Текст книги "Миледи и притворщик (СИ)"
Автор книги: Антонина Ванина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 74 (всего у книги 109 страниц)
В итоге наша выставка стала похожей на настоящий аттракцион, куда зрители могли прийти и в полной мере ощутить себя обитателями тропического леса среди фотографий Гамбора и живых декораций.
К слову, Стиан наотрез отказался указывать в книге место, где мы нашли исполинскую птицу и плотоядные цветы. Он очень не хотел, чтобы после нашей выставки орды охотников и любителей всего необычного ринулись прямиком на остров, чтобы отстреливать там халапати, рвать кувшинчики с демоническими лилиями и обижать беззащитных гамборцев. Он не поддался на уговоры издателя и не назвал конечную точку нашего путешествия. Он описал её в книге так неопределённо и завуалированно, что читатель мог подумать на любой прибрежный лес в любой из сарпальских сатрапий.
Только в день выставки я поняла, насколько Стиан был прав в своём желании сохранить заповедные леса Гамбора в тайне ото всех. Четырёхметровая фотография халапати вызвала небывалый ажиотаж. Гости только и спрашивали, как мы выжили после встречи с таким исполином. А после снимков ритуального кормления цветка-людоеда нас со Стианом и вовсе прозвали отчаянными смельчаками.
Интерес к фотовыставке был неимоверный. Покидая её, люди буквально сметали с лотка экземпляры нашей книги и памятные открытки с животными и растениями Гамбора. На следующий день пресса просто разрывалась от восторгов в наш адрес. Мы получили такую рекламу, что от желающих посетить экспозицию и купить книгу не было отбоя. И я даже не знаю, что для тромцев стало большей сенсацией – существование диковинных форм жизни далеко на юге или тот факт, что аконийская маркиза презрела чувства наследного принца и бросила всё, чтобы стать женой их земляка, пусть и не родовитого, но из очень интересной семьи.
Да, теперь уже все знали, что доктор Вистинг приходится сыном той самой Шеле Крог, что лет тридцать назад покорила ось мира. Собственно, после скандала в Авиле, Стиан стал публичной личностью и больше не видел смысла скрывать хитросплетения своей биографии. Поэтому Шеле тоже досталась порция внимания прессы, когда она вместе с Жанной приехала на выставку. Малышка, наслушавшись наших со Стианом разговоров о подготовке к выставке, так захотела посмотреть на большую фотографию большой птицы, что мы не смогли ей отказать.
Шела привезла Жанну на выставку, заручившись её обещанием вести себя среди посетителей тихо, не озорничать и не бегать по бывшему цеху. Малышка и вправду не шалила, только улыбка и смешинки в глазах выдавали её неуёмное озорство.
И всё же, когда журналисты окружили Шелу и Стиана и начали засыпать их вопросами, Жанна улучила момент и выскользнула из-под надзора старших. Но я всё равно держала её в поле зрения и была наготове, если она захочет оторвать лист от низенькой пальмы или приложить потную ладошку к фотографии на стене.
Не прошло и пяти минут, как Жанна нашла себе приятеля по играм в салочки. Это был мальчик на пару лет старше неё и тоже сарпалец. Я была удивлена, что кто-то из мигрантов пришёл на выставку, да не один, а с детьми, и вместе с тем польщена, что мои сарпальские работы вызывают интерес у уроженцев Сарпаля. Но так я думала ровно до того момента, пока Жанна не отшатнулась от мальчика, чтобы подбежать ко мне и вцепиться в моё колено со словами:
– Эмеран, почему он говорит, что мама у меня не настоящая? Она же самая-самая настоящая, не игрушечная.
Её взволнованный голосок и опасный вопрос взволновали меня не на шутку. Что мне сказать Жанне? Как повести себя в такой ситуации, чтобы она ничего не заподозрила и поскорее забыла оброненную кем-то фразу?
– Кто тебе сказал такую глупость? – погладив её по головке, как можно более беззаботно спросила я. – Тот мальчик, с которым ты играла?
– Да. Он плохой.
– Почему? Потому что назвал твою маму ненастоящей?
– Да, – был мне полный обиды ответ.
Ох, даже не представляю, что сейчас творится в этой маленькой головке. Вся надежда на то, что детская память коротка. Хотя… Я до сих пор помню все обиды, которые мне причинили родители начиная с пяти лет.
– Иди-ка к маме, возьми её за руку, чтобы она не волновалась, где ты пропадаешь, – предложила я Жанне. – Только про мальчика и его слова ей не говори.
– А почему?
– Не надо волновать маму понапрасну. Я сейчас сама поговорю с мальчиком и узнаю, что он имел в виду. А потом всё тебе скажу. И это будет наш с тобой маленький секрет. Договорились?
Жанна подняла на меня заинтересованные глазки, потом кивнула и помчалась к Шеле. Ну а я отправилась на поиски говорливого мальца, который ещё не понимает, что и кому можно говорить, а что нет. Разумеется, ничего я его спрашивать не буду. Может, только родителям сделаю замечание, чтобы не болтали при детях лишнего. А для Жанны потом придумаю какое-нибудь другое объяснение его слов, если она не забудет и спросит о них.
Мальчик отыскался возле снимка с толстой белкой-акробатом и не один, а в компании мамы и маленькой сестрёнки, почти ровесницы Жанны. Я на миг замерла, когда увидела невысокую женщину, одетую по последней тромской моде, но с непривычно высокой и густой причёской, заколотой длинными чахучанскими спицами. Я уже видела такие как-то раз. Но ведь не может так быть, что это…
И тут женщина повернула голову, и я узнала её. Гилела. Дочь Нейлы. Беглая жена губернатор Керо Кафу, которая предала его и втянула меня в опасную интригу с запиской, которая чуть не стоила мне жизни и чести.
– Это ты… – невольно вырвалось у меня, а кулаки сжались сами собой, когда Гилела обернулась и заметила меня.
– О, моя спасительница из хаконайской газеты, – лучезарно улыбнулась она мне, а потом наклонилась к сыну и сказала, – Амитаб, присмотри за сестрёнкой, а я поговорю со своей старой знакомой.
– Хорошо, мама, – кивнул он и взял девочку за руку, когда Гилела направилась ко мне, источая неподдельную радость от встречи.
– Если бы я только знала… – прошипела я, когда она поравнялась со мной, но Гилела тут же прошептала:
– Не при детях. Отойдём.
– О, как ты заговорила. Что же ты при своём сыне не держишь язык за зубами и распространяешь городские сплетни?
– О чём это ты? – изобразила она искреннее недоумение, когда мы проходили мимо снимка крохотного оленька. – Ах да, ты о сиротке, украденной у богов. Ай-ай-ай, Шанти совсем позабыл об осторожности. А ведь я когда-то говорила ему – не играй с незримыми силами, а не то не заметишь, когда они обрушат на тебя свой сокрушительный удар.
– Говорила? – начала припоминать я. – Вы ведь с ним знакомы с детства, да? Ты и твой брат учились с ним в одной школе.
– Учились. Только сарпальским девочкам даже на чужбине нельзя разговаривать один на один с тромскими мальчиками. За мной присматривали слуги, пока я получала образование, и с друзьями брата я общалась редко.
– Однако в прошлом году это не помешало тебе передать Шанти записку через меня. Ты послала меня на верную смерть. Адъютант твоего мужа мог убить меня, но из жалости оставил одну в горах, кишащую разбойниками. Я могла там умереть раз десять.
– Но ведь не умерла, – был мне ответ, полный неподдельной невинности в голосе. – Я ведь знала, что вы встретитесь. Ты и Шанти. Нет, я, конечно, не была уверенна в этом до конца, потому на всякий случай дала тебе его адрес.
– Не была уверена? – начала закипать я. – Не была уверена и отправила меня в логово озверевших от холостой жизни разбойников?
– Но ведь ты не совсем в их вкусе, правда? Да и чего ты сейчас от меня хочешь? Всё ведь хорошо закончилось. Ты повстречала в горах свою истинную любовь, вернулась домой живой и невредимой, сейчас вот обретаешь заслуженную славу. Но это только начало. Дальше будет больше, и ты…
– Хватит с меня твоих предсказаний. Я уже поняла, что ведьма из тебя так себе. Твоя мать видит будущее куда чётче и двух толкований не допускает.
– Ох, ну куда уж мне до неё, – неожиданно рассмеялась Гилела. – Но я никогда и не стремилась быть всезнающей ведуньей. Всё, чего я хотела с детских лет, так это жить в большом городе, ходить по магазинам и самой выбирать себе одежду и украшения. А ещё самой решать, как жить, что делать, что говорить, что думать. Ты даже не представляешь, что это такое, узнать, какая она, жизнь в свободном мире, где ты человек и личность, а не приложение к мужчине, а потом вернутся туда, где твои мысли для всех вокруг лишь блажь, а ты сама – красивая дурочка, которой вредно думать, а то вдруг морщинки на лбу появятся и одолеет бесплодие. Вот только мой муж и его окружение никак не могли взять в толк, что если я молчу, это не значит, что я не использую свои серые клеточки и не продумываю план побега. Ты можешь сколько угодно проклинать меня и осуждать, но всё, что я делала в Чахучане, я делала прежде всего ради своих детей. Да, я получила шанс вернуться в свой любимый город, но вовсе не для того, чтобы спускать деньги моему мужа в бутиках и ювелирных магазинах. Я вырвалась сюда для того, чтобы моя дочь никогда не стала чьей-то вещью для утех и производства наследников, а мой сын не стал таким же шовинистическим подонком как его отец и вырос достойным человеком, который уважает женщин.
Так вот оно что… Не сумасбродная ревнивица втянула меня в хитросплетённую интригу вокруг тайных посланий и чахучанских рудников. Это отчаянная мать рвалась прочь из золотой клетки на волю, чтобы дать своим детям вдохнуть воздух свободы. И как теперь её за это осуждать?
– Да, – продолжала Гилела, – мои дети больше никогда не увидят свою родину, никогда. Но ты и сама скоро поймёшь, что вдали от родного дома живётся гораздо лучше.
– Что? – насторожилась я. – Это какое-то пророчество в духе твоей матери?
Гилела одарила меня хитрой улыбкой и сказала:
– Думай, как хочешь. В любом случае, я была рада тебя видеть.
И она направилась обратно к своим детям, а я, лихорадочно обдумывая её пророчество, догадалась только сказать:
– Постой. Ты ведь ведьма, такая же, как твоя мать. А она знает толк в подчинении звериного тела своей воле. Я видела, как она вселяется в собственную кошку и творит зло. В жизни не поверю, что это первый и последний зверь, кого она использует для своих тёмных дел. Значит, есть секрет, как разорвать связь между человеком и зверем, чтобы тот, помирая, не утянул душу хозяина вслед за собой в мир усопших. Так скажи же мне, как это сделать? Как не расстаться с жизнью во цвете лет и сберечь свою душу?
Гилела внимательно выслушала меня, а потом перевела взгляд на толпу журналистов, что обступили Стиана с Шелой, и сказала:
– Пусть оставит своему умирающему зверю частичку себя как залог их вечного единения.
– Частичку себя? Как это понимать?
– Ты узнаешь, когда придёт время.
– Как я узнаю? Что именно…
Я так и не успела ничего выяснить – внезапно и так не вовремя журналисты переключили своё внимание со Стиана на меня, и я вмиг попала в плотное кольцо из людей и их бесчисленных вопросов. Я не видела, как Гилела покинула выставку. Я просто прокручивала в голове её слова о той самой частичке себя, но никак не находила объяснения этой загадке.
Зато я поняла, для чего сахирдинский визирь исправно посылал своих дочерей получать образование в Тромделагскую империю. Ответ прост – чтобы эти образованные и честолюбивые барышни через систему договорных браков попадали в разные сатрапии и, пользуясь своим развитым и изощрённым умом, расшатывали тамошнюю власть путём интриг, шпионажа и прочих милых шалостей. Зачем всё это самому визирю, даже не представляю, но если учесть, что его семья обслуживает в Сахирдине интересы Тромделагской империи, то выгоду последних от передела сфер влияния в Сарпале понять несложно. И Стиан во всём этом принимает непосредственное участие, как бы он этого ни отрицал, говоря, что всего лишь продаёт разведке ненужную для его научных работ информацию…
Всю следующую неделю тромские газеты осыпали нашу выставку и книгу восторженными отзывами и рецензиями. Антропологи и биологи атаковали Стиана в желании узнать ещё больше об обитателях неведомого тропического леса. Журналисты светской хроники тоже не отставали от них и то и дело приглашали нас со Стианом на интервью, чтобы узнать, назначена ли уже дата нашей свадьбы и станет ли Стиан после бракосочетания маркизом Мартельским.
С аконийской прессой всё было куда печальнее… Когда курьер привёз на виллу "Вестник Фонтелиса", Шела долго не хотела отдавать его мне, приговаривая:
– Дорогая, зачем ты это читаешь? Ты же и так знаешь, что они про тебя напишут. Так зачем лишний раз расстраиваться?
Я с ней соглашалась, но любопытство всё равно брало верх. В итоге я узнала, что на родине мои гамборские снимки называют фотомонтажом, что четырёхметровых птиц и цветов-людоедов в природе не существует, а мы со Стианом наглые вруны и мистификаторы, иначе бы не стали скрывать истинное место обитания халапати и позволили бы учёным подтвердить или опровергнуть наше открытие.
А ещё в газете была премерзкая статейка под фотографией, на которой мы с Жанной рассматриваем на выставке снимок с бабочками. Какой-то писака прознал, что все во Флесмере считают Стиана отцом малышки, а после разразился глубокомысленными рассуждениями о том, что безродный жених маркизы Мартельской неразборчив в связях, что у него может быть ещё с десяток внебрачных детей, и все они после нашей с ним свадьбы будут претендовать на моё имущество и титул, если я скоропостижно скончаюсь, а я обязательно скончаюсь, ведь Стиан – брачный аферист и от меня ему нужны только деньги, вырученные от проданных виноградников. Ах да, и ещё после всех этих помоев меня снова назвали влюблённой идиоткой, которая променяла честь, достоинство, преданность короне и прекрасного принца на сомнительную перспективу стать опекуншей безродной туземки и женой альфонса.
После таких слов мне хотелось рвать и метать. Хотелось бросить всё, поехать в Фонтелис найти этого писаку и подать на него в суд иск о защите чести и достоинства. Я даже почти решилась на это, как вдруг спустя неделю раздался телефонный звонок от моей кузины Мари – единственной из родственников, кто ещё не брезговал общаться со мной.
– Эмеран, – услышала я в трубке её взволнованный голос. – Сегодня ночью с дядей Бернаром случился приступ. Он умер, Эмеран. Твой отец скончался.
В этот миг весь мой мир будто рухнул в пропасть. Я ясно понимала лишь одно – теперь моя жизнь не будет прежней. Всё изменилось, всё. И навсегда. Нет больше маркизы Мартельской – есть только герцогиня Бланшарская. И мне этого никогда не простят.
– Эмеран, – продолжала Мари, – похороны будут через два дня, ты должна успеть на самолёт. Только не бери с собой своего жениха.
– Что? Почему?
– Папа говорит, что у него могут быть неприятности. Есть распоряжение задержать его при пересечении границы, если он задумает снова въехать в королевство. Папа говорит, что его обвиняют в контрабанде сарпальских древностей. Я понятия не имею, правда это или нет, но распоряжение об аресте пришло из королевского дворца. Понимаешь?
Да, я всё поняла. Адемар тоже читает прессу и не может смириться, что моим мужем скоро станет другой мужчина. Он мстил мне, теперь мстит и Стиану. Но сфабрикованные обвинения – это так гнусно…
Я последовала совету Мари и улетела в Фонтелис одна. Я успела добраться до Эрминоля в срок, но то, что случилось на похоронах, было похоже на кошмарный сон.
– Убирайся отсюда, – через траурную вуаль прошипела мне мама, стоило мне подойти к могиле, чтобы кинуть ком земли на гроб. – Ты недостойна быть здесь. Ты недостойна его имени и титула. Если бы не ты, не твоё развязное поведение, он был бы жив. Ты убила его. Ты – убийца.
Только из-за угрозы публичного скандала я поспешила покинуть кладбище и уехать домой. Но через две недели мне снова пришлось встретиться с мамой – на оглашении завещания в конторе нотариуса. Отец за пару лет перед смертью пожелал, чтобы матери достался их дом и солидная часть банковских накоплений, а мне – титул, подаренный мною же виноградник и пакет ценных бумаг весьма прибыльных компаний. Настолько прибыльных, что в кабинете нотариуса тут же начался театр одного актёра. Мама угрожала подать заявление в суд, чтобы меня признали недостойной наследницей и вычеркнули из завещания:
– Бернар умер в тот же день, как прочитал в газете, что его единственная дочь и наследница выходит замуж за простолюдина и готова удочерить его туземную дочь. Это известие убило его. Ты, Эмеран, убила своего отца, – тут она метнула взгляд на своего адвоката и заявила, – убийца ведь не может быть наследником. Таков закон. Мы должны лишить её права на титул и имущество Бернара.
Бедный юрист растерялся, явно не понимая, как спустить свою доверительницу с небес на землю, поэтому я сделала это за него.
– Если отца убила та жёлтая статейка, то спрашивать нужно с человека, который её написал. Я не собираюсь никого удочерять. У Жанны официально есть мать, и я на эту роль не претендую.
– Но ты всё равно виновата, – не сдавалась она. – Твоё недостойное поведение подточило его здоровье. Тот приступ стал апогеем его переживаний о твоей судьбе. О судьбе рода Бланмартелей. Наш род прервался на Лориане. Ты его не продолжишь. Ты только испортишь его, смешав нашу благородную кровь с туземной кровью какого-то сказочника.
– О, да неужели? – не стерпела я такого оскорбления в адрес Стиана и пошла в атаку. – Не хочешь, чтобы я была герцогиней Бланшарской? А кто же ею будет? Ты? Хочешь остаться единственной, кто носит этот титул? Этого не случится. Я герцогиня в своём праве, только я могу решать, какой будет судьба моего рода. Не ты.
– Ах ты, мерзавка, – понизив голос, протянула она и добавила. – Захотела власти? Захотела денег и угодий, которые тебе не принадлежат? Ради этого ты свела отца в могилу? Понадеялась на его слабое здоровье и нанесла удар в спину этими отвратительной новостью о свадьбе с простолюдином? Ты же знала, что у Бернара слабое здоровье. Знала и всё равно заставила его страдать.
– Я заставила? А, может ты?
– Что? – возмутилась было она, но тут уж я не упустила момент и сказала:
– У отца не было проблем с сердцем. У него была подагра, с которой он боролся все последние годы. Я говорила ему, что лучше принимать тромский аналог лекарства, от него нет побочного действия на сердечно-сосудистую систему. А что говорила ты? Сойдёт и аконийское. И это при том, что доктор предупреждал – от длительного приёма аконийского препарата повышается риск инфаркта. Я много раз говорила вам, что всё оплачу, надо только получить рецепт и заказать лекарство во Флесмере или любом другом тромском городе. Но ты отговорила отца от этой затеи. Ты убедила его в том, что опасности нет. И вот он умирает от сердечного приступа. И ты ещё смеешь убеждать меня в том, что это я виновата в смерти отца? А может, это ты убивала его долго и расчётливо, чтобы наконец зажить самостоятельно и в своё удовольствие? Разве не этого ты хотела со дня вашей с ним свадьбы?
– Да как ты смеешь говорить такое родной матери?! – воскликнула было она.
– Что? – изобразила я непонимание. – Какой ещё матери? У меня её нет. Или ты забыла, как плюнула на порог моего дома и отреклась от меня? Ну что, припоминаешь тот день?
Она побагровела от злости и стыда, потом снова глянула на своего адвоката и процедила мне:
– Я этого так не оставлю. Ты ничего не получишь. Я подам в суд на тебя.
– Ну, в таком случае ты не оставляешь мне выбора. Я подам встречный иск и докажу, что ты методично травила отца опасным лекарством. И тогда уже ты будешь недостойной наследницей и лишишься завещанного отцом дома, в котором живёшь, и его счёта в банке, которого тебе хватило бы лет на двадцать вперёд. Я же без гроша в кармане в любом случае не останусь. Три флесмерских журнала предложили мне контракты, так что работа на новом месте у меня будет. А вот тебе стоит хорошенько подумать, с каким капиталом ты войдёшь в новую вольную жизнь, и будет ли он вообще у тебя.
– Мерзавка, – кинула она на прощание, прежде чем выбежать из кабинета. – Я всё расскажу прессе. Пусть все знают, какая ты подлая воровка и убийца.
Адвокат вначале кинулся за ней, но быстро передумал и, унимая дрожь в голосе, сказал мне:
– Ваша светлость, прошу вас, моя доверительница всё ещё в расстроенных чувствах после смерти супруга, она не до конца понимает судебные перспективы дела о признании вас недостойной наследницей. Прошу вас, будьте снисходительны. Не начинайте ответный процесс.
Хорошо, что хоть кто-то понимает всю абсурдность обвинений матери в мой адрес…
– Поверьте, – пришлось заверить мне его, – я не горю желанием ввязываться в войну. Но не я её затеваю. Если герцогиня изволит прилюдно обвинить меня в убийстве герцога Бланшарского, мне придётся обороняться.
Контору нотариуса я покидала в смешенных чувствах. С одной стороны, я впервые смогла дать решительный и твёрдый отпор матери, который она не может не воспринимать всерьёз. А с другой – я почувствовала себя настоящим чудовищем, которое готово засудить породившее её чудовище ради денег и титула.
Как же это всё отвратительно, как цинично и мерзко. Я не хочу так жить, так чувствовать и думать. Не хочу судов, не хочу делёжки наследства, не хочу скандала. Всё что мне сейчас нужно, так это нанять адвоката, который будет вести мои дела в королевстве, а потом как можно скорее сесть на самолёт улететь подальше от пылающих ко мне ненавистью людей, в город, где живут люди, которые по-настоящему меня любят.
– Нам придётся отложить свадьбу на год, – сказала я Стиану, когда мы приехали из аэропорта и остались наедине в его доме. – Я должна носить траур по отцу.
– Так долго? – без претензии, просто уточняя, спросил он. – У нас только вдовы носят чёрное целый год. Дети скорбят о родителях лишь сорок дней. До чего же разные у нас традиции.
– Ты прав. А ещё у вас матери, вероятно, не судятся с дочерями за наследство.
– Не могу утверждать наверняка, но, во всяком случае, я ещё ни разу ни о чём подобном не слышал. Аконийцы умеют удивлять.
Видимо, он хотел меня подбодрить и вызвать улыбку, но мне что-то было не до веселья.
– До вступления в наследство мне ждать ещё больше пяти месяцев. Боюсь, мне не дадут спокойно жить всё это время. Мама затеет суд, писаки будут её жалеть и тявкать в мою сторону. Это будут самые чёрные месяцы моей жизни. Наверное, я их не переживу.
– Ну что ты такое говоришь? Я ведь рядом. Вместе мы всё переживём. Не думай о плохом. Оно где-то там, далеко.
– Да, но…
– А хочешь, будет ещё дальше? – неожиданно спросил он. – Так далеко, что ты ни одной аконийской газеты не увидишь и ни одного телефонного звонка из Эрминоля и Фонтелиса не услышишь.
– Что ты имеешь в виду?
– Поедем в Румалат? За печатями тридцатого и тридцать первого храма Азмигиль. И за новыми фотографиями самой прогрессивной сатрапии Сарпаля.
– Прогрессивной? – не на шутку заинтересовалась я. – А что там?
– Там во главе правящей династии стоит женщина. Прекрасная как свет луны и лепестки роз Алилата, которая пятнадцать лет назад захватила власть в сатрапии и теперь отменяет один за одним законы, установленные Великим Сарпом и заменяет их новыми, где женщинам даётся больше прав и свобод.
– Вот это да. Так она же самая настоящая эмансипе. Она, случайно, не училась в детские годы во Флесмере?
– Нет, Румалат – это внутренняя сатрапия без выхода к морю. Контакты с Тромделагской империей у Румелата исторически не сложились. Если честно, я всегда опасался туда ехать в одиночку. Но после наших с тобой странствий о Мола-Мати меня начали посещать такие мысли.
– Мола-Мати? И как та пустыня связана с Румелатом? Там тоже везде пески?
– Нет, песков там нет. Только леса и, по слухам, степи. Зато там полно поклонников Камали. Алилата сделала её верховной богиней, когда прибрала власть к рукам. Во всех городах стоят её окровавленные четырёхрукие статуи, и оскоплённые жрецы поют гимны красной богине. Всё мужское население сатрапии живёт в страхе, что однажды они потеряют средства к существованию, жены потребуют от них развод и раздел имущества, после которого обобранным и безработным страдальцам будет только один путь – в храм Камали, где их накормят и дадут кров, но только в обмен на их отсечённое мужское естество.
– Жуть какая, – поёжилась я.
– И я того же мнения. Поэтому никогда не спешил посещать Румелат. Там и за ряд преступлений вроде воровства и клятвопреступления отрубают не руку, а…
– Я поняла. Воистину, это страшно, когда фанатики получают власть над людскими умами и судьбами.
– Ты права. Поэтому я был бы очень рад заручиться твоей поддержкой на пути к румелатским храмам Азмигиль. Помнится, ты была на хорошем счету у тех поклонниц Камали, которых мы встретили неподалёку от Города Ста Колонн. Почему-то они с ходу признали тебя своей сестрицей.
– Да, – припомнила я, – они сказали, что тёмные пятна на моей радужке – это метки Камали.
– О, так ты по их меркам почти что жрица. Значит, ты в праве и получить в своё полное распоряжение мужчину-раба, которым можешь единолично помыкать, приказывать ему и не давать его в обиду другим женщинам.
– Да ты что? – поддела я его. – И где же мне такого раба взять?
– Ну… если учесть, что некоторые в империи называют брак для мужчины кабалой, а мы с тобой через год обязательно поженимся, то такой раб у тебя почти что есть, и он на всё согласен.
– О, как это мило, – не сдержала я коварной улыбки. – Я ещё в такие игры не играла.
– Значит, поиграем в Румелате. Ради науки. Ты согласна?
– Конечно. Когда ещё герцогиня Бланшарская сможет побыть рабовладелицей? Лет пятьсот в моей семье такого не было. Глупо отказываться.
– Надеюсь, ты будешь добра со мной, моя госпожа?
– А ты будешь послушным, мой милый раб?
– Если позволишь поцеловать тебя, моя повелительница.
– О да, мой ласковый невольник.
