сообщить о нарушении
Текущая страница: 150 (всего у книги 198 страниц)
- Никто… - выдавил Белкин. – Никто, Василий Николаевич, вот вам крест!
Белкин начал широко креститься, но разъярённый невразумительными показаниями Недобежкин схватил его за руку, притянул к себе, заглянул ему в глаза и прошипел:
- Или может быть, это – ТЫ??
Белкин едва в обморок не грохнулся: так страшен был взгляд начальника.
- Не – не – не – не – не… - заблеял он, дрожа всем своим небольшим телом. – Не!
- Да! – настоял Недобежкин. – Давай, колись, крот! – и отшвырнул Белкина обратно, на стул.
- Я… - заплакал Белкин, затягивая сопли. – Пришёл… зашёл… туда…
- И? – сдвинул брови Недобежкин.
- И… - пискнул Белкин. – Бе-е-е-е-е!
- Чтоооо?? – взвился Недобежкин и вскочил, перевернув своё кресло.
- Бе-е-е-е-е! – ответил ему Белкин, не в силах сказать что-либо другое. – Бе-е-е-е-е!
И тут в кабинет ввалился Смирнянский, толкая перед собой Кораблинского. За его спиной показались лица Серёгина, Сидорова и Синицына.
- Что это такое?? – опешил милицейский начальник, оторвавшись от Белкина, который, кроме всего прочего, оказался ещё и «попорченным».
- Васёк, Кораблинский прокамлался! – заявил Смирнянский и пригнул Кораблинского к стулу для посетителей рядом с Белкиным.
- Ммм! – недовольно мукнул Кораблинский и отпихнул от себя руку Смирнянского.
- Ээээ? – протянул Недобежкин.
- Бе-е-е-е-е! – подхватил Белкин.
- Эй, а с ним-то что? – удивился Смирнянский, услыхав от Белкина баранью «речь».
- «Звериная порча», - вздохнул за спиной Смирнянского Пётр Иванович.
- «Пристегнули» Белкина, - согласился Синицын.
А Сидоров просто вздрогнул, потому, что ему показалось, что откуда-то из-за шкафа в углу кабинета на него плотоядно зыркнули Горящие Глаза.
Майор Кораблинский – тот вообще, попятился, было назад, услыхав безумный рёв Белкина. Но Смирнянский преградил ему дорогу и негромко процедил:
- Сам полчаса назад так ревел, не пяться теперь!
- Что, я? – воскликнул Кораблинский и даже немножко подпрыгнул.
- Ты, ты, - кивнул Смирнянский. – Не узнаёшь себя?
- Чёрт, - чертыхнулся Недобежкин, подёргав себя за усы. – Сидоров, ищи Ежонкова! Будем пушить обоих голубцов.
- Есть! – оживился Сидоров и бегом побежал в буфет, где заглатывал пирожное за пирожным гипнотизёр Ежонков.
Ежонков сидел в буфете за самым дальним столиком и, как говорится, наворачивал от пуза. Три беляша, три пирожных: два «Наполеона» и одна медуница, целая шоколадка «Несквик» и литр Фанты - таковым было его меню.
- Простите, там вас Недобежкин вызывает к себе, - обратился к нему Сидоров и сел за столик, на один из трёх свободных стульев.
- Нет! – отказался Ежонков и откусил от беляша громадный кус, набив им полный рот. – Не хочу, не буду! – прошамкал он, вытерев губы рукавом. – Я сыт, сыт, сыт!
- Недобежкин сказал, что работа срочная, - не отставал Сидоров. – Кораблинский.
- Что – опять?? – взвился Ежонков и едва не выплюнул всё, что жевал. – Да сколько можно? Не могу я пробить его быковатость! Не могу. Он быковал, быкует и будет быковать, а я – не вол!
- Он прокамлался, - тихо сказал Сидоров.
- В который раз! – язвительно заметил Ежонков. – Он всегда так: сначала прокамлался, а потом – ревёт, как козёл, и бодается! Забодал уже, чёрт! Сидоров, скажи Недобежкину, что он мне надоел до предела со всеми его выбрыками, и пускай ищет другого гипнотизёра, а я умываю руки!
«Суперагент» Ежонков так громогласно визжал, что все посетители буфета и буфетчица повернули головы в его сторону и навострили уши, вслушиваясь в то, что ещё он скажет.
Сидоров это заметил и шепнул Ежонкову:
- А нас подслушивают…
- Да? – шумно воскликнул Ежонков. – Чёрт! Блин… - он быстро огляделся по сторонам и постановил:
- Тут могут быть фашистские агенты… Чёрт… Сидоров, тихонько встаём – и пошли.
«Тихонько встаём» выглядело в исполнении Ежонкова так: «суперагент» снова обозрел окрестности взором орлана, выпростал из-за столика своё тело, задев животом столешницу, собрал в кулёчек все свои пирожки и пирожные, с шумом и скрипом отодвинул стул и скользнул к выходу, словно изрядно раздобревшая летучая мышь белого цвета. Все, кто коротал рабочее время в буфете – Сидоров заметил среди них и заместителя Недобежкина Носикова – подавились смешками и уткнулись в свои тарелки и стаканы. Сидоров горько вздохнул и поплёлся прочь из буфета следом за грузным «бэтменом» Ежонковым.
Неся впереди себя набитый съедобным целлофановый пакет, Ежонков вступил в кабинет Недобежкина и остановился на пороге.
- Ну? – осведомился он, смерив презрительным взглядом Кораблинского, обритого налысо, одетого в ветошь, тощего и несчастного.
- Не нукай, не запрягал! – бросил Недобежкин. – Ежонков, хватит лопать. Давай, пуши Кораблинского, авось, что выгорит!
- «Бык» выгорит, вот увидишь! – признался в собственной некомпетентности Ежонков и напал на Кораблинского:
- Давай, Грибок, садись туда! – и пихнул следователя, майора милиции Эдуарда Кораблинского на свободный стул.
- Эй! – обиделся Кораблинский и пихнул Ежонкова в ответ. – Что вы себе позволяете? Какой Грибок???
- Точно, прокамлался! – поставил диагноз Ежонков и даже улыбнулся. – Присядьте, пожалуйста, туда, - сказал он Кораблинскому уже намного вежливее и указал рукой на тот же стул.
- Что вы собираетесь делать?? – заартачился Кораблинский и вместо того, чтобы сесть на предложенный стул, уверенно направился к двери, отпихнув Смирнянского. – Вы не имеете права, я буду жаловаться! – выплюнул он на ходу.
- Подождите! – крикнул ему гипнотизёр Ежонков и совершил прыжок, оказавшись между Кораблинским и дверью.
Кораблинский рефлекторно остановился, а хитрый Ежонков выхватил из кармана гайку-маятник, качнул ею у носа майора и колыбельным голосом известил:
- Эдуард Кораблинский, вы поворачиваетесь, идёте назад и садитесь на стул.
Кораблинский потоптался на месте, похлопал глазами, а потом – послушно засеменил к уготованному для него стулу и примостился на нём, словно обиженная всеми «казанская сирота».
- Вот, как я его сделал! – похвастался Ежонков и забил маятник в карман. – Учитесь, студенты!
- Давай, Мессинг, шевелись! – рыкнул Недобежкин, которому уже надоела вся эта история со «звериной порчей».
- Кораблинский! – надвинулся на безвольного майора Ежонков, пропустив реплику Недобежкина в космос. – Кораблинский! Вы возвращаетесь в две тысячи восьмой год. Вы в своём кабинете, и к вам пришёл человек… - он вещал глухим, заунывным голосом, словно бы из бездонной железной бочки, гудел, как какой-то нудный гудок.
Пётр Иванович, признаться, от вещания Ежонкова даже начал клевать носом. Да и Сидоров – тоже прислонился плечом к стенке и кажется, задремал.
- Вы возвращаетесь, возвращаетесь… - надсадно нудил Ежонков. – Вы там…
Кораблинский шевельнул головой, а потом – встал на ноги и громко, чётко осведомился у мироздания:
- Что вам нужно? – и замолчал, словно бы выслушивая пожелания невидимого, несуществующего человека, что стоял только перед ним одним, воскресший из тёмных глубин его памяти.
- Что он вам говорит? – потребовал от Кораблинского Ежонков. – Давайте, скажите мне, что он вам говорит??
- Я предлагаю вам выгодную сделку, - монотонно завёл Кораблинский, не выразив ни единой эмоции. – Вы не сможете от неё отказаться… Я взяток не беру! – рыкнул он голосом принципиального следователя. – Это не взятка, - продолжал бывший Грибок, потеряв всякую интонацию. – Это ваш выбор: остаться в живых, или противоположный исход вашего существования. Вы не ошибётесь в вашей выгоде от сделки. Дело Рыжего вы должны закрыть…
- Как он выглядит? Опиши мне его внешность! – Ежонков насел на Кораблинского вплотную, припёр его к стулу, заставил сесть и подсунул под руку бумагу и ручку. – Рисуйте! – приказал он так, словно князь приказал рабу.
- Хм… - недоверчиво хмыкнул Смирнянский, искоса глядя на «магию» Ежонкова. – Сейчас нарисует… свинью какую-нибудь. Или козла.
- Заткни пасть! – зашипел на него Недобежкин, не отрывая взгляда от майора Кораблинского и наблюдая за тем, как тот старательно водит синей ручкой по бланку протокола.
Серёгин прыснул в рукав.
- Вы возвращаетесь, возвращаетесь… - шаманил Ежонков.
Сидоров стоял у стенки, дремал, дремал… И видел сон, в котором он ВОЗВРАЩАЛСЯ. Возвращался туда, в катакомбы, в мрачный коридор с облупившимся кафелем, к человеку с длинными пальцами, который толкал его, толкал куда-то, откуда бил яркий искусственный свет. Затолкнул. Сидоров не устоял на ногах, которые почему-то размякли, сделались нетвёрдыми, шаткими, словно превратились в расплавленный воск, и повалился на колени. Свет бил в глаза, казалось, отовсюду, а пол был стерильно-белый, как в операционной… Да и пахло тут каким-то противным спиртом, или хлоркой… В общем, какой-то дезинфицирующей гадостью. Сидоров недолго стоял на коленях на этом стерильном полу – его жёстко подхватили под мышки, подняли на ноги, а потом – насильно водворили на какой-то стол. Кажется, стол был металлический: твёрдый, холодный, скользкий, как отполированный. Источник света был прямо нал головой Сидорова, сержант не видел практически ничего – только слепящие лучи. А ещё – он не чувствовал ни страха, вообще ничего не чувствовал, словно бы его загипнотизировали, заколдовали, припушили… и отбили все человеческие чувства, которые помогают сохранить себя…
Они склонились над апатичным Сидоровым – два бесстрастных лица, одинаковых из-за одинаковых тёмных очков. Одно лицо Сидоров, кажется, узнал – похоже на того Гопникова, который мумифицировался у них в изоляторе. А второе… Такое узкое лицо, с впалыми щеками, сдвинутыми острыми бровями, тонкими губами, искривлёнными в ехидной злодейской усмешке. На левый глаз падает прядь волос… тёмных? Светлых? Пегих? Никаких… Сидоров не видит, какие у него волосы – но не седые и не рыжие… Он не старый – куда моложе Гопникова… Или выглядит куда моложе… И в правой руке он держит шприц…
- ПРОСНИТЕСЬ-снитесь-снитесь-есь-есь-есь! – взорвалось где-то над правым ухом, и Сидоров мгновенно выпал из своего страшного, тяжёлого сна и свалился на вытертый линолеум, что покрывал пол кабинета.
- Саня? – этот голос принадлежал уже Петру Ивановичу, который подхватился со своего стула и пустился Сидорову на помощь. – Чего ты?
- Ы, меня Ежонков засыпил… - промямлил Сидоров, отгоняя тяжёлую дремоту и пытаясь удержать в памяти подробности своего сна. – Бухтел, бухтел… И я заснул.
- Вот, Ежонков, Кашпировский! – буркнул Синицын, помогая Серёгину поднять Сидорова на ноги. – А у тебя, Сидоров, нервишки – ни к чёрту!
- Ы, - пробормотал Сидоров и потащился к столу. Он хотел найти листок бумаги и свободную ручку, чтобы записать то, что увидел в своём странном сне. Стоп! А вдруг это был не сон, и эти «чуваки» ему что-то вкололи?? Нет, пускай это ему лишь приснилось! – Сидоров изо всех сил оттолкнул от себя свою страшную догадку и узурпировал первую попавшуюся ручку.
А Недобежкин, Смирнянский, Серёгин и Синицын тем временем изучали тот портрет, который «написал» майор Кораблинский. Они стояли вокруг этого клочка бумаги плотным кольцом, не пуская даже самого «художника» Кораблинского взглянуть на собственное творение.
- На «Поливаевского мужика» похож, - определил Серёгин, уловив в расплывчатых чертах корявого портрета сходство с «милиционером Геннадием», который со слов Поливаева и Ершовой выпрыгнул с четвёртого этажа.
- А по мне – так больше на Зайцева смахивает! – вставил Ежонков, впихнувшись в плотное кольцо между Смирнянским и Синицыным. – Что скажешь, Синицын? – осведомился он, повернув к Синицыну щекастое покрасневшее от «непосильного труда» личико.
- Монстр из подземелья… - прошептал Синицын. – Этот, Генрих недорезанный. Он, точно, я хорошо его видел, гада очкастого. Чтоб он провалился! – рыкнул он и стукнул кулаком по столу. – Чёрт бы его побрал!
- Вы знаете этого человека? – в конце концов, осведомился Недобежкин, сунув «новоиспечённый» фоторобот в лицо его автору, Кораблинскому.
- Ыыы, - протянул Кораблинский, рефлекторно попятившись назад. Сейчас, взглянув на настенный календарь, украдкой увидев дату на экране мобильного телефона Недобежкина, он присмирел, как-то скукожился весь, втянул голову в плечи. В гордых орлиных очах майора Эдуарда Кораблинского застыл животный страх: он понял, что два года из его жизни исчезли бесследно. И понял, наконец, что с ним произошло что-то непоправимое и страшное. Кораблинский больше не орал, что с ним творят беспредел, не обзывал никого «бандюгами», не грозился перегрызть себе вены. Он даже извинился за то, что грубил и кричал.
- Ыыыы, - повторил он, внимательно вглядываясь в эфемерное лицо, которое сам изобразил под гипнозом… - А… где вы его взяли? – неожиданно выдал он, беспокойно дёрнув плечами.
- Будем считать, что вы нарисовали его сами, когда Ежонков погрузил вас в гипноз и спросил о человеке, который пытался дать вам взятку за Рыжего, - не скрывал правды Недобежкин, положив портрет на стол перед Кораблинским. – А теперь – вы его узнаёте?
- Нууу, - неуверенно начал Кораблинский, силясь вспомнить, как же в действительности выглядел тот взяточник… Он приходил только один раз, приходил целых два года назад. Да, Кораблинский поверил теперь, что с тех пор прошло два года, а не два часа. Да, кажется, он похож на этот рисунок… Да, это он.
- Он! – расставил точки над «i» Кораблинский, распознав в фотороботе своего странного гостя.
- Ага, - кивнул Недобежкин. – Так и запишем.
- А… можно спросить? – промямлил Кораблинский и уселся на стул, как показалось Серёгину, для того, чтобы не упасть.
- Валяйте, - согласился Недобежкин, накарябав с обратной стороны фоторобота такие слова: «Артерран? Взяточник Кораблинского. Звериный гипнотизёр?».
- Что с моей семьёй? – выдавил Кораблинский, подозревая, что его странные враги могли обрушить свои «громы и молнии» на беззащитные головы его жены и маленькой дочери.
- Вы можете вернуться домой, - разрешил ему Недобежкин. – Думаю, что сейчас и вы, и ваша семья в безопасности. Ваша жена проживает у её родителей.
Кораблинский испустил вздох облегчения и опустил голову на руки, словно бы смертельно устал тащить непосильную ношу.
- Вы свободны, - пробормотал Недобежкин. – Мы больше не можем задерживать вас.
Милицейский начальник позвонил Ростиславу Кругликову – отцу Эвелины Кораблинской – и битый час уговаривал его приехать в РОВД за Кораблинским. Кругликов никак не желал поверить в то, что Кораблинский жив и изыскивал сотни тысяч причин не приезжать и десятки миллионов доказательств того, что тот, кого они «выдают за Эдуарда» - вовсе не Эдуард, а «опять какой-то бомжара подколодный».
- Нет, теперь вы мне глаза не замылите! – отрезал Кругликов. – Если Элька в стрессе – она и в чёрта сдуру поверит! Но я человек трезвый! До свидания!
Кругликов хотел было треснуть трубку на рычаг, но Недобежкин пустил в ход «тяжёлую артиллерию»:
- Сейчас, я приглашу к телефону Эдуарда Всеволодовича, и вы сами поговорите с ним.
Кругликов замолк. Минуту он чем-то потрескивал в трубке – было похоже на то, что он сосёт там на другом конце провода, чупа-чупс. А потом – он взял себя в руки, опять натянул маску непробиваемого носорога и выплюнул с явным презрением к правоохранительным органам:
- Ну-ну, зовите, поговорю… Так поговорю, что у вас у всех там уши отвалятся!
Недобежкин позвал к телефону Кораблинского и оставил его наедине с его грозным тестем. Сам же милицейский начальник вернулся к работе. А именно – заставил Ежонкова «пушить» Белкина. Белкин хотел, было, устраниться: боялся гипноза до чёртиков. Но Недобежкин пригрозил ему увольнением по статье за профнепригодность.
- А если брехать будешь Ежонкову – так вообще, по делу пропущу – о преступном сговоре! – громыхнул милицейский начальник и уничтожил проштрафившегося Белкина пламенным взором.
Белкин срезу же налился гипсовой бледностью и согласился на всё, а Ежонков авторитетно возразил Недобежкину:
- Брехать под гипнозом невозможно. Я считываю его память не зависимо от того, хочет он этого, или нет. Сознание полностью отключено. Он не контролирует своих действий, и не помнит, что он делал.
- Ладно, короче, Склифосовский! – отрубил Смирнянский. – Всю эту заумность все давно знают. Давай, работай!
- Тебя никто не спрашивает! – огрызнулся Ежонков и принялся за слабые, испуганные мозги «привратника» Белкина.
Белкин был удивительно подвержен гипнозу. Его сознание не оказало никакого сопротивления Ежонкову, и тот спокойненько выжал из размякшей памяти Белкина «показания» обо всех его школьных хулиганствах и похождениях в школе милиции. Белкин с превеликим упоением повествовал о том, как он в девятом классе прожёг сигаретой занавеску в кабинете завуча, как в десятом – притащил электрогитару на концерт к Восьмому марта и сыграл некую страшную мелодию из репертуара группы «Раммштайн»…
