Текст книги "G.O.G.R. (СИ)"

Автор книги: Анна Белкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 171 (всего у книги 198 страниц)

С виду Серёгин был абсолютно спокоен. Он просто стоял и держал диктофон, и любой смертный человек, не умеющий читать мысли, подумал бы, что Пётр Иванович всего-навсего записывает паническое квохтанье несчастной, испуганной адскими исчадьями уборщицы. С её слов, между прочим, выходила полная ахинея. Уборщица, вращая ошалелыми глазами, убеждала всех вокруг себя в том, что, убирая в мужском туалете, она внезапно узрела не то призрака, не то демона. «Демон» был закутан в «белую рясу», а потом – «вдруг исчез», оставив свою рясу уборщице на долгую память. Никанор Семёнов теперь требовал у неё эту «рясу», а уборщица дрожащей рукой показывала в коридор и божилась, что она лежит там на полу. Кстати, Пётр Иванович, когда пришёл в морг в первый раз, обнаружил в коридоре простыню. Уж не та ли простыня и есть «ряса»? Нет, Пётр Иванович не верит в демонов, и поэтому – склонился к прагматичной версии о том, что простыню уронили, или бросили те, кто похитил труп Генриха Артеррана. Да, именно ПОХИТИЛ, именно ТРУП, а не Генрих Артерран сам ушёл, как утверждает этот сумбурный Никанор Семёнов. А кто мог похитить труп? Зайцев. ЗАЙЦЕВ – вот единственный живой организатор «чёртовой банды». Пытается запугать всех, пустить по ложному следу несуществующих «демонов». Видит, что милиция глупо ведётся на дурацкую «чёртову» провокацию, вот и работает под «беса»: устраивает воскрешения, исчезновения, порчу и так далее. Но Серёгин не такой глупый, как думает Зайцев. Как только Серёгин вернётся в отделение – он разошлёт фотографию Зайцева и ориентировку на него по всем опорным пунктам в городе. И тогда посмотрим, кто победит – чёрт, или милиция. - Так, тащим этих козликов в отделение! – распорядился Недобежкин дальнейшей судьбой врача и уборщицы, а сам подумал о том, что у него в отделении и без этой «сладкой парочки» козликов предостаточно. Пётр Иванович запрятал диктофон в карман и отковырнул от пола дрожащего врача. Врач «продавал ды-ды» и лепетал ахинею про расстрел. Серёгин подтолкнул его к выходу, а врач вдруг хлопнулся на колени и принялся горячо умолять о том, чтобы ему не губили жизнь. - Поднимайся уже! – рассердился Серёгин, который насытился всеми этими сумасшедшими по самые уши. Врач запротестовал и тогда Пётр Иванович рассердился окончательно и применил силу. Заломив дрожащую руку врача за его взмокшую спину, он вывел его в коридор насильно. Никанор Семёнов спокойно наблюдал за ним и не проронил ни слова – видимо, наивно полагал, что они не добьются ни зги, ни от врача, ни от уборщицы. Но Серёгин-то вычислил «петушиное слово»! вот, что значит выдержка! Если кто-либо другой закричал бы о сенсационной догадке «во всё воронье горло», то Пётр Иванович предусмотрительно приберёг её на потом. - Кораблинский, чего расселся? – гремел между тем Недобежкин. – Давай, волоки уборщицу! Кораблинский же превратился в медузу. Он сидел на стуле, и ему казалось, что у него не тело, а прозрачный хрупкий студень, не ноги и руки, а слабосильные тонкие щупальца. Кого он может поволочь ими – щупальцами этими?! Майор Кораблинский не нашёл в себе сил даже на то, чтобы отлепиться от стула, и так и остался – бестолково восседать. - Чёрт! – злобно плюнул милицейский начальник и взялся за уборщицу собственной персоной. Пока Недобежкин справлялся с этой толстухой, выпихивая её из мертвенной неподвижной мглы на улицу – так с ног до головы пропотел, и по его щекам разлился пурпурный румянец. Никанор Семёнов шествовал за ним со спокойной улыбочкой Будды – наверное, торжествовал победу, не подозревая даже, что делит шкуру неубитого медведя. Последним из «царства мёртвых» выполз под солнышко Эдуард Кораблинский – ему стало не по себе сидеть в жутко «весёлой» компании усопших, вот он и выпростался к живым. Собираясь во второй раз наведаться в морг, Недобежкин взял не легковую машину, а микроавтобус «Газель», потому что не хотел бросать забацанных врача и уборщицу на произвол судьбы, а намеревался привезти обоих в отделение и допросить с Ежонковым и Вавёркиным. Микроавтобус до сих пор оставался выкрашенным по старинке: жёлтенький с синей поперечной полосой. Покуда разбирались с врачом и уборщицей – он дожидался на летнем солнышке, и когда Пётр Иванович вышел с врачом на улицу и увидел микроавтобус, то невольно подумал о том, как же нарядно и празднично он выглядит по сравнению с мрачным нутром морга. Пётр Иванович, запихнув врача в микроавтобус Недобежкина, ещё вернулся в тёмно-зелёный коридор и забрал простыню, как вещественное доказательство. Серёгин был уверен в том, что на простыне обязательно найдутся отпечатки пальчиков Зайцева – а кто же ещё мог разыграть весь этот «триллер» с исчезновением тела? Только Зайцев. Может быть, один, а может быть, и на пару с Интермеццо… - Давайте, гражданка, садитесь! – Недобежкин пытался водворить в салон микроавтобуса уборщицу. Однако та – на редкость суеверная особа – обезумела от мистического ужаса пред «звериной порчей», думала, что её абдуцируют черти и мёртвой хваткой вцепилась в дверцу, заклинившись на полдороги. Да ещё и верещала страшным, визгливым и скрипучим голосом: - Изыйди, демон! Чур-чура! Чур-чура! – и отбивалась от Недобежкина ногами. На её вопли начали сходиться праздные зеваки: тёплым вечерком летней субботы тут, среди утопающих в цветущей природе, старых корпусов больницы Калинина, вертелись сонмы гуляк. Одни гуляки были настроены романтично, шли за ручку и поминутно друг дружку целовали. Зато другие – наоборот, ни капельки романтики в себе не несли. Они дожидались темноты лишь с одной целью: вытащить стартовый пистолет или ножик и устроить романтикам весёленький гоп-стоп. Зеваки стояли по одному, по двое и небольшими кучками, вперившись в воюющего с уборщицей Недобежкина и оживлённо перешёптывались между собой. Недобежкин хотел их разогнать, но не мог из-за лягающейся уборщицы. Никанор Семёнов никак на них не реагировал и не помогал Недобежкину. Майор Кораблинский самоустранился, скрывшись во чреве микроавтобуса. Только Серёгин, справившись с простынёй, выкопал в кармане удостоверение, выставил его вперёд и двинулся на толпу с непреклонностью танковагонетки. - Так, милиция! – громыхнул он на кудахчущих зевак, и те попятились назад. – Всем разойтись, если не хотите схлопотать штраф! Пётр Иванович отлично отыграл роль «злого мента» - испугавшись наказания рублём, зеваки проворно рассосались. Первыми исчезли юные романтики, в чьих карманах завсегда зияют дыры и свищут ветра. А последними уползли две дородные престарелые клуши в халатах и тапочках, которые, скорее всего, лежат в гастроэнтерологическом отделении больницы – судя по их дородности, они ну, очень любят вкусненькое… Покончив с толпой, Пётр Иванович помог начальнику отодрать уборщицу от дверцы и поместить на одно из сидений микроавтобуса, рядом с врачом. Врач расклеился окончательно. Он проигнорировал уборщицу, которая по-медвежьи плюхнулась едва ли не к нему на колени, и продолжил обречённо рыдать, уронив голову на руки. Когда врача привезли в отделение – он, кажется, вообще, одичал. Недобежкин на пару с Серёгиным едва вытолкнули его из салона микроавтобуса – он упирался всеми своими фибрами, и чуть ли, не зубами держался за кресло. Уборщица присмирела: она уныло плелась туда, куда её вели, и плаксиво всхлипывала, спотыкаясь на ступеньках. Майор Кораблинский постоянно пытался отпроситься домой, но Недобежкин строго постановил, что Кораблинскому необходимо присутствовать на допросе врача и уборщицы, и никуда его не отпустил. Наверное, Недобежкин возлагал на врача и уборщицу какие-то большие надежды, но надежды эти не оправдались: врач молчал и плакал, а уборщица блеяла. Пётр Иванович протокол писать не стал – потому что нечего было писать. Никанор Семёнов наблюдал за всем этим с явным ехидством и пару раз осведомился у Недобежкина, не желает ли тот предоставить право заниматься делом «Густых облаков» Интерполу. Оба раза Недобежкин отмахивался, но на третий раз – не выдержал. Он прошёлся взад-вперёд по кабинету, зыркнул на притаившегося в углу Кораблинского, а потом – повернулся к Никанору Семёнову и сказал ему: - Ладно, ладно, вы меня убедили… Нет, вы меня уже достали! Хорошо, я передам вам все материалы, бо у меня уже вот такая голова! – милицейский начальник приставил руки к ушам, демонстрируя размеры собственной головы, а потом – широкими шагами проследовал к своему сейфу. Открыв его ключом, Недобежкин извлёк пухлую папку и шваркнул её на стол. - Вот, - буркнул он. – Берите всё это, и несите, куда хотите! Никанор Семёнов протянул к вожделенной папке «Дело № 37» алчные руки. А Пётр Иванович, сидя над пустым бланком протокола, отметил две странные вещи: во-первых, начальник не позвал на допрос «порченых» ни Ежонкова, ни Вавёркина, а во-вторых, папка с тридцать седьмым делом никогда не лежала в сейфе Недобежкина – она завсегда покоилась в собственном сейфе Петра Ивановича. Она и сейчас там лежит – Серёгин утром проверял, и папка была на месте… Никанор Семёнов с довольным видом благодарил Недобежкина за благоразумие, прижимая «дарёную» папку к своему животу. А Недобежкин без особого сожаления расстался с тридцать седьмым делом – он просто пожал Никанору Семёнову руку и выпроводил его за дверь. А потом – отпустил и Кораблинского. Когда майор выполз в коридор – милицейский начальник застыл на месте и стал прислушиваться, ожидая, когда утихнут его шаги. А как только Кораблинский ушёл – перехватил вопросительно-изумлённый взгляд Серёгина и бодро раскрыл секрет: - Пускай, этот гусик думает, что мы с вами вышли из игры. Я ему не доверял и не доверяю: слишком уж настырно он требовал от нас тридцать седьмое дело, и я не удивлюсь, если этот «интерпольщик» окажется завязан с Генрихом и с Зайцевым в одну шайку! Я не знал, как выпроводить его отсюда ко всем чертям, а теперь – понял. Я ему «куколку» впихнул, два дня её готовил… Я тут подметил, за что он хватался, и твоя, Серёгин, задача – снять его пальчики. Потом разберёмся с этой простынёй, а завтра – посмотрим, что там накопал Смирнянский. ========== Глава 123. "Петушиное слово". ========== И лишь после того, как исчез Кораблинский, и они с Серёгиным закончили выискивать по кабинету отпечатки пальцев Никанора Семёнова – Недобежкин решил, что всё, пора заглянуть к Ежонкову и Вавёркину. День уже подошёл к концу, и за окнами висели ночные сумерки, подсвеченные оранжевым заревом уличных фонарей. Коричневый ночной мотылёк по глупости своей впорхнул в открытое из-за духоты окно и теперь бестолково крутился у настольной лампы Недобежкина. Милицейский начальник решил, что уборщица и врач, пока что, посидят у него в кабинете, а сам – вышел в коридор, позвав за собой и Серёгина. Пётр Иванович не знал, догадался ли Ежонков про «петушиное слово», но когда Недобежкин распахнул дверь с табличкой «Психиатр В.П.Вавёркин», понял, что нет, не догадался. Сидоров не поддавался никакому лечению, а Ежонков и Вавёркин – оба стояли над ним вспотевшие и красные. Каждый из них по очереди хватал с журнального столика одну и ту же чашку кофе и глотал большущими глотками. Вторая же чашка кофе стояла, девственно нетронутая около одноразовой тарелки с пирожными. Сидоров же неподвижно возлежал на кушетке, не замечал их и блеял на своей болезненной волне. В стороне, за столом Вавёркина, спал над протоколом Синицын, а в протоколе графа «Показания» содержала лишь две буквы: «М» и «Е». Когда милицейский начальник вдвинулся в кабинет – Вавёркин отпрянул к стенке и едва не свернул на пол весь кофе. Ежонков же лишь флегматично пожал плечами и отъел половину от пирожного «Наполеон». - Васёк, я же тебе сказал, - прошамкал он набитым ртом. – Без «петушиного слова» выборочный гипноз не снимается! И не надо пугать Вавёркина – он и без тебя тут запуган до зелёных серверов! - Ладно, - спокойно и беззлобно парировал Недобежкин, залпом осушил нетронутую чашечку кофе и уселся на стул Вавёркина. – А ну-ка, Серёгин, что ты там говорил про «петушиное слово»? Подтверди-ка теорию! – начальник кивнул в сторону безответного Сидорова, приглашая Петра Ивановича применить к нему «заклинание» Генриха Артеррана. Пётр Иванович колдовать и гипнотизировать не умел. Он вышел вперёд с долей опаски – а вдруг у него, дилетанта в мире тонких материй, ничего путного не выйдет? Вон, Ежонков как глазом косит – уже намылился изобличить Серёгина в некомпетентности по части гипноза и жёлчно заметить, что тот – «амбал, а не психиатр». Да, Пётр Иванович не психиатр, но попытка – не пытка. Серёгин собрался с мыслями, вспомнил ту интонацию, с которой «верхнелягушинский чёрт» задавал свою коронный вопрос, и громко продекламировал: - Вопросы есть? - Вопросов не-ет! – полушёпотом протянул Сидоров, отозвавшись на «петушиный» пароль. - Эй, а Пётр Иванович вылечил его! – заметил Вавёркин и отошёл от стенки, в которую влип, спасаясь от начальственного гнева Недобежкина. - Вау! – выдохнул Ежонков и засунул в большой рот целое пирожное, а потом – подобрался ближе к Серёгину. – Чёрт! Серёгин угадал «петушиное слово»! Ну, ты даёшь! – он хлопнул Петра Ивановича по плечу. – Серёгин у нас экстрасенс! Кашпировский! - Я мыслю логически, - буркнул Пётр Иванович, поражённый своей неожиданной победой над «звериной порчей», и подошёл к Сидорову. Сидоров приходил в себя – он сел на кушетке и протёр руками ожившие глаза. - Саня, ты как? – участливо поинтересовался Серёгин, заглянув в осунувшееся лицо сержанта. - Не знаю… - сонным голосом пробормотал Сидоров, поёрзав на кушетке. – Я помню только, как выстрелил в него… Сержант явно хотел сказать что-то ещё, но ему не позволил шумный Ежонков. «Суперагент» скушал ещё одно пирожное, и в один прыжок оказался рядом с сержантом. - Надо же, Сидоров убил чудовище! – воскликнул он, и тут же наступил на горло собственной песне и задумался. – Но, как это он а, Васёк? – он глянул на Недобежкина, словно бы ища у него помощи. – Нет, вы слышали?.. – Ежонков спрыгнул со стула, подбежал к Сидорову, схватил его за голову и начал осматривать: оттягивать веки, дёргать за уши и за нос. - Да, отстань ты от меня! – не выдержал Сидоров, отбросил от себя навязчивого Ежонкова и водворился на ноги. Толчок сержанта оказался мощным: Ежонков покрыл расстояние метра в два, сшиб с ножек стул и сам опрокинулся ничком на пол. - Потише, старлей! – прогудел Ежонков, поднявшись на четвереньки. – Ну, да, действие образца налицо… - сказал он сам себе. - Я – сержант, - поправил Сидоров и тут же осведомился: - Какого образца? - Слушай, Сидоров, - сказал Ежонков, стряхивая пыль с костюма. – Я по своим каналам похлопочу, и тебя опять восстановят в старлеи. Ты же опер, а в сержантах, как пэпээсник, чалишься! - Спасибо, - пробубнил Сидоров и виновато присел назад, на кушетку. – А… Какого, всё-таки, образца? - Большого и красивого! – отрезал Ежонков, которому надоело любопытство Сидорова. – Я попробую выделить его из твоей крови и изучу все его свойства! Сидоров испугался и даже отодвинулся подальше от хищника Ежонкова. Ишь, чего удумал – выделит он образец из крови! Сидоров с детства боится уколов… Да и вообще, откуда этот Ежонков взял, что в крови Сидорова есть образец?? - Не боись! – угадал мысли сержанта Ежонков. – Это совсем не больно. Я протащу тебя в свою лабораторию, у себя, в СБУ, всё сделаю, и ты даже пикнуть не успеешь! - Нет, спасибо! – отказался Сидоров от медвежьей услуги «суперагента» Ежонкова. – Я, лучше, так… как-нибудь… - То есть, как? – разочарованно протянул Ежонков, откусив от третьего пирожного маленький интеллигентный кусочек. – Ты – «как-нибудь», а я никогда не получу образец?? Это заявление «суперагента» вмиг разбудило Синицына и даже заставило последнего озвереть, ведь из-за этих образцов и экспериментов с ним случились все неприятности. - Ах, тебе образец нужен! – вдруг подпрыгнул он и едва не вцепился Ежонкову в глотку, но помешал Недобежкин. Милицейский начальник разнял их железной рукой и растолкал по разным углам «ринга». - Отставить цирк! – запретил «рестлинг» Недобежкин. – Синицын, вернись к протоколу! А ты, Ежонков, готовься к работе! К тебе сейчас патологоанатома и уборщицу из морга притащат. Будешь пушить, и только попробуй мне дать «быка»! Я телегу в твоё СБУ накатаю, и тогда ты даже не слесарем – бомжём пойдёшь! - У тебя, Васёк, стресс! – добродушно заметил Ежонков. – Говорю тебе, как врач: все симптомы стресса налицо. И заметь, я даже на твою «телегу» не обиделся! - Чёрт! – ответил ему Недобежкин и побежал на поиски Казаченки, чтобы с его помощью приволочь из своего кабинета за черти этого трусливого врача и толстую уборщицу. - Серёгин! – сказал Ежонков Петру Ивановичу. – Заметь, что я не буду внушать твоему начальничку, что он бык! У него и так стресс, а там и до депрессии не далеко! Пётр Иванович за этот напряжённый «выходной» устал, как какой-то вол, что днями тягает гружёные возы. Он сидел на стуле и тихонечко дремал, поклёвывая носом. - Серёгин! – визгливо настоял Ежонков, и Пётр Иванович, вздрогнув от неожиданности, едва не слетел со стула и не растянулся на полу. - Не горлань! – осадил Ежонкова Синицын, который случайно намалевал кривобокого человечка в протоколе. – Не видишь, что человек, в отличие от тебя, устал? - У меня – психическое измождение и нервное истощение! – огрызнулся Ежонков. В коридоре раздались голоса и тяжёлый топот – это Недобежкин и Казаченко тащили врача и уборщицу. Уборщица вела себя тихо и скромно – она зашла в кабинет, не удерживаемая, а поддерживаемая Недобежкиным и кротко села туда, куда ей показали. А вот, врача Казаченко тащил в наручниках: врач почему-то стал таким буйным, что простые уговоры уже не сдерживали его. Он всё время махал кулаками, собираясь залепить кому-нибудь затрещину, попал Казаченке в лоб – вот и пришлось заковать врача, а то ещё поранится об Казаченку… - Давай, Синицын, готовь протокол! – приказал Недобежкин, помогая Казаченке усадить врача на стул. – Серёгин, диктофон! Вавёркин, заводи свой компок! Начнём с врача! - Ага! – бойко согласился Вавёркин и принялся усердно оплетать «пациента» присосками. - Отпустите меня! Я не пойду под расстрел! – верещал тем временем врач и сучил ногами. – Фашисты, фашисты, фашистские агенты!!