сообщить о нарушении
Текущая страница: 151 (всего у книги 198 страниц)
Но когда Ежонков потребовал от Белкина ответа за последние события в изоляторе – того будто бы запёрло по полной программе. Он не мычал, не рычал, не блеял, не кукарекал, не квакал и не крякал. Белкин просто молчал, тупо уставившись в высокий потолок, под которым висели длинные, скучные лампы дневного света, засиженные мухами, заросшие паутиной. Одна муха слетела с лампы и приземлилась Белкину на нос.
Ежонков, как мог, пытался исправить сложившуюся ситуацию и переломить ход событий в свою пользу. Гипнотизёр схватил со стола нарисованный нечёткими зубастыми линиями «призрачный» фоторобот Кораблинского и поднёс его к невидящим, опустевшим глазам Белкина.
- Этот человек приходил в изолятор? – вопросил Ежонков громко и с визгливыми нотками начинающегося психоза.
Белкин продолжал свою игру в глухую молчанку. Он не шевелился – не шевелил даже глазами – и не произносил ни звука. Даже не заблеял, не застонал, ничего!
- Похоже, что он у тебя в танке, - заметил Смирнянский. – Прекращай цирк, Акопян, видишь: глушняк?
- Быки! – обиделся Ежонков. – Проснись, Белкин!
Разбудив Белкина, гипнотизёр Ежонков по десятому кругу направился в буфет – за новой порцией лишних калорий, хотя ещё не доел предыдущую.
Недобежкин решил что всё, на сегодня хватит работать. Надо отправить Гопникова в морг и идти подобру-поздорову домой отдыхать и отпустить всю «звёздную команду, пока окончательно не рехнулись со всеми этими мистическими тайнами. Но тут «прилетел на метле» гражданин Кругликов. Недобежкин ожидал, что с ним придётся воевать в стиле Второй мировой, но ошибся: Кругликов, наверное, после разговора с Кораблинским, был присмиревшим и тихим. Он всего лишь забрал с собой Кораблинского и тихо уехал, сказав Недобежкину и Серёгину лишь два слова: «Здравствуйте» и «До свидания».
- Всё равно нужно охранять Синицына! – это Смирнянский никак не хотел успокаиваться со своей «ловлей на живца» и пихал Недобежкину в нос эту дурацкую «мышиную охоту» с таким пафосом, словно бы говорил о спасении Земли от астероида Апофис.
- Ну и охраняй! – огрызнулся Недобежкин, мол, флаг тебе в руки, если у тебя инициатива прёт изо всех дыр! – Давай, лови на живца своих призраков, только не забывай, что сам блеешь, что та курица!
- Курица не блеет, она кудахчет! – отпарировал Смирнянский с невозмутимостью паровоза. – Ежонков, собирайся, едем. И приготовь что-нибудь более изысканное, чем пельмени!
========== Глава 109. Федор Поликарпович Мезенцев и Генрих Артерран. ==========
Белкина Недобежкин тоже отпустил домой. Пускай и он отдохнёт, а то совсем вымотал беднягу этот гипноз. Да и стресс тоже постарался – одна смерть Гопникова чего стоила. Ну, с Гопниковым теперь работают специалисты. Они-то выяснят, от чего именно он умер – тут можно быть полностью спокойным и ни о чём не переживать. Белкин, как и Серёгин, и Сидоров, жил недалеко от работы – в пятиэтажном доме по улице Владычанского. У него была двухкомнатная квартирка – небольшая, хрущёвочная, но всё-таки, своя. И семья – тоже небольшая: жена и сын. Правда, последний месяц Белкин коротал в холостяцком одиночестве: жена и сын уехали в деревню, к тёще Белкина. Сам Белкин этим летом никуда не поедет: свой отпуск в этом году он уже отгулял в феврале. Белкин, придя домой, подумал о том, что не будет пока мыть посуду, а лучше поспит: усталость мучает, а посуда – раз вчера не убежала, значит, и сегодня ей никто не приделает ноги. Разувшись, Белкин прошёл из прихожей на кухню, наспех перекусил бутербродом и откочевал в комнату к дивану. На диване спать удобнее всего: и мягко, и раздеваться не надо, и стелить постель – тоже не надо. Спасибо тому, кто изобрёл диван. Едва Белкин сбросил с ног тапки и собрался лечь, как телефон на своей тумбочке разразился мерзким звоном, который прошибает мозг и не даёт спокойно отдыхать.
- Если не замолкнешь – дам в лоб! – пригрозил Белкин телефону.
Телефон не замолк: он не испугался угрозы, потому что не имел лба. Белкин был уверен, что это звонит его жена: она каждый день звонит, и бывает так, что по два – по три раза в день.
- Алё, Машенька? – Белкин снял трубку и приготовился давать жене долгий отчёт о том, как он провёл день. Про посуду он умолчит, хотя, придётся соврать, ведь она всё равно, спросит: помыл ли?
- Белкин! – раздавшийся из трубки ледяной голос был мужским, и совсем не принадлежал жене Белкина.
- А? – Белкин сначала не понял, кто это такой позвонил ему и назвал по фамилии. Но потом всё-таки узнал того, кто решил с ним связаться.
- Дмитрий Иванович? – пробормотал он, хотя его собеседника звали совсем не так.
- Белкин, - бархатным баритоном пропел этот самый фальшивый «Дмитрий Иванович». – Сегодня, тридцать семь – девятнадцать, коридор восемьдесят пять. Отвечай?
- Он был здесь, - ответил Белкин на каком-то автопилоте, без выражения, без интонации, не моргая остекленевшими глазами.
- Прекрасно, - одобрил «Дмитрий Иванович». – А теперь – спи, Белкин.
- Есть, - булькнул Белкин, отвалился от телефона, улёгся на диван и не заметил, как погрузился в глубокий сон…
Директор Донецкого представительства международной корпорации «Росси – Ойл» Фёдор Поликарпович Мезенцев сидел на жёстких, покрытых солидными занозами нарах в полутёмной камере, серые стены которой довлели и вгоняли человеческое существо в жестокую депрессию. Под потолком камеры болталась на проводке одна-единственная лампочка, тусклая, как какая-то гнилушка, такая, которыми в древние времена освещали свои избы холопы и смерды. Можно было подумать, что Мезенцев сел в тюрьму, но нет, это была не тюрьма. Это понимал даже узник Мезенцев, находясь во мрачном плену бетонных стен. Фёдор Поликарпович прозябал в своей унылой камере отнюдь не один: вместе с ним томились капитан танкера «Андрей Кочанов» Сергей Борисович Загорский и его помощник Цаплин. Их держали там втроём, держали неизвестно сколько времени. Может быть, месяц, может – полгода, а может быть, уже и несколько лет. Камера не имела окон, никто не видел, когда всходит и заходит солнце, и все три несчастных узника потеряли счёт времени в своём узилище без входа и без выхода. Нет, дверь тут, всё-таки, была, но она больше напоминала какой-то шлюз, который постоянно оставался задраенным. Только внизу была лазейка высотой сантиметров пять, и в длину – около тридцати. Туда, в эту лазейку, чьи-то руки, упакованные в резиновые перчатки, пропихивали миски с баландой. Баланда не отличалась ни вкусом, ни разнообразием. Она напоминала манную кашу без соли, хорошенько разведенную водой. Фёдор Поликарпович, привыкший к ресторанным кушаньям, уже волком выл от такой кормёжки и даже похудел. Насколько именно похудел – он не знал: в этой странной тюрьме никто никого не взвешивал. Вот только его дорогой костюм, который у него почему-то не отобрали, болтался на нём, как рванина на огородном пугале. Да и Цаплин с Загорским выглядели не лучше. Загорский и так не отличался дородностью, но за время заключения он почти что превратился в скелет.
Когда руки в перчатках просовывали в мизерную щель баланду – Мезенцев пытался просить у них, то апелляцию, то индульгенцию: он уже не знал, что именно должен у них просить. Но руки всегда молчали и тихо отодвигались назад, оставив в камере баланду.
Над ними не было никакого суда, к ним не приходил никто: ни адвокат, ни следователь. Их просто водворили сюда и закрыли без оглашения приговора. Раньше их было четверо. С ними делил тесное пространство секретарь Мезенцева Сомов. Но недавно, или может быть, уже давно – Сомов исчез. Задраенный шлюз распахнулся, из неизвестности явился некий человек, закутанный в какой-то страшный белоснежный халат. Этот человек, не говоря ни единого человечьего слова, схватил щуплого Сомова за плечи и куда-то его удалил. Сомов кричал и вырывался, но его никто не послушал. Человек выпихнул Сомова из камеры, и шлюз задраился за его спиной. Всё, Сомова теперь считали погибшим.
Цаплин и Загорский постепенно теряли человеческий облик – они часами апатично сидели каждый на своих нарах и молчали. Один Мезенцев оставался в рассудке. Он тормошил их, толкал, даже пинал, но те не проявляли никакой реакции на него и продолжали безразлично пялиться в «точку А», которая висела где-то в пространстве и отстояла от них на бесконечно далёкое расстояние.
Мезенцов чертыхался, барабанил кулаками в задраенную монолитную дверищу, но и это не помогало: к ним никто не приходил, их никто не собирался спасать. Только безразлично и молча кормили, не вдаваясь особо в их вкусовые пристрастия.
Но в один прекрасный день, вечер, или ночь, «шлюз» распахнулся снова. Загорский и Цаплин остались слепы и глухи к этому событию. Они продолжили пребывать в тяжёлой депрессии, обросшие клочковатыми бородами лагерных узников. Спохватился один только Мезенцев. Он рванулся к открывшейся двери, словно бабочка, которая стремиться вырваться на свободу из-за оконного стекла. Внезапно Фёдор Поликарпович натолкнулся на невидимую, но твёрдую преграду, которая с силой швырнула его назад. Он шваркнулся на пол и больно ударился спиной о бетон.
- Ыыыы, - заныл Фёдор Поликарпович и забарахтался на полу, похожий на черепаху, которую кто-то перевернул.
Из дверного проёма, окаймлённого мощной металлической луткой, в камеру вставился тот же самый высокий человек в халате, который уничтожил несчастного Сомова. Человек повернул голову из стороны в сторону. Его глаза были закрыты непроницаемо чёрными очками. Эти очки придавали ему пугающий вид чужеродного и враждебного существа, которое может сделать простому смертному любую гадость – даже съесть беднягу без соли и сахара. Мезенцев сидел на полу и видел, как этот жуткий молчаливый субъект впился недобрым взглядом, сначала в Загорского, потом – в Цаплина. Наверное, они чем-то ему не понравились. Он беззвучно забраковал обоих и повернулся к Фёдору Поликарповичу. По телу директора пробежал леденящий ужас, но он нашёл в себе силы обратиться к этому нелюдю на языке людей:
- Простите… - пролепетал он дрожащим заячьим голоском, отползая дальше, к стеночке. – Скажите, где мы? Почему ко мне до сих пор не приехал мой адвокат? Я имею право на звонок! Я должен позвонить своему адвокату!
Наверное, субъект в очках не знал, кто такой адвокат, а может быть, он не говорил по-русски. Он не внял ни единому словечку Мезенцева, а просто вцепился своими длинными пальцами в его правую лодыжку, и вот так, за ногу, поволок из камеры в коридор, где висела кромешная тьма.
- Помогите! Помогите! – теперь Мезенцев перепугался не на шутку, задёргался, заверещал, попытался вырваться. Но пальцы незнакомца превратились в стальные тиски. Он и не подумал отпускать Фёдора Поликарповича. Даже не пожелал разговаривать с ним. Он просто затащил его в некое помещение, обложенное старинным пожелтевшим кафелем, и грубо бросил в углу, словно какую-то тушу. Мезенцев сначала лежал на животе, но быстро перевернулся, сел и огляделся по сторонам, желая узнать, куда узники попадают после того, как бывают утащены из камеры. «Ад» выглядел так: просторное помещение, раз в пять – шесть больше тесной камеры. Повсюду однообразный старый кафель. Мебели никакой нет, за исключением металлического стола, что торчал посредине пустого пространства, да маленького столика около этого стола, на котором стояла подставка с несколькими пробирками. У дальней стены – ряды больших и маленьких клеток, в которых кричали и бесновались разномастные обезьяны. Мезенцев повернул голову, и взгляд его упал на дверь. Дверь распахнута настежь. Да, можно было убежать, если бы с обеих её сторон не стояло по амбалу. Два точно таких же возвышались с обеих сторон от Фёдора Поликарповича. Странные они какие: стоят недвижимо, лица – как у манекенов, а одеты в форму обычного милицейского спецназа, даже не спине ближайшего к себе охранника Мезенцев видит жёлтую надпись: «ОМОН».
- Эй, простите, - обратился Мезенцев к этому самому ближайшему охраннику, но в ответ получил то же самое презрительное молчание.
Человека в халате нигде не было видно, наверное, он вышел куда-то ещё. Обезьяны в клетках визжали и своим визгом создавали в неприветливом, холодном помещении маленькие шумные джунгли. Честное слово, эти животные, которых наука считает без пяти минут людьми, как-то даже успокоили Мезенцеву нервы. Раз они живы, раз они тут живут – Фёдор Поликарпович подумал, что и он тоже будет жить. Да, ничего страшного не случилось, он, наверное, в милиции…
Внезапно приматы разом заглохли и медленно, медленно, будто бы чувствуя смертельную опасность, отползли вглубь своих клеток. Мезенцев в страхе вздрогнул и насторожился: что-то не так? А вот охранники – все четверо… нет, шестеро, там, возле большой пустой клетки, есть ещё двое – остались абсолютно неподвижными. Атланты и кариатиды какие-то, честное слово!
Из темноты дверного проёма показался человек в халате. Он широко шагал своими длинным ногами, обутыми в блестящие крокодиловые туфли. И… он держал курс прямо к тому углу, где скорчился Мезенцев! Охранники даже не пошевелились, когда он схватил Мезенцева за шиворот, водворил на ноги и толкнул к столу.
- Я… не хочу… - пискнул Мезенцев – Я… не буду. Вы нарушаете права человека!
Нет, кажется, они тут не знают про права человека. Тип в халате подпихнул Мезенцева к столу, а два охранника – взяли его за ноги, за руки и уложили на этот стол. Никакой подушки на столе не водилось, поэтому «буйная голова» Мезенцева оказалась внизу. Фёдора Поликарповича обуял дикий страх, он дёрнулся в попытке слезть со стола, но на его щиколотках и запястьях застегнулись кожаные ремни.
- Что вы со мной делаете?? – возопил Мезенцев, отчаянно дёргаясь, надеясь порвать эти проклятые ремни и вырваться из их плена.
Ремни оказались такими крепкими, как сталь, Фёдор Поликарпович не мог нормально шевелиться. Плюс к этому в глаза ему бил яркий свет бестеневой лампы. А потом сквозь этот слепящий свет он увидел, как субъект в очках и халате склоняет над ним свою голову, как протягивает он руку, держащую блестящий шприц с некой зеленоватой жидкостью внутри. Человек в халате не удосужился даже закатать Мезенцеву рукав и ничем не продезинфицировал кожу. Он просто всадил свой шприц ему в плечо так, словно бы всаживал кинжал – прямо через рубашку – вколол жидкость и так же резко вытащил иглу. Укол был безболезненным. Мезенцев абсолютно ничего не почувствовал, хотя игла представляла собой десятисантиметровое «холодное оружие» - целая пика, а не игла. Мезенцев подумал, что он сейчас умрёт, однако продолжал жить. Кроме того, у него ничего не болело, он не чувствовал себя отравленным… Всё нормально, всё в порядке, всё отлично… Если не считать того, что охранники отцепили его от ремней и от стола и на руках отволокли как раз в ту большую пустую клетку, что пристроилась в дальнем углу. Мезенцева разместили на подстилке из сена так, если бы он был, например, собакой, или той же обезьяной, или овцой, или коровой, но никак не человеком. Чёрт, это же надо было так влипнуть! Ну, арестовали, ну, посадили… Но не до такой же ж степени! Пускай, судят по-человечески, везут в нормальную тюрьму… Но зачем же человека превращать в подопытного кролика??? Это же, в конце концов, негуманно!
Фёдор Поликарпович Мезенцев остался страдать в клетке, а человек в халате небыстро удалился из лаборатории в коридор.
Задумывался ли Генрих Артерран о том, гуманны ли его эксперименты? Нет, его никогда не посещали мысли об этом хвалёном гуманизме, за который сейчас так ратуют американцы. Генрих Артерран был американцем лишь по паспорту, ему явно не хватало человеколюбия, он больше заботился о точности исследований и безукоризненности результатов, чем о судьбе тех, кто оказывался в роли подопытных. На тех, кто запретил опыты на людях, Генрих Артерран смотрел свысока. Ведь у них слишком много промахов, у этих гуманистов, которые, исследуя человеческий геном, используют для опытов крыс, мартышек и сусликов. Да, их ДНК близка к человеческой, но не оригинальна. Поэтому большинство препаратов, которые изобретают гуманисты, годятся лишь для сусликов, но никак не для человека…
========== Глава 110. Генрих Артерран без Мезенцева и без купюр. 1. Генрих Артерран в монастыре Туерин. ==========
