сообщить о нарушении
Текущая страница: 193 (всего у книги 198 страниц)
- Что вы делаете? – пискнул Семиручко слабым голосом, но не пьяным, а каким-то безжизненно апатичным, будто бы говорил: «Я не хочу жить».
Он захотел снова улечься, но Серёгин и Сидоров прочно держали с обеих сторон, и поэтому бывший председатель остался сидеть в вынужденной позе, которая была ему неудобна.
- Телик выруби! – капризно буркнул Ежонков. – Реклама эта – не по фэн-шую, не даёт сосредоточиться на главном! «Бу-бу!», «Гу-гу!» - сил моих больше нет! – передразнил он рекламные возгласы «Электрона». – Он только отупляет и приводит к слабоумию и ожирению! Я, например, телевизор, вообще, не смотрю!
Сидоров протянул руку и отключил телевизору питание. Прибор замолк и угас, утопив в темноте своего экрана всех весёлых рекламных персонажей, наделённых «Мятным Диролом» и волшебным «Ванишем», и тогда Ежонков начал свою гипнотическую работу, которая казалась даже немного зловещей.
Ежонков очень быстро добился доступа к мозгам Семиручки, потому что депрессия отняла у него всю волю. По велению гипнотизёра бывший председатель процитировал курс физики за седьмой класс, рассказал пару стихотворений и решил три уравнения. С этим проверочным заданием все справляются на ура, а что будет потом – никто не знает – даже Ежонков.
- Вопросы есть? – потребовал он от Семиручки, решив, что школьная программа ему надоела.
- Вопросов нет! – заявил Семиручко и выпрямил сутулый позвоночник, как солдат.
- А теперь – рассказывай про свои делишки с чертями! – потребовал Ежонков, подбоченившись и приготовившись выслушать захватывающую историю.
Семиручко молчал. «Быковать начнёт» - уныло подумал Серёгин, глядя в лицо бывшего председателя и видя, как быстро тупеют его глаза. Сидоров пожал плечами. Кажется, «черти» догадались, что Ежонков знает «петушиное слово», и прекратили блокировать память своих жертв «порчей», но начали стирать её совсем…
Семиручко посидел-посидел, а потом – вдруг проявил стойкую тенденцию отковырнуться от дивана и куда-то пойти. Пётр Иванович убрал руку с его плеча, Сидоров последовал примеру Серёгина, и освобождённый Семиручко проворно вскочил и принялся кружить по комнате.
- Что он делает? – поинтересовался Серёгин у Ежонкова.
- Не знаю! – пожал плечами гипнотизёр. – Раньше они так не делали! Пусть поползает, посмотрим!
Семиручко побродил из стороны в сторону, подключил в сеть свой телевизор, а потом – вдруг откинул потёртый ковёр и обнаружил крышку погреба.
- В подвал лезет! – прокомментировал Ежонков, видимо, довольный результатом. – Сейчас поведёт нас в подземелье!
Замка на крышке не было, Семиручко просто откинул её и, действительно – полез в к себе в подвал, откуда здорово тянуло плесенью. Подвал был тёмен, но Семиручко даже и не пытался как-либо его осветить, а просто пёр сквозь мрак.
- У меня фонарь есть… - пробормотал Серёгин. – Плохой правда…
- Тащи! – согласился Ежонков. – Полезли! Сидоров, полезли! – крикнул он Сидорову, который в это время обыскивал комод Семиручки и ничего там не находил кроме неоплаченных счетов за коммунальные платежи. Некоторые из них были двух- трёхгодичной давности.
Да, у Серёгина был действительно, плохой фонарик. Даже и не фонарик, а брелок для ключей, оснащённый миниатюрной лампочкой предназначенной освещать замочную скважину в тёмном подъезде. Ежонков определил, что и такой сойдёт, потому что другого фонаря всё равно не было.
Семиручко уже успел скрыться в погребе, и Пётр Иванович, Ежонков и Сидоров полезли за ним. Фонарик Петра Ивановича светил тускло, при таком свете ступеньки лестницы были почти неразличимы. Пётр Иванович нащупывал их носками туфель. То же самое делали и Ежонков с Сидоровым, которые лезли в арьергарде. Сидоров дал себе слово соблюдать «правило Сидорова» и не шибко смотреть по сторонам: а вдруг где-нибудь в сырой темноте появятся Горящие Глаза??
Хорошо ещё, что погреб бывшего председателя был не особо глубоким, и эти ступеньки быстро закончились, а то бы кто-нибудь из них обязательно сорвался. В неверном свете маленькой слабой лампочки маячил призрачный силуэт Семиручки, продвигаясь по подвалу в какую-то тёмную неизвестность. Ежонков в темноте влез головой в паутину и теперь – шумно чихал, вызывая неистовое эхо, которого боялся Сидоров, слыша в нём хохот подземных монстров. Семиручко на это эхо не реагировал никак, он всё шёл, шёл вперёд и наконец, его подвальные странствия прервались у какого-то неуклюжего, покосившегося шкафа. Увидав шкаф, Пётр Иванович вспомнил заколоченную комендатуру полковника Девятки, где тоже был подвал и шкаф, который загораживал «ТАверну». А вдруг у Семиручки тут тоже – «ТАверна»?? Двигать шкаф Семиручко не стал вопреки ожиданиям Серёгина. Он согнулся в три погибели, выдвинул самый нижний ящик и принялся усердно рыться в нём, вышвыривая всё, что попадалось ему под руку, и кидая всё это себе за спину. Пётр Иванович едва увернулся от тяжёлого солдатского сапога, который со скоростью миномётной мины метил ему в лоб.
- Чего это он творит? – изумился Сидоров, позабыв на время свои мистические страхи. – Эй, полегче! – сержант присел, а над его макушкой блеснул в свете фонарика самовар, ударился в глубине подвала о стену и с гулом покатился по бетонному полу.
- Он сумасшедший! – пискнул Ежонков и не успел спастись от зачерствелого бублика, который засветил ему между глаз. – Псих! – подпрыгнул гипнотизёр. – Накостыляю!
Рассерженный, Ежонков рванул вперёд, к Семиручке, который всё вышвыривал и вышвыривал хлам из своего шкафа, но был задержан Сидоровым.
- Потом его побьёшь, - сказал ему сержант, схватив Ежонкова поперёк туловища. – Он же колется!
- Он мне в лоб попал! – кипятился Ежонков, вырываясь из рук Сидорова. – Он не колется, он быкует! Убью!
- Цыц! – прикрикнул на обоих Пётр Иванович, видя, что Семиручко прекратил швыряться и что-то бережно достал.
- Но он мне в лоб попал! – жаловался Ежонков, размахивая чёрствым бубликом, который набил ему синяк. – Отхожу!
- Потом! – одёрнул его Серёгин, а Семиручко тем временем сдул со своей находки пыль и протягивал её на вытянутой руке.
Едва Серёгин взял у него эту вещь – бывший председатель опрокинулся навзничь и затих, лёжа на спине.
«Крякнул!» - испугался про себя Серёгин, вспомнив про Филлипса и Гопникова, и едва не выронил свой плохой фонарик и «подарок» Семиручки. Но нет, бывший председатель не крякнул – он лежал и жалобно стонал:
- Ы-ы-ы…
- Пойдёмте отсюда! – постановил Пётр Иванович, пытаясь рассмотреть, что же такое отдал ему Семиручко.
- А этот? – Сидоров показал пальцем на лежащего Семиручку, стараясь никуда больше не смотреть.
- Пускай в погребе валяется! – выплюнул Ежонков. – У меня теперь шишка будет! Не буду его вытаскивать!
- На, неси! – Пётр Иванович сунул ему «подарок» бывшего председателя и схватил Семиручку под локоток. – Сидоров, хватай его с другой стороны, попёрли!
Сидоров был согласен с Петром Ивановичем и схватил Семиручку с другой стороны. Ежонков первым выкарабкался из погреба на поверхность и опрометью прыгнул к захватанному зеркалу – осматривать свой пострадавший лоб.
- Ну, да, точно, синяк! – донёсся его надсадный ноющий голос.
Семиручко был тяжёл, Пётр Иванович и Сидоров долго пихали его вверх по лестнице, пока вытолкнули из погреба. Оба вспотели, заполучили одышку, устали. Однако, несмотря на все трудности с лишним весом и адинамией Семиручки, всё-таки, спасли последнего. Семиручко вывалился на занозистый деревянный пол и обрушился прямо у ног Ежонкова, который подполз к погребу в надежде узнать, как дела у Серёгина и Сидорова.
- Тьфу ты, халк! – обиделся он и отпрыгнул подальше, испугавшись, что неповоротливый Семиручко собьёт его с ног. – Вы там ещё долго будете копаться, ребятки! Он, кажется, что-то интересненькое для нас с вами нарыл!
Пётр Иванович вылез из погреба, пыхтя и отдуваясь, вытирая с покрасневшего лба литры пота запачканной ладонью. Сидоров выкарабкался вслед за Серёгиным и выглядел не лучшим образом: такой же потный и красный. Ежонков держал в руках нечто, похожее на драную пожелтевшую тетрадь. Серёгин встал с четверенек на ноги, приблизился к гипнотизёру и понял, что тетрадь не только драная и жёлтая, но ещё и наполовину сгоревшая. Лохматые страницы топорщились обуглившимися клоками, однако на них ещё можно было различить текст, нацарапанный от руки и, кажется, пером и чернилами. Серёгин попытался прочитать если не строчку, то хотя бы, одно слово, которое неизвестный оставил после себя на этой бумаге, но не смог, поняв, что написано латиницей и даже не по-английски. Сидоров тоже не разобрал ни словечка, а вот Ежонков – тот вдруг радостно подпрыгнул и объявил:
- Эй, это же немецкий язык! Смотрите, тут написано слово «гросс», слово «дихьтенволькен» и артикль «дер»!
- Да? – буркнул Сидоров, счищая с одежды паутину и пыль. – Знакомое слово «дихьтенволькен»… Где-то оно уже было…
- «Было», «было»! – передразнил Ежонков. – Память у тебя, старлей, ни к чёрту! «Дихьтенволькен» - это по-немецки «Густые облака»! Тут про «Густые облака» написано, вник? Это же бесценный исторический документ, а вы его швыряете, как туалетную бумагу! Эх, вы! Поехали в Донецк, надо экспертизу провести! Быстро, пока на хлопья не разлезлась, положите в кулёк!
Ежонков так суетился, словно в руке у него была не тетрадь, а граната. Пётр Иванович, в который раз подумал о том, как хорошо, что рядом нет Недобежкина – а то бы Ежонков давно бы уже отхватил подзатыльник. Пётр Иванович имел при себе несколько целлофановых пакетов – он всегда носил их с собой на всякий случай – а вдруг действительно, найдут какой-нибудь важный вещдок? Вещдок нашёлся, и тут же занял место в пакете синего цвета, который Пётр Иванович вытащил из кармана. Гипнотизёр Ежонков прав насчёт того, что надо возвращаться в Донецк – Семиручко выдохся полностью, лежит, ноет и едва ворочает ложноножками. Переглуховы к «чёртовому» делу не причастны. А Объегоркин лишён памяти и, как свидетель, полностью бесполезен.
Сидоров был рад тому, что Пётр Иванович наконец-то отдал приказ выбираться из логова Семиручки и садиться в машину. Что-то тут, в этих обновлённых Лягушах было зловещее, жуткое, несущее человеку опасность. Взять хотя бы того Максименко, так ратующего за музеи и памятники: откуда он взялся – неизвестно, кто такой – не понятно. Да и глаза у него такие… как Горящие Глаза…
Пётр Иванович вышел из сеней семиручкиного дома и пошёл к машине. Ежонков никому не отдал обгорелую тетрадку, а аккуратнейшим образом нёс её на ладонях, словно бы тетрадка была из тончайшего хрусталя. Последним выходил Сидоров. Следуя суеверному обычаю древних предков, он не оглядывался, потому что что-то подспудное подсказывало ему, что, оглянувшись, он обязательно окаменеет. Входная дверь ветшающей хаты бывшего председателя не закрывалась, потому что перекосилась. Сидоров задержался и отстал от остальных, пытаясь захлопнуть её. У него это не вышло, дверь болталась на петлях, издавая противненький скрип, и распахивалась, стоило подуть ветерку. Сержант в конце концов наплевал на эту косолапую дверишку и побежал за товарищами бегом. Тем более, Серёгин уже окликнул его:
- Саня, ты чего застрял??
Продираясь сквозь заросли сурепки, Сидоров вдруг ни с того ни с сего нарушил «правило Сидорова»: какая-то неведомая сила внезапно заставила его оглянуться! Ветерок распахнул скрипучую дверь как раз в тот момент, когда случайный взгляд Сидорова упал на неё. И из чёрного провала, коим казались на ярком солнце семиручкины сени, жутким дьявольским огнём сверкнули Горящие Глаза и вмиг пропали, едва Сидоров моргнул. Сержант сжался в комочек: вот он, чёрт, и он наблюдает за ним! Сидоров застопорился, не в силах поднять ногу и идти дальше. Он с усилием отвёл глаза от дьявольских сеней и тут же заметил, как через двор стремглав метнулась ничья тень и исчезла в траве у колодца.
- Подождите! – взвизгнул Сидоров и во всю прыть припустил к служебной машине, которая уже ревела мотором и готовилась к отъезду.
- Ты что закопался? – осведомился Ежонков, едва Сидоров вскочил в кабину. – Мы же спешим, забыл?
- Нет, нет… - Сидоров отфыркивался так, будто бы только что вылез из ледяной воды. – Я… я там… дверь захлопнул…
- Ты чего так пыхтишь? – удивился Ежонков, осторожно погружая подаренную Семиручкой тетрадку к себе в красный рюкзак. – Заболел, чи шо?
- А-а… - не находил, что ответить Сидоров и отвернулся к окошку, чтобы гипнотизёр не заметил, как бегают его испуганные глазки. – Там просто… камень… споткнулся… Да.
- Хм… - хмыкнул Ежонков и решил, что пора съесть сто первый завтрак.
Пётр Иванович вывел «Деу» на шоссе и направил её в сторону города. И никто не заметил во дворе Семиручки, возле колодца, высокую фигуру неизвестного человека, с длинными руками и длинными ногами, одетого во всё чёрное, который смотрел вслед отъезжающей служебной машине из-под тёмных очков. Когда машина скрылась за поворотом – он сделал шаг и внезапно бесследно исчез, словно бы и вовсе не появлялся.
Когда машина Петра Ивановича въехала в город Донецк – в небесах сгустились вечерние сизые сумерки, в которых бесшумными тенями носились за насекомыми летучие мыши. Уставший от непосильной умственной работы Ежонков храпел, растёкшись по заднему сиденью, а Сидоров – сидел и о чём-то думал. Нет, надо бы «подпушить его Ежонковым» - сержант не нравится Серёгину всё больше – как бы он действительно, не получил от «чертей» образец… Пётр Иванович пока решил ничего не говорить об этом Сидорову, пускай пока ничего не знает – нужно сначала этот сложный вопрос обсудить с Недобежкиным.
Недобежкин домой пока что не собирался. Он сидел, проглатывал третью чашку кофе и внимательно просматривал запись из камеры Кашалота, где «Большой Динозавр» жалуется засланному Крекеру на свою нелёгкую судьбу. Да, Крекер умеет раскрутить человека на откровение – что ни говори, а тут у него – талант. Кашалот вываливал правду про нечестные сделки с субъектом по кличке Тень, который, по его мнению, работал на «Росси – Ойл».
- Я ходил, ходил к Поликарповичу ихнему, он там всей этой шарашкой заправляет! – плакал на записи Кашалот. – Но они выставили меня! Они сказали мне, что у них не числится Тень… Но он сожрал мой бизнес, он испоганил мне старость, он украл у меня документы, которые оставил мне мой отец… Я лишился наследства из-за него…
Стоп! Украл документы, которые Кашалоту оставил отец! А у Кашалота отец – Никанор Семёнов! Вот, для чего Тень так плотно взял в оборот Кашалота – чтобы через него выйти на Никанора Семёнова! У Кашалота имелось какое-то наследие от отца, вот Генрих Артерран его и реквизировал, попутно разорив «Большого Динозавра» в пух и прах. Очевидно – тоже для того, чтобы привлечь внимание Никанора Семёнова!
На стуле для посетителей около стола Недобежкина пристроился Смирнянский, а на другом стуле высился Синицын.
- Утюг этот мне не нравится больше всех! – буркнул Смирнянский, шелестя бумагами на столе Недобежкина. – Врёт, как Мюнхгаузен – песня!
- А мне вот, не нравится Никанор Семёнов! – проворчал Синицын, заглядывая в видеозапись через плечо милицейского начальника. – Настоящий «чёрт»!
Недобежкин пожал плечами и продолжил смотреть видеозапись с Кашалотом. Сидя с Крекером, «Большой Динозавр» поддался логорее, вываливал всё, что накопилось на его изболевшейся душе, и рассказывал о том, как его предал родной брат, разделил отцовскую компанию на две, и как после этого к ним ко всем прицепился Тень.
- Они говорят, что это я похитил Ярослава, чтобы завладеть его частью компании, но это не я, а Тень!! – разрывался на видеозаписи Кашалот, завешивая благодарные уши Крекера тоннами информационной лапши. – Те-е-ень! Тень и «Росси – Ойл»!!!
Бывший агент СБУ, а ныне слесарь, запись Кашалота почти не смотрел, а занимался тем, что разбирал результаты различных экспертиз, что скопились у Недобежкина на столе и лежали неопрятными грудами. В бумажном хаосе он нашёл результаты сравнения отпечатков Никанора Семёнова, который недавно приходил к ним в отделение с майором Кораблинским, с пальчиками настоящего Никанора Семёнова, что стоял у истоков послевоенных спецслужб и «отхлебнул» образец. Смирнянскому нелегко было добиться этой экспертизы, он едва уговорил Мурзика достать из архива СБУ личное дело настоящего Никанора Семёнова и сличить хранящиеся там отпечатки с теми, что «подарил» им «второй» Никанор. Мурзик совершил эту операцию на свой страх и риск, незаконно проник в архив, выкрал дело, а потом – в тайне ото всех сравнил отпечатки и написал следующее: то, что они абсолютно идентичны. Нет, это заключение не являлось субъективным мнением дилетанта, потому что человек, называющий себя Мурзиком, знал толк в экспертизе, Смирнянский знал, что ему можно доверять. Он подсунул заключение Мурзика под нос Недобежкина и сказал ему, оторвав от Кашалота:
