Текст книги "Миледи и притворщик (СИ)"
Автор книги: Антонина Ванина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 90 (всего у книги 109 страниц)
– Всё, время чудес окончено, – выполнив своё намерение, объявила я. – Пора спать.
Немного ошарашенные моим поступком домочадцы начали нехотя подниматься с пола и расходиться по углам, а вскоре и вовсе готовить спальные места. По укоризненному взгляду Сеюма я поняла, что не так должна себя вести с паствой жрица Камали, но никто из поклонников кровавой богини своих претензий мне не высказал. Напротив, их недовольство посыпалось на Стиана.
Когда девушки принесли нам плетёные циновки и тонкие одеяла, их старшие родственницы тут же принялись указывать ему:
– Сам постель разворачивай для своей госпожи. Чего она спину гнёт, если ты рядом?
– Нет, не рядом со своей циновкой стели, а ближе к окну, чтобы ночью ей душно не было. А сам в углу поспишь, ничего там с тобой не случится.
– И иди воды накипяти. Иначе кто будет твоей госпоже ноги перед сном омывать, если не ты?
В жизни бы не подумала, что перечень требований к слуге жрицы может быть таким изощрённым. Мне было так неловко перед Стианом, но он даже виду не подал, что уязвлён или недоволен. Напротив, он послушно взял в руки лохань и отправился на поиски воды в ближайшем колодце, а я глянула на измазанного кармином Сеюма и шепнула ему:
– Что здесь происходит? Почему женщины в этой деревне такие дерзкие?
– Дерзкие? – усмехнулся он. – Нет, это у тебя на родине женщины слишком кроткие и забитые. Как и в Старом Сарпале.
– Не наговаривай на моих землячек. Они живут куда свободнее старосарпалек. Но так дерзить малознакомым людям они не станут.
– Ты сейчас сидишь на чужой циновке в чужом доме, поэтому должна считаться с чужими правилами. И твой полукровка тоже. Раз он слуга жрицы, то обязан вести себя как слуга. Если старшие женщины делают ему замечание, то он должен молча выслушать их и повиноваться.
– А если девушка младше, он должен выполнять все её прихоти?
– Какие ещё прихоти? Он что, успел с кем-то поссориться, когда вы покинули дом?
– Не знаю, можно ли это назвать ссорой, но к нему приставала какая-то девица и хотела увести его в лес.
– Ну, не увела же. Здесь тебе не Старый Сарпаль наоборот, как многие думают. Румелатки вольны распоряжаться своей жизнью сами, но неволить мужчин и насильно тянуть их на ложе они не станут.
– Давай честно, они просто физически этого не могут сделать.
– Не могут, – подтвердил он.
– А насильно женить на себе понравившегося парня румелаткам под силу? Шантажом или манипуляциями?
– Брак – это пережиток прошлых веков. Со времён царицы Генетры в городах всё реже играют свадьбы, а в приграничных деревнях этой традиции никогда и не было.
– Как это не было? А кто же все эти люди, что собрались в доме? Здесь же не только женщины и дети, но и много мужчин.
– Они одной с ними крови, потому они и живут здесь. Братья и сыновья Сарии, их племянники и внуки. А все женщины здесь – это сёстры, племянницы и тёти этих мужчин.
– А дочери и внучки у этих мужчин есть?
– Есть. Но они живут не здесь.
– А где тогда?
– В других домах со своими матерями, тётями, сёстрами и бабушкой.
Пришлось мне взять паузу, чтобы осмыслить услышанное, а после спросить:
– То есть, в Румелате принято, чтобы в доме главой большой семьи была старая женщина, и под одной с ней крышей жили только её кровные родственники. А если кто-то из её внучек захочет родить ей правнука, она выйдет вечером на улицу с пледом в руках и найдёт себе подходящего парня для прогулки по лесу, а после вернётся в дом к своей семье и… А что будет с тем парнем?
– Он вернётся в свой дом к своей семье.
– А когда девушка родит ребёнка, кто будет его воспитывать?
– Её семья и будет.
– Да, но ведь у ребёнка будет только мать, а как же отец? Как ребёнок будет расти без мужчины?
– Оглянись, здесь полно мужчин. По старой традиции брат должен растить детей своей сестры. Он будет самым главным и близким для них мужчиной.
– А отец?
– Отец будет воспитывать своих племянников в свой семье.
– А как же любовь?
– Что ещё за любовь? – нахмурился Сеюм.
– Та девушка и парень, что гуляли вместе по лесу и зачали ребёнка, разве они не полюбили друг друга, прежде чем расстелить плед? Разве между ними не вспыхнули чувства? Разве после первого свидания они не захотят увидеться вновь? Разве один из них не захочет однажды привести другого в свой дом и объявить своей родне, что отныне они навсегда вместе, потому что любят друг друга?
– Такие вольности в деревнях под запретом.
– Что? – поразилась я. – Любовь под запретом?
– Один дом – один род. Это правило незыблемо.
– Но это же ужасно, – пришлось констатировать мне.
– Чем же? – усмехнулся Сеюм. – Посмотри на этих людей. Видишь, как дяди укладывают маленьких племянников спать, как гладят по голове и укрывают одеялом? Утром матери и дяди этих детей уйдут работать в поле и оставят их на попечение бабушек и их постаревших братьев. Пока молодые жнут и убирают урожай, пожилые следят за домом и ведут хозяйство. Все выполняют свои обязанности, все при деле, никто не забыт и не обделён. В таких семьях нет рабов и господ, все равны в своих правах, все получают по своим заслугам. Такие румелатские семьи самые крепкие и сильные. Каждый здесь знает, что он не одинок и за его спиной есть сила рода, которая защитит его и поддержит в трудную минуту. Вот у тебя за спиной есть защита твоего рода?
– Нет, – пришлось признать мне.
– Значит, ты одинока. Случись что, некому будет помочь тебе.
– Стиан всегда мне поможет.
– Да ну? – усмехнулся Сеюм. – Сегодня он есть, а завтра его нет. И что тогда будешь делать? Вот родится у тебя ребёнок, а твой полукровка куда-нибудь запропастится, кто будет кормить твоё дитя?
– Там, на Севере, у меня довольно прибыльное ремесло, поэтому я сама могу с этим справиться.
– А если у тебя, скажем, рука или нога отсохнет, и ты не сможешь заниматься своим ремеслом, как тогда будешь добывать себе и ребёнку пропитание?
– Хм, – задумалась я. – Если так случится, что Стиана не станет, а я лишусь работы, я пойду к его родителям и деду, чтобы просить помощи. У Стиана очень обеспеченная и дружная семья, своего внука и правнука они не оставят в беде.
– Вот, видишь! – словно что-то доказав мне, воскликнул он. – Что в Старом Сарпале, что у тебя на родине поддержки рода достоин только мужчина, но не женщина. Его род стоит за его спиной, его род воспитает его детей. А пришлая женщина им всегда будет чужой. А для своей семьи такая женщина всё равно, что отрезанный ломоть. Ей нигде нет места. Так разве есть в этом справедливость? Не лучше ли всем, и мужчинам и женщинам, вести свой род лишь по линии матери и никогда не покидать родной дом? Это отец может прогнать из дома и лишить наследства, а мать никогда не отвергнет своих чад. Вот поэтому в Румелате самые крепкие семьи с самым зажиточным хозяйством. Здесь мужчина не может продать женщину и детей работорговцам, здесь отец не вправе решать, в какую семью отдать дочь замуж и какой выкуп за неё получить. Здесь нет места побоям за пригоревшую еду и плохо выстиранную рубаху. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула я. – Понимаю, что лучше, чем в Румелате, женщинам нигде не живётся. И всё равно кое-чего у румелаток нет даже здесь.
– Чего же?
– Любви. Ты сам сказал, что она под запретом. А это ненормально. Ты пытаешься убедить меня, что румелатское общество построено на справедливости и живёт в полной гармонии, но никакой гармонии в душе человека без свободного проявления своих чувств быть не может. Нельзя запрещать грустить, ненавидеть, любить…
– А никто и не запрещает, – неожиданно заявил Сеюм. – Помнишь те два обоза, что ехали к границе со Старым Сарпалем?
– Помню. Это были беженцы.
– Это были те самые влюблённые дураки, о которых ты так переживаешь. Наверняка покинули ближайший город. Там ещё есть обычай приводить мужа в дом, чтобы жить с ним.
– Приводить мужа? То есть, это мужчина должен покинуть свой род, чтобы войти в род жены?
– Да. Иначе никакой жены ему в жизни не видать. Нет таких глупышек, кто бы покинул свою мать и бабушку, чтобы уйти жить в дом мужа, где ею будут помыкать его сёстры и мать.
– А если им будут помыкать её родственники, это нормально?
– Он – мужчина, он должен быть сильным, чтобы выстоять и не сломаться.
Вот это да, неожиданный ответ. Хотя, что я хотела услышать от оскоплённого монаха – он ведь рассуждает о перипетиях любовных и семейных отношений с позиции стороннего наблюдателя.
– Значит, среди тех беженцев сильных мужчин не было, – заключила я. – Проиграв битву с тёщами, они просто взяли своих жён и детей и решили податься в те края, где не нужно жить в большой семье, зато можно создать свою отдельную.
– Нет, всё не так. Те мужчины просто не выдавили из себя пережитки прежних времён и всё ещё пытались командовать своими жёнами, колотить их за любую провинность и отбирать у них заработанные деньги. А когда семьи встали на защиту своих дочерей и пригрозили мужьям карами, те просто взяли своих жён и детей и увезли их на восток, чтобы начать новую жизнь в сатрапии, где распускать руки и грабить жену не возбраняется.
Ну-ну. И это мне рассказывает человек, который убил свою родную сестру ради наследства. Впрочем, у него была уйма времени, чтобы в этом раскаяться, многое в своей жизни переосмыслить и вдобавок проникнуться идеологией камалисток – этих верных защитниц женщин и противниц мужчин.
– Всё равно не понимаю, – призналась я. – Если те мужья били своих жён, то зачем последние согласились с ними бежать? Да ещё с детьми. Они должны были остаться со своими большими семьями, чтобы получить защиту рода и уберечь детей от распоясавшихся тиранов. Почему они этого не сделали?
– Потому что всему виной любовь, за которую ты так ратуешь. Только влюблённая женщина будет терпеть тычки и ругань в надежде, что её возлюбленный извинится и исправится. А он охотно извинится и даже признается в пылкой любви, чтобы усыпить бдительность, подпитать влюблённость, а потом снова ругать и бить такую послушную и глупую жену. Вот что, на самом деле творит с людьми любовь – она лишает их здравого смысла, она делает их слабыми и беспомощными перед теми, кого они имеют несчастье любить. Любовь рушит семьи, любовь делает несчастными очень многих людей, и даже самих влюблённых. Любовь – это зло, разрушительная сила и погибель для каждого, кто впустит её в своё сердце.
– Да? – усмехнулась я и добавила, – А я думала, что это самое прекрасное, что могло случиться со мной. Я думала, что любовь может свернуть горы, спасти жизнь и наполнить её подлинным смыслом. Без любви можно прожить. Вот только зачем?
– Ты такая же влюблённая дура, как те тетёхи, что сидели в обозе и боялись поднять глаза. Когда-нибудь ты станешь такой же, как они.
– Не бойся, не стану. В бесчувственную румелатку я всё равно не превращусь. Даже не верится… – обвела я взглядом комнату, где уже половина домочадцев устроилась на своих лежанках, а вторая только готовилась отходить ко сну. – Неужели здесь никто не способен на глубокие чувства?
– В деревне живут простые люди. Они много работают и им некогда думать о таких вещах. А вот в городах ещё есть те, кто готов сбежать в Старый Сарпаль, лишь бы забыть о долге перед родом.
На этом Сеюм замолчал, а после откинулся на циновку и закрыл глаза, явно давая понять, что устал от разговоров со мной. У меня же наша беседа оставила тяжёлый осадок на душе. Мне-то после историй Стиана казалось, что в Румелате царица Алилата дерзнула создать новое общество, более справедливое и милостивое к женщинам. Сейчас я вижу, что со справедливостью и равноправием в здешней деревне всё действительно в порядке – такого распределения прав и обязанностей я даже в Авиле не замечала. Вот только слишком велика цена такого равноправия – в погоне за ним царица Алилата лишила румелатцев простых человеческих радостей, оставив им лишь краткие случки в лесу на мятом пледе.
Кстати, а почему Стиан так долго не возвращается в дом? Не утащила ли его какая-нибудь здешняя красотка в лес, пока он ходил за водой? Знаю я этих одиноких девиц, они всегда к нему липнут и уговаривают сделать им ребёнка. Бессовестные развратницы …
Я почти успела уверить себя, что случилось непоправимое, едва не вскочила на ноги, чтобы выбежать на улицу и отправиться на поиски, но тут в дом вернулся Стиан с лоханью воды.
Под заинтересованные взгляды ещё не спящих женщин, он подогрел воду на остывающей печи, а потом поднёс лохань к моей лежанке и опустился на колени. Стиан приподнял мои ноги и опустил их в тёплую воду, а потом тщательно промассировал каждый пальчик, с теплотой глядя мне в глаза. Нет, всё-таки, в этой жизни нет ничего ценнее и дороже искренней, неподдельной любви. Любви, которую создают не переплетающиеся тела, а сливающиеся воедино души.
– А теперь спи, любовь моя, – шепнул мне по-аконийски Стиан, когда обтёр ноги и укрыл их одеялом.
Как же мне хотелось его поцеловать, но, увы, вряд ли жрица Камали может позволять себе такие вольности. Эх, скорее бы добраться до Барията, вручить Алилате останки её родственницы и снова стать простой обывательницей, а не жрицей выдуманного аконийского храма Камали.
Хотя, ничего обыденного в Румелате нас со Стианом, похоже, не ждёт. Держать друг друга за руки, преданно смотреть в глаза, целоваться и всячески проявлять свои чувства здесь явно не приветствуется. Ну, тогда остаётся мечтать поскорее увидеть столицу этой странной сатрапии, сделать множество снимков её достопримечательностей, а потом поскорее вернуться домой. Вот там-то мы сможем вновь стать самими собой и дать волю нашим чувствам. А пока…
Глава 13
Наутро после завтрака я улучила момент, пока Стиан с Сеюмом седлали лошадей, и сделала несколько зарисовок о сельской жизни в Румелате. В кадр попали идущие к полю крестьяне с инвентарём, оставшиеся дома дети со стариками, пасущиеся вдоль дороги козы.
Когда мы покидали деревню, один мальчуган так не хотел расставаться с Гро, что начал хныкать на руках старшей сестры, и мы ещё долго слышали эхо плача, пока деревня не скрылась из виду.
– Как долго нам ехать до Барията? – поинтересовался у Сеюма Стиан.
– Неделю, не меньше.
– Ты знаешь что-нибудь о румелатских храмах Азмигиль? Их ведь ещё не закрыли и не разрушили из-за гонений на старосарпальцев?
– С чего бы кому-то рушить храмы Азмигиль?
– Ну, наверное, потому что она старосарпальская богиня. Храм Мерханума в Барияте ведь разгромили по приказу правительницы Алилаты ещё пятнадцать лет назад.
– Никто его не громил. Просто выгнали оттуда жрецов, посадили в повозку и отправили прямиком к Сураджу. А храм стоит там, где и стоял. Только теперь там приют заблудших дочерей.
– Женский монастырь Камали?
– Не монастырь, а приют. Женщины могут прийти туда, пожаловаться на своих жадных и буйных мужей и в ответ получить убежище и пищу.
– А мужей потом схватят стражи и потащат на плаху отрубать мужское естество?
– Ты слишком плохо думаешь о нас, о румелатцах. – покосился на него Сеюм, – Ладно, ты полукровка, тебе простительно не знать и не понимать наши обычаи. Но вот когда окажемся в Барияте, не вздумай прилюдно шутить про отрубленное естество. Тебя могут неправильно понять.
– Переживу, – отмахнулся от него Стиан. – Но прежде, чем мы прибудем в Барият, я бы хотел побывать к Гулоре. Там ведь по-прежнему есть храм Азмигиль?
– Есть. Азмигиль хоть и старосарпальская, но всё же богиня. А богинь в Румелате не принято гневить.
– И даже храм Инмуланы у вас остался? Она ведь считается покровительницей династии Сарпов.
– На храм богини-кошки никто не покушался, – излишне резко ответил Сеюм. – Просто его служительницы сами сбежали в Старый Сарпаль вслед за жрецами Мерханума. Но румелатцы продолжают чтить богиню-кошку и её созданий. Люди всегда приносят к храму воду и еду для живущих там котов. За пятнадцать лет их там стало так много, что в окрестных домах пропали крысы, а в храм теперь не войти – расцарапают и закусают.
– Умно, – хмыкнул Стиан, – превратили храм Инмуланы в логово одичавших кошек, и теперь, конечно же, туда никто не войдёт.
– Жрицы Инмуланы сами виноваты, что бросили пристанище своей богини.
– Бросили, или им настоятельно посоветовали убираться из Румелата? А жрецов Азмигиль, случайно, не утопили в ближайшей реке со словами, вот вам водица для ритуальных чаш и лепестки лотоса для подношений?
– Да всё хорошо с твоими жрецами, чего так за них переживаешь?
– Хочу посетить храм в Гулоре.
– Ну, так посетишь. После полудня как раз туда доедем.
Сеюм не обманул – за полдня мы добрались до небольшого города, над которым высился острый шпиль храмовой башни.
– Обитель всеблагой Азмигиль, – с благоговением прошептал Стиан, завидев острую спицу за городскими стенами. – Подлинный образчик древнего зодчества. Даже в Старом Сарпале не осталось столь старых сооружений с небесным камнем на вершине.
– С чем? – не поняла я.
– Осколком метеоритного железа. Видишь уплотнение на вершине? Это он, упавший из Небесного Дворца камень – символ божественного покровительства. Только у очень древних храмов есть такие шпили.
– Очень древних, говоришь? – уточнила я, доставая камеру.
– В Старом Сарпале, например, небесный камень есть только над храмом Мерханума в Антахаре. Даже обители Инмуланы не отмечены таким знаком.
– Что ж, в Антахаре мы не побывали, значит, настоящий древний храм запечатлеем здесь.
Мы въехали в город и тут же направились к заветному месту. Я была так увлечена съёмкой каменных домов в три, а то и пять этажей и широких улочек, что не обращала внимания на проходящих мимо людей. А они то и дело останавливались, чтобы проводить нас взглядами и ещё долго в абсолютной тишине смотреть нам вслед. Или вслед мне и моей камере.
Когда мы подъехали к храму, я вдруг поняла, что очень много слышала о святилищах Азмигиль, но ещё ни разу не видела ни одно из них воочию. Если не считать жатжайских развалин.
В собранном же виде храм Азмигиль оказался невзрачным нагромождением слитых воедино разноуровневых башен из серого камня. На его стенах не было ни позолоты, ни мраморной облицовки, ни лепнины, ни барельефов – ничего, чем славятся другие сарпальские храмы. И эта напускная воздержанность навевала лишь один вопрос:
– Азмигиль не велит обогащаться, кичиться достатком и строить для неё храмы с чрезмерным убранством?
– Нет, – ответил Стиан. – Всеблагая Азмигиль учит людей смотреть вглубь себя и не обращать внимание на земные блага. Вот строители храма и не обращали.
Что ж, это логично. Непонятно только, зачем вокруг храма прорыт замыкающийся кольцом ров с водой. Он довольно широкий и глубокий – если человек упадёт на дно, то вряд ли выберется самостоятельно. И как преодолеть такое препятствие? Перескочить не получится, переплыть тоже. Разве что кто-то с той стороны подойдёт к нам и перебросит через ров те две узкие доски, что лежат на том берегу.
– А это что означает? – спросила я Стиана. – Вода как символ очищения? Значит, каждый, кому служители перекинут мостик, символически вступает на путь очищения души и поэтому достоин войти в храм Азмигиль?
– Я о подобных ритуалах никогда ничего не слышал, – удивил меня Стиан. – Скорее всего, этот ров прорыли здесь лет пятнадцать назад, чтобы на территорию храма не проникали нечестивые последователи красной богини.
– Богохульник, – шикнул на него Сеюм. – Как ты смеешь произносить такие слова, да ещё на земле Румелов?
– Я просто пытаюсь найти объяснение, почему служители Азмигиль решили оградить её обитель от окружившего её города. А до твоей богини и её последователей мне нет никакого дела.
– Тогда попридержи язык, когда упоминаешь Красную Мать и её детей. А не то ты рискуешь не добраться до Барията живым.
– Это угроза?
– Предостережение, господин.
На этом их перепалка завершилась, потому, как со стороны храма послышался окрик:
– Кто такие?! Зачем сюда пришли?!
Навстречу нам выбежал приземистый старик. Прихрамывая, он так решительно приблизился ко рву и вскочил на валяющиеся доски, что я сразу поняла – он не рад нежданным гостям.
– Здравствуй, господин, – примирительно сказал Стиан. – Я паломник из Фарияза. Долгие годы я собирался посетить этот храм, и наконец путь пробуждения привёл меня сюда.
Старик долго и с подозрением смотрел на него, а потом спросил:
– Чем докажешь?
Пришлось Стиану разыскать в дорожной сумке свиток с печатями храмов и продемонстрировать его стоящему на другом берегу рва служителю Азмигиль.
– Ладно, – глянув на свиток, кивнул тот, – проходи.
Скрипя и охая, старик слез с досок и принялся их переставлять. Наспех возведённый им мост выглядел хлипким и опасным, но Стиан ступил на него и решительным шагом направился в сторону площадки перед храмом. Преодолев ров, он подозвал Гро, и тот радостно припустил следом. Вот только стоило мне следом за ними добраться до середины доски, как старик непреклонно изрёк:
– Нет, женщину не пущу.
Я так и замерла надо рвом, не зная, что делать и как реагировать. Зато Стиан тут же вступился за меня:
– Но почему, господин? Разве всеблагая Азмигиль не велела нам смотреть на человека и видеть прежде всего его душу, а не цвет кожи?
– Мне всё равно, какая кожа у твоей попутчицы, но то, что её душа блуждает в багровом тумане, я вижу ясно и отчётливо. Эта женщина так и не ступила на путь пробуждения. Ей нужно проснуться и скинуть с себя пелену обмана, которой её наградил этот переменчивый мир.
Сказав это, он так красноречиво глянул мне за спину, что я сразу поняла – служитель Азмигиль опознал в Сеюме монаха Камали и крайне недоволен тем фактом, что я путешествую с ним в одной компании. Интересно, что во внешности Сеюма так смутило старика? Не иначе следы карминовой надписи на лбу – видимо, только служители Камали наносят себе такие знаки.
– Прости господин, но я не служу Камали, – попыталась я оправдаться. – И другим богам я тоже не служу. Я просто хотела бы взглянуть на этот удивительный храм, о котором так много слышала…
– Если у тебя нет свитка с печатями других храмов Азмигиль, то смотри с той стороны рва.
Что ж, кажется, переговоры здесь бесполезны. Мне пришлось осторожно развернуться и прошагать по мосточку обратно к нашим лошадям.
– Что, старик, – неожиданно обратился к нему Сеюм, – тебе не нужна новая паства? Лепестки лотосов в кладовой кончились, и на всех страждущих не хватит?
Он говорил с таким неприкрытым сарказмом, что мне сразу стало ясно – камалисты не жалуют поклонников Азмигиль. Собственно, старик тоже не был рад встрече с монахом Камали, вот только на ответную колкость он не решился:
– Наш храм не бедствует, а его служители ни на что не жалуются, – потупив взор, на одной ноте изрёк он. – Все наши братья и сёстры довольны правлением царицы Алилаты и желают ей долгих лет жизни.
– Ещё бы, – усмехнулся Сеюм.
Так, кажется, здесь и сейчас перед моим взором обнажился давний религиозно-политический конфликт двух румелатских общин. И последователи Азмигиль явно вынуждены взвешивать каждое своё слово и поступок, чтобы их храм не разрушили или не заселили сотнями одичавших кошек.
– Ладно, господин, – обратился к Стиану Сеюм, – мы с Имраной поедем к постоялому двору. Вон он, совсем недалеко, стоит в конце квартала возле обители красных сестёр. Дешевле чем на этом постоялом дворе комнату на ночь не найти. Мы с Имраной будет ждать тебя там. Когда закончишь своё богомолье, езжай к нам.
– Что? Нет, – решительно произнёс Стиан и поспешил перейти ров, чтобы оказаться на нашей стороне. – Имрана без меня никуда не пойдёт. Я не настолько тебе доверяю, чтобы оставить её одну рядом с тобой.
– Боишься оставить её со мной? – вздёрнул бровь Сеюм, – с человеком, который месяц оберегал Имрану от недругов и завистниц?
– Тот месяц ты делал это за плату от твоего прежнего господина.
– А теперь я буду делать то же самое, но ради моей госпожи. Ты знаешь, почему Имрана нужна мне. Глупо думать, что я стану обижать хранительницу сосуда, предназначенного самой…
Тут он осёкся, явно не желая произносить при служителе Азмигиль имя царицы Алилаты, но Стиан понял его и без лишних слов.
– Ты, может, обижать Имрану и не станешь. Но если без моего ведома ты увезёшь её в Барият, её могут обидеть другие.
– Не переживай, – усмехнулся Сеюм, – без тебя мы точно никуда не уедем.
Стиан испытующе посмотрел ему в глаза, о чём-то подумал, а после сказал мне:
– Ладно, едем на постоялый двор.
И в подкрепление своих слов он подошёл к лошади, чтобы поправить седло, а после, явно намереваясь в него сесть. И тут я поспешила возмутиться:
– Что? А как же храм Азмигиль?
– Как-нибудь в другой раз, – холодно ответил Стиан. – Я не могу доверить твою жизнь и свободу другому человеку. Однажды я совершил такую ошибку, больше повторять её я не намереваюсь.
– Нет, так не пойдёт, – запротестовала я. – Ты должен побывать в храме сейчас. Потому что другого такого шанса больше не будет. Понимаешь? Мы с таким трудом попали в Румелат, мы через такое прошли… Пожалуйста, не делай наши страдания напрасными. Иди в храм. Обещаю, со мной ничего не случится. Если не веришь Сеюму, поверь мне. Я не дам себя в обиду. Я ведь хранительница сосуда, в моих руках теперь такая власть. Пожалуйста, доверься мне. Столько раз я полагалась на тебя, теперь настало время тебе положиться на меня. Иди в храм и сделай то, что должен… должен сделать любой последователь Азмигиль, ступивший на путь пробуждения. Я позабочусь о себе. И никому не дам себя в обиду. Ты же знаешь, что в шкатулке, запертой на ключ, лежит очень весомый аргумент, почему меня лучше не обижать, тем более мужчинам.
Да, я намекнула на тот самый ритуальный кинжал Камали, что проделал долгий путь из Жатжая во Флесмер и обратно в Сарпаль. Я и так собиралась достать его, когда мы прибудем в Барият, но я могу сделать это и раньше, если потребуется.
– Ладно, – сдался Стиан, – Всего полчаса, и я буду свободен.
– Не торопись, – улыбнулась я. – Пробуждение не должно проходить в спешке.
На это он ничего мне не ответил и принялся рыться в дорожной сумке, пока не вынул оттуда кожаный поводок. Прицепив его к ошейнику Гро, Стиан вложил поводок мне в руки и сказал:
– Не отпускай его. Теперь он твоя защита.
Я немного оторопела от такого поворота событий, а Стиан тем временем присел на корточки напротив Гро, запустил пальцы в его густую шерсть и глядя в глаза сказал ему по-тромски:
– Охраняй Эмеран. Глаз с неё не спускай. Ты теперь единственное связующее нас звено. Давай, старина, не подведи меня.
А после он поднялся, отцепил от лошадиной ноши свою сумку и, перекинув её через плечо, прошёл по мостику и спешно направился прямиком к храму. Гро рванул было вслед за ним, но я не дала ему ступить на доску.
– Не переживай, – сказала я псу, потрепав его по голове. – Твой хозяин скоро придёт за нами.
Жалобно поскуливая, он всё же побрёл вслед за мной и нашими лошадьми к упомянутому Сеюмом постоялому двору. Дорога была недолгой – минут за десять мы добрались до выстроенного угловатой подковой двухэтажного здания, во внутреннем дворике которого толпились привязанные к изгороди загона кони и даже верблюды. Напротив постоялого двора через широкую улицу жались друг к другу узенькие трёхэтажные домики, а возле одного из них стояла невысокая, но приметная статуя с четырьмя руками, тремя грудями и вся измазанная багровыми разводами.
– Это та самая обитель красных сестёр? – спросила я Сеюма, пока он привязывал лошадей. – Что-то вроде монастыря?
– Это община для просвещённых сестёр.
– И они проводят кровавые ритуалы прямо во дворе?
– Там просто режут куриц, – излишне торопливо буркнул он, стаскивая с лошадиных спин дорожные сумки.
– Я тебя не спрашивала, кого именно режут, – заметила я. – Зачем ты мне это сказал?
– Идём уже к хозяевам просить комнаты, – с ещё большим раздражением кинул он. – А то сейчас понаедут всякие коробейники и всё займут.
Действительно, пока мы говорили, во дворе появились пять всадников: все молодые мужчины, все в светлых одеждах.
– Странствующие торговцы, – шепнул мне Сеюм, – Шумные ребята. Если начнут кутить по случаю крупной сделки, стены затрясутся. Эх, надо было ехать на другой постоялый двор.
– Нет, мы никуда не поедем, – отрезала я. – Шанти придёт за мной сюда, мы должны ждать его здесь.
– Ну, тогда не жалуйся, когда ночью эти пятеро будут орать и не давать спать.
На уговоры Сеюма я и не думала поддаваться. Никуда без Стиана я отсюда не уйду. И Гро тоже.
Пока мы вдвоём перетаскивали дорожные сумки к порогу здания, двое торговцев уже проскользнули внутрь и уже вовсю заговаривали зубы хозяйке постоялого двора. Да, именно женщина, широкобёдрая мать семейства, здесь всем заправляла. Пока её щуплый муж затаскивал вещи торговцев на второй этаж, она бойко рассчитывала их, заодно интересуясь, где те были и какие новости привезли в Гулор.
– Да вот, из Камкута едем, продавали там стросарпальцам ковры. Они всё расспрашивали нас, откуда мы, плохо ли в Румелате живётся, не хотим ли у них остаться. Глупые. Им самим скоро думать придётся, куда из Старого Сарпаля деваться, чтобы ноги не протянуть.
– А что так? Случилось у них что? – поинтересовалась хозяйка.
– Так сатрап их из дворца пропал, – ответил ей один из торговцев. – Ну как, сатрап? Подменыш, которого они каждые семь лет для искупления грехов Сураджа выбирают. Вон, недавно выбрали одного, а он добрым малым оказался – милости простым людям пожаловал, суд для них справедливый свершил. А незадолго до казни он пропал бесследно, и никто не знает, где же его искать. Люди простые ко дворцу пришли просить, чтобы их к сатрапу пустили, а им говорят, нет его, скоро из из соседнего города приедет. А люди и отвечают, нет, тот, что Сураджем зовётся, не сатрап нам больше, он свою власть вместе с печатью другому отдал. Теперь тот, у кого печать, и есть истинный правитель Старого Сарпаля, а Сурадж может идти на очистительный костёр и искупить на нём все свои грехи. Говорят, толпа пыталась осадить дворец в Антахаре, куда Сурадж переехал со своими жёнами и наложницами, но стражи дали бой и переубивали всех осаждавших. Теперь в Шамфаре и вокруг столицы, волнения. Говорят, Сурадж сбежал из Антахара и теперь то ли на побережье скрывается, то ли вовсе из сатрапии сбежал.
– Вот будет смеху, – поддержал его приятель, – если узнают, что он на север к заморским бесам подался, с которыми в былые годы так усердно боролся. Интересно, он с собой весь свой гарем забрал или только самых любимых жён?
– А северные люди его, интересно, с распростёртыми объятьями примут или в клетку посадят и на площади выставят на потеху публике? – сыронизировала хозяйка. – Помнится, много он бед северянам, которые в его сатрапии жили, причинил. И детям их. Вот ты, сестрица, наверное, тоже настрадалась, пока в Старом Сарпале жила. Сбежала, наконец от этих невежд, что ненавидят полукровок и женщин. Ну, ничего. Здесь тебе спокойней будет житься. Здесь тебе сёстры помогут и никогда не обидят.
