую ночь и у "деревенских" были пожары, что говорит о о масштабности действия родной авиации.

Не обошли и греховные соображения: "монастырь заполыхал случайно, но почему за стеной направлением юг-север что-то горело? Только фугасы применяла родная авиация, или с небес падало что-то горячее фугасок"?

Не держу обиду на штурманов бомбардировочной авиации двух стран, люди выполняли порученную работу и на законном основании могли задаваться вопросом: "что так ярко и хорошо может гореть, отчего быстро увеличивается площадь пожара?" – что подумает нынешний бомбометатель в схожей ситуации?

Одно: "накрыл, гадов, "в десятку" влепили! Не меньше, чем вражеский склад горюче-смазочных материалов накрыли"! – горящие одновременно семьдесят шесть бывших монашеский столетних келий, деревянных и сухих – такого яркого пламени дать не могут, даже если все и подпалить одновременно"! И всё же:

– "Добавим огоньку! Поздравляем"!

"Кто виноват"? Понятное дело, немцы!

Herr Offizier, обвиняю тебя в слабости, и не в борьбе с огнём, в борьбе с огненной стихией тебе не было равных среди подобных специалистов гарнизона, обвиняю в слабости перед двумя бабами, кои не позволили взорвать свои кельи!

Если пришёл на чужую землю, как "хозяин" – будь таковым, веди себя как хозяин! Отправляясь на Восток – что знал из того, как ведут себя в таких случаях "хозяева" из аборигенов? Нет? Помогу: одной бабе "пересчитал зубы", а другая вмиг бы поняла серьёзность момента и что различные возражения и противодействия силе обойдутся дороже взорванной кельи. Так почему ты, бравый офицер Вермахта, отличный сапёр, не последовал чужим обычаям, и не заехал Матрене в физию, и после малой экзекуции не занялся ликвидацией "очага возгорания"!? К тому времени на твоей совести лежал список

"преступлений по уничтожению объектов недвижимости на захваченной территории", в списке отсутствовали взрывы монашеских бревенчатых келий, война предоставила случай проявить способности борца с онём, а ты опустил руки, велика цена слабости: семьдесят шесть уничтоженных огнём строений.

Чтобы прибавила Матрёне одна иностранная зуботычина? Если не чтим своих матрён – с чего на тебя, иноземца, блажь накатила, и ты отступил перед воем? Испугался обвинения в "жестоком обращении с мирным населением" и лишил Матрёну гордости и славы в будущем: "получила по морде от немецкого офицера при защите своей кельи от уничтожения"? Затрещина на одно преступление больше, но и польза просматривалась громадная: погибло три дома, но не семьдесят шесть "единиц монастырского жилищного фонда"

А, может, савецкая авиация нагнала страх?!

... до родной кельи оставались не тронутыми огнём пару изб и вопрос кончины "колыбели детства" был не за горами, а за монастырской стеной из кирпича старой выделки. На малое время пришёл интерес: "до какого предела могу подойти к горящим домам без опасения возгорания зимнего пальто из сукна от немецкой шинели, но на советской вате"?

По всякому пожару проходит незримая линия, и пока огонь за ней – есть надежда его усмирить, но если огонь перешёл линию – он победитель! После отбытия врагов никаких других "огнеборцев" в монастыре не осталось, и огонь спокойно, не торопясь, без помех пересёк все "линии побед" над собой...

Когда первой заполыхала келья ничейной старушки – у ближних соседей появилась абсолютно фантастическая мысль, что огонь каким-то чудом не перейдёт дозволенную границу и ограничит аппетит одной кельей. Или двумя, но не больше. Люди фантазировали в адрес огня "пройдёт мимо", но огонь обходился без фантазий и переходил от одной кельи к другой без препятствии и насельникам ничего не оставалось делать, как только любоваться его убийственной красотой!

В юго-восточной части монастыря пожар перешёл границу через малое время после отбытия немцев. Думаю, что иной "яркой" точки на карте города, чем горящий женский монастырь, тогда не было.

Через какое время следовало ожидать огонь и на "крыше дома своего" – не мог определить, но что келья сгорит – об этом догадывался "на подсознании": так бы сегодня сказал любой писатель-профессионал, но не дилетант, вроде меня и беса.

Ждал начала печального, но интересного события? Были в жизни мелкие удовольствия, помню их, но такого, как созерцание горящего родного дома у меня не было. Понятное дело, родные дома горят не каждый день!

Видел в последующие времена, по классификации беса, "возгорания", но хороший, настоящий пожар был всего один. Такое у меня устройство: одно событие остаётся основным, а все последующие – второстепенными. Не психиатр, а посему не могу объяснить: почему, отчего и до сего дня в деталях помню горевший монастырь? Ничем особенным не отличаюсь от тех, кто, помимо меня, присутствовал на том "мероприятии", возможно, что в их памяти сохранился больший объём информации, чем у меня, но главная и важная память – моя. Всегда было, и впредь так будет во всём: "своя рубашка ближе к телу". Что поделаю с собой, почему частичное сгорание стольного града в известные времена – далеко, второстепенно и не трогает, а костёр из семидесяти шести домов родного монастыря – родное и никак не хочет уничтожаться?

– Не сочиняем, когда говорим о сгорании семи десятков келий в одно время?

– Нет. Чем были покрыты кельи?

– Дранью.

– Если хорошие, "жирные" искры во множестве ложатся на сухие и разогретые августовским зноем крыши из драни – какого результата ожидать?

– Ну, может, и не совсем в одно время горели упомянутые кельи, но что-то похожее тогда происходило.

Сегодня, когда кинематограф пытается обмануть простаков сожжением декораций, выдавая за настоящий пожар – неудержимо тянет за язык сказать создателям "кинолипы":

– Ребята, не тратьтесь на сжигание декораций: ныне и они денег стоят! Если до нетерпячки хочется кого-то впечатлить пожаром по ходу "шедевра" – оставьте кадр тёмным и пустите титры "Пожар!" красного, огненного цвету. Для ваших фильмов этого хватит, к зрителю вмиг придёт понимание: "вот, постановщики и до пожара дошли"!

Киношные "пожары", как не старались сделать "правдивыми" и в какую копеечку не влетало устройство – от начала и до конца остаются постановочными, умышленными, фальшивыми. Сегодня понял, но не оправдал древнего Нерона, подпалившего "вечный город" с четырёх углов: горящие декорации не вдохновили на создание "стихов" так, как это сделал настоящий пожар, только горящие подлинники вдохновляют.

Хотелось выяснить пустяк: "как близко подойти к горящему родному дому без риска вспыхнуть самому"? – вопрос интересный, важный, выяснение могло сотояться, но какой-то штурман родной авиации, ослеплённый пожаром и радостью "удачного поражение вражеских объектов", в пылу боя, дал команду первому пилоту "сброс!".

Кто открывал бомбовые люки "краснозвёздных машин" для сброса смертоносного груза на головы освобождаемых – не знаю. И бес не знает, иначе бы обязательно вылез с разъяснениями. Оно, конечно, не важно, кто из членов экипажа давал команду на открытие бомбовых люков "краснозвёздных машин" и кто выполнял команду "сброс!". Пользуясь только своими соображениями скажу: о "выходе на цель" командиру машины докладывал штурман.

Кто был внизу и получал "груз" – подробности в распределении ролей между членами экипажа не трогали, нижних волновало одно: "разойдусь с "гостинцем сверху", или нет"?

Что думали управлявшие "летательными аппаратами тяжелее воздуха – не знаю, но отделившаяся от машины бомбочка неизвестного веса, напевая стабилизатором в заднице знакомую, привычную мелодию из одной ноты "СИ" четвёртой октавы – отправилась на встречу со мной...

– Эй, там, внизу, Achtung und Vorzicht! – вначале безобразия с названием "война" предупреждений на иноземном языке не было, так чего предупреждать на родном? Лишнее!

Слышь, малый, все бомбы и бомбочки, что до этого момента сыпались с неба предназначались всем и по правилу "на кого бог пошлёт", но эта, что так звонко и громко, весело и радостно поёт стабилизатором в заднице – твоя! Персональная! Личная, а потому приготовься к встрече с убийственным "именем существительным женского рода"!

– Сука ты драная, если собралась лишать жизни! Какая ты "женщина", если летишь убивать!? – созерцанием пожара насладился, сыт по горло, налюбовался работой огня, сожравшего келью вместе с доброй половиной всего монастыря – да, красиво, грандиозно, впечатлило! Хватит, запомнил картину горения родной кельи навсегда!

Но вой хвостового оперения бомбы выше любых зрелищ, это святой звук, достойный всяческого почтения и воспевания прекрасными словесами! Знакомый, родной, привычный и полюбившийся звук! Правда, на этот раз необыкновенно сильный и громкий, такого звука в прежних бомбёжках не слышал... Это симфония, это... – о "крещендо" не имел понятия, не знал о нём, поэтому оно и не волновало.

– Не знал и о "пиано", не знал и о "пианиссимо"... Многое не знал, а потому подчинялся звериному чутью, кое обостряется в критические моменты. И тогда чутьё зверька предупредило:

– "Не отзывайся в приходящий миг на действие естественного химического вещества "адреналин" и впрыснутое надпочечниками в жидкую кровь твою, не вздумай бежать в какую-то иную точку пространства: убегать от бомбы – пустое, бесполезное занятие: догонит, стерва! Как можешь знать: правильно ли выбрал направление бега? Что, если в том месте, где собираешься разминуться убийцей – там и встретишься? Не знаешь? То-то! А потому быстро падай на землю и вройся в неё, проклятую, родную и святую быстрее быстрого зверька, коего мать-Природа одарила способностью за секунду зарываться в землю!

–"Не могу"! – вопишь!? Тогда мгновенно натяни на голову зимнее пальто "на вырост" из немецкого шинельного сукна серо-зелёного цвета с заштопанной дыркой от пули, плотно прикрой думающую часть тела руками и падай на землю животом! Не иначе: только праведникам и героям позволено падать спиной на землю, дабы в последний миг увидеть "путь на небо", а ты – отпрыск немецкого прислужника, и падать тебе на родную землю дозволено только носом! Ничего иного для спасения тела тебе не дано! В заключение открой широко рот и жди результат! Готов!?

– Вроде бы!

– К-ВАМ-М-М!!!

– Бесяра, можно красивое предложение вставить?

– Какое?

– "... и Земля остановила бег свой!"

– Старое, приевшееся, тысячи раз помянутое другими бездарями, но если для тебя первое – лепи...

"...вот он, совсем близкий и чудовищный результат! Очень близкий, если бы чуть ближе – какое число людей в будущем избавил бы от забот, хлопот и переживаний за тебя!? От какого числа и качества огорчительных минут в последующей жизни избавил родителей, не задержись штурман советского бомбардировщика на долю секунды с нажатием рычага с надписью "сброс"?

– Или тогда было опережение с нажатие "сброс"?

– "Не-е-ет, не пришло время финальной сцены, ничего не брало лопоухого шкета"! – взрывная волна от родной бомбы подняла над землёй, не выше половины метра тщедушное тело малого в зимнем пальто "на вырост" из сукна немецкой шинели – и чувствительно шмякнула-припечатала туда, откуда подняла. Крепко припечатала: бомбе в неизвестное количество килограммов взрывчатки в "тротиловом эквиваленте" поднять тело шкета не полных восьми лет, пусть и в зимнем, тяжёлом пальто "на вырост" – пустяковая работа!

– "... тотчас от дикой, прежде не испытанной встряски, у мальца открылись две, или три, нехорошие способности, одну из коих не потерял до старости: врёт. Или "сочиняет", что без разницы. Врёт, не задумываясь, свободно, уверенно:

"... в ту же секунду душа малого отделилась от тела и в искрах горящей кельи вознеслась в небо. Поднявшись на высоту огляделась по сторонам и увидев уходящую в сторону восхода крылатую машину, отделившую душу от тела, резво устремилась за летящим устройством. За пару мгновений, без усилии, Душа догнала краснозвёздный летательный аппарат и через металл обшивки проникла в кабину пилотов. Процедуру входа проделала свободно и легко, со знанием дела, а будь кто рядом одарённый видеть души – подумал:

"Не первый раз особа таким делом занимается, не в новинку, не иначе, как с начала военных действии овладела столь высоким искусством"!

– Бес, зачем подсовываешь измышления и сочинение с претензией на "мемуары" портишь вымыслом!? Разве между нами есть договор на писание фантастики!? Зачем "гонишь туфту" и низкопробную писанину, вражина, зачем вынуждаешь врать?

– Чего на меня-то взъелся? Ну, сфантазировал малость, чего орать-то?

– Первая ложь: не закрывал голову руками, но натянул пальто!

Разница! Мог натянуть, просторным пальто было, "на вырост", сколько можно повторять!? И руки спрятал под живот и держал ими полы одеяния. Вранье два: Душа не покидала тела, не гонялась за "летательными аппаратами тяжелее воздуха", вообще не перемещалась в пространстве, но оставалась в теле! Зачем вылетать из тела, если оно надёжно закрыто? Что считаешь тогдашнюю душу мою глупой? И в "пятки не уходила": не успела сообразить. К тому у Души ранее был хороший опыт встреч с бомбами любого производства и калибра. И в кабину пилотов родной авиации Душа не входила, и ничего из того, что сказал – не говорила штурману: