Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"

Автор книги: Лев Сокольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 111 страниц)

Деятельность "мирительного" Фонда началась с закладки в претендующих на компенсацию надёжную и твёрдую, как бетон из цемента высшей марки, тревогу:

– Выплаты произведут согласно поданным документам! – поминание о неведомых документах пугали не менее, чем древнее предложение оккупационных властей явиться на регистрацию с последующей отправкой на чужбин. Что за документы, как выглядят, какая канцелярия выдаст!? – напрочь отученные дышать "воздухом свободы" бывшие строители Рейха бесшумно заволновались, но получили указание:

– Документы о вашей прошлой работе на Рейх выдаст учреждение с названием "Контора Глубокого Бурения". Она, единственная и родная, во все времена жития вашего пеклась о "чистоте и моральной твёрдости совецких граждан, только она, и никто другой, всегда и всё о вас знала. Неужели непонятно? Ай, забыли!?

Документы, документы! В отечестве нашем, других не знаю, проживает непобедимая и нестареющая уверенность "слово к делу не подшивается". Кто придумал сказку о "неправомерности подшивания слов к делу" – по причине недостатка времени вопрос о подшивке на рассмотрение не брался, а потому хватало старой информации: "подшить слова к делу" во все времена дозволялось "ответственным товарищам" и никому иному.

В невозможность подшивания "слова к делу" верила малая часть граждан-простаков, а остальные знали:

– Тогда "подшить слово к делу" было куда проще, чем сегодня два пальца обоссать! – обоссывания пальцев не прекращается до ныне, преимущество старого времени явное: обоссанные пальца к документам не прикладывали. Так и шло: слова, изображённые на бумаге с "выбитой" подписью "не погрешил ни единым словом в рассказе о себе, в чём и подписуюсь" – уполномоченные товарищи ставили свои подписи и печати – документ рождался и был готов и к подшивке в любое дело.

Удивительное время царило: основная масса граждан страны советов получала печати, а меньшая решала, кому печать пришпандорить, а кому:

– Пусть пока поживёт...

Документов, кои изготовлялись органами на основании рассказов возвращавшихся из неволи граждан "страны советов", было составлено превеликое множество и отправлено в архивы. Работа по переписи деяний и речений, возвратившихся из Рейха на принудительных работах, являлась большой и единственно ценной заслугой органов перед гражданами.

Устные повести фиксировались бумажным способом и отправлялись в архивы со строгим наказом:

– Хранить вечно!

Совецкие люди, проторчавшие во вражеском плену три, а кто и четыре года, могли со стопроцентной уверенностью лишиться "облика савецкого человека", и тому были основания: "враги в совершенстве владели методами обработки психики не устойчивых граждан..." – методы совращения, разумеется, не излагались. Что могли быть и "устойчивые совецкие люди" товарищи из органов не допускали.

– От какой сырости в передовом советском государстве появлялись "неустойчивые" люди, какую идеологическую инфекцию (заразу) стране советов несли вернувшиеся из-за кордона бывшие "советские" люди, от чего чем "устои первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян" могли не только пошатнуться, но и рухнуть к ебене фене-матушке? Что было ценного на вражеском Западе, ради чего простой совецкий человек мог пойти на обман органов? Победившая страна, правая со всех сторон – и страхи до патологии! Постоянные и нервные оглядки по сторонам в собственном доме? Время явления понимания: "мы – чужие в доме с названием "Россия"? От чего и почему трусость высокой концентрации, намного большей, чем отработка от автомобилей в стольном граде на сегодня, висела в послевоенной атмосфере и ею "вольно дышал народ-победитель"?

Возвращенцам задавали вопросы о житии и деятельности в "логове врага", и в пылу дебатов, как бы невзначай, дознаватели переходили на язык побеждённых врагов с одновременным и внимательным разглядыванием лица отвечающего. Ловился на знании вражеского языка – не давали времени на обдумывание ответа и обвиняли в "работе на врагов в качестве переводчиков". Довод, что русский юноша, или девушка, могли за три года в силу природных способностей освоить язык "страны угнетения" не принимались. Текло золотое время царствования библейской уверенности: "многая знания – велии скорби"!

"Нет худа без добра"! – благодарность многих тысяч претендентов работникам "Конторы Глубокого Бурения" Бурения" куда выше, чем персональные награды сверху. Кто думал, что через половину века документы о трудовых деяниях совецких граждан в логове врага будут оценены валютой?

– Погоди выражать признание работой органов, тормози, и представь один день "допросителя". Ничего нового, стандартные ответы:

– Забрали, увезли, работал на шахте (заводе, на помещика)

и никто из опрашиваемых не радовал дознавателей ответом:

– Служил в полиции Берлина в чине ефрейтора.

– Сколько ещё допрашивать? Сотню, тысячу? – и работники органов тихонько зверели.

Отчего и почему савецкие граждане посильным трудом строившие Рейх заклеймены заклеймённые отечеством "рабами" и много лет не получали сочувствии от верхов – и до се никто не может объяснить.

Повестей и рассказов о "бесчеловечном отношении к совецким юношам и девушкам, угнанным в рабство" достаточно, а вот рассказов о нормальных человеческих отношений рабовладельцев и рабов что-то не видно.

– Гуманизм в общении рабов и рабовладельцев в нашей повести не поминается.

Звание "страна победившего социализма" никак не тянула на столь гордое звание, скорее была в списке стран "победивших самоедов", но сколько народу мечтало о смене названия – не знаем...

Хвала Конторе Глубокого Бурения! – быстро, как только может она, единственная и неповторимая от рождения, выдавала справки всем, кто "вольно, или невольно, в трезвой памяти и здравом уме (или не совсем) испортил биографию "совецкого человека" перемещением за границы "страны советов туда и обратно в грозном зареве войны" Органы обремизились один раз и основательно: "отец (всего!) савецкого народа" не поверил лучшей в Европе советской разведке:

– Провокация, Адольф не из тех, кто бьёт друзей по затылку!

О прекрасной работе органов сделаны художественные фильмы, но документальных нет, идея выложить документальный фильм о единственном провале органов выглядит смешнее любой развесёлой комедии. Когда и в чём ещё оплошала Контора знает она, но основную, оплошность грозной организации ныне знает каждый второй гражданин страны:

– Нужно было не "верно и преданно" верить в гениальность вождя страны советов", а свернуть шею "вождю" лет за двадцать до начала войны. Начни с головы – тело партии скончалось следом, дышало на ладан, что и случилось в новейшие времена.

– "Зик транзит глория мунди"

– Иноземный мат? Не выпендривайся, давай перевод.

– "Так проходит слава великих", благородная латынь.

Но столь нужное, великое и святое дело, как сворачивание шеи одному во благо миллионам, следовало свершить с момента, как только последний аналитик понял, что инородец возжелал единолично править Россией.

– Пример вреда толерантности: "вождя" следовало убрать способом, каким практиковал сам. Почему "нет"? Разве прошлый недосмотр Конторы Глубокого Бурения не обернулся России многими бедами, разве из богатыря с именем "Россия", нацмен, что в переводе означает "национальные меньшинства" не превратил матушку в калеку? .

– Очередная "загадка русской души", и ныне достаточно граждан, кои уверены:

– "Вождь" (всего!) совецкого народа спас Россию!" – а нехорошие граждане из серии не выявленных врагов возражают:

– Будь стократным героем, но обделайся единожды и от всех твоих великих деяний и наград понесёт вонью! Вот почему до сего дня провинившихся героев лишают наград и званий, кроме избранных.Потому иноземцы и добавляю вам очередную "загадку русской души". Сомневаюсь в национальной принадлежности граждан, до се любящих вождя-нацмена, скорее они "гибриды", но не русские. Не удаляйся от темы! О чём ведёшь речь в главе?

– Об "органах".

– Вот и продолжай о них.

– Что упомянутая организация за время существования жестоко обошлась с массой граждан отечества этого подтвердить не могу, ни единый член нашего семейства не сгинул из видимого мира раньше времени её стараниями. Поэтому говорить что-то худое в её адрес грешить против истины. Если хулительное в адрес Конторы что-то и выскакивает – выпады исходят от беса.

– Резон просматривается: если в родном советском лагере не сидел – чего "катить бочку" на органы?

– Но был во вражеском лагере, и враги не уничтожили. По твоей, бесовской логике, получается, что всякая власть, не лишившая жизни насильственно – хорошая? Уцелел у врагов, а потому нет причин поносить худыми словами?

– Время делать заявление: враг кто лишил тебя крова, имущества, или отнял жизнь родных

– Неправильная постановка вопроса, у лишённых жизни нет врагов.

– Как так?

– Так: кто-нибудь один из загробного мира написал жалобу на своих убийц? Не было, нет, и не будет жалоб а на древних врагов следует катить тару без устали и постоянно, нужное и полезное занятие, и не так, как катят бочку ваши СМИ.

– Чем не нравятся наши СМИ, какие недовольства, где видишь проколы в работе СМИ?

– Ну, как же! Вот что вещает в мелкофон репортёру областного телевиденья твоя землячка о днях оккупации:

– Я коренная жительница города – называет дату появления в свет, в один год родились, "погодки".

– Начало стандартной биографии граждан страны саветов, привычка, грустный год савецкой истории.. Назвать какие-то годы "прекрасными" крупно грешить, ваши плохие времена менялись на "хуже некуда"

– Хорош и третий вариант "из куля в рогожу", годится "из огня да в полымя".

– Далее "мемуаристка" указывает адрес проживания на начало войны.

– Недалеко от меня?

– Не совсем, в паре сотен метров от станции. И быстрый переход к ужасам по заказу:

– Помню издевательства фашистов, страшные бомбёжки. Рушились дома, горели, гибли люди, а нас с мамой и сестрой, видно, спасал господь бог – вот оно, сказалось вредное влияние "совецкого правдивого кино"!

– Спросить бы: как издевались проклятые фашисты? – не ответит старая лахудра:

– Помню, что издевались, а как – забыла...

– В психиатрии и не такое случается.

– Забавно выглядит: шестилетний малый, сидел в густом погребном мраке, вдыхал в изобилии сероводород без страха отравиться, не отставал от других в испускании газов ослабевшим сфинктером заднего прохода, а девочка, ровесница, презрительно плюнув на страхи, бегала в город любоваться картинами рушившихся домов. Если взять в соображение, что Люфтваффе разбойничало в тёмное время суток – выразить словами героизм девочки-пионерки не получится.

– Старушки с памятью на пятьдесят процентов и громадным талантом врать делают историю. Простим старушку, и она с мокрой промежностью умирала от страха в земляной яме в звании "погреб", ныне берёт реванш за прошлое и шпарит в тему. Обычное ваше стандартное враньё по указанию "сверху" с добавлением соуса "веяния времени": "господь бог" не всех спасал, кого-то и лишал пребывания в лучшем из миров.

– "Бог" выборочно спасал, люди не указ богу в вопросе кого казнить, кого – миловать. Бесяра, вводишь в искушение и толкаешь сделать заявление "подруге дней моих суровых":

– Слышь, старая кошёлка, не иудейский бог спасал ваше семейство, это вражеские авиаторы не прицельно бросали смертоносный груз на головы наши.

– Старушка возмечтала писанием мемуаров заработать.

– Напрасные мечты...

– Почему?

– Чтобы относительно внятно выложить воспоминания на бумагу нужна тренировка в писании предложений не ниже уровня седьмого класса старой школы как у тебя, в одиночку не осилит, на придумках о "рушившихся домах" далеко не уехать. Старушичья память ни к чёрту и правдиво рассказывать события времён оккупации надёжно упущено. И в грамоте пробелы приличные, сама не справится, а вселяться нашим в такое удовольствие нулевое, всё едино, как вам тюремное заключение.

"...мы очень голодали, мама в начале войны всё, что могла, обменяла в соседних деревнях на продукты..." – и без подмены порядка следования газетных ужасов о прошлом враньё само вылезет наружу. Силён закон "Мешка и шила", но почему многие пишущие об этом забывают – не понимаю.

– Тётя заказ выполняла. Не знаю, как у бесов, а среди нас живут обманы Простой и Сложный, настолько сложный, что на правду похож. Ныне братанЫ, подчиняясь веяниям времени объединились в фирму "Развод", следом идут сестрички ложь Простая, ложь Наглая, а старшая над ними мать Клевета. Что тётя несла в микрофон репортёра – в народе имеет простое определение: "пиздёшь".

Случается, братец Обман и сестрица Клевета в союзе с двойней Ложь Простая и Ложь Наглая, выливают капли сгущённой Правды, или разводят водой, а Пиздёшь и запаха правды в себе не содержит. Пиздила тётя, а на какую нужду врала – не смогла бы пояснить, даже если и крепко взять за жопу.

– Не стыдно старую бабку брать за жопу? Сама мысль неприятна, а не то, чтобы действие! Тётка схожа с давно погашенной совецкой облигацией, кого брать-то? Не противно? Соври старушка "помню-забыла" побывавшим в подобной обстановке – и соответствующий ответ получила:

– Пизди, старая и дальше, авось поверят! – худо, когда враньём травят детские, слабые, неокрепшие разумы с уверением "правду говорю", тяжелее преступления не придумать. Во всяком деле есть свои дирижёры...

– Знаешь, кто?

– Знаю.

– Поделишься?

– Нет. Продолжим: "...рушились дома" определение, "рушится" касается строения высотою в треть нынешнего столичного "эмпайра" высотою в пятнадцать этажей. Твой город в поминаемые времена мог похвалиться домами большой этажности? Нет, не чему было рушиться, врёт напропалую тётя.

– С кем связался!? Если девочка жила в хибаре в один этаж трёхэтажный дом выглядел небоскрёбом. Верить старухе, будто ребёнком бегала в центр города за пять километов любоваться рущащимися домами? В бомбёжку? Рядом с трусливым мальчиком жили "героические савецкие девочки-одногодки? Презренный трус был рад любой яме, в кою мог влезть от налётов Люфтваффе, хватало звуков далёкого нытья перегруженных авиационных моторов вражеских машин, чтобы запорное кольцо заднего прохода паниковало и оказывалось исполнять команды центра:

– Не срать! – а девочка-сверстница без страха наблюдала обрушение домов!? Как не гордиться настоящей совецкой, героической, стойкой не по возрасту девочкой, коя являла пример многим взрослым? Не ребёнок, но образец мужества и стойкости перед лицом опасности и её противоположность. Что остаётся моему прошлому?

– Стыдиться и завидовать чужому героизму.

– Что и делаю семь десятков лет...

Из всего плача первыми идут "издевательства фашистов", а "страшные бомбёжки" и "рушащиеся дома" на второй позиции. Путаница в показаниях даже напрочь лишенному следовательского таланта говорит: ,

– Понятно, врала старушка, но почему ответственный за выпуск товарищ не обратил внимания на такую расстановку показаний свидетельницы – загадка.

– Не иначе, как с крепкого перебора. Редакторы обычные люди и подвержены стандартным мужским слабостям. Кто осмелился заняться анализом порции очередного вранья?

– Детали в сценах фашистских издевательств отсутствуют, старушка умалчивает, а потому каждый волен заполнить плач собственными фантазиями.

– Плакальщицу "в издевательства фашистов" посвятили "товарищи" позже, сама не видела "издевательств", но кто бы посмел заявить:

– Брешет баба! – областному телеканалу плача достаточно, а всё сверх того лишнее, ненужное, вредное и опасное. Да и не могла старая женщина выбиться из общего хора о прошлом, не совсем сумасшедшая, понимала требование времени. Как однажды ввели программу на рассказы о "злодеяниях врагов" – так программа до се работает. Пусть где-то и проходят события страшнее прежних, но они чужие и не особо волнуют:

– Да, убили кого-то и где-то, но мои ужасы важнее.

Так и живём: исправно работает внешнее вещание, а что внутри каждого – держите при себе, не вылезайте не вещайте. Если бывшие совецкие люди внутри думают иное – их дело, на мысли внутреннего пользования запретов не придумали. С наружными мыслями, кои словами озвучиваются, следовало быть осторожным, а тайных мыслей чего бояться? Чай, мысли свои, не выдадут! Старушку понять можно: лошадка "Оккупация" до ныне надёжное средство передвижения из прошлого в будущее, но одно огорчает: старая лошадь, ослабевшая, но спокойная, никого с себя не сбрасывает и всегда на полкорпуса впереди в забегах на любую дистанции.

– Потому, что конкурентов нет?

– Поэтому, одна на беговой дорожке. Много сходства с "не видела, не знаю, но верую"!

"Враги издевались" – смелые возразить поднимите руку? Нет таких? Враги обязаны издеваться, назначение врагов такое, иными враги не бывают, а если не издеваются – не враги, а недоразумение. Только сочувствующий врагам, а потому и сам враг, требует детали издевательств.

Видно, "страдалица" не помнит о бомбёжках, и сто к одному, что текст выступления в старую тётю вставил дядя репортёр, а если не так – дай сверху парочку пустяшных подробностей из прошлых "ужасов". Разве не две авиации бомбили город? И если что-то помнишь из бомбёжных удовольствий – ответь: чьи налёты по длительности и злее были, чья авиация жестче вгоняла душу в пятки? Лей ныне слёзы о прошлом, не делай этого – прошлое иным не станет, не изменится ни в одном эпизоде. Слышь, "подруга дней моих суровых", знаешь, как союзнички обошлись с немецким городом Дрезденом? Не лучше, чем Люфтваффе с твоим! Но мы в плюсе, уцелели, а в Дрездене сгорели многие тысячи женщин. Разница! Авиациям стран, долбивших город "спасибо" говорить нужно, нам не досталось и сотой части, что было подарено Дрездену. "Я помню страшные бомбёжки..." – женщине взрыв бумажного пакета ужас, а от вида горящего Дрездена умерла без задержки.

Не плачь, подруга, не лей фальшивых слёз о прошлом, не таким ужасным оно было, как ныне с твоей помощью расписывают талантливые черные гелиевые авторучки, прошлое дарило пустую надежду на прекрасное будущее... коего нам не увидеть. Употреби остатки соображения на ответ: "рвалась с надрывом "в светлое будущее вместе со всем совецким народом", а сукино светлое будущее день ото дня темнело и продолжало отдаляться без объяснений. И никто ныне не может объяснить пустяк: с чего "прекрасное, светлое будущее" обошло стороной совецкий народ и благополучно подохло в сторонке?

– Нехороший совет даёшь старой женщине...

– Почему?

– А, что если выяснит причину ухода в небытие "светлого будущего совецкого народа", а выяснив, и получив "добро, опубликует соображения? Что тогда?

– Ну, да, кто-то поверит россказням выжившей из ума старой бабы? Как думаешь, орден "За сожжение Дрездена" учредят?

– Учредят. В будущем, и не только за Дрезден. Помимо Дрездена есть ещё кое-что сжигать...

Эй, подруга по жизненной похожести, напрягись и вспомни как вначале нас клепали асы Люфтваффе, а через два года эстафету передали летательным аппаратам с иными опознавательными знаками? И те вгоняли душу в пятки не слабее асов Люфтваффе? Не забыла? У любой бомбёжки схожий почерк: бомбами сверху вниз, а внизу "свои" и "наши", но и родная авиация не выясняла мелочи кто "свой", а кто чужой, и клепала всех подряд, без разбора, чтобы не было разговоров "ему досталось, а мне нет...". Обычная работа авиаторов тех лет, и никто не говорил:

– Если авиация, некачественно бомбит, мажет – на кой ляд такая авиация нужна, кто за промахи по целям высокими правительственными наградами балует?

– Обрати внимание на слова не к месту: "...видно, спасал господь бог..." – тётя не уточняет времена "духовных поисков", путается между нынешним "царствием божьим" и тогдашним отсутствием оного, запамятовала о крепости, надёжности и святости "царствия небесного" военного времени.

– Откуда слабой женщине знать, что "царствие небесное" не постоянно и меняет окрас по обстановке? Большую часть истории "царствие небесно" на страхе смерти и голоде держалось, а потому и неясно: помогал бог вражеской авиации "дома рушить", или дома ваши для иудейского бога во все времена безразличны были? Страна советов на момент "страшных бомбёжек" из одних атеистов состояла, но когда атеистов в зад клюют – "зело борзо" вспоминаете бога!

А как звучит это: "...мама в начале войны всё, что могла, обменяла в соседних деревнях на продукты..." – следует понимать, что у обитателей деревень что-то из продуктов было? "... а потом наступил настоящий голод. Дедушка ловил ворон, варили чёрный суп, но потом и их не стало..."

– Во как повернуло! Когда-то иудейского пророка ворон хлебом снабжал, а вы святую птицу в суп! "Настоящий голод...", а до него, надо понимать, терпимо было, голод обходил стороной детский организм твой? Странно звучит! И почему суп из ворон "чёрный"?

– Каким ещё быть супу из ворон? Понятно, только чёрным. Бедновато с эпитетами, могла бы сравнить суп из ворон с "тёмной дождливой ночью конца октября". Вороны из одного чёрного пигмента состоят, в них и мяса-то нет. "Чёрный суп" из серии представлений простого народа: "ешь свеклу – крови много будет: свекла-то красная"! А чем вороны питались? Чёрным воронам деревья нужны, леса, а галки рядом с человеком живут, чёрненькие галки, и грач черён, но грач – "птица весенняя", сельская, перелётная. Грачу для прокорма поля нужны, а что грачу зимой в полях делать, какой прокорм искать? Вот на зиму грач и улетает. Если не так с кого Саврасов "Грачи прилетели" писал? И стихотворение хулиганское о том повествует:

"Поздняя осень, грачи улетели,

сороки не стали говно уж клевать,

на старом заборе ворона усралась:

– Ну, и погода, еби её мать"!

Не иначе, дедушка охотился на грачей в жиденьких лесах за городом.

– Почему враги не пришибли деда приняв за партизана?

– На то время о партизанах и речи не было, не донимали партизаны пришлых, и дед старым выглядел, не годился в партизаны, не внушал страха врагам "старый абориген вышел на борьбу с нами".

– Нет сведений, каким оружием пользовался дед на охоте. Рогаткой? Луком и стрелами? Картина! Сколько ворон добыть, чтобы троим прокормиться? Добывая пернатых, дедушка никого врагам не напоминал?

– Что взять со старой женщины, где она – и где оружие? женщинам кухонный нож и скалка уже оружие.

Лихой была первая оккупационная зима, но к весне аборигены достаточно хорошо оглянулись по сторонам, трезво оценили "бытие свое" и утешились истиной:

– Не так страшен чёрт, как малюют! – кого имели перед глазами оккупированные граждане, поминая чёрта – по причине малого возраста установить не мог. Могли быть "чертями" оккупанты? Могли, но насколько – никто из взрослых семилетним пояснений не делал.

Не упомяни телевизионная страдалица дедушкину охоту на ворон – не вспомнил занятия кузена по отлову менее крупной пернатой дичи, коя во все времена проживает в городе рядом с человеком: воробья. Помои, если таковым было от чего появиться – монастырцы выливали в сугробы, не сходя с порогов келий:

– А куда девать? Пить прикажете? – в самом-то деле!

От помойных промоин в сугробе получался "колодезь", и в такие "колодцы" залетали воробьи в надежде найти что-то... Милые, наивные птицы: что может остаться съестного от голодных людей? – и сами становились добычей: кузен был умнее птиц. Сообразительнее.

Ловчий снаряд брата состоял из рамки, обтянутой мелкой сеткой и подпорки из тоненького прутика державшего рамку под углом к горизонту, к нижнему концу прутика тянулась длинная бечёвка, за которую из засады дёргал брат, когда в помойный "колодезь" залетало не мене трёх птиц... "Норма добычи"

Какое мясо в воробушке, с какого корма воробью нарастить биомассу в голодную оккупационную зиму, как ожиревшему воробью летать?

Кормись воробей у элеватора потерянным зерном, или овсом из конского навоза – другое дело, но элеватор сгорел, лошадей забрали на "нужды германской армии". Чему равнялся вес монастырского воробья без перьев, клюва, лап и средней шустрости – взвешиваний не проводилось: единственным определителем веса на то время был грубый мерительный прибор "безмен": металлический стержень с противовесом на одном конце, с делениями и точками вдоль стержня, и с крюком на подвешивание груза. По стержню перемещалось кольцо с цепью, за кое поднимался безмен с взвешиваемым предметом. На вес ниже половины фунта безмены не отзывались, и тогда переходили на измерение стаканами.

Зафиксировать вес одного воробья безмен не мог.

– Вес монастырских воробьём не выше мышиного.

Брат жарил "добыч" над огнём в топке плиты, и целыми, без соли, отправлял жаркое по месту назначения. С костями.

– Какие у воробья кости?

Или родственник видел во мне сытого и не считал нужным делить "добыч", но вкуса мяса весёлой и живой птицы мира так и не узнал. И счастлив.

– Что видим, беся? Женщина с херовой памятью по заказу всплакнула о съеденных воронах, редактор орнитологии дубом просматривался, и пропустил плач первым сортом.

– Не только в орнитологии дубиной редактор выглядел, но не учитывал мнения зрителей, уцелевших в древних военных проделках. Редактора и простить можно: где он, а где война? Нужно было что-то к дате выдать – вот и выдал, Кто станет проверять редактора, имя смельчака и безумца?

Кто усомнится в супе из ворон первого оккупационного месяца? За первым месяцем шёл следующий, не лучше и без надежд, и не мимо дома, а в дом, селился и говорил:

– Мама, кушать хочу...

Оккупационные месяцы добротой не славились, и второй месяц был голоднее первого. Или не так? Не слышу грустной повести о житии во втором оккупационном месяце после закрытия охотничьего сезона на ворон.

– Подробностям места в газете не нашлось...

– Сколько сегодня редакторов способных разобраться в ляпах прошлого? Мало, потому враньё о питании воронами живёт непререкаемой истиной. Продолжай...

– "...дров не было, забор, огораживающий сад, разобрали на дрова чужие люди..."

– Как вредит многословие!

– В чём?

– Ну, как же! Чего гнилой забор вспомнила? Ответ: "чтобы заборами закрыть основные бедствия прошлого, обычай уголовного мира: малым преступлением прикрыть большое" Утащили чужие люди забор – туда забору и дорога, кому-то польза была, на заборе какое-то варево приготовили... Разве не "христиане" вы? Разве чужое, иноземное учение не призывает "возлюбить ближнего своего, как самого себя"? А за компанию – возлюбить и "дальнего"? Оказать помощь? Принести кому-то радость старым, ветхим забором? Малостью? Видел тот забор, его и "забором" грешно назвать: гнилое сооружение, символ границы между участками земли частных домов. Нам бы выжить – а там новый забор поставим! И как понимать "чужие люди"? Кто эти "чужие люди"? Немцы? В оккупацию "чужими" могли быть только враги, а все прочие были "своими, родными и близкими "совецкими" Нет ясности в вопросе о унесённом заборе ни для неё, ни для редактора: кто забор на дрова утащил? – обида за украденный забор шесть десятков после победных лет тяжко давит память вспоминальщицы и не собирается покидать.

– Допустимо, если г-н редактор, понимая нелепость древних страданий в нынешнем изложении, умышленно запустил в печать "заборный" абзац? Если так – большего врага прошлому, чем редактор губернского издания не найти!

– Интересно рассуждаешь! Родичи мечтали отправить забор в свою печь, а "чужие люди" обошли на повороте! Две равные весом обиды, из кои одна "от своих", крепче всей вражеской оккупации. Как жить после кражи забора "своими"!?

– В одном не соврала тётя, готов засвидетельствовать показания плакальщицы: в утробы отопительных устройств уходило всё, что соединялось с кислородом воздуха с выделением тепла, и не было нужным на тот момент.

– Понятно! Каждый из вас чем-то откупился от войны: она – страхом "чуть не застрелили" и жалостью об украденном заборе, ты – иной монетой. Вы, абсолютно каждый, чем-то заплатили войне, никто не получил прибыли.

– О каких "прибылях" речь? Кто-то и получил крупную прибыль, факт, но не всем дано знать о владельцах прибылей и размерах.

– Далее: "...мы жили в шестиметровой комнате вчетвером, а в остальных комнатах нашего дома господствовали фашисты..."

– "Господствовали фашисты..." – кто сказал шестилетней девочке, что пришлые "фашистами" зовутся, из каких газет сведения вычитала?

– Все солдаты Вермахта, как один квашисты?

В иных странах и народах слово "дом" представляется красивым внешне и удобным в проживании внутри, а называть хижину страдалицы "домом" преувеличение. Хижина отпраздновала столетие в средине двадцатого века, пребывает в звании "халабуда", или "старьё-гнильё"

Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никакими колдовскими действиями лучших магов и волшебников "халабуда" плакальщицы не превратится в подобия жилищ оккупантов, что и есть причина грусти. Тётя, утри слёзы и признайся: было где "господствовать" пришлым? Не вынуждай повторяться: на то время все дома в районе станции пребывали в звании "старьё", их строили в одно время с прокладкой "железки", а это было сто лет назад. В районе станции проживал рабочий люд, пролетарии, а каких дворцах и когда проживали пролетарии?

Повторюсь о себе: советская власть не позволяла шиковать, а чтобы пролетарии напрочь забыли поговорку "поменяли кукушку на ястреба" – постоянно напоминали кто они такие:

– Вы не буржуи и не капиталисты, вы гегемоны, а потому довольствуйтесь малым, а кто недоволен малым – того лишать последнего!

– Большего вранья, чем "власть трудящихся" не бывает.

– Чего так?

– На властвование нужно свободное от забот о куске хлеба время, а когда оно было у трудящихся? Властвовать удел владык и бездельников" – и без паузы, противным тоном, бес затянул:

– "Бо-о-же-е царя храни-и-и,

си-ильный, держа-а-авный, властвуй!" – слабо, неубедительно молились подданные за батюшку царя...

– ...или небесный телеграф плохо работал и молитва не дошла. Потому и зовутся "трудящимися", что могут только работать. Пчёлы мёд собирают, нет у них политиков, а у двуногих и прямоходящих "политического" добра сверх меры...

– ... и впредь изменений не ожидается? Так?

– Так.

Что видим: живёт человек без просвета и надежды на лучшее житьё, и потому-то всякое улучшение, редкое и мизерное, грошовое, кое на него бросают сверху, принимается за великое благо, а в иные моменты – и "полным счастьем"!

Рабоче-крестьянское счастье царило в поделенных на комнатушки просторных монашеских кельях. Келья на одну монахиню, не страдающую клаустрофобией – да, простор, норма, но половина кельи для пяти душ – этому в Европе нет названия. Опять-таки: что трудящимся хоромы, на какие средства содержать? Чем обогревать в зиму? Дай рабочему простор – так он возомнит о себе и потребует большего! И чёрт знает, во что обойдётся это самое "большее"! Какие балы закатывать, кого принимать? Скромность, скромность и опять она.