Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 111 страниц)

Способность входить в состояние "окаменения" в минуты опасности пригодились в послевоенное время.

Кто в детстве не дрался? Когда видел, что по всем позициям драки не миновать, и "дипломатические" увёртки ни к чему не приводили, и главным доказательством собственной правоты оставался кулак – и приходило древнее "погребное" окаменение.

Первым никогда не бил "врага", меня били первым, и первый удар почему-то предназначался моей голове. Почему туда? Сегодня понял: противники это делали от незнания и, насмотревшись трофейных фильмов, где положительные герои били отрицательных по голове. Но противники не подозревали о том, что этого "шкета" природа одарила толстыми костями черепной коробки, по прочности не меньшей, чем у слона. Или почти, как у слона. Возможно, что и толще. Почему казалось, что одного удара хилого кулака по моему черепу хватит для повержения на землю – осталось тайной до сего дня. Скользящий удар по голове от одного полуголодного шкета точно такому шкету – что за драка!

Послевоенные внутренние драки были гуманными. Они прекращались тот час, как только один из противников повергался наземь. Сбили тебя с ног в драке, сам ли ты упал от неумения держаться – варианты не рассматривались. Для прекращения "боевых действий" хватало и одного разбитого носа. Любого носа. Что расценивалось выше в драке – разбитый нос или падение наземь – и этого не выяснил.

В драках был слабым, нестандартным воякой, но подлым. Суть подлости заключалась в "военном открытии": я не стремился повергнуть "врага" на землю или пустить "юшку" из носа, но когда чувствовал, что драки не миновать, то начинал "каменеть", как тогда в "убожестве" и ждал первого удара от "противника"... Во всех драках и всегда противник решал, когда наступала пора бить меня.

Удивительное явление: после полученного удара по голове выделение адреналина прекращалось, в теле появлялась необыкновенная лёгкость сравнимая с полётом, но без восторга, а в голове – уверенность в победе. Окружающий мир становился ясным, отчётливым, понятным, и в секунды я походил на зайца по единственному параметру: начинал видеть всё вокруг на сто восемьдесят градусов! К заячьему "круговому обзору" добавлялась необъяснимая точность хода кулака: в челюсть противника. Все, кто начинал драку с целью получить превосходство надо мной, не знали уязвимых мест в собственном теле, но видели в моём: ненавистный череп с толстой костью.

Никто не учил драться, не было советов "бей в челюсть", откуда знание уязвимого места, почему не бил в классическое место детски драчек нос? Потому, что заметил: после даже самого слабого удара в челюсть "противника" вмиг пропадал аппетит на дальнейшее ведение "боевых действий". Странно!

Нос цел, не разбит, повержение во прах не состоялось, а желание драться пропадало насовсем!

Во всех драчках, их было не так много, меня почему-то всегда били скользящим ударом по голове, а отвечал противнику единственным, "коронным" контрударом в челюсть!

Откуда знал, что и слабый удар в челюсть, без чувств, дарит получившему лёгкое сотрясение мозга, "пьянеет" и теряет управление? кто научил?

Не было "учителей фехтования", "открытия" делали сами. Какое вещество, помимо адреналина, отвечало за удар в челюсть противника предстоит выяснить в будущем.

– Транс.

– Каким образом, как и где, десятилетний шкет научился входить в транс? Взрослый войдёт в беспамятство и покалечит понятно, возраст, знания, опыт, а какой "транс" у пацана?

– Клацай здравицу:

"Да здравствует наполненный сероводородом подвал военного времени, учитель и воспитатель детей возрастом семь лет и старше! Да здравствует..."

– Вариант: "Слава авиациям двух враждующих сторон за неприцельные бомбометания, ибо они укрепили дух твой и разум! Пусть живёт и крепнет народная мудрость, и да не умрут перлы указанной мудрости, гласящие "за одного битого двух небитых дают"!

Глава .

Ночь технических ужасов.

– "...вражеская авиация чаще и инастырнее (без истерик) отравляла существование обитателям монастыря..."

– Не годится, выстукивай: "были моменты, когда обозлённые налётами обитатели монастыря, не сговариваясь, спрашивали себя:

– Сколько бояться и дрожать!? Хватит, получили свою порцию ужасов, оставьте другим что-нибудь! – забота о гражданах, не получивших порцию бомбового удовольствия, высказана бесом, за мной только фиксация высказывания.

– Не могли дружные и стойкие в беде савецкие люди желать такого в адрес соплеменников.

– Тогда как прикажешь понимать просьбу "господи, пронеси, сохрани и помилуй, сыты мы бомбёжками, отдай бомбовую порцию другим, не жалко!" – бог внял молитвам, на короткое время учинил кратковременнон помутнение рассудка всем шткрманам эскадрильи Люфтваффе и те сбросили смертельный груз в чисте поле? Или повели машины в другое место?

А в новом месте молятся о спасении не слабее вашего, и налётчикам ничего не остаётся, как развенуть машины на сто восемьдесят градусов и возвратиться на аэродромы с полными бомбовыми люками?

Следует упомянуть о других тётушках по линии матери: того стоят. Не упомянуть их – обеднить рассказ.

Степени родства до сего дня остаются непостижимой тайной, и далее "брата", "сестры", "племянника", "внука" познания не идут, кто такие "деверь" и "шурин", кому и какой роднёй доводятся остаётся в незнании.

Налёты продолжались, жесткость расправы не слабела, война не собиралась делаться лучше, и налёты качеством не менялись. Нынешние эпитеты о налётах Люфтваффе того времени: "качественные", "эффективные", "разрушительные", убийственные", "сволочные", "мерзкие", но чтобы "никакие", или "пустяшные" такого не было. Даже один "ераплан" с одной бомбой в люке страшен: вдруг угодит в меня!?

Читателю, следящему за нашими рассказами, дозволено возразить:

– Взрывная волна от "мамочки" весом в две сотни с половиной кило с начинкой из тротила опасна в паре десятков метров от места взрыва, а далее особа не опаснее елочной хлопушки, ничего особенного, так, забава...

–...количество сброшенных бомб вражеской авиацией в пересчёте на душу оставшихся в оккупацию не увечилось ни на единую, перевыполнение плана по бомбам Люфтваффе не допускало, и смелый человек порцией иронии мог сказать:

– Всё, граждане, прекращайте тряску, последняя бомбушечка гукнула, отбой, второго налёта не будет.

Учёт сброшенных оболочек с тротилом женщины не вели, не женское занятие, женщины созданы на переживания, и на дурацкие шутки "прилетят – не прилетят с добавочной порцией" не отзывались.

Не берёмся заявить когда нервы женской половины монастыря подошли к выбору: "или порваться нервам, или продолжать укрепление"

Женщины были тренированы "советской" властью, а потому и выбрали второй вариант, больше касавшийся мужчин:

– "Стоять насмерть"!

Мудрость монастырских женщин проявилась немедленно, и прятаться по примитивным ямам хранения овощных припасов в зиму дураков не осталось. Враз, без объяснений, абсолютно каждый пришёл к неутешительному выводу: примитивные земляные норы в кчестве убежища не устоят против "гостинцев" с самолётов Люфтваффе"

Массовая уборка картошки в Средней полосе России начинается в начале сентября с задержкой в три дня:

– Сосед убирает, и нам пора, а, то, глядишь, дожди пойдут, без картошки останемся.

Убирать корнеплоды в мирное время одно, а когда враги приближаются к твоему картофельному полю лозунг "не допустим потери и одного выращенного корнеплода!" терял силу на девяносто девять и девять десятых процента.

– Надо понимать картошку не убирали?

– Убирали, но без вдохновения и энтузиазма.

Кто-то из тётушек удумал спасать "животы" в чистом поле за оградой монастыря, где граждане с около монастырских улиц сеяли картошку. Логика была "железная", но женская:

– Кто станет кидать бомбы на чистое поле!? Они там наверху не совсем дураки! – и показывали пальцем в небо.

Чем хороши "принятые всем сердцем и умом идеи"? Верой, "уверованные" без промедления "претворяют в жизнь".

Как-то в один из тёплых вечеров конца августа, мы, одетые во всё, что имелось согласно предписанию родительницы, с подстилками для спанья на земле, ждали наступления мрака, когда ещё видно землю, но трудно различать физиономии чудаков, надумавших спасаться от бомбёжек в чистом поле. Вера в разум тех, что тогда были вверху и кидали бомбы в тех, кто был внизу, нижних, была твёрдой:

– В чистое поле бомбы бросать не станут! Что, они совсем дураки? – на том и решили. Не знаю, чья была идея искать спасения вне стен монастыря, но что явно не мужская факт.

День приходил к ночи, солнце давно прибыло на положенное ему место, и первой, кому ночёвка в чистом поле вдруг показалась нелепой – была мать. Автор проекта спасения необыкновенным способом настаивала на разуме предложения: "всё впереди, ночь покажет..." – заявление базировалось исключительно на собственном графике налётов вражеской авиации на монастырь.

Довод старшей тётушки победил, и мы потащились за монастырские стены в поля. Путь предстоял недолгий, всего каких-то пятьсот метров от стен родного монастыря. На свободу! Пустое место бомбить не будут! Почему такая великая истина не пришла никому в голову с самого начала!? Измученные бомбёжками, а потому лишенные соображения – могли уйти и дальше в поисках места спасения.

Предсказания сбылись и ночь "показала": началось с того, что выбрали полянку с не усохшей травкой, расстелили подстилки, как цыганы, и улеглись. Тёплая земля плюс свежий воздух сделали своё, и, любуясь звёздами, уснул...

Время беспардонного сна прервалось тогдашним стандартом:

оттопыренные Природой ушные раковины, не слабее военных звукоуловителей, приняли и зарегистрировали далёкие звуки работы моторов летающих устройств Люфтваффе!

– Летят, аспиды... – голос старшей тётушки оповестил спасающихся о приближении событий с неизвестными последствиями.

Налёт начался с задержкой, не после захода светила, и сегодня думаю, что это был пробный налёт, эксперимент.

Первыми прилетели ненормальные вражеские самолёты и начали работу с того, что устроили над станцией иллюминацию светом ярче молний: в чёрном небе вдруг загорались ослепительные огни на тарелках, кои медленно опускались к земле на небольших парашютах! Это было ново, непонятно, а потому и ужасно! Каждый из спасающих живот, решил, что такое освещение ни к добру, и у осветителей, что швыряют сверху тарелки с ярким огнём, единственная цель: осветить, непонятно за каким хером, находящихся в поле и ночью людей, далёких от военных, и осветивши – уничтожить всех спасавшихся на картофельном поле! Нет, это ж надо так точно о нас всё знать! Когда догорала одна порция "люстр" – загоралась другая и в стороне от первой.

И мы заметались! Сказать, как оказались на картофельном поле, откуда оно взялось под нашими ногами – не могу.

"Люстры" висели над станцией, над нами ни одной, а повисни какая – стал думать как оказаться на месте куда приземлится удивительный свет, как устроен и что горело в тарелке. Не меньшее любопытство вызывали маленький белый парашютик.

Белый света "ламп" чётко выделял жухлые картофельные и лишал возможности быть невидимыми.

Улёгся на землю, и, не спуская глаз с очаровательного света, не заботясь о важном органе тела (голове) из-под кустиков жухлой картофельной ботвы любовался адским светом!

– Ничего надёжнее кустов не было.

– Был вера в защитительную силу картофельной ботвы в конце августа.

Никто из "спасающихся" не предпринимал попытки осмыслить: враги бомбили железнодорожный узел, но не монастырских обитателей, кои сдуру вышли в поле прятаться. Станция, что находилась километрах в пяти от монастыря, была целью налёта, а не картофельное поле! Верной была изначальная установка "прилетят бомбить станцию, а не ваш опоганенный монастырь", так какого хера метались по грядкам!? "Тарелок" испугались? "Фонари" сбрасывали над станцией, ваши пуганые тела не входили в список уничтожения, могли спокойно при хорошем освещении вернуться в жилища и заняться просмотром сновидений.

– Были "знатоки" веровавшие в подслушивающие приборы на самолётах Люфтваффе – почему не быть осветительным тарелкам чтобы прибить монастырских пролетариев в картофельной ботве? К бабке-угадке не ходи, враги пытались лишить живота аборигенов непонятным и жутким способом: светом!

– Ах, как вы дружно падали вдоль грядок в паузах между далёкими разрывами! Чего метались, дураки? На картофельное поле не упала ни одна бомба, воздушные разбойники разгружали бомбовые люки за пять километров от вас!

– Ужас лишал соображения: "на меня идёт охота!" – не было рядом успокоителя: "не нужны вражеской авиации, уходите, не топчите грдки!" – просветителя-утешителя записали во враги не добрее небесных. Всё прощу, а выставил меня дураком – не жди прощения, враг навеки!

В чём прелесть шестилетняя? В любопытстве: бомбёжка станции менее интересна, чем медленно опускающиеся тарелки на парашютиках.Огни завораживали, очаровывали!

С одной строны тарелки с белым светом нехорошие, повешены непонятными целями и намерениями – а глаз оторвать невозможно! Кто тогда за одно со мной смотрел на диковинный свет в небе не знаю, не опрашивал.

Женщины закрывали головы подолами. Парашютики падали, свет на тарелках затухал, но никто из спасающихся числом двух семей, не умер среди картофельных грядок и сей факт вселял надежду:

– ... ещё не конец – нашлись и уверовашие (женщины):

– Потом всё скажется! – вот она, великая вера в будущее! Неизвестно, чем окончится настоящее, но мечты о будущем не хотят покидать!

Налёт на станцию как-то враз прекратился, "враги небесные" выполнив чёрно-"светлое" дело, улетели, пришла тишина и абсолютный мрак, а сколько женских умов тотчас укрепились в предсказании "потом скажется!" нам неизвестно.

Веруй в существование ада – пугающее место сошло за рай средней комфортности, в аду, по слухам, под котлами с грешниками что-то обязано гореть и давать какое-то освещение, а тогда был неописуемый мрак!

– Не знали спасающиеся, что мрак бывает после яркого света, не было рядом советчка "без паники, дети и женщины, закройте глаза, постойте на месте пять минут, поднимайте веки, станете зрячими, и победа над Мраком будет за вами"

Это был мой первый мрак, и повторов такого мрака в последовавшие годы не видел.

Вслед за мраком начался проливной дождь! Обильный, не холодный, шустрый дождик, от коего необыкновенно быстро быстро на картофельном поле образовалась цепкая грязь из прекрасного русского чернозёма. Грязь обложила со всех сторон и движение в любую сторону ограничивалось размягчённой землёй или картофельной отвой.

Что делали на чужом огороде? "Спасались" от бомб Люфтваффе, получили слепоту любуясь горящим термитом, и пришлив с состояние, когда было безразлично куда двигаться.

Вывести из создавшегося положения могла вторая волна вражеской бомбардировочной авиации с новой порцией осветительных тарелок, но задерживалась, не прилетала...

Занеси нас его величество Страх на землю поросшую травкой – свалившаяся небесная влага промочила до нитки, но не сняла старые ботинки, как это сделал плодородный чернозём на картофельных грядках. Единственные ботинки, довоенные.

Страшная, необыкновенная ночь вокруг, но месить тёплую грязь из чёрнозёма ногами в чулках было необыкновенно приятно! Страха не было: чего бояться? Всё кончилось...

Почему единственные ботинки свалились с ног?

– Он спрашивает! Забыл, как мать, укладывая спать "под небом родины", руководствуясь женкой логикой, ослабила крепление обувки на ногах:

– Пусть ноги отдыхают! – прекрасная грязь из чернозёма и тёплого дождя сняла их с ног. Других версий нет. Всю жизнь с ботинками не везло!– о невезении с обувью в другом месте.

Пальтишко намокло и стало тяжёлым. Все бегали по полю, искали детей, а дети, вроде меня, самым подлым образом помалкивали и хотели спать.

"... и пал на землю мрак и ужас!" – ничего не знал из "святого писания" на то время, а если бы и знал – знания не тронули, знания гасились фактом потери ботинок.

– Раскисший чернозём оказался сильнее всех "писаний".

Восхитительная ночь, памятная ночь, яркая от недавно горевшего термита превратилась в необыкновенный мрак, такой густой, какого ни разу и нигде не видел за прожитые шесть лет.

Не скажу определённо, кто первым на месте действия, в абсолютном мраке и в полный голос изрек:

– Какими нужно быть пугаными воронами, чтобы прятаться между картофельными грядками!?

– Помогу: мать сказала.

– Что-нибудь другое из слов было?

– Нет.

В кельи возвращались на ощупь: как навредили враги станции – неизвестно, но что сгоревший термит на тарелках ослепил ведущих и напрочь лишил ориентировки на вроде знакомом месте – факт.

Средина августовской ночи с дождём, приличная темень, но ведущие догадались найти стену и двинуться к пролому, а за проломом келья.

– Нужно было не паниковать, а закрыть глаза и привыкнуть к мраку. Даже в самой чёрной ночи глаз настраивается на ничтожные порции фотонов.

– Где тебя, знающего законы линейной оптики и устройство человечьего глаза, тогда носило, почему не помог истерзанным страхом женщинам? Глядишь, и ботинки при мне остались!

Огороды находились метрах в трёхстах от стены, и как матушка выбрала правильное направление – загадка.

– Надумай двинуться в сторону от монастыря – где бы оказались на рассвете?

– Далеко не ушли, вон, лошадь возчика в подпитии к дому привозит, вы-то выше лошади...

Злые, мокрые, оскорблённые тащились в келью негромко выясняя автора столь оригинального способа сохранения жизни. Вспомнили и нашли быстро: это была другая тётушка, вечно старая, маленькая в размерах, верующая и боязливая. В "яркую" ночь на картофельном поле опекала меня и следила, как бы раньше срока не покинул самый прекрасный из миров.

– "Самый прекрасный из миров" ни о чём не говорит?

– Нет...

– А не кажется, что "самый" допускает существование иных миров, кои видел, а потому есть с чем сравнивать?

– Убрать?

– Оставь.

И тогда тётя старческими силами боролась с судьбой за моё существование. Сейчас, грешник, подозреваю старушку, что тётушка совершала опеку, сообразуясь с советским плакатом о вражеском штыке, ребёнке и женщине. При встрече в ином мире, если таковая по воле Высших сил состоится – спрошу:

– Скажи, тётушка, в ту "яркую" ночь о ком больше думала?

Днём сушились, чистились от чернозём-кормильца и ждали следующей ночи:

– Чтобы ещё куда-то пошла прятаться!? Пусть сгину от бомбы, но ни куда не побегу прятаться, хватит, пробовала!

Быть "последними дураками" на своём картофельном поле не могли по причине отсутствия земельного надела. Это была единственная причина остаться умными: не иметь собственного клочка земли с картофельными грядками и не прятаться в них от налётов вражеской авиации.

После "иллюминированной" ночи старшие мальчишки бегали в поля на поиски остатков осветительных тарелок. Находили, и самой большой ценностью оказывался маленький парашютик, точная копия большого, настоящего парашюта! И тоже из шёлка! И со стропами! Что это "мини-парашют" – тогда об этом никто не знал.

Счастливчик развлекался так: к стропам привязывал каменный груз, затем камень заворачивался в остальную часть парашюта, пакет забрасывался с силой и умением бросать камни. В небе парашютик раскрывался, и, покачивая грузиком, шёл к земле.

Плавное опускание устройства спасения пилотов происходило, если запускающий заворачивал камень в ткань так, чтобы достигнув высшей точки взлёта – купол раскрывался и приземление происходило нормально, заворачивал имитацию парашютиста (камень) кое-как, наспех – "парашютист" камнем падал на землю и разбивался...

– ... не догадываясь, что занимаетесь колдовством с названием "визуализация".

Падение нераскрывшегося парашюта огорчало: "ну, вот, ещё один разбился..." – речь о живых людях, разумеется, не велась...

Запускали до боли в правой руке и плече: каждому хотелось забросить "парашютиста" как можно выше!

Глава 6.

Каменоломни.

В деле спасения животов общественная мысль не стояла на месте и продолжала волновать сознание монастырцев:

– Где найти надёжное место, где укрыться от ужасных бомбёжек и показать у небу фигу с уточнением: "господи, не тебе фигу показывем, но врагам твоим и наши!" – верили: "бог сверху видит, кто прав и виноват, бог не попустит обид, не позволит аспидам кидать с неба предметы рвущие всё и вся в клочья!"

Ах, как хотелось найти убежище, кое могло надёжно укрыть и шепнуть небу: "хер вам, суки, не достанете! – мало, в желаниях шли дальше: "меня бомбят, а я ничем ответить не могу! А так бы хотелось уложить небесных гадов на картофельное поле мордой в чернозём, а меня – в самолёт и ..."

Пора рассказать о местных рукотворных пещерах, что в основной части и до сего дня находятся под монастырём. Нет, нет, их не создавали монахини на уединения и молитвы, нет, всё обстояло проще: Среднерусская возвышенность, как известно из школьного курса изучения Земли, миллионы лет от бомбёжек сорок первого года пребывала дном моря, из морской воды выделяла кальций, осаждала на дно и наращивала камень на будущие нужды. Будь море тёплым – сейчас жили на красных кораллах, но не судьба. Почему не красные корралы, или розовый туф – в школьной "Геогрфия" пояснений нет. .

В иных странах земная твердь целиком мраморная, гранитная, есть места на планете, где драгоценных камней больше, чем у нас глины. Толстенная Среднерусская платформа сплошная известь.

Отложившийся за миллионы лет кальций образовал слоистый камень-известняк, и когда русской возвышенности надоело быть морем – вздыбилась над водой и превратилась в большой и толстый кусок суши.

– В одну шестую суши, но как получилось подняться никто объяснить не может.

Подъём дна надоумил: "камень годится на строительство, но не города, нет, каменные жидища в средней полосе холоднее бревенчатых, но как подставки под сруб годятся.

Большинство старых домов города с названием "частный сектор", возводились так: известковыми плитами на земле выкладывались тумбы не выше половины аршина, на тумбы ставился деревянный сруб, на сруб крышу по возможностям строителя – дом готов. Отделка дома – не в счёт. Детали.

Так строились мещане средней руки. Состоятельные граждане города выкладывали цоколь из доброго красного кирпича на извёстке, и только потом на него ставили домик в один этаж. Из дерева. Сам цоколь был чем-то вроде полуподвала, с окнами на уровне мостовой. Цоколь прислуге и кухне.

Известняк ломали в глубине высокого холма за чертой города, под монастырём, но камнеломы расходились и в стороны. Выбирая плиты извести жители, не сознавая, "разрушали устои христианства на Руси"

Разработка известняка велась до закладки монастыря, но когда перестали вывозить плитняк – никто сказать не мог.

О пустотах в холме забыли, отпала нужда и в плиточном известняке, а налёты Luftwaffe освежили память одревних выработках. Это были просторные помещения: телеги с камнем вывозили лошадками.

Дополнения к декорациям: Среднерусская возвышенность, если верить геологам, громадная, толстая платформа, а насколько прочнее и обширнее "балтийского щита" не знаем.

Можно найти справочную литературу и выяснить длину-ширину-глубину (высоту) Среднерусской возвышенности, но от выяснения размеров мои симпатии не уменьшатся.

– И гражданам, проживающим на её поверхности, ничего из списка с названием "стихийные бедствия" не грозит на многие сотни лет вперёд. Землетрясения, наводнения, цунами и прочие потопы живущих на Среднерусской возвышенности не волнуют.

– Помяни торнадо. Экзотика, но всё же.

Родная Средне-Русская возвышенность холмистая, но в основе ровная. Это о ней сказано поэтом:

"...и в голубых опять волнах

с холма на холм взлетаю я!"

– однако, быстро человек перемещался!

Из многих холмов Среднерусской платформы волнует единственный, да простит читатель местечковый патриотизм: холм на коем возведён монастырь, разрезан однопутной колеёй железной дороги с востока, где станция, и на запад, в соседнюю область. Севернная стена обители параллельна железной дороге.

На закат солнца от монастыря, внизу холма, с юга на север протекает река, через реку железнодорожный мост старинной постройки на высоких опорах-"быках". Вход в каменоломни недалеко от моста, у основания холма и совсем близко от реки, и если бы имел поэтический дар – написал бы оду мосту.

В произведении непременно отметил, как неудержимо прущие с запада враги пытались с винтокрылых машин бомбами разрушить мост, превратить красавца старой постройки в большую кучу металлического лома но не смогли!

"Зачем разрушать мосты, когда не знаю, как их строить"? – в шестилетнем возрасте великих мыслей не бывает, в шесть лет уровень мышления выше получения мелких радостей не поднимается, а мост до переворотной постройки в груду металла пытались превратить теперь уже лётчики родной авиации, но и у них из этой затеи ничего не получилось.

– Мистика!

– Никакой мистики! У врагов авиаторы были похуже, а своим авиаторам было жаль уничтожать чудо старинного отественного мостостроения. Мост всё же наш! Вот почему ни одна бомба не встретилась с мостом.

– А монастырь не из той серии? За два года в пределах монастыря упала одна бомба отечественного изготовления, но какая бомба! Царица-бомба, владычица! В загаженный "самым христолюбивым народом в мире" монастырь одна бомба!? Не чудо ли? – бомба была подарена монастырским обитателям по формуле: "от своего и кулак сладок". Думаю, что монастырь не был разнесён в пух и прах по трём причинам, две из коих мистические:

а) во время налётов чья-то, до предела испуганная детская душа, или с десяток душ, не меньше, покидали тела и возносилась в небо, входили в кабины пилотов немецких, или советских, (нужное – подчеркнуть) "аппаратов тяжелее воздуха" и на телепатическом уровне, или на уровне душ, говорили им:

– "Что же вы, сыны сук, делаете!? На кого бросаете бочки с тротилом?! Внизу нет военных людей! Прекратите немедленно"! – и в ту же секунду у штурмана появлялась оторопь души и дрожь в теле. И происходило такое в момент, когда машина выходила на цель, и штурман давал команду первому пилоту:

– Hinunterwerfen! – но пилот в это мгновение видел мальчика, или девочку возрастом пяти-семи лет, разгуливающими по кабине машины. Мальчики и девочки чем-то могли напоминать детей пилотов: такие же белобрысые, лопоухие, с голубыми глазами на большой голове!

– Не слишком вольно? Не "заносит"?

– Нет. Знали, знали асы Люфтваффе: "если приведение появилось в кабине – ales, конец, не вернёмся на базу: собьют и пребывание наше в этом мире можно считать оконченным"!

О явлении "отделения души от тела" многие тогда знали, а кто не знал – только догадывались и ограничивались догадками потому, что в совсем недавнее время сплошь были атеистами, и до мистики с отделением души от тела не докатывались. Столь высокие заблуждения не касались до тех пор, пока "власть советов" очень быстро не убежала на восток, оставив "советских" людей с глазу на глаз самим себе. Вчерашние "советские граждане" долго не раздумывая, вернулись в мистицизм с намерениями решить извечный вопрос:

"что нам – власть, и что мы – власти"?

Гадания, предсказания и предвиденья в монастыре процветали и до военных действий. Обитатели монастыря могли позволить проявление интереса к потустороннему миру: ограждала стена из красного кирпича.

– Только военные событии заставляют только русского человека вспоминать о боге. Разве не в вашей среде живёт пословица: "гром не грянет – мужик не перекрестится"? Не вы ли породили пословицу о громе? Разве не вы разорили монастырь?

Но были и такие, кто никогда, и ни при каких обстоятельствах не теряли веру в бога. Веру во "власть предержащих" – теряли, было много и таких, кто "святой веры" никогда не имел. Удобно: когда чего-то нет – и терять нечего. Максимум удобств – жить без богатства с названием "вера, надежда, любовь": коварные женщины!

Но опасность для неимущих не исключалась: как ни странно, но возможностей попасть в список "врагов" у них была наивысшая! Не имевшие "веры во власть" и родину легче предавали, и врагам, как отец, служили, но бога оставляли себе. Отец и друг его Крайродной спокойно пошли работать на оккупантов, но обратить их в иную веру ни у кого не получилось. Хотя почему не обратиться в католицизм? Разве "бог не един"?

Хотелось задать вопрос штурману Luftwaffe, что бомбил окрестности монастыря:

– Meine Herre, как крепко шалили нервы, когда в вверенном летательном аппарате нажимал рычаг "inbetriebsetzung"?

"Сброс", то есть? Мешало ненужное "совесть"? И если "да" – как глубоко и сильно переживал? Поройся в остатках памяти, поищи и ответь, ныне можно говорить всё. И ещё, bitte sere, не видел мальчика лет шести-семи гуляющего по кабине? Ja, нет?

Почему сегодня задаю вопрос "да/нет"? Видишь ли, лежать в тёплой постели в мирное время одно, но когда висишь в летательном аппарате над территорией, с коей затеяна война другое, не железный, и тебе мог померещиться... что-нибудь померещиться...

Пожалуй, монастырь не потерял святости, как бы ни старались новые насельники загадить обитель.

– Молитвы монахинь оберегали монастырь от ненужных военных предметов с названием "бомбы".

– Обитатели пребывали под охраной христовых слов: "Прости им Господи, ибо не ведают, что творя"! – просьба касалась как лётчиков, так и тех, кому загоняли душу в пятки "подарками" с неба. Единственное, наше совместное (беса и моё) объяснение причин, по коим на монастырь упала всего одна бомба отечественного производства: "на кой хрен тратить бомбы на монастырь, что в нём? Поди, не цитадель в "Городе великого конунга", и её не стоило крушить, через пару месяцев сама бы сдалась Не стоил монастырь, чтобы взрывчатку тратить, обитель числилась в "объектах с нулевой стратегической ценностью" – так, или похожее, сказал бы о монастыре военный человек чином не ниже полковника.

Нестерпимо, до зуда в зубных протезах, хочется опросить оставшихся в живых штурманов двух авиаций:

– Что думаете сегодня о прошлых бомбометаниях с "аппаратов тяжелее воздуха"? – и если хотя бы один из них ответит:

– Ja, ты прав! – выпью с ним на bruderшафт и прощу набор детских страхов и обид, кои по приказу высоко стоящей сволочи когда-то валил на меня "подарками" с неба!

Не нам ли говорят постоянно: "всякая работа, какой будь, должна выполняться хорошо"?

Получил задание разнести вдрызг железнодорожный узел на территории противника – разноси, не отвлекайся на другие объекты, и до них дойдёт очередь. Как мог ты, мастер своего дела, ошибиться ровно на пять километров и сбросить бомбу не на важный железнодорожный узел противника, а на бывший женский, опоганенный "совецкими трудящимися", монастырь?