Текст книги "Миледи и притворщик (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 91 (всего у книги 109 страниц)

Эти слова уже были обращены ко мне, и я лишь смущённо улыбнулась, лишь бы не вступать в диалог и лишний раз не выдавать себя.

Пока Сеюм договаривался с хозяйкой об оплате двух комнат, я вышла во двор, чтобы вместе с Гро дождаться Стиана.

Нет, когда он придёт, я ему и слова не скажу о том, что только что услышала. Не стоит ему сейчас забивать голову политическими проблемами Старого Сарпаля. Ещё начнёт переживать, не будет находить себе места, а то и вовсе решит вернуться в Шамфар, чтобы отдать Сураджу его печать власти. Нет, этого я не допущу. Я помню, с каким волнением Стиан говорил мне о возможной гражданской войне в Сарпале, если верховный царь умрёт на своём острове. А тут в отдельно взятой сатрапии война уже началась. И с его невольной подачи. Всё, решено, буду молчать и Сеюму запрещу говорить о встрече с торговцами коврами. Я ведь знаю Стиана, он же будет терзать и корить себя за то, что люди, так понадеявшиеся на его заступничество, пришли к Сураджу и погибли от рук его стражей. Нет, от меня он точно ни о чём не узнает. Во всяком случае, не сейчас, пока мы находимся в Сарпале.

Стиан появился во дворе через полчаса. Я так была рада его видеть, но ещё больше нашей встрече обрадовался он сам.

– Ты здесь, – подбежал он ко мне и крепко обнял. – Он не обманул меня.

– Конечно, не обманул, я же говорила, всё будет хорошо.

Чтобы всё и вправду было замечательно, я поспешила увести Стиана в оплаченную комнату, чтобы он случайно не столкнулся с торговцами коврами и не услышал их рассказ о волнениях в Старом Сарпале.

Хозяйка была бдительна и не пропустила Гро вместе с нами на второй этаж, но вечером после кормёжки во дворе Стиан всё же ухитрился провести пса мимо бдительной женщины в нашу комнату. И, как вскоре выяснилось, не зря он забрал Гро с улицы.

Как только начало смеркаться, я поставила штатив у окна и направила камеру на освещённую двумя уличными факелами статую Камали. Она стояла через улицу напротив нашего пристанища, и я очень надеялась, что на долгой выдержке смогу сделать её приближенный оптикой снимок.

Мне пришлось держать затвор открытым секунд десять, чтобы на плёнку попало больше света, и снимок не выглядел слишком тёмным. Немного подумав, я решила сделать контрольный снимок с пятнадцатисекундной выдержкой, чтобы всё получилось наверняка. И тут как назло мимо обители камалисток промчалась какая-то всполошённая девица. Ну, всё, теперь вместо неподвижной статуи по кадру растянется призрачная змейка в виде бегущей девушки…

– Проклятье, – выругалась я, а в следующий миг снаружи раздался истошный женский вопль.

Стиан подскочил к окну, и вместе мы целый час наблюдали разыгравшуюся возле обители камалисток вакханалию. Девушки и женщины то выбегали из здания, то снова забегали внутрь. Кто-то из них бил себя по щекам, кто-то пытался рвать на себе волосы, а кто-то и вовсе впивался острыми ногтями себе в лицо и пускал кровь.

– Да они чем-то опоены, – догадался Стиан.

И вправду, одна из женщин упала на мощённую дорогу и начала биться головой о выступающие булыжники, а потом она поднялась на ноги и стала прикладываться кровоточащим лбом к ступням Камали. Да уж, с ясным сознанием такое точно не сделаешь. А кое-кто ещё пытался меня убедить, будто статую окропляют куриной кровью… Всё-таки камалисты и камалистки крайне неуравновешенные люди. С такими надо держать ухо востро.

Полночи на улице раздавались визги и крики, от которых было невозможно уснуть. К женским голосам вскоре присоединились мужские, не менее возбуждённые и агрессивные:

– … Красная мать, возьми мою срамную плоть! Вверяю тебе бренное, прошу, дай вечное!

А потом со стороны обители послышался душераздирающий крик, от которого всё внутри похолодело. Подходить к окну было боязно. Но ещё страшнее было слышать эти душераздирающие вопли и представлять, что же именно делает с собой тот безумец.

– Неужели тот человек сам себя?.. – только и смогла произнести я, лёжа в углу на кровати и вцепившись пальцами в Стиана.

– Думаю, да, – глухим голосом отозвался он. – Я слышал, чтобы стать монахом или жрецом Камали, мужчина должен самостоятельно отсечь то, что мешает ему приблизиться к образу идеального существа.

– Идеального – это какого?

– Видимо, женщины. Я даже слышал от кумкальских камалистов легенду, будто бог Мерханум вначале создал из глины и перьев женщину, а потом его разозлила её непокорность, и он создал в наказание ей мужчину. Правда под рукой у Мерханула больше не было перьев, и он смешал глину с галькой, поэтому мужчина получился таким неказистым и грубым в сравнении с женщиной. Правда, есть ещё и ормильская версия этой легенды. Там Мерханум создал мужчину не в наказание, а в помощь женщине, но потом злые духи соблазнили его разум, и мужчина возжелал стать богом для женщины, чтобы карать и миловать её.

– И поэтому в Румелате с недавних пор принято отдавать всякую власть в руки женщин? Чтобы вернуть всё на круги своя, так, как это задумали боги?

– Пожалуй, что да.

– Но калечить себя… Ведь от этого можно умереть, так ведь?

– Многие и умирают. Но умирая, они верят, что Камали примет их очищенную от грехов душу и поселит в Небесном Дворце подле себя. Ради такой милости этим людям ни капли не страшно умирать.

– Фанатики, – заключила я.

– Как знать… – вздохнул он. – Может, смерть для них лучше жизни в Румелате.

То, что жизнь в Румелате тяжела, я уже успела понять. Да, возможно, жизнь в матриархальной общине во многом делает жизнь простых людей проще и сытнее, но этот жуткий культ Камали делает эту же жизнь крайне опасной. Особенно с наступлением темноты, когда сектанты начинают бесноваться. Немудрено, что вокруг храма Азмигиль служители прорыли целый канал – им точно не нужно, чтобы по ночам по их территории бегали обезумившие, перепачканные в крови люди, которые к тому же не в своём уме, пока не протрезвеют. Как же всё-таки хорошо, что Стиан умудрился увести Гро с улицы и запереть в нашей комнате. Страшно представить, что бы могли сделать с ним камалисты в наркотическом бреду.

С наступлением утра мы покинули постоялый двор и отправились на рынок пополнять запасы. Я держала камеру на изготовке и с нескрываемым любопытством наблюдала за жизнью городе, где всем заправляют женщины.

Трёхэтажные и даже в пять ярусов дома выглядели на удивление ухожено и опрятно. Штукатурка с фасадов не осыпалась, грязи на стенах первых этажей тоже не было. Да и сами улицы не утопали в мусоре: в утренние часы мы то и дело встречали мужчин и женщин, что мели проулки и даже окатывали водой испачканные булыжники. Видимо, смывали следы крови после ночных бдений.

Проезжая мимо квартала гончаров, я увидела, как мужчины и женщины вылепливают из кусков глины удивительных форм посуду, потом обжигают их в печах, а после расписывают. И всё это они делают вместе, невзирая на пол и престижность каждой стадии работы. А в это время многочисленная детвора под присмотром стариков и старушек резвится в сторонке и не мешает своим родителям зарабатывать на жизнь.

Похожие картины я заметила проезжая мимом квартала лудильщиков и ткачей – взрослые обоих полов работали, дети оставались под присмотром старшего поколения.

А ещё я видела красивые площади, украшенные фонтанами, великолепные храмы, пусть даже и посвящённые кровожадной богине. И нигде я не встретила нищих и калек.

Люди здесь красиво и опрятно одеты, улыбаются, никто не просит милостыню и не рассказывает полные боли и безнадёги истории о том, как они работают, не покладая рук, а богатые и влиятельные люди их обирают. Кажется, мы попали в город всеобщего благоденствия, где нет нищеты, невольничьих рынков и вопиющей несправедливости. И, кажется, я знаю, в чём секрет.

Алилата поступила мудро, когда наделила женщин равными с мужчинами правами. Она их не просто вызволила из домашнего рабства в окружении кастрюль, немытых полов и ревущих детей – она высвободила лишние рабочие руки, которые могут приносить в семью вполне осязаемую материальную прибыль, а ещё этой прибылью полноправно распоряжаться и не давать зазря прокутить её в ближайшем кабаке или борделе.

С тех пор как женщины наравне с мужчинами стали заниматься ремёслами, в Румелате стало вдвое больше работников, которые производят в два раза больше благ и товаров. Вот каким образом за пятнадцать лет сатрапия успела разбогатеть и обеспечить себе процветание, в то время как Старый Сарпаль утопает в беззаконии и нищете, а женщина там, если и может принести деньги семье, то только ценой своей свободы, когда её продадут на невольничьем рынке.

Всё-таки правительница Алилата – великая женщина. Немудрено, что здесь её называют царицей. Освободительница, благодетельница, мудрейшая из женщин… Вот только её религиозные воззрения оставляют желать лучшего. Ну и ладно, идеальных людей не бывает. У любого найдётся свой недостаток.

Я уже предвкушала скорую встречу с этой во всех смыслах выдающейся женщиной, продумывала, как уговорю её попозировать для фотопортрета, чтобы показать всему миру, какая она, самая прогрессивная и дальновидная правительница одной из сарпальских сатрапий. А пока нам предстояло побывать на рынке, чтобы перед отъездом из Гулора пополнить свои запасы.

Здесь в мой объектив попало немало торговок, что ловко перебирали товар, взвешивали его и рассчитывали покупателей, в то время как мужчины таскали тяжёлые мешки от склада к прилавкам, а потом мели дорожки между торговыми рядами. Да уж, пожалуй, это первый увиденный мною пример неравенства полов в Румелате. Но, в конце концов, не женщинам же таскать тяжести к своим лавкам.

– … говорят, затворник Запретного острова совсем плох, – переговаривались кумушки и мужички, что пришли на рынок за покупками. – Болезнь какая-то странная пробралась в его дворец. Затворник и сыновья его захворали от какого-то неведомого недуга. Все слуги, все визири их живы-здоровы, а он с сыновьями чуть ли не при смерти. Странно это.

– Да чего странного? Отравили его на пиру каком-нибудь. Затворника и наследников его. Тот же злодей Сурадж мог прислать ему вместе с послами и дарами отравленное вино. Все же знают, Сурадж спит и видит, как бы изжить своего родича и сесть на его трон. Думает, тогда-то он и власть над Румелатом получит. Обойдётся. Царица Алилата трон Румелов ему ни за что не уступит, даже если он на неё войной пойдёт и пленит. Уж скорее Сурадж сам в её плену окажется и отдаст царице трон Сарпа, и никак иначе.

– Да поможет ей в этом Красная Мать и её сумрачные силы.

– Господство премудрой Камали не знает границ. Может, не просто так островной затворник и его сыновья готовятся отдать богам свои души? Может, их трон освободится лишь для того, чтобы на него взошла наша истинная царица Алилата. Уж она-то сумеет насадить премудрость Красной Матери по всему Сарпалю.

Воистину, какие грандиозные планы у подданных в отношении их повелительницы. Видимо, они желают, чтобы освобождение женщин и рост благоденствия народа распространился на весь континент. Да, тогда бы в Чахучане точно не было грязных улиц, в Жатжайских горах не бродили бы разбойники, Сахирдин и Ормиль договорились бы о строительстве водных каналов, а в Старом Сарпале навсегда запретили бы невольничьи рынки. Действительно, какая хорошая жизнь ждала бы миллионы людей. Вот только мужчинам пришлось бы отказаться от своей главенствующей роли в семье, да и вообще позабыть о таком явлении как брак и перебраться жить в общину под началом матери или бабушки. Не думаю, что все бы с радостью приняли новые порядки. Особенно преступники, которым на суде предложат выбрать себе наказание – смерть или отсечение мужской плоти... Ох, что-то я сильно сомневаюсь, что сарпальцы разных сатрапий будут рады, если на Запретном острове поселится царица Алилата, а вместе с ней и жрицы Камали. Мало кому придётся по вкусу её кровавый культ.

После полудня мы покинули город и взяли курс на запад, чтобы через три дня добраться до столицы Румелата. За это время мы успели заночевать ещё в двух небольших городках, и часы, проведённые там, открыли много нового моему взору.

На одной из улочек близ прачечной мы стали свидетелями прелюбопытнейшей сцены: зрелая женщина, осыпая тумаками молодого мужчину, выставила его из дома за дверь, а потом ещё кинула ему вслед ворох одежды и огласила на всю улицу:

– Ты был любимым гостем в моём доме, пока не возомнил себя его хозяином. Нет здесь ничего твоего, и я не твоя рабыня! Пусть все услышат – я развожусь с тобой, подлый прелюбодей, развожусь с тобой, вор и мошенник! И не надейся получить мой дом и мои деньги в Палате Судей. Вот твоё тряпьё – это всё, что ты заслужил. Большего не получишь!

Чтобы послушать эти крики, из окон и балконов тут же повысовывались головы любопытных соседок. Я же спросила Сеюма:

– Что происходит?

– Жена выгнала из дома мужа и пригрозила, что разведётся с ним.

– А она разведётся с ним?

– Конечно, иначе не стала бы объявлять об этом на всю улицу.

– И она на самом деле ничего не отдаст ему после суда? Даже то, что он сам принёс в её дом?

– Ну что ты, судьи Румелата не забывают о справедливости. Всё поделят между мужем и женой по справедливости. Ему – треть, а ей – всё остальное.

– Странная справедливость, – с грустной усмешкой заметил Стиан.

– Что странного? Он приносил деньги в дом, а она готовила ему, дарила ласку, рожала детей, дела всё, чего он сам делать не хотел или не мог. Так что всё справедливо.

– Потому и неудивительно, что в Румелате почти не осталось обычных семей.

– Что есть обычай для тебя, господин? Быть повелителем для своей жены и детей? Бить их, морить голодом, а самому объедаться, пока они сидят в углу и боятся поднять на тебя заплаканные глаза? Нет, прежние порядки уже никогда не вернутся. Те, кто в былые годы творил зло и несправедливость к слабым, сами опорочили семьи, которые ты называешь обычными.

– Это ваши нынешние законы разрушают их. Треть имущества при разводе – чем не повод поживиться за счёт того, кто при новых порядках стал уязвимым и беззащитным?

– Кто не хочет разводиться,тот может не жениться вовсе, – парировал Сеюм. – Никто не запретит мужчине жить в доме матери среди сестёр и воспитывать своих племянников. Чем плоха такая семья?

– О, так вот к чему все эти ваши новые законы. Хотите перестроить общество, чтобы разорвать хитросплетённые связи между людьми и заставить их жить обособленными группами? Ну да, у разделённых и озлобленных друг на друга людей внутри разверзается душевная пустота. Они бы и рады её заполнить, но не знают, как и с кем. И теперь тысячи одиноких и потерянных людей обитают в этой сатрапии. Зато ими так легко управлять, правда?

В глазах Сеюма блеснули нехорошие огоньки. Кажется, Стиан попал в точку. Неужели и вправду все эти новаторства по наделению женщин равными, а порой и особыми правами, были призваны лишь для того, чтобы пошатнуть устои общества и заставить всех возлюбить четырёхрукую Камали и царицу Алилату? Да нет же, всё совсем не так. Стиан просто не понимает, что такое быть женщиной в дремучем краю и как важно в таком обществе обрести волю и свой собственный голос.

В Румелате многое выглядело странным и на первый взгляд непонятным, но я была уверена, что у всякого явления здесь есть подобающее объяснение.

В этом же городе нам довелось увидеть парочку школ. Во дворе первой резвились и озорничали девочки. Через три квартала стояла школа для мальчиков, вот только во время перемены они не бегали по двору и не шалили, а под зорким присмотром учителя ходили друг за другом по кругу словно заключённые тюрьмы на прогулке. Однако, удивительный контраст: девочек здесь с детства воспитывают вольными птицами, а энергию мальчиков намеренно подавляют, направляя её на бессмысленные и отупляющие разум занятия.

– Все беды мужского рода от необузданной кипучей крови, – абсолютно серьёзно сказал на это Сеюм. – Долг наставников охладить её и воспитать в мальчиках покорность и смирение. Так будет лучше для всех жителей Румелата и самих мальчиков, когда они вырастут и станут мужчинами.

– А тебе в детстве, стало быть, кровь не охлаждали? – решил поддеть его Стиан.

– В моём детстве были совсем другие времена, – мрачно отозвался тот. – Но ты зря ёрничаешь. Я верю, скоро настанут такие времена, когда в городах Румелата по ночам больше не будут ходить стражи.

– А зачем они ходят там по ночам? – не поняла я.

– Чтобы искать злодеев, задумавших чёрное дело. И всяких мужчин, что дерзнули нарушить указ и появились на улице после захода солнца.

– А мужчинам здесь нельзя этого делать?

– Больше нет. Только монахам дозволено покидать свою обитель и блуждать в темноте. Потому что среди монахов больше нет насильников, убийц и грабителей.

– Зато теперь на ночных улицах полно беснующихся сектанток, – сказал Стиан, – которые разбивают себе голову и мажут собственной кровью статуи Камали. Что-то мне не кажется, что здешние улицы с объявлением комендантского часа для мужчин стали безопасней.

– Для насильников, убийц и воров точно нет, – недобро усмехнулся Сеюм.

Заночевав на очередном постоялом дворе, с наступлением тьмы мы со Стианом снова услышали доносящиеся с улицы визги пробегающих камалисток и едва не разругались вдрызг.

– Ты что, правда, думаешь, что жизнь здесь похожа на сказку? – после недолгого обсуждения дневных впечатлений спросил меня Стиан. – Не может быть сказкой то, что половине населения сатрапии пришлось стать людьми второго сорта.

– Да? А разве раньше людей второго сорта здесь не было? Ах да были, только не мужчины, а женщины.

– Нет, ты не понимаешь, это совсем другое.

– Другое? По-твоему, когда женщина не может пройтись по ночной улице одна, это в порядке вещей, а когда наоборот, то это нонсенс? Ты рассуждаешь как обычный шовинист. Не ожидала от тебя.

– Я не шовинист, и ты это прекрасно знаешь. Но и я не думал, что ты

будешь поддерживать угнетение мужчин, хотя сама своими поступками и рассуждениями всегда боролась против принижения женщин. Я от тебя такого двуличия тоже никак не ожидал.

– Двуличия? К твоему сведению, я, живя на самом благополучном для женщин континенте, тоже не могу ночью пройтись одна по ночному Флесмеру или Фонтелису. Знаешь, как страшно возвращаться поздно после съёмок домой и оборачиваться на каждый шорох, а в голове представлять, что за тобой крадётся маньяк с ножом или какой-нибудь опасный извращенец. Нет, ты этого не знаешь и не можешь знать. Потому что для этого надо родиться женщиной. Надо прожить со всеми этими ограничениями, упрёками, глупыми правилами, которые сыплются на тебя с самого детства, чтобы понять, что значит быть вечно вторым сортом без надежды стать полноценным человеком в глазах другой половины человечества.

Я так завелась, что едва не прокричала ему это в лицо, на что Стиан примирительно произнёс:

– Эмеран, ты, безусловно, имеешь право на свой опыт и своё мнение. Но ты обманываешься на счёт здешних порядков. Камалисты не ради всеобщего блага и равенства переустраивают румелатское общество. Им не нужно взаимное уважение между мужчинами и женщинами, им нужно всё то же разделение людей границей из новых, как ты говоришь, ограничений, упрёков и глупых правил, чтобы в сатрапии не осталось никого, кто бы мог сопротивляться кровавым порядкам.

– Чушь. В тебе говорят старосарпальские предрассудки о Румелате, которых ты наслушался в былые годы. Мы здесь уже почти неделю, и я и так не увидела ещё ни одного мужчину-раба на привязи возле дома женщины. И как на площадях отрезают гениталии ворам и убийцам, тоже не видела.

– Потому что мы не входили ни в один храм Камали. Это там приносят ей в жертву остатки человечности, которая ещё теплится в людях.

– Откуда ты знаешь, что происходит в здешних храмах? Слышал от старосарпальцев? Так у старосарпальцев на каждом углу невольничьи рынки, так что не им читать мораль румелатцам.

– В Старом Сарпале хотя бы не считают всех мужчин потенциальными преступниками и не сажают под домашний арест до рассвета.

– Зато всех женщин априори считают падшими, если они ночью не сидят дома и смеют появляться в общественных местах без сопровождения. И поэтому их незазорно грабить и насиловать.

Этот спор можно было бы продолжать до бесконечности, но у каждого из нас в итоге иссякли силы убеждать друг друга в том, что разум отказывался принимать.

Заснули мы, лёжа на кровати спиной друг к другу, а наутро снова отправились в путь. Полдня мы ехали мимо перепаханных полей, пока перед нашим взором не показались стены величественного Барията.

Столица Румелата встретила нас приветливыми лицами прохожих, что то и дело спрашивали нас со Стианом, издалека ли мы прибыли и нравится ли нам в Румелате.

– Вы живёте в очень удивительном краю, – искренне отвечала я. – Наверное, это самое лучшее место в Сарпале.

– Самое лучшее во всех обитаемых мирах, – с добродушным смехом отвечали мне.

Стиан же был более сдержан в проявлении эмоций. Он попросту молчал и с кислым видом делал вид, будто всё происходящее вокруг его не касается.

– Скоро прибудем на место, – неожиданно объявил Сеюм.

– Какое ещё место?

– К Красному Храму. Сегодня пятнадцатый день луны, а значит, будет служба по случаю ритуала утоления. Сама царица Алилата должна провести её.

Что это ещё за ритуал утоления, я не стала уточнять. Теперь меня больше всего волновало, позволят ли нам стражи войти в храм и приблизиться в августейшей особе, чтобы отдать уже ей, наконец склянку с головой тётушки Генетры.

Узкие улочки столицы были полны людей, и с каждой минутой их вокруг нас становилось всё больше и больше. Голоса поблизости смешивались с гулом впереди, а мы покорно следовали за толпой, пока она не привела нас на широкий многолюдный проспект, а тот – на просторную площадь, посреди которой сияло нечто необъятное, огромное и величественное.

Сидя в седле, я запрокинула голову, не в силах оторвать глаз от настоящего чуда. Что это испускает такой яркий свет? Почему оно такое большое? И почему к нему идут все эти люди?

Мне пришлось прикрыть глаза ладонью и опустить голову, чтобы солнце не слепило глаза, и вот тогда-то я увидела постамент в виде чёрного обтёсанного камня и стоящие на нём золотые ступни гигантских ног.

Сеюм торопил меня, и мне пришлось вслед за ним обогнуть площадь. Только когда солнце оказалось над изваянием, мне удалось разглядеть золотого истукана целиком. Да, это была Камали, сияющая в дневных лучах и раскинувшая свои отвратительные руки в стороны, будто желая схватить всех и каждого на этой площади. Высоту статуи было сложно определить на глаз, но мне показалось, что в ней три десятка метров, не меньше. Таких грандиозных скульптур даже в Аконийском королевстве нет, а уж из золота…

Сеюм все подгонял меня и настоятельно требовал ехать за ним, но я не удержалась и потянулась к камере. Эх, надо бы отъехать на приличное расстояние, чтобы снять статую во весь рост целиком…

– Имрана, нет времени на твои фотографии, – попрекнул меня Сеюм. – Служба скоро начнётся, и двери храма закроют. Надо спешить.

Мне пришлось отложить камеру и ехать следом за ним, лишь бы поскорее добраться до стоящего позади статуи храма – такого же высокого и тоже с позолотой на шпилях, что подобно колючкам торчали из каждого яруса конусовидного здания.

Подобравшись к ступеням святилища, Сеюм спешился. Мы со Стианом последовали его примеру, а он достал из своей сумки две широкие красные ленты, одну повязал вокруг своего стана, а другую протянул мне:

– Перекинь через плечо и завяжи. Так тебя примут за жрицу и пропустят в храм, а ты, – тут он протянул поводья Стиану, – будешь ждать нас здесь. Вход внутрь только для красных братьев и сестёр. Только для жриц и монахов.

Я думала, Стиан не будет возражать, но стоило мне повязать ленту и перевесить сумку со склянкой на другое плечо, а после поставить ногу на ступень, ведущую к храму, как вдруг он схватил меня за руку и сказал Сеюму:

– Нет, так не пойдёт. Иди в храм, приведи оттуда подходящую монахиню или жрицу. Пусть она заберёт у Имраны её ношу и передаст царице. А нам пора ехать к другому храму. Храму Азмигиль в Рамгане. Так что, спасибо тебе за всё, что сделал для нас, но и мы сделали для тебя всё, что могли. А теперь время прощаться и идти каждому в свою сторону.

Я и слова не успела сказать на это, как Сеюм нервно возразил:

– У меня нет времени никого искать. Двери сейчас закроются. Имей терпение. Пару часов для тебя ничего не решат. Имрана как хранительница должна внести свою ношу в храм сама. Там всё и свершится. А потом езжайте куда хотите.

– Так не пойдёт, – был непреклонен Стиан. – Я не знаю, что такие как ты делают в своих храмах с хранительницами, когда они избавляются от своей ноши. Так что Имрана туда не войдёт.

– Ну тогда жди неделю или того больше, когда я смогу пробиться во дворец на аудиенцию к царице. Это, знаешь ли, не так просто. Проще прийти в храм на службу, которую она лично проводит лишь раз в месяц. И этот раз наступил сегодня. Так что решай, сегодня ты поедешь в Рамган, или через неделю. А то и больше.

– Стиан, – не выдержала и шепнула ему я. – Хватит. Эти меры предосторожности уже лишние. Ты же знаешь, Сеюм не обманет. И камалисты меня не тронут, потому что я для них своя. Я войду в храм и скоро вернусь. И мы поедем в Рамган.

– Эмеран, – шепнул он мне в ответ, – не в Рамгане дело. Я чувствую, здесь намечается что-то неладное.

– Это ложное чувство. Потому что я чувствую, что мне ничего не грозит. Абсолютно. Пойми, я хочу поскорее избавиться от сумки со всем его содержимым. А ещё я хочу сделать снимки внутри храма. Если получится, запечатлею саму царицу Алилату.

– Оно того не стоит.

– Стоит. Ты же исследователь, ты должен меня понять.

С этими словами я отцепила его руку от своей, и вслед за Сеюмом поднялась по ступеням храма к пока ещё распахнутым дверям. Сеюм теснил прихожан, и они покорно расступались перед ним, как только замечали красноватые надписи на его лбу.

– Здравствуй, брат… – говорили ему и тут же кланялись.

– Здравствуй, сестра из далёкого края… – говорили они мне и тоже склоняли головы.

Мы беспрепятственно вошли в храм. Первым делом я обратила внимание на невероятно высокий свод и многочисленные люстры, лампады и фонари под ним, что превратили многоярусный потолок в феерию иллюминации. Храм был наполнен светом и тёплыми красками – и это было совсем неожиданно для культа такой мрачной богини как Камали.

По периметру зала рассредоточились женщины в одеяниях самых разных цветов, но с неизменной красной лентой, перекинутой через плечо и повязанных поперёк груди. Были здесь и мужчины, хоть и меньшим числом. Но самые важные особы сегодняшнего мероприятия стояли на вершине многоступенчатого пьедестала, что высился посреди зала.

Все взоры собравшихся были обращены к верхней площадке, где стояли пять женщин в чёрных одеяниях. У одной из них на голове поблёскивала причудливая золотая корона из множества длинных шипов, подобных шпилям храма, а в занесённых над головой руках она держала нож с чёрным, поблёскивающим на свету лезвием.

Внезапно громоздкие двери за нашими спинами со скрипом закрылись. Гомон толпы и другие звуки остались снаружи, и в храме повисло гнетущее молчание.

– Славься, край Румелов, славься народ Румелата, – тут же разрезал тишину звонкий голос коронованной особы. – Красная Мать благословляет всякого, кто отдал ей своё сердце и проклинает каждого, кто затаил злобу против её чад. Пусть недруги Румелата падут, пусть враги Румелов захлебнутся собственной кровью. Красная Мать направит наши карающие длани на отступников, а её незримая сила сразит всех скрытых недругов.

Пока она изрекала столь пламенную речь, я невольно глянула на висящую над её головой люстру и поняла, что не из хрусталя и металла она сделана. Я отошла назад к запертой двери, опустилась на колени, чтобы скрыться за спинами рядовых служителей, и нацелила объектив камеры на странный предмет интерьера.

Ребра, берцовые кости, лопатки – всевозможные человеческие кости были искусно соединены между собой, а из глазниц перевёрнутых черепов светили огоньки догорающих свечей. Как мило. Видимо, это те самые недруги Румелата висят под сводом и наглядно демонстрируют, что лучше царицу Алилату не злить.

А сама царица, если на пьедестале с ножом стоит именно она, очень сурова и прекрасна. По её волевым и немного резким чертам лица сразу понятно – она настоящая властительница. А какой шикарный портрет в ритуальном одеянии у меня сейчас получится…

– Имрана, прекрати свои глупости, нам надо идти, – попрекнул меня Сеюм, а после схватил за руку и заставил встать на ноги.

Он потянул меня сквозь толпу жриц прямиком к ступенчатому пьедесталу. Нам что, нужно подняться туда, наверх к царице? А она точно будет рада нашему появлению? Мне показалось, она сейчас настроена на проведение некоего ритуала, а не на публичную аудиенцию.

Стоило Сеюму преодолеть пару ступеней, как собравшиеся внизу жрицы и монахи поражённо вздохнули:

– … кто это?..

– … чего он хочет?..

– … сейчас он снищет гнев царицы…

– … она его точно покарает…

Мне уже стало не по себе от этих слов, но Сеюм их явно не слышал и уверенным шагом продолжал подниматься вверх, прямиком к царице и окружившим её жрицам.

– Моя госпожа, смилостивься, позволь своему верному рабу сказать тебе нечто важное.

Постепенно подъём стал так крут, что Сеюм цеплялся за ступени не только ногами, но и руками. Теперь он полз наверх, обращая к Алилате полные подобострастий слова:

– Шесть лет назад ты, наисправедливейшая госпожа, отправила меня с очень важным поручением в край слепцов и глупцов, во дворец злодея Сураджа, чтобы я вернул тебе то, что он посмел украсть у всего Румелата. Моя госпожа, я выполнил твой наказ, я всё выполнил.

Тут Сеюм коснулся рукой последней ступени, и я увидела, как он припал к ногам царицы и целует ей стопы. Это было так… так по-варварски раболепно, что меня передёрнуло от отвращения.

– Да, я помню тебя, – послышался сверху певучий и в то же время решительный голос царицы. – Монах, молящий Красную Мать о прощении за убийство собственной сестры. Помнится, ты сам пришёл ко мне вот так же, в день ритуала утоления, и просил об искуплении своего греха, говорил, что готов пойти на всё, чтобы заслужить милость богини.

– Да, госпожа, я был готов пойти на смерть, но вернуть Румелату останки нашей заступницы и покровительницы Генетры.

– И где же они? Помнится, я посылала с тобой Кези из приюта заблудших дочерей. Где она?

– О, моя госпожа, она не дожила до этого дня. Кези скончалась в родах три года назад и не дожила до нынешнего Дня Очищения, когда я смог получить ключи от казны, где хранились останки нашей почившей правительницы. Но сила и слава Красной Матери так велика, что её чтят не только в Румелате, но и далеко за его пределами. В гареме среди наложниц я нашёл нашу сестру, это она помогла мне привезти останки почившей правительницы. И не только их. Поверь, моя госпожа, я доставил тебе нечто большее, чем…