Текст книги "Миледи и притворщик (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 109 страниц)

– И на моих землях тоже. Я, знаешь ли, сумела скопить достаточно денег, чтоб купить собственные виноградники.

А дальше я немного увлеклась, вспоминая о тех временах, когда ещё была просто маркизой Мартельской, любимицей аконийской публики и владелицей нескольких винодельческих поместий. Я наплела сатрапу, будто владею огромными угодьями, где выращивают самые дорогие сорта винограда, из которых давят самое дорогое вино, выдерживают его в самом большом погребе и потом на автоматизированной линии розлива заливают в самые изысканные бутылки, купить которые могут позволить себе только самые богатые люди королевства.

Нет, это не мания величия мной овладела. Я приврала только для того, чтобы Сурадж уяснил, что перед ним не какая-то оборванка, а очень важная персона, чьё исчезновение не останется незамеченным и чьё удержание во дворце чревато неприятностями для сатрапа, который собрался наладить дипломатические связи с Аконийским королевством.

– Сколько у тебя братьев? – спросил он.

– Один. Был. Но он погиб три года назад. И поэтому теперь титул маркизы ношу я, а не он.

– Ты единственная наследница своего отца?

– Единственная. Других нет, и не будет.

Не знаю, почему сатрапу вдруг стало интересно, большая у меня семья или нет. Узнав о смерти Лориана, больше он эту тему не развивал. Зато постепенно наши дневные беседы стали сводиться к другим личным вопросом:

– Ты любишь своего принца?

– Какой странный вопрос, – растерялась я и заметила. – Мне казалось, в Сарпале вопросы любви и брака не всегда связаны между собой. Брачный союз здесь прежде всего сделка, а не единение пылающих сердец.

– Так и есть. И в твоём королевстве люди думают так же?

– Не все, – осторожно ответила я. – Когда денежный вопрос не играет для мужчины и женщины никакой роли, каждый из них волен слушать своё сердце, а не наставления родителей.

– Ты богата, и принц богат. Стало быть, воля короля и герцога вам не указ?

Мне уже было тошно лишний раз слышать о принце, и потому я сказала:

– Я люблю своего жениха. Очень сильно люблю. Как и он меня. И поэтому для нашего союза нет препятствий.

– Но в газетах не было ни слова, что принц избрал тебя своей невестой.

Точно, до помолвки дело так и не дошло. Поэтому совру что:

– Твои газеты сильно устарели. Мы объявили о свадьбе три месяца назад.

– Да? Надеюсь прочитать об этом в свежей подборке прессы, которую мне скоро привезут.

Что-то недоброе проскользнуло в этом его замечании. Сатрап угрожает мне? Хочет поймать на лжи? В таком случае мне надо поскорее выбираться из дворца, пока ему не прислали почту. Если он узнает о скандале с принцем, о смерти моего отца и обручении со Стианом, мне точно конец.

Но, как на зло, работа затягивалась. Я успела отснять всех прачек, кухарок, нянь и прочих служанок, успела распечатать все снимки, но вот согласия Нафисы на съёмку так и не получила. Она всё время была чем-то так сильно занята, так увлечена, что меня это уже откровенно злило. Я даже решилась на мятеж и не пришла утром на занятия с мальчиками. За это я осталась без завтрака и обеда – один из евнухов Нафисы просто увёл меня на полдня в лабораторию и сказал, что Сеюм требует немедленно напечатать ему вторую копию альбома. Разумеется, я и пальцем не пошевелила, но стражи снаружи лаборатории так и не дали мне её покинуть.

Только послеполуденный кофе в компании Сураджа заставил Сеюма разыскать меня и освободить из воспитательного плена. Больше я Нафисе не перечила. Но в душе разверзалась тихая буря.

– Ты что, до сих пор не поняла, – однажды перед сном шепнула мне Шрия, – Нафиса не хочет твоего портрета, потому что господин так ей повелел.

– Ему не нужен портрет старшей жены? Ну да, она же бывает с ним каждое полнолуние, и выбирать её и так не из кого.

– Глупая. Нафиса – единственная, кому дозволено проводить с господином всю ночь. Всю. Никто не посмеет выгнать её из его покоев. Даже Сеюм. Даже сам господин. Он ведь ждёт эту единственную ночь в месяце, чтобы быть с Нафисой и не отпускать её от себя. То, что она первой из всех девушек появилась во дворце и её выбрала в жёны господину его мать, не значит, что он не любит Нафису. Очень любит. И очень дорожит ею. Глупые девушки, которые рядятся в лучше платья и хотят обольстить господина, чтобы стать его третьей младшей женой, этого не понимают. Его сердце уже занято, и никакая третья жена не заставит его забыть о Нафисе.

– Ладно, господин любит свою единственную старшую жену, – не стала спорить я. – Но каким образом это мешает ей сняться для альбома?

– Я же говорю тебе, сам господин попросил её отказывать тебе всякий раз, как ты заговоришь о портрете. Ведь если ты его сделаешь, тебе больше нечем будет здесь заняться.

Не чем заняться? Да я с утра до вечера только и делаю, что разрываюсь между своими учениками, фотолабораторией и местами съёмки. Уже третью неделю подряд. Без лишней минуты на отдых. Да я на износ работаю, чтобы поскорее покинуть дворец. Что сатрапу с Нафисой ещё может быть нужно от меня? Портреты всех отпрысков Сураджа? Пусть сначала заплатит за выполненную работу. Что-то он старательно обходит стороной тему моего гонорара, будто и забыл об этом. Думает, я буду довольствоваться только кольцом-змейкой? Ничего подобного.

На следующий же день я отыскала Сеюма, чтобы спросить его:

– Когда я получу оплату за свою заботу?

– Когда закончишь её, госпожа мастер.

– Я не могу её закончить, если госпожа Нафиса ведёт себя как капризная девочка.

– Осторожнее, Имрана, – одёрнул он меня, – да будет тебе известно, что здесь даже у стен есть уши. Или ты хочешь остаться сегодня без ужина?

Нет, оказаться запертой в лаборатории на весь вечер, а то и всю ночь я точно не хочу.

– Ладно, – пришлось сказать мне, – Я не указ госпоже Нафисе. Она вольна поступать так, как считает нужным. Но я хочу спросить тебя. Где двадцать седьмая младшая наложница? Ты уже нашёл её? Учти, у меня нет времени ждать, когда она появится во дворце, чтобы сделать фотоснимок. Не приведёшь её ко мне – я уеду домой, и альбом останется неполным. И господин Сурадж тебя за это точно не похвалит.

Сеюм смотрел на меня так, будто хотел, чтобы я провалилась сквозь землю и больше не нервировала его дурацкими вопросами. И всё же он взял себя в руки, чтобы процедить:

– Жди. Я всё сделаю, если ты этого так хочешь.

– Так хочет господин Сурадж, – напомнила я, но старший евнух не стал меня больше слушать и пошёл по своим делам.

В это же день на встрече с Сураджем я пожаловалась ему:

– Господин, почему окружающие тебя люди хотят убедить меня, что ты не способен держать своё слово?

О, как он посуровел, услышав это. А как нехорошо блеснули его глаза. Надеюсь, не с таким взглядом он когда-то взялся за саблю и зарубил кучу людей, а то мне явно грозит беда. Вон, инкрустированный камнями кинжал на его поясе очень уж длинный. Таким можно запросто отделить голову от тела.

– Кто смеет порочить моё имя? Кто тебе сказал, что я не хозяин своего слова?

– Твоя старшая жена и старший евнух. Они мешают мне работать и делают всё, чтобы я не закончила твой заказ, а ты, стало быть, не отпустил меня домой. Как же так? Почему они не хотят, чтобы ты увидел великолепный альбом с красавицами из твоего гарема? Может, они сговорились? Может, они задумали какую-то интригу и не хотят, чтобы ты знал в лицо всех прелестных обитательниц женской половины?

На самом деле, у меня не было иллюзий, будто Сурадж ничего не знает о намеренной задержке работы над альбомом. Мне просто хотелось вывести его на откровенный разговор и услышать его позицию из первых уст.

– Ты так сильно торопишься домой? – спросил он.

– Конечно. Ведь там меня ждёт мой любимый мужчина.

– А ты уверена, что ждёт? А вдруг он уже позабыл о тебе? Вдруг он уже нашёл себе новую маркизу.

– Нет, такую как я он больше не найдёт.

– В твоём королевстве мало маркиз?

Так, что это ещё за намёки? Куда он клонит? Почему пытается убедить, что дома меня никто не ждёт? Чтобы я подольше погостила во дворце, чтобы согласилась на второй заказ? Так бы прямо и сказал.

– Господин, ты хочешь, чтобы я сделала портреты всех твоих детей?

– Детей? – удивился он. – А ты можешь?

– Нет. У меня кончаются материалы для печати, – пришлось соврать мне. – К тому же мне ещё не заплатили гонорар за альбом.

– Не волнуйся, ты получишь его, как только стражи выпроводят тебя из дворца.

Кажется, моя жалоба возымела своё действие. На следующий же день после урока аконийского Нафиса сказала мне:

– Иди за Мехаром и возьми свою камеру с треногой. Сеюм проводит вас в Зал Казны. И поторопись. Я не буду вас долго ждать.

И, окружённая девятью служанками, в изысканных шелках и украшенной жемчугом причёской, она покинула комнату, а я со всех ног рванула прямиком к фотолаборатории.

В Зал Казны меня сопровождала целая делегация из евнухов, что несли с собой кувшины с маслом, мотки фитилей и многочисленные треноги для масляных светильников. Кажется, в этом самом зале нет ни одного окна, так что придётся положиться исключительно на искусственное освещение. Хорошо, что у меня ещё остались фотоколбы. Надеюсь, съёмка пройдёт гладко, и после проявки я напечатаю удачные фотоснимки. Иначе на повторную фотосессию я Нафису точно не уговорю.

Пока я шла в Зал Казны, то думала увидеть там что-то вроде бухгалтерии, где стоит множество столов для счетоводов, на них лежат свитки и чернильницы с гусиными перьями, а ещё стоят счёты, и счетоводы всё перекидывают и перекидывают косточки на прутах, а те всё стучат и стучат друг об друга.

На деле же Зал Казны оказался хранилищем всяческих диковинок и настоящих произведений сарпальского искусства. Скульптуры из бронзы и алебастра, фарфоровые вазы с цветочной росписью, резная мебель разной степени помпезности, сервизы из серебра и золота, малахитовые подсвечники и огромная хрустальная люстра на цепи под потолком.

Я попала в настоящий музей. Пока служанки отрезали фитили и наливали масло в принесённые лампы, а евнухи опускали люстру, чтобы зажечь свечи, я всё смотрела и смотрела на диковинные экспонаты. Эх, вот бы запечатлеть на камеру эту сокровищницу, да только кто мне позволит вынести из дворца отснятые плёнки? Так что мне остаётся только любоваться и запоминать очертания мраморных кошек и быков, благоухающие пейзажи на округлых боках ваз, точёные фигурки каменных танцовщиц, что держат над головами свечи.

– Сеюм, – выпалила Нафиса, когда евнухи подняли горящую люстру, – теперь следи, чтобы никто не смел прикасаться к трофеям Сарпов. А ты подойди сюда.

Это уже было обращено ко мне, и я вместе с камерой на штативе последовала за Нафисой к изумительной красоты трону, чья спинка была вырезана в виде огромного распустившегося цветка орхидеи. Она сел в него подобно повелительнице и величаво повернула голову, демонстрируя мне свой изумительный профиль.

– Госпожа, – сказала я, – позволь мне или своим служанкам приблизиться к тебе, чтобы поправить платье и причёску.

– Что не так с моим платьем и причёской? – не очень-то ласково вопросила она.

– Они превосходны, госпожа, но чтобы твой фотопортрет вышел идеальным, подол лучше расправить и прикрыть кончики твоих туфелек, а пряди стоит разделить и одну часть перекинуть через плечо, а другую оставить за спиной.

– Хорошо, – немного подумав, сказала она, – подойди и сделай то, что считаешь нужным.

Я не стала тянуть и приблизилась к Нафисе, чтобы выполнить задуманное. Но стоило мне опуститься на колени, чтобы заняться подолом, как под троном я увидела нечто. Там стоял залитый желтоватым раствором стеклянный сосуд, а в нём плавала отсечённая женская голова.

Я в ужасе отпрянула назад при виде клока чёрных волос, сморщенной коричневой кожи и перекошенного рта, а в следующий миг повалилась на спину, когда на месте пустых глазниц блеснули два зелёных огня, что тут же погасли.

Я нечаянно стукнулась плечом о штатив, но стараниями вовремя подбежавшего Мехара тот чудом устоял. А вот я не могла найти в себе сил самостоятельно подняться.

– Что это, госпожа? – только и смогла прошептать я, когда Мехар подал мне руку.

– Трон Румелов, – всё так же сидя в профиль не без гордости ответила Нафиса.

– А под ним?

– Голова мятежной ведьмы Генетры, что посмела отсечь голову Рахиму из рода Сарпов, дяде повелителя Сураджа.

– Генетра? – встав и на всякий случай отойдя подальше от трона, начала припоминать я. – Это та самая правительница-колдунья из Румелата, что единолично хотела править сатрапией и поклонялась Камали?

– Не смей произносить здесь имя этой демоницы! – рявкнула на меня Нафиса, но тут же успокоилась и ровным тоном сказала. – Когда-нибудь здесь появится трон коварной Алилаты и её голова в меду под ним. Румелы должны поплатиться за своё вероломство и вероотступничество. Повелитель Сурадж однажды обрушит на них всю мощь своего гнева.

От увиденного и услышанного у меня волосы встали дыбом. Проклятье, как я могла забыть, что очутилась в крае, где вся эта мишура из золота и шелков призвана лишь прикрыть собой первобытную дикость? Украденный трон, законсервированная голова – да такого даже в дремучие века аконийской истории не было. В сокровищнице короля точно нет головы тромского императора, как и у тромского императора нет головы аконийского короля. Такое ни одному из них бы даже в алкогольном бреду не пришло на ум, а здесь… Да, здесь совсем другие нравы и обычаи, будь они неладны. И ещё это проклятое колдовство и красная магия Камали, от которой мне нигде не укрыться…

Я сделала над собой усилие и встала за камеру, чтобы поскорее покончить со съёмкой. До чего же мне теперь было неприятно смотреть на красивое, но такое холодное лицо Нафисы. Как ей вообще пришло в голову позировать на троне убитой правительницы Румелата? Тут есть какой-то политический подтекст? Или она считает, что Сураджу будет приятно видеть её сидящей на трофее и едва ли не попирающей ногой отсечённую голову его кровного врага?

А слуги – как они могут так спокойно ходить по залу, где хранятся человеческие останки? Их не пугает, что голова колдуньи до сих пор испускает угрожающее свечение? Или только я успела это заметить? Похоже на то. Разве что в глазах побледневшего Сеюма сверкнул священный ужас и даже бусинки навернувшихся слёз. Он тоже видел те зелёные огни в глазницах Генетры и они его напугали? Или его страшит жестокость его хозяев? А я-то думала, за годы службы во дворце он ко всему привык…

Завершив съёмку, я поспешила покинуть это хранилище трофеев и трупов, чтобы закрыться в лаборатории и прийти в себя, пока буду проявлять плёнку. Я даже оставила камеру со штативом на попечение Мехара – настолько мне было противно лишний миг находиться в зале рядом с головой румелатской правительницы и высокомерной Нафисой.

Увы, но спокойно побыть наедине с собой мне долго не дали. Вскоре в лабораторию пожаловал Мехар и сказал:

– Госпожа мастер, идём скорее в купальни.

– Зачем? – не поняла я.

– Ну как же. Осталось снять последнюю младшую наложницу.

– Так она уже здесь? – не поверила я своему счастью. – Сеюм наконец привёл её?

Неужели этот знаменательный день настал? Сейчас я сделаю последние снимки, проявлю последнюю плёнку, а завтра напечатаю оставшиеся фотографии и, наконец покину этот жуткий дворец навсегда.

Я словно на крыльях летела в купальни, пока Мехар едва поспевал за мной. Войдя, я увидела, что бассейн в центре зала уже заботливо закрыт тентом, декорация из натянутого между колонн полотна цвета молочного кофе, фикуса и вазы, полной винограда, уже стоит напротив камеры, а на ковре во весь рост растянулась приставленная ко мне служанка с белым пушистым котом в руках.

– Малика? – не сдержала я удивления, – так это тебя выбрали двадцать седьмой наложницей?

Увидев меня, она тут же сгруппировалась, отогнала от себя кота, а потом и вовсе вскочила на ноги и умчалась прочь из купален. Вот странная. Думает, я буду ревновать и злиться за то, что она больше меня понравилась Сураджу? Глупая. Да я просто вне себя от счастья. Это же мой последний съёмочный день. Даже последний съёмочный час.

– Мехар, – сказала я, – догони и приведи Малику обратно. Давай уже покончим со всем этим поскорее.

Мой неизменный ассистент, стоя за камерой, вопросительно посмотрел на меня и сказал:

– Малика нам не нужна. Я просто попросил её полежать на ковре, чтобы выстроить кадр, как ты говоришь. Я сделал всё, как всегда делала ты, госпожа мастер. Я многому у тебя научился.

– Это прекрасно, Мехар, ты большой молодец. Правда. Тогда просто приведи сюда ту, кто должен позировать, и покончим с этим.

– Хорошо, госпожа мастер, – ответил он и зачем-то приблизился ко мне.

Я смотрела на его умиротворяющую улыбку, и не могла понять, зачем Мехар берёт меня за руку и подводит к декорации. Когда он поднял с пола кота и вручил его мне, я всё ещё терялась в догадках, что происходит. А потом он сказал:

– Ложись, госпожа мастер. А я сниму тебя.

И тут я словно очнулась ото сна.

– Это что ещё за шутки? – возмутилась я. – Что ты себе позволяешь?

Мехара испугал мой свирепый тон, и он невольно попятился назад со словами:

– Господин Сеюм повелел мне снять тебя для альбома господина. Ты ведь не можешь сфотографировать себя сама.

Сама? Себя? Как двадцать седьмую наложницу? Нет, ну это уже свинство, это уже ни в какие ворота не лезет! Мне уже осточертели все эти игры и интриги. Хватит! Самое время мне переговорить со старшим евнухом с глазу на глаз.

Я нашла его в крыле старших наложниц, ибо согласно лунному календарю нынче была их пора ублажать Сураджа.

– Как ты посмел обмануть меня? – без лишних предисловий вопросила я. – Ты и твой господин?

Своим рыком и явно свирепым видом я тут же распугала всех старших наложниц, что были поблизости, и в особенности их детей. Они тут же ретировались во внутренний дворик, оставив нас с Сеюмом наедине, и тогда я снова вопросила:

– Где мой гонорар? Где моя обещанная свобода? Учти, я жду полчаса, а потом ухожу отсюда. У меня больше нет желания терпеть все прелести старосарпальского гостеприимства. Я думала, меня нанимают на работу порядочные люди, а здесь никто даже не имеет представление о деловой этике. Ну, тогда и с меня спроса нет. Всего доброго.

Вне себя от бешенства я решительно направилась в зал младших наложниц, чтобы смести с туалетного столика свои пожитки в виде подаренных духов с маслами и сундучок с подарками от девушек. А потом я пошла в купальни, чтобы забрать свою камеру. Немного подумав, я решила заглянуть в лабораторию, чтобы вытащить плёнку с кадрами из Зала Казны и оставить её Мехару – пусть проявляет и печатает снимок Нафисы сам. Я верю в его способности, он справится.

Собрав сумку и положив в неё все свои объективы, я немного подумала, посмотрела на коробку с негативами, ещё немного подумала. А потом решила и её забрать с собой. Нет оплаты моей работы – нет и исходных фотоматериалов. Теперь всё будет честно, теперь всё будет правильно.

Замотав коробку в палантин и сунув её под мышку, я повесила камеру на шею, сумку – на плечо, и сама со шкатулкой в руках покинула лабораторию и двинулась к выходу. Вернее, пошла по коридору в сторону резных ворот, за которыми заканчивалась женская половина.

На что я рассчитывала? Пожалуй, на то, что всё происходящее со мной лишь страшный сон, глупая ошибка, недоразумение. Сейчас я просто покину дворец, и весь этот ужас закончится. Вот только с каждым мигом моя уверенность всё таяла и таяла…

Перед воротами меня встретили двое евнухов, но я сделала вид, что в упор их не вижу, и пошла напролом.

– Госпожа мастер, тебе туда нельзя, там стражи и чужие тебе люди.

– Плевать. Я ухожу. Мне можно. Мне теперь можно всё.

А дальше меня попытались остановить. А я попыталась дать отпор. Было много криков, тычков, попыток заломить мне руки и связать их палантином, но я прорвалась наружу, распахнула ворота, а там… Там были стражи с саблями, но острые лезвия меня больше не пугали. Или свобода, или смерть – другого пути у меня больше нет.

– Не троньте наложницу повелителя! – крикнул кто-то из евнухов, когда меня прижали лицом к стене, а ремешок камеры натянулся и врезался в горло. – Она самый ценный алмаз в его сокровищнице!

– Лучше… убей… – прохрипела я, вцепившись пальцами в удавку.

Лучше умереть человеком, чем стать вещью – так я думала в тот момент. А потом воздух в лёгких иссяк, и всё вокруг стало таким тёмным и вязким…

Я пришла в себя в уже знакомом сыром чулане, без света, без еды, без мягкой перины и с полным осознанием собственной никчёмности. Ещё вчера я была уважаемой всеми обитателями гарема госпожой мастером, а теперь – хуже скота, а моя обитель отныне – стойло.

Не знаю, сколько дней, я провела там – в кромешной тьме время тянулось бесконечно долго. Я лишь изредка слышала шаги в коридоре, когда мне приносили хлеб и воду, просила освободить меня или хотя бы сказать, когда меня отсюда выпустят. Но со мной никто не говорил. И это сводило с ума больше, чем скудный паёк, ведро вместо отхожего места, отсутствие сменной одежды и кувшина с тазом, чтобы ополоснуться.

Только ночами, когда я забывалась и падала в бездну мрачных снов, со мной говорил Стиан. Я не видела его, но слышала голос, уставший и полный мрачного уныния:

– Ещё немного, любовь моя. Совсем немного, и я приду к тебе. Скоро мы снова будем вместе. Я больше не покину тебя. И буду с тобой до последнего вздоха.

Моё сердце сжималось от звуков его голоса. Я чувствовала, что сейчас ему ещё хуже, чем мне.

– Я так хочу увидеть тебя. Покажись, – просила я.

Но чернота не развеялась, и Стиан не предстал передо мной. Только чувство, что невесомый поцелуй коснулся моего виска, посетило меня, но тут же испарилось. А вместе с ним и надежда, что я ещё когда-либо услышу знакомый голос. Даже если Стиан уже добрался до Флесмера, и какой-нибудь боевой фрегат с боевыми ракетами на борту уже плывёт мне на выручку, я не дождусь его прибытия. Я уже не выйду из этого дворца и этой коморки. Больше нет сил бороться. Больше нет жажды жить. Осталось только желание закрыть глаза и навсегда покинуть этот жестокий мир.