Текст книги "Миледи и притворщик (СИ)"
Автор книги: Антонина Ванина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 109 страниц)
– Всё не так, Лео. Я устала. Я хочу домой.
– Я тоже, Эми. Но надо немного потерпеть.
– Сколько? Когда нас уже отпустят? Ты говорил с визирем? Что он тебе обещал? Зачем ему твой моноплан?
– Так ты знаешь?..
– Мне сказали, что ты возвращался в пустыню, чтобы стражи приволокли обломки ко дворцу. Для чего? Тебя заставляют починить моноплан и снова поднять его в воздух на потеху визирю?
– Да нет, – рассмеялся он, – старик просто хотел взглянуть на ласточку живьём и показать её сатрапу. Тут в Сахирдине, как я понял, назревает слом эпох. Старшее поколение живёт по заветам предков, молодёжь уже подумывает о переменах. Киниф, между прочим, по настоянию отца в юные годы поехал во Флесмер, чтобы учиться в тромской школе, потом колледже, а затем и в университете. Представляешь, он, оказывается, горный инженер. Я его спрашиваю, что ты собираешься искать в вашей пустыне. А он только хитро улыбается и ничего не говорит. Себе на уме. Да тут все такие. Хотят получать от северян передовые технологии, а взамен готовы дать только туманные обещания.
– Что тебе пообещал визирь?
Леон украдкой глянул на меня и тут же отвёл глаза. Так, что-то здесь нечисто.
– Лео, – с нажимом спросила я, – что случилось? Нас не отпускают из дворца? Нас арестовали? Ты требовал связаться с аконийским послом? Мы иностранные поданные, они не имеют права...
– Да нет, куколка, никто нас во дворце не держит, мы хоть завтра можем отсюда уехать.
– Правда? – не могла я поверить своему счастью. – Тогда чего мы ждём? Надо собираться. Я здесь и лишней минуты не хочу оставаться.
Я едва не рванула обратно к двери, не забывая прижимать заветный цилиндр к груди, но Леон меня остановил:
– Нет, Эми, нет, не так быстро.
– Но почему? Если визирь нас здесь больше не держит, то мы можем... – Тут я призадумалась. – Или не можем? Лео, что ты ещё мне не сказал?
– Прости, куколка, – сдался Леон, – я бы никогда так с тобой не поступил, но они не оставили мне выбора. Они здесь вообще не могут никак взять в толк, что женщина – это самостоятельная боевая единица со своими собственными мыслями и желаниями...
– Лео, – мне уже стало не по себе от его речей, – что происходит?
– Да тут и вправду такой бардак творится, – снова начал юлить он. – Представляешь, оказывается, здешний сатрап давно воюет с ормильским. Не буквально – дипломатически. Эти двое всё никак не могут поделить водные ресурсы. Сахирдинцы просят прорыть ормильские каналы ближе к границе, ормильцы говорят, что на две сатрапии ормильской воды точно не хватит...
– Лео, я ничего не понимаю. При чем тут вода?
– Да в общем-то не причем. Просто в Ормиль мы теперь точно не едем. Здешний сатрап со злости закрыл границу, запретил сахирдинцам и ормильцам все переезды между сатрапиями, а ещё меновую торговлю, смешанные браки и прочие радости жизни. Ну и мы с тобой ненароком попали под эти ограничения.
– Как?.. Мы не попадём в Ормиль?
– Увы.
– Но у меня ведь там работа. Лео, у меня же письмо от министерства иностранных дел, телеграмма от какого-то фаль-Эдиза. Мне нужно выполнить заказ, иначе... – тут я немного подумала и поняла, – иначе издательство потребует вернуть аванс, твои расходы на перелёт никто не оплатит, и мы погрязнем в долгах.
– Нет, куколка, долгов не будет, – уверенно заявил он. – Одну работу ты потеряла, но визирь подыскал тебе другую.
– Что? Какую ещё работу, Лео? Что от меня нужно визирю?
– Да все то же, что и нашему министру. Киниф показывал своему папаше твой альбом, рассказывал, какое влияние эта книга оказала на умы аконийцев, как люди прониклись интересом к южному материку благодаря твоим фотографиям, как промышленники стали с большей охотой вкладывать деньги в обустройство Чахучана... Короче, визирь хочет сделать своему сатрапу приятное – он просит меня, чтобы я заставил тебя проехаться по Сахирдину, поснимать здешние пустыни, высохшие сады, полуголодные деревни и вооружённых людей возле колодцев, чтобы тромцы с акконийцами увидели эти снимки и прослезились. Вдруг пролистает твой новый альбом какой-нибудь меценат-альтруист, прочувствуется, а потом пришлёт в изнывающий от жажды Сахирдин буровые машины для рытья колодцев, так и гляди, жизнь в сатрапии начнёт налаживаться. В общем, простые тут живут визири, верят на старости лет во всякие сказки о добрых капиталистах, думают, что сотня фотографий изменит их жизнь к лучшему.
– Я поняла, – пришлось прервать мне его тираду. – От меня требуется рекламный проспект. Почти как туристический, только наоборот. Побольше драм и пустыни, поменьше улыбок и воды.
– Вот видишь, – обрадовался он, – ты уже уловила суть того, что от нас требуется. Главное потерпеть месяцок и…
– Какой ещё месяцок? – насторожилась я. – Что мы будем делать в Сахирдине целый месяц? Для съёмок угнетающих пейзажей хватит и недели. Далеко ходить не надо. Тут возле города такая пустошь, что тоска одолевает.
– Я тоже самое говорил Кинифу, Эми, то же самое, – опустил глаза Леон. – И это прощелыга мне ответил, конечно-конечно, всего лишь одна небольшая поездочка, вы и оглянуться не успеете, как уже будете готовиться к отплытию домой. Потом был разговор с визирем, я ему сказал, конечно, раз вам так хочется, чтобы у ормильского сатрапа не было альбома, а у вашего сатрапа был, пожалуйста, мы съездим разок в пустыню, только дайте сопровождение, а потом отправьте нас обратно домой. Он говорит, конечно-конечно, и уже даёт команду слугам, чтобы ларец несли. А в том ларце, Эми, ты не поверишь, куча золотой посуды, ювелирные украшения, кинжалы с инкрустацией. Визирь говорит, это вам с супругой маленький презент. Ага, маленький такой на сорок килограмм. Ещё говорит, хоть твоя жена и плохо себя ведёт и подарков не достойна, но женщина без браслетов и серёг как немой укор мужу в его бедности… Слушай, Эми, а что ты там натворила? Мне тут такие страсти про тебя рассказали.
– Какие ещё страсти?
– Что ты за моей спиной завела себя тридцать любовников, заманила их в свой родовой замок, приковала цепями в сыром подвале и теперь по очереди выпускаешь их на белый свет, чтобы за миску супа они тебе и замок подметали, и вещички стирали, и кушать готовили. А самых крепких и смазливых ты, оказывается, по ночам привязываешь к кровати и, пока они не выдохнутся… на всю катушку… Эми, ты, оказывается, такая фантазёрка.
Я не выдержала и тихо рассмеялась. Вот что значит – слухи. Передаются из уст в уста и так дивно преображаются, обрастая новыми подробностями. Наложницы, жены, служанки, слуги, а потом Киниф и визирь… Славная цепочка для испорченного телефона вышла. Хотя я уверена, что про казематы замка Бланмартелей и миску супа Леон присочинил сам.
– Ну, так что там на счёт тридцати твоих любовников? – игриво вопросил Леон.
– А не скажу, – в тон ему ответила я
– А вот мне сказали наказать тебя за такие проказы.
– И как будешь наказывать?
– А вот так…
И он поцеловал меня. Потом ещё раз. И ещё… У меня голова закружилась от нахлынувших эмоций, но все они вмиг улетучились, стоило рукам Леона заползти под мою рубаху в поисках всех знакомых ему чувствительных точек.
– Ай, моя спина! Хватит! – невольно взвизгнула я.
– Прости, куколка, прости, забылся.
Пришлось мне одёрнуть рубаху, чтобы прикрыться и не искушать Леона. А то там за дверью, наверное, уже радуются моим крикам. Как же – муж наказывает строптивую жену – что может быть приятнее уху завистливых прислужниц?
– Так, что было дальше на приёме у визиря? – вспомнив о деле, спросила я.
– Дальше? – Леон нехотя опомнился, и тут же вздохнул. – А дальше я увидел всё то богатство, что нам подарили, и бдительность моя притупилась. Подарок я принял, а сегодня пришёл Киниф, и выяснилось, что едем мы на съёмки вместе с караваном, а караван тот идёт через весь Сахирдин с севера на юг и другого каравана во всей сатрапии нет, и не будет. В общем, Эми, прости наивного дурака, меня просто обвели вокруг пальца. Не будет никакой недельки вокруг Альмакира. Задаток уплачен, и нас посылают в самые дебри Сахирдина, чтобы мы увидели его во всей полноте и никогда не забыли. А плыть домой нам предлагают из Бильбардана. Это, получается, нам надо доехать до юго-восточной оконечности Сахирдина, перейти границу с Бильбарданом, там отыскать порт Бехис и ждать, когда на рейде встанет какое-нибудь тромское судно. Потом нам надо арендовать лодку, чтобы выйти в море и…
– Я знаю эту уловку, – кивнула я. – Лодки с контрабандным товаром плывут к тромским кораблям, тромцы перегружают товар и плывут к себе на север. Если напроситься, сарпальцы отвезут нас к тромцам, а тромцы отвезут нас домой или хотя бы во Флесмер. Я уже так плавала однажды.
– Да? Что-то я не читал об этом в твоей книге.
– Там много чего не написано.
– Так что ты думаешь, ты согласна ехать на юг, а потом болтаться в море пару недель?
– А у нас есть выбор?
– Вроде бы нет.
– Тогда к чему эти вопросы?
Глава 11
В этот же день я получила вожделенную свободу – меня выпустили с женской половины дворца в мужскую и отдали камеру с сумкой, но интерьеры снимать не разрешили. А жаль. Изогнутые перила из холхутового клыка мне очень понравились. Думаю, тромцам тоже было бы интересно увидеть, как сарпальцы распорядились останками их северного гиганта.
– Эми, а у меня для тебя сюрприз, – встретил меня на площадке возле дворца Леон и вытащил из-за спины… штатив.
Поцарапанный, местами погнутый, но мой родной штатив.
– Как? – не могла я поверить своим глазам. – Откуда? Я же бросила его в пустыне возле того ящика, когда избавлялась от лишних вещей.
– Ты бросила, а вода уволокла его почти до тех сталагмитов, где мы ночевали в первый день. Мы по дороге к ласточке ещё много всякой разбросанной всячины нашли. И нашей, и… не нашей из того ящика с арсеналом. Так что я ещё консервов притащил во дворец. Как знал, что они нам в поездке пригодятся.
Я не удержалась и обняла моего добытчика, но быстро опомнилась и отступила. Во дворе уже стояла стража и Киниф собственной персоной. Я бегло глянула на него, невольно вспомнила рассказ одной из его жён о том, каким замысловатым способом он просит ублажать его в покоях, и еле сдержала ехидную улыбку.
– Госпожа маркиза, – подошёл он ближе, – ты готова увидеть славную столицу Сахирдина? Готова побродить по её улочкам, запечатлеть будни Альмакира, побывать на базаре, в гончарном и ткацком квартале, полюбоваться искусством золотых дел мастеров? Пусть подданные Тромделагской империи и Аконийского королевства увидят красоты города и узнают, чем живут альмакирцы.
Так в сопровождении стражи мы и вышли в город. Каменные дома песчаного цвета чернели провалами оконных проёмов. В пять, а то и семь этажей они возвышались над узкими извилистыми улочками, надёжно закрывая от палящего солнца головы прохожих.
На рынке нам довелось увидеть немало мужчин в полосатых халатах поверх рубах с шароварами. Пришлось отметить, что сахирдинские мужчины в целом немного выше чахучанцев. Правда женщины и здесь миниатюрны.
Пока я с интересом разглядывала прохожих, они с не меньшим интересом разглядывали нас Леоном. Я не стала терять времени и разложила штатив, чтобы начать съёмку. Стражи то и дело разгоняли зевак, что мешали мне и лезли в кадр. Леон отгонял особо наглых, кто желал подойти ко мне поближе и пощупать мою одежду, а то и волосы.
После пёстрых лавок с расписной посудой, керамическими фигурками зверей и людей и увешанных коврами рядов мы направились в квартал ювелиров, где нас ждал неласковый приём. Вернее, неласково встретили меня. Точнее, бывалый гранильщик, что некогда жил в Ормиле и видел там живьём тромцев с фотокамерой, внимательно смотрел, как я устанавливаю свою малютку на штатив, и надменно спросил Кинифа:
– А почему эта женщина смеет касаться такого важного аппарата? Женщины слишком глупы, чтобы справиться с таким чудом техники и не разбить его. Почему её муж стоит рядом и позволяет ей трогать его аппарат? Почему сам не снимает нас?
О, как мне хотелось ответить этому шовинисту и по поводу глупых женщин, и про имущественные права на камеру, но Киниф спешно повернулся ко мне и предупредительно выставил ладонь вперёд. Ясно, хочет, чтобы я промолчала и не устраивала скандал. Он тут же что-то сказал Леону по-тромски, а Леон уже сказал мне:
– Слушай, куколка, тут, говорят, обстановка накаляется. Давай ты просто поставишь камеру, всё там настроишь, направишь куда надо, а я только кнопку нажму. Пусть видят, что снимаю я и думают, будто я тут главный, а ты на подхвате.
– Вроде обслуги, да? – начала закипать я. – Штатив принеси, камеру поставь, а важное дело в нажатии кнопки – это только для мужа. Слушай, Лео, я свою работу на чужие плечи никогда не перекладываю, я за неё головой отвечаю…
– Куколка, – словно извиняясь, заговорил он, – я-то всё понимаю, но тут один не в меру осведомлённый тип не хочет понимать, что женщины-фотографы тоже умеют снимать.
– Пожалуйста, госпожа маркиза, – неожиданно в полголоса обратился ко мне Киниф. – Не устраивай прилюдную ссору. Люди здесь этого не поймут. Ещё пойдёт слух, что ты не уважаешь своего мужа. Если об этом прознают в караване, трудная выдастся для вас с маркизом поездка.
Трудная? Леона объявят подкаблучником и засмеют? Не станут с ним считаться? Будут оскорблять? Сочтут, что он не хозяин своей жене, а значит со мной можно делать что угодно?
– Ладно, прошу прощение за вспыльчивость.
Пришлось мне уступить и сделать всё так, как и посоветовал Киниф. В ювелирном, а потом в гончарном и ткацком кварталах я как какой-то ассистент-практикант бегала с камерой и штативом, искала удачные ракурсы и освещение, рассчитывала экспозицию, а Леон как важный господин только подходил к камере и своим важным пальцем жал на кнопку… О, как меня это всё раздражает. Знаю, он не виноват, но как же мне всё это неприятно.
Наконец с ремесленными кварталами было покончено, и настало время снимать городские достопримечательности. Первым в этом списке стал пятиярусный трапециевидный храм с огромной каменной лестницей, что протянулась от земли до открытой верхней площадки строения. Все пять террас были плотно усажаны зеленью, отчего казалось, будто это не храм, а зелёный холм. Интересное архитектурное решение.
– Это святилище Лахатми, великой дарительницы жизни и повелительницы вод, – объявил Киниф.
О, неужели это тот самый храм, где жила Иризи, пока её не выкупил визирь?
Действительно, глядя, как посреди каменного и унылого от своей песчаной монохромности города возвышается зелёная цветущая гора и слышишь, как с её вершин доносится шорох листьев, начинаешь верить, что это и правда обитель водной богини.
Леон долго что-то обсуждал с Кинифом, пока стражи разгоняли с площади прохожих, чтобы я сняла общий план, а потом сказал мне:
– Представляешь, наш приятель говорит, что воду для полива всего этого великолепия доставляют пять быков.
– Подвозят цистерны к храму? – не сразу вникла я в суть услышанного, пока переставляла камеру.
– Да нет, там на каждой террасе стоит по быку, они ходят по кругу, крутят колёса, а колёса приводят в движение механизм из лебёдок и других колёс. Так из колодцев снизу поднимаются вёдра с водой, а из этих вёдер воду выливают в специальные желобки, чтобы она бежала вдоль всего яруса и поливала деревья с цветами. Нет, ты представляешь, когда-то на четыре этажа подняли тех быков, когда они были ещё телятами, чтобы они выросли и всю оставшуюся жизнь ходили по кругу, крутили колёса для полива и удобряли почву. Жалко животин. Тоскливая у них жизнь.
– Спроси Кинифа, – не всерьёз предложила я, – почему бы ему, горному инженеру, не озаботиться поисками нефти, чтобы потом купить у тромцев дизельный генератор с насосом и наладить закачку воды на все этажи без эксплуатации животных.
– Уже спросил. Говорит, что традиции нарушать ему никто не даст. Быки, они же тоже дети матушки природы, не то, что бездушные механизмы. Зверей держать в храме можно, насос – никак нельзя. Он оскверняет водную благодать.
Насос, видите ли оскверняет… Ну, и как с таким мироощущением подданных визирь хочет найти спонсоров для орошения Сахирдина? Они привезут сюда буровые установки для рытья скважин, а люди скажут, что нельзя колупать матушку-землю, это грех, ей больно… Так и будет, даже не сомневаюсь. Вот и встаёт вопрос – зачем вообще визирю мой новый альбом. Он ведь ничего не изменит в жизни Сахирдина. Надо начинать с просвещения жителей, а не книг с фотографиями.
В этой мысли к концу дня утвердилась окончательно, особенно, когда мне сказали, что внутрь храма чужаков-безбожников никто не пустит, и нам пришлось отправиться на площадь правосудия. Там я сделала снимок двух рядом стоящих мраморных колонн, на которых каменщик высек свод древних законов за авторством Великого Сарпа.
– У нас говорят, – поведал Киниф, – что только безвинный человек протиснется между этими колоннами. Так порой и решают спор, если судья сомневается в честности обеих сторон.
Протиснуться между колоннами? Да даже я этого сделать не смогу – или грудь помешает, или бёдра. Значит, я заведомо лживая по здешним меркам и на правосудие рассчитывать не могу? На кого вообще рассчитаны эти колонны? На худых сарпальцев? С чего вдруг такие привилегии? Потому, что толстые горожане худых точно обирают, объедают и морально давят на них своими объемными телесами, а значит, уже повинны? О, не хочу я попасть на сахирдинский суд, точно не хочу.
Потом мы посетили местную святыню – каменную плиту над саркофагом давно почившего праведника. К ней то и дело подходили люди, чтобы поклониться, приложиться лбом и даже облизать плиту.
– Зачем они это делают? – спросила я Кинифа.
– Они верят, что так получат исцеление.
– Облизав камень?
– Впитав в себя животворящий дух благословенного Омфала, что нетленным лежит в этой могиле.
Ну-ну. Хотя, я смотрю, некоторые так сильно верят в чудо и жаждут исцеления, что полируют плиту языком, пока кровь не выступит. А на самой плите в нескольких местах после этих облизываний даже образовались ямки. Какие настойчивые люди живут в Сахирдине…
Под конец дня Киниф провёл нас по жилым улочкам, где я засняла чувственную сцену, как простоволосая девушка высунулась из окна пятого этажа и с загадочной улыбкой опустила вниз привязанную за верёвку корзину, а юноша-разносчик, что неприкрыто любовался красавицей, забрал из корзины монеты, переложил туда из своего короба зелень, орехи и лепёшки, чтобы девушка подняла свои покупки в дом. Интересно, та девушка заточена в своём доме и подобно обитательницам гарема не может выйти на улицу? Или всё-таки может, просто не хочет таскать тяжёлую корзину с первого на пятый этаж?
Удивительно, но в отличие от обитательниц гарема, женщины на улицах Альмакира ходили свободно – в просторных рубахах и платках на голове, но без конвоя в виде мужей или братьев. Они спокойно перемещались по улицам, вдоль торговых рядов рынка, по храмовой площади. И это так удивительно. Выходит, простолюдинки живут свободнее жён знатных мужей. У бедного мужа ведь нет золота, чтобы отстроить дворец и запереть там жену, а на рынок посылать исключительно прислугу. У бедняков слуг нет. Вернее, прислуга в такой семье жена, вот женщины и снуют по городу, выполняя хозяйственные поручения.
Хотя, не только хозяюшек с корзинами для покупок я успела увидеть в Альмакире. Киниф привёл нас в харчевню, где гости сидели на коврах вдоль стен, попивали кофе, а в центре зала под звуки бубна и флейты кружились танцовщицы в нарядах из лёгких развивающихся тканей.
Такое завораживающее зрелище я не могла пропустить. Сахирдинские танцы не шли ни в какое сравнение с чахучанскими. Если от последних сквозило сдержанностью и безразличием, то здесь и сейчас на меня выплеснулась волна страсти, энергии и ярких красок. Синие, зелёные и красные платки струились и извивались вслед за движениями рук, девушки изгибали спины, покачивали бёдрами, прикрывали лица полупрозрачными покрывалами и строили глазки посетителям. В этом было столько провокации и недосказанности…
Я истратила полкассеты, чтобы отснять выступление. Потом я воспользовалась положением и попросила Кинифа уговорить девушек попозировать мне на улице, где освещение намного лучше и их костюмы будут выглядеть сочнее. Но тут вышла заминка и недопонимание. Девушки наотрез отказывались выходить из харчевни.
– Мы что, уличные плясуньи, чтобы развлекать зевак?
Тогда Киниф заплатил им двойной гонорар, и место протестам уступила жадность.
Девушки вышли из харчевни, и я принялась снимать их танец в новом свете. Вот только он прервался на середине, когда в толпе прохожих начали раздаваться смешки – это ансамбль конкурирующих танцовщиц из соседней харчевни узнал про бесплатное зрелище на улице и пришёл поддеть соперниц:
– Что, в плясуньи подались? Ноги о камешки не натёрли?
– Лелех вам совсем мало платит, что ли? На стороне решили подзаработать?
– Да вам только беднякам свои танцульки и показывать.
– Неумехи бездарные. Теперь весь квартал будет знать, что к вам в харчевню ходить нельзя. Скучные вы.
– И косолапые.
А дальше я уже снимала не танец, а массовую женскую драку. Ансамбль против ансамбля. Танцовщицы против танцовщиц, а музыканты против музыкантов. Девушки рвали чужие платки, таскали друг друга за волосы, отрывали от костюмов пришитые монетки и ленты. Визг стоял такой, что посмотреть на него собралось полквартала. Люди высовывались из окон соседних домов, улюлюкали, кричали слова поддержки тому или иному ансамблю. Даже начали заключать пари, чей коллектив победит. Феерические нравы царят в Сахирдине. Я впечатлена. До конца своих дней не забуду это побоище.
Не дожидаясь окончания драки, мы поспешили покинуть беспокойную улицу и вернулись во дворец. Только я направилась уже известной дорогой на женскую половину, как Киниф заявил:
– Забери свои вещи, госпожа маркиза, и возвращайся. Караван отходит после заката. Тебе и маркизу надо поторопиться.
– У меня нет никаких вещей, – только и сказала я, инстинктивно прикрыв рукой сумку, где между объективами лежал цилиндр Нейлы. – И почему караван отправляется в путь так поздно? Почему мы должны ехать ночью? – всё ещё не понимала я. – Что за спешка? Почему нельзя дождаться утра?
– Так ведь днём воздух в пустыне будет раскалён, что не вздохнуть. Все караваны движутся по ночам, а отдыхают при свете дня в самые жаркие часы.
Да? А что, это разумно. И почему мы с Леоном не догадались поступить именно так, когда покинули место крушения моноплана и считали каждую каплю компота?
– Кто ещё поедет с нами? Кто будет нам помогать в дороге, разгонять зевак, уговаривать людей сняться для альбома, платить им деньги, если попросят?
Если честно, я рассчитывала, что Киниф вызовется сопровождать нас сам. Мы же важные персоны, да и он должен проконтролировать съёмку столь важного для будущего сатрапии альбома. Но он сказал:
– Старший дневной стражи Чензир и его подопечные поедут. С ними ты и маркиз будете под надёжной защитой. Блуждать одной в горах и просить чёрствую лепёшку, как в Жатжае, тебе не придётся. Чензир и его стражи не дадут твоего мужа и тебя в обиду. Вы отныне под защитой повелителя Сахирдина. Никто не посмеет вам отказать в крове и пище. И отказаться от фотографии Чензир им тоже не даст. В дороге у вас будет шатёр. В помощь тебе для женских дел я отдаю Паниви. Она поедет с тобой, будет готовить, стирать. Она уже немолода, мужчины на неё не посмотрят, так что Паниви дозволено покинуть дворец. Если тебе придётся по душе её забота, я прикажу Чензиру рассчитать Паниви в конце поездки и отпустить на волю. Пусть доживает свои дни в какой-нибудь дальней деревушке, если ей того захочется.
– Паниви? – попыталась припомнить я. – Это дна из прислужниц твоей матери? Такая полная, лет сорока, вечно вьётся возле Нейлы…
… подносит мне отравленные персики и, как я подозреваю, именно она сняла с моей шеи скорпиона в янтаре, пока причёсывала в купальне и отвлекала внимание.
– Нейла мне не мать, – только и сказал он мне, а после подошёл к Леону и начал что-то долго ему объяснять.
Не мать? Значит, он сын одной из загубленных Нейлой жён визиря. Стало быть, он точно не на её стороне. Это уже радует. Но что же мне теперь делать? Не хочу я целый месяц бродить по пустыне в компании ведьминой прислужницы. И шанс навсегда покинуть дворец тоже не хочу ей давать.
– Господин Киниф, – обратилась я к нему, когда разговор с Леоном был закончен, а стражи пронесли мимо нас к выходу три увесистых сундука. – Паниви мне не подходит. Недавно я повредила спину, так всё это время меня лечила другая прислужница. Она умеет делать отвары и целебную мазь. Без неё мне в поездке не обойтись. Ведь моя спина ещё не зажила.
– Что за прислужница? – напряжённо спросил меня Киниф.
– Иризи, – только и сказала я, как тут же получила резкий ответ:
– Нет, она слишком молода и ещё привлекательна для мужчин. Ей запрещено покидать дворец. А мазь тебе может сделать и Паниви. Она многому обучена и многое умеет. Куда больше, чем та молодая жрица.
– В таком случае я никуда не поеду.
Так начался долгий спор. Мою нелюбовь к Нейле и её наперсницам Киниф принял во внимание и начал предлагать других прислужниц в годах, но я стояла на своём – хочу ехать только в компании Иризи с её чудодейственной мазью...
А ведь сегодня я целый день вспоминала об Иризи. Сначала в торговом ряду с коврами, которые она бы хотела плести, потом возле храма, где она некогда служила. Что бы ни говорил Киниф, а Иризи достойна получить ту жизнь, о которой мечтает. Пусть без невинности её больше не примут в храм, но поселиться на окраине Сахирдина и плести там ковры на продажу она бы точно согласилась. Жизнь даже в захудалой деревне дала бы ей самое главное – свободу.
– Ладно, – сдался Киниф, – Пусть Иризи едет с тобой, но как только маркиз и ты пересечёте границу с Бильбарданом, Иризи должна вернуться с караваном обратно в Альмакир. Я не дам Чензиру разрешение рассчитаться с ней и отпустить жить в уединении на юге. И ты не в праве забирать её с собой на север. Иризи непременно вернётся во дворец.
– Разумеется, – поддакнула я. – Никто не увезёт Иризи с собой в Аконийское королевство. Пограничная служба не пропустит.
– Если бы это было правдой, – сверкнул он тёмным взглядом, – тогда тысячи сарпальцев не бежали бы в Тромделагскую империю, чтобы получить паспорт беженца и жить вдали от родных краёв.
– Ну, так их империя богатая, она может себе позволить принимать новых граждан. Аконийское королевство такими вещами не занимается.
– Неужели? – недоверчиво спросил он.
– Не видела я ещё на улицах Фонтелиса ни одного сарпальца. У нас даже тромцы получают подданство, только если выполнили длинный список условий.
Всё, этим я окончательно убедила Кинифа, что опасности нет, и молоденькую прислужницу можно спокойно отпустить в долгое странствие на юг сатрапии вместе со мной. Ну, а дальше у меня будет много времени подумать, как устроить Иризи побег из-под зоркого ока стражей в новую вольную жизнь.
Когда Иризи покинула женскую половину и предстала передо мной с узелком пожитков в руках, счастливой она не выглядела. Кажется, Киниф настращал её и обещал сотни кар, если она ослушается и не вернётся обратно во дворец, когда настанет срок. Может, он ещё и неприятности её семье пообещал, если она вдруг сбежит. Ладно, поговорю с ней позже, когда подвернётся удобный момент, обсудим, как нам выпутаться из сложившейся ситуации.
Настало время покинуть дворец. Я, Леон, Иризи и шестеро стражей, что несли сундуки с нашими вещами, дарами визиря и выловленными в пустыне консервами, уже направлялись к постоялому двору, где должны были собраться купцы и паломники со всего Альмакира, чтобы пуститься в путь к южной оконечности Сахирдина.
Проходя мимо дворцовых ворот, я заметила моноплан и аккуратно лежащее рядом с ним крыло.
– Всё-таки ты не зря рисовал карту, – сказала я Леону. – Получилось же по ней найти самолёт.
– Получилось, – подтвердил он и подошёл ближе, чтобы в полголоса шепнуть мне. – Представляешь, я залез внутрь, а там нет бортовой рации.
– Как это? Кто мог её взять?
– Ну, точно не эти ребята с саблями, – покосился он на наших стражей. – Они самолёт-то в первый раз увидели и с техникой явно не в ладах. А рацию кто-то вынул аккуратно, ничего рядом не выломал. Делай выводы.
Я призадумалась и с ужасом для себя выдохнула:
– Тромские разведчики!
– И я того же мнения. Видно, разозлились, что мы утащили их радиостанцию из ящика, вот и пришли в отместку забрать хоть что-то у нас.
– Лео, но ведь твоя станция вышла из строя, верно.
– Верно. Но им-то откуда об этом знать? Небось, раскурочили её, думали починить, чтобы связаться со своими.
– С тем, кто нам ответил, помнишь? Сарпалец из Миразурта, который знает моё имя. Лео, а тромцы точно не могли починить твою станцию?
– Каким образом? Не взяли же они с собой в пустыню паяльник.
– А если они дошли до Миразурта и встретились с тем человеком, что выходил с нами на связь? Тогда тромцам теперь известно моё имя, известно, что это я украла их рацию и знаю об их делишках в сахирдинской пустыне. А что, если они придут отомстить и замести следы? Наверняка в соседних городах уже знают, что в Альмакире объявились северяне с самолётом. Выследить нас теперь не проблема. Тромцы ведь могут пойти вслед за караваном и в ночи обстрелять нас. У них же есть автоматы, ты же видел те патроны в ящике…
Я так разволновалась, что Леону пришлось украдкой положить руку мне на плечо и ласково сказать:
– Куколка, не надо так нервничать. Никто за нами не придёт. А если и придёт, то точно не найдёт. В нашем караване будет две сотни человек и тысяча животных. Ну как нас можно заметить в такой толпе? Даже если тромцы залягут между вулканических камней и будут наблюдать за караваном в бинокль, ничего у них не выйдет. Не станут они тащиться через всю пустыню, чтобы нас наказать. Во-первых, не так много у них припасов для такого похода. А, во-вторых, им ведь даже нельзя попадаться на глаза сарпальцам. Их здесь вмиг обнаружат и разоблачат по тромским лицам.
– А если…
– Я рядом, Эми. Всегда рядом с тобой. Я тебя не дам в обиду. Никто не посмеет сделать тебе больно. Веришь мне?
Верю ли? А у меня есть выбор?
До постоялого двора мы дошли минут за десять, а там нас ждало форменное столпотворение. Торговца, паломники, ремесленники, просто путешественники, что едут в гости к родственникам. Шум, крики, переговоры, приказы. Десятки людей сновали туда-сюда, таскали мешки, грузили их на животных.
Если честно, я думала, мы поедем на конях, но на постоялом дворе их не было. Были только огромные звери с массивными тёмно-бурыми телами, высокими мозолистыми ногами и непомерно длинными шеями. Верблюды, точно! Видела я их на картинках к приключенческим романам тромских авторов, но подумать не могла, что эти животные такие крупные и странные. Вон, у кого-то пара жировых мешков на спине торчат точно вверх, а у кого-то сдулись и завалились на бок. У кого-то шерсть жиденькая и клочковатая, а у кого-то густая, что на голове даже шапка выросла. Кто-то стоит спокойно и по команде погонщика послушно подгибает длинные ноги и садится на землю, чтобы дать себя навьючить, а кто-то возмущается, ревёт, выгибает шею и пытается укусить человека.
