Текст книги "Вечер потрясения (СИ)"

Автор книги: Андрей Завадский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 122 страниц)

Зажатый в "клещи" пилот русского "Журавля" запаниковал, увидев врага так близко, растерялся, кажется, забыв разом все, что умел. А противники забавлялись, гоняя беспомощную добычу и, кажется, позабыв также, что они еще не одни в этом небе.

– Гады! Ну же, идите сюда! – Командир эскадрильи "Сухих" зашел в хвост американским машинам, вонзив полный холодной ненависти взгляд в корму одной из них. И взгляд этот, пропущенный сквозь нашлемный прицел системы "Щель-3УМ", мог убивать.

Звуковой сигнал, сопровождавшийся вспыхнувшей на колиматорном индикаторе меткой, сообщил, что головки наведения пары оставшихся ракет "воздух-воздух" Р-73 захватили цель – палубный истребитель "Супер Хорнит". Кнопка пуска утонула в рычаге управления, вжатая до упора, и огненные стрелы, сорвавшиеся с крайних подкрыльевых пилонов, ударили в хвост вражеской машине.

– Ублюдок! Ты получил свое!

Русский пилот видел, как от попадания сразу двух ракет "Супер Хорнит" разлетелся на куски, рухнув градом обломков на землю. Его напарник, поняв, что сам попал в клещи, выстрелил тучу ложных целей, сбивая прицел вражеским ракетам, и резко ушел к земле, набирая скорость.

– Сука, – прорычал русский летчик, охваченный яростным азартом боя. – Не уйдешь! Прикройте мне хвост, мужики, этот – мой!

На подвеске Су-27СК не осталось управляемых ракет, но они были не нужны сейчас. Отжав до упора рычаг управления двигателем, вдавив педаль в пол кабины, пилот "Сухого" перескочил звуковой барьер, настигая отяжелевший "Супер Хорнит", трусливо жавшийся к земле. Ревели с надрывом турбины АЛ-31Ф "Сухого", увлекая самолет вперед, расстояние между машинами сжалось до нескольких сотен метров, продолжая сокращаться, и русский летчик нажал гашетку, посылая вдогон врагу рой тридцатимиллиметровых снарядов. Встроенная пушка ГШ-301 зашлась яростным лаем, захлебнулась пламенем, и "Супер Хорнит", буквально разрубленный длинной очередью пополам, взорвался, врезаясь в землю.

– А, черт! Дав-в-в-ай!!! – Русский пилот рванул на себя ручку управления, выводя С-27СК из пике, становившегося все более крутым. Ему это удалось, машина выровнялась, задрав острый нос к небу и набирая высоту. – Да!!! Вот так!!!

Победный возглас раздался в эфире, и внезапно, на полуслове, на плоувздохе, оборвался, когда две ракеты AMRAAM, примчавшиеся из-за горизонта, разорвались рядом с русским истребителем. Пытаясь нашарить рычаг катапульты, пилот "Сухого" видел, как стремительно надвигается земля, та земля, которую он столь яростно и отчаянно защищал. Он так и не успел покинуть машину, и те, кто еще оставался в воздухе, продолжая сражаться, видели поднявшийся к небу столб оранжево-черный столб огня.

Спешно перенацеленная эскадрилья "Супер Хорнитов" появилась над Комсомольском-на-Амуре вовремя, в тот миг, когда потерявшие треть своих товарищей американские пилоты уже были готовы отступить. Залпы ракет "воздух-воздух" AIM-120, наводимые с помощью "Хокая", смели с неба сразу половину увлекшихся ближним боем "Сухих". Схватка еще продолжалась несколько минут, пока израсходовавшие свой боекомплект Су-27СК пытались сдерживать натиск врага, но это было уже последнее дыхание.

– Два "пиндоса" прорвались! Идут к городу! Остановите их!!!

– Я – Седьмой, вижу ублюдков! Они мои!

Ни одной ракеты не осталось на подвеске Су-27СК с номером "семь" на киле, и патронный короб был уже пуст, но русский летчик, защищавший свой дом, не колебался ни секунды. Слишком тихоходный враг не мог увернуться и не успевал открыть огонь, когда "Журваль" на полной скорости врезался в хвост "Супер Хорнита". Оба самолета, словно слившись в страстных объятиях, став на миг одним целым, рухнули вниз, охваченные пламенем, и пылающие обломки шрапнелью накрыли второй F/A-18E, разрывая обшивку, разбивая фонарь кабины. Три машины упали рядом, в нескольких десятках метров от той черты, за которой уже теснились жилые дома.

– Бог мой, они безумцы, – потрясенно выдохнул командир американской эскадрильи, увидев воздушный таран. Русский летчик не мог не понимать, что бой проигран, что поражение – вопрос времени, и все равно он сделал то, что сделал, оборвав собственную жизнь и прихватив вместе с собой двух отличных американских парней. – Самоубийцы! Нам никогда не победить их, Господи!

Бой угас. На земле догорали обломки сбитых самолетов, из окрестных лесов выбирались сумевшие спастись пилоты, а в небе, над облаками, не смолкал гул самолетов, волнами прилетавших со стороны океана. На борту авианосца "Китти Хок" получили сводку о потерях, но приняли также донесения командиров эскадрильи, уже возвращавшихся из первого боевого вылета в этой войне.

– Поражено девяносто три процента целей, – удовлетворенно произнес командующий авианосной ударной группой. – Можно начинать высадку десанта. Обороны русских на тихоокеанском побережье больше не существует. Это уже почти победа! Мы раздавили их, господа!

На восточном направлении операция "Доблестный удар" развивалась по плану. Бойцам Третьей экспедиционной дивизии Морской пехоты США предстояло ступить на русскую землю почти через сутки, и, не встречая сопротивления, парадным строем пройти по улицам Владивостока, Хабаровска, Петропавловска-Камчатского. Потери оставались в допустимых пределах, заранее определенных аналитиками, и не угрожали подрывом боевого духа. Но все внимание тех, кто из-за океана управлял ходом вторжения, в эти минуты уже было обращено на то, что творилось в предгорьях Кавказа и побуревших от зноя степях Ставрополья. Чаши весов качнулись, когда на них легли тысячи тонн танковой брони, и никто в эти часы не мог с уверенностью сказать, кому достанется победа. Там, на южных рубежах России, решался сейчас исход всей войны.

Крепкие ладони встретились в сильном рукопожатии, и взгляды мужчин встретились на мгновение. Им, стоявшим друг перед другом, не было нужды в лишних словах, да и времени для долгих прочувствованных речей тоже не было. Война не умела и не желала ждать.

– Спасибо, полковник, – без улыбки, ни на миг не забывая о тех, кто уже не мог никого благодарить, промолвил Николай Белявский. – От всего полка спасибо вам, мужики!

Командир зенитно-ракетного полка Двадцать первой гвардейской мотострелковой дивизии лишь молча кивнул в ответ, принимая заслуженные слова благодарности – места для радости или гордости в полном боли сердце уже не осталось. Именно его полк, подоспев в решающий миг, с ходу открыл огонь по накинувшимся на танки Белявского истребителям, именно его ракеты воздвигли щит над бронированной армадой, оказавшейся в смертельной ловушке здесь, на этой равнине, где некуда было бежать, негде прятаться от разящих из поднебесья ракет. Грозные "Торы" в мгновение ока очистили небо, скинув оттуда обнаглевших янки, заставив их умыться собственной кровью и бежать в панике.

– Если бы не вы, нам отсюда точно не выбраться бы, – вздохнул командир танкового полка. – Чертовы американцы оставили бы от нас мокрое место!

Николай Белявский до сих пор не верил, что остался жив и даже невредим. Перед глазами командира танкового полка стояла одна и та же жуткая картина – мчащийся прямо на него на бреющем полете вражеский истребитель, ощетинившийся головками ракет. Тогда все решили мгновения, и удача оказалась милостива к нему, полковнику Белявскому, послав помощь, на которую, казалось, не стоило и рассчитывать. И хотелось надеяться, что его везение на этом не исчерпано.

– Устроили настоящую мясорубку! Еще чуть-чуть, и мы сами стали бы рыть себе могилы. Мы ведь здесь были, как на ладони, точно мишени на полигоне, ни защищаться, ни прятаться!

– Мы должны были появиться еще раньше, – сдержанно ответил командир зенитного полка, сознававший, что каждая секунда промедления была оплачена самой дорогой валютой – жизнями танкистов и мотострелков.

– Да уж, они нас здорово потрепали. Одиннадцать танков за пару минут, полной роты как ни бывало, – сообщил Белявский, уже успевший выслушать доклады командиров батальонов, едва сумевших перевести дух. – И еще полтора десятка бронемашин в придачу.

И еще четыре зенитные установки "Тунгуска-М", мог бы добавить командир полка. Четыре боевые машины были уничтожены американскими летчиками, и все подразделение, весь этот сложный и чудовищно сильный организм, отныне был почти беззащитен перед воздушным противником. Об этом не хотелось не только говорить, но даже и думать, лишний раз напоминая самому себе о собственной уязвимости.

– Но их потери намного более тяжкие, – попытался утешить товарища по оружию командир зенитчиков. – Ваши парни свалили, по крайней мере, четырех янки, и мы "замочили" еще столько же, возможно, повредив еще пару машин. Они лишились чуть ли не целой эскадрильи! Настоящий разгром, черт побери!

Белявский согласно кивнул. Верно, лишившись трех "Тунгусок", за каждую из которых полковник, что уж греха таить, без колебаний отдал бы целую танковую роту, расстреляв большую часть "Игл", удалось завалить четыре "Тандерболта", оказавшихся крепкими орешками. Доказательства этих побед были перед глазами у командира полка – двух катапультировавшихся пилотов штурмовиков уже нашли, захватив заодно и куски обшивки с бортовыми и заводскими номерами сгоревших машин. Правда, подоспевшие истребители сравняли счет – неподалеку сочилось струйками дыма то, что недавно было самоходной зенитной ракетно-артиллерийской установкой "Тунгуска-М", четвертой из списанных на безвозвратные потери. Ракета "Мейверик" впилась ей точно в борт, кумулятивная струя добралась до коробов с тридцатимиллиметровыми снарядами, и корпус буквально разорвало на куски, похоронив экипаж под грудой обломков.

– Чертовы динозавры! – с ненавистью прорычал Белявский, вспомнив, какой ценой досталась каждая победа, как половина полка лупила из всех стволов по каждой сбитой машине врага, порой безо всякой ощутимой пользы.

Бронированные машины только с виду казались неповоротливыми, а на самом деле мало уступали маневренностью иному истребителю. Чертовски живучие, американские штурмовики, закованные в титановую броню, держались в воздухе, даже лишившись одного двигателя. А их ракеты и пушки, кажется, били без промаха, точно поражая цели, несмотря на плотнейший огонь с земли. Крупнокалиберные "Утесы" и еще более мощные КПВТ оказались совершенно бессильны перед этими машинами, и теперь, потеряв большую часть зенитных установок, Николай Белявский с ужасом думал о том, что случится, если – когда, а не если! – "Тандерболты" вернутся вновь.

– Американцы крепко получили на этот раз, – задумчиво произнес командир зенитно-ракетного полка. – Но я не верю, что они нас оставят в покое – не для того янки заварили эту кашу. Потери просто заставят их быть чуть более осмотрительными, но для нас мало что изменится. – Офицер словно читал мысли Белявского, и тот лишь молча кивал в знак полнейшего согласия. – В следующий раз против нас бросят не одну, а три или четыре эскадрильи, нас задавят числом. Запас ракет у моих "Торов" не бесконечный, а на каждый американский самолет приходится тратить их по две или даже по три – у янки отличные станции постановки помех, да и летчики их, оказавшись атакованными, действуют уверенно, без намека на панику.

– Чтобы избежать боя с их авиацией, мы должны сойтись с янки вплотную, на расстояние выстрела из пушки, на дистанцию прицельного выстрела из автомата, и тогда никакие самолеты не помогут, ну не станут же они, в самом деле, кидать бомбы на головы своей пехоты! Но для этого нам предстоит еще долгий марш по степи, и без зенитного прикрытия нам едва ли удастся такой бросок. Нас сожгут на дальних подступах. Поверь, у янки на это будет достаточно времени.

Командир зенитно-ракетного полка сухо кивнул, поморщившись от досады. Доказательства слова Белявского были повсюду – степь оказалась буквально усеяна остовами уничтоженных танков и бронемашин, покрытыми копотью стальными глыбами, каждая из которых стала братской могилой для своего экипажа. И еще больше боевых машин остались на ходу, нося на своей броне отметины вражеских ударов – совранные "кирпичики" динамической защиты и зияющие отверстия там, где прежде находились встроенные элементы "реактивной брони". Менее, чем за час, полк потерял девятую часть своей боевой мощи, и это, не считая того, что осталось где-то позади, у подножья той высоты, где танкисты Белявского впервые схлестнулись с американской пехотой.

– Без противовоздушной обороны нечего и думать совершить этот марш, – мрачно выдавил из себя Николай Белявский. – Здесь, в этой степи, мы как на ладони! Нас обнаружат из космоса и затравят задолго до того, как мои танкисты увидят в прицелах вражеские позиции. Против авиации нам не выстоять, надежда только на твоих ракетчиков, полковник!

– Со штабом дивизии связь установить нам не удается, – рассудительно, слишком спокойно, если учесть, что рядом, буквально в сотне метров, чадил сгоревший танк, а чуть дальше курился дымок над обломками вражеского штурмовика, промолвил командир зенитного полка. – Наши силы разбросаны на территории, слишком большой, чтобы мой полк мог защитить все подразделения. Полагаю, действуя совместно с твоими танкистами, половник, мы сможем добиться успеха. У вас зенитных комплексов немного осталось, мы же только вступили в бой, и пока еще не растерял все силы. Наступаем вместе, я так думаю.

– Согласен, – без колебаний кивнул Николай Белявский. – Атакуем немедленно. Время работает против нас, так что на месте оставаться нельзя. Выступаем сейчас же, к черту потери, к черту раненых! Прокрой моих ребят на марше, если в небе появятся янки, а уж потом мы вцепимся в глотку америкосам мертвой хваткой, и не отстанем, пока не перегрызем ее!

Степь вновь огласил рев десятков мощных моторов, похожий на голодный рык вышедших на охоту хищников. Оплакивать погибших товарищей было некогда – враг не станет ждать, он сделает все, чтобы остановить полк здесь, на равнине, где не и намека на укрытие, и это понимал каждый, кто был под началом полковника Белявского. Время скорби еще придет, и будет еще четвертый тост, тот, который пьют, не чокаясь, пока же настала пора действовать, чтобы гибель тех, кто навсегда останется в степях, не оказалась напрасной.

– Бойцы, наши потери велики, многие уже не вернутся в строй, но победа осталась за нами, – произнес полковник Белявский. Он не строил свой полк, каждый солдат и офицер находился на своем месте, в боевом отделении бронемашины, за рулем грузовика, за рычагами управления, готовый сорваться в атаку по первому приказу. Но каждый слышал эту яростную речь, проникавшую в саму глубину уже успевших очерстветь от избытка крови и витавших всюду смертей сердца. – Мы снова победили, враг, понесший не меньшие потери, отступил, обратился в бегство, почувствовав на себе всю силу нашего гнева. Никто не сможет остановить нас, сдержать наш порыв. Ваши товарищи мертвы, но вы можете почтить их память своей местью, и это будет намного лучше, чем скорбные слезы. Мы продолжим наступление, вышвырнем американских ублюдков прочь с нашей земли, раздавим их, сотрем в порошок! Пока остается хотя бы один снаряд, пока в баках найдется хотя бы каплю топлива, мы будем наступать, уничтожая любого, кого встретим на своем пути! Эта война завершится только нашей победой. Забудьте о страхе, забудьте о смерти, только вперед, в бой! И пусть горько пожалеет тот, кто осмелился придти к нам с оружием! Не давайте пощады, убивайте врагов, пока можете сражаться!

Полные ярости и силы слова командира разносились по эфиру, проникая за броню боевых машин, замерших, сжавшись в готовности к очередному стремительному броску, рывку через степь, уже вдоволь напившуюся свежей крови. Все, кто еще мог держать оружие, слышали грозный призыв полковника, сурово хмуря брови, стискивая челюсти, сжимая сильными пальцами рычаги и маховики наводки орудий. Бой, страшный, жестокий, породил в их душах лишь еще большую, чем прежде, ярость, еще большую готовность идти до конца – отступать было уже поздно.

– Полк, вперед, – зло произнес Николай Белявский, которого слышали в этот миг все до единого, каждый экипаж, каждый боец сжавшегося в ожидании неизбежного, точно единое целое, полка. – Поехали!

Механики-водители разом отжали до упора рычаги газа, страгивая с места многотонные боевые машины. Взвод за взводом, рота за ротой снимались с места, вновь устремляясь на юг неудержимой стальной рекою. Выдыхая тяжелые клубы выхлопных газов, танки, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, грузовики, на пределе возможностей мчались в сторону гор, покорные воле командира полка, из чрева командно-штабной машины направлявшего этот поток.

Оставались позади сожженные врагом боевые машины, и те, что просто сломались на марше, не выдержав высочайших нагрузок. Их моторы, огненные сердца стальных монстров, останавливались от напряжения, но полк продолжал наступление, не считаясь с потерями. Враг был все ближе, настолько близко, что никто не мог оставаться равнодушным, зная об этом. Мчаться вперед, что есть сил, наброситься на врага, стиснуть его глотку челюстями танковых батальонов, отбросить противника назад, прочь с русской земли, вдавить в нее лентами гусениц – об этом мечтал каждый. Все жаждали только боя, и полковник Белявский был готов дать его своим воинам.

С высоты восьмисот километров над поверхностью планеты трудно было разглядеть то, что творилось внизу, невооруженным взглядом, но мощная оптика электронной «начинкой» давала поистине фантастические результаты. Мощные камеры разведывательного спутника «Ки Хоул-11», наматывавшего круги по замкнутой орбите, передали в центр обработки информации превосходные снимки, на которых было видно, как вытягивается на юг, к Кавказу, пыльный клин, основание которого находится где-то в сердце русских степей.

– Твою мать! – Офицер разведки выругался, когда увидел то, что успел запечатлеть спутник, бесконечно паривший в пустоте с первой космической скоростью. – Хреновы русские идут напролом, черт возьми!

– Верно, сэр, – кивнул его подчиненный, колдовавший над клавиатурой, торопливо рассылая "картинку" всем, для кого было важно знать о действиях противника. – Наступают на всем протяжении линии фронта, и, если они не сбавят темп, скоро выйдут к границе, раскатав наших парней. Дьявол, нужно что-то делать!

– Сделают! Поторопись, в штабе должны знать все, что происходит, и как можно скорее. Помни, исход сражения зависит от нас, от разведки!

Поток информации хлынул по линиям связи, заставляя спустя считанные минуты грязно браниться офицеров, находившихся в штабе южной ударной группировки американских войск в Тбилиси. Там быстро поняли, что готовит враг, бросив в стремительную атаку все свои силы, но потрясение, шок, вскоре сменились холодной решимостью, готовностью к действию, жаждой действия. Все зависело только от решения одного человека, того, в чьей власти до самого завершения операции "Доблестный удар" находились десятки тысяч жизней американских солдат.

Мэтью Камински всматривался в карту, точно ждал, что она начнет меняться сама. Но стрелы, основание которых находилось на севере, от слияния Волги и Дона, все так же тянулись к предгорьям Кавказа, когтями впиваясь в коммуникации наступавшей Десятой легкой пехотной дивизии. Прежде похожи на прямые клинки мечей, стрелы теперь криво изгибались, точно какие-то арабские скимитары, угрожая отсечь вырвавшиеся далеко на север пехотные батальоны от запаздывавших тылов. Три русские дивизии, прорываясь сквозь огонь штурмовиков, наступали, несли потери, но все равно не останавливались. Словно три головы мифического дракона, они надвигались на Грозный, где покорно ждали своей участи бойцы Сто первой воздушно-штурмовой, уже переставшие надеяться на то, что помощь к ним придет.

– Безумцы упорно идут вперед, навстречу собственной смерти, хотя лучше для всех было бы уже сложить оружие, сохранив свои жизни, – мрачно промолвил генерал Камински, тяжко вздохнув. – Но, кажется, жизни то эти русские ценят меньше всего на свете. Они уже проиграли, уступили нам инициативу, потеряли господство в воздухе, но все еще надеются на реванш, на победу. Русские командиры, кажется, просто не понимают, какова обстановка в действительности, они верят в помощь, и, черт возьми, они действительно могут сейчас опрокинуть наши войска, вырвав победу из наших рук! Этого невозможно допустить ни при каких обстоятельствах!

Сюда, в Тбилиси, в штаб южной группы войск, стекалась информация со всей линии фронта. Каждый, командир наступавшей по раскаленным степям пехотной роты, оператор одного из многочисленных беспилотников "Хищник", специалисты спутниковой разведки, видели часть происходящего, исправно сообщая обо всем на командный пункт, а уже здесь, подобно диковинной мозаике, из мельчайших порой кусочков скалывалась цельная картина. И то, что видел Мэтью Камински, едва ли могло его радовать.

– Доложите обстановку! – Командующий южной группировкой обратился к своему заместителю, застывшему возле огромной карты в ожидании распоряжений шефа.

– Противник стремительно продвигается в направлении столицы Чечни. Механизированные дивизии обходят город восточнее и западнее, явно с расчетом взять Грозный в кольцо, – послушно сообщил штабной офицер, водя по карте указкой. Он старался говорить кратко и по существу, излагая факты и предоставляя возможность офицерам с большим числом звезд на погонах делать выводы. – По центру наступает танковая дивизия, главная ударная сила русских. Их потери точно нам не известны, хотя они и достаточно велики. Пилоты штурмовиков докладывают о десятках уничтоженных русских танков и бронемашин. Но большую часть своей техники русские просто бросили, когда у нее кончилось топливо в баках. Без снабжения они не протянут долго, сэр!

– Мы уже потеряли целый батальон, пять сотен солдат, – взорвался командующий Десятой пехотной. – Черт побери, лейтенант, это уже поражение, как вы не понимаете?! Пятьсот человек сгинули в этой степи за какой-то час! За все время иракской кампании мы не несли таких потерь! И у русских хватит снарядов и горючего, чтобы наши потери возросли десятикратно. У нас нет единой обороны, чтобы остановить их танки, а все атаки штурмовиков подобны булавочным уколам – могут разозлить русских еще больше, но никогда не остановят!

Мэтью Камински чувствовал страх перед неизбежностью. Он просчитался, и теперь пожинал плоды своей ошибки. Наверное, это начала сказываться накопившаяся за минувшие бессонные часы усталость, побороть которую ни в силах уже были ни крепчайший, точно деготь, кофе, ни стимуляторы, которые генерал глотал горстями, не задумываясь о последствиях. Мысли, прежде стремительные, теперь словно пробирались сквозь какую-то паутину, вязкое желе, скорость реакции замедлилась, решения уже не приходили сами собой, требовалось прилагать все большие усилия, чтобы просто понимать, о чем докладывают многочисленные помощники. И враг каким-то шестым чувством смог ощутить этот надлом, воспользовавшись слабостью Камински немедленно.

Противник действовал решительно, нагло, не считаясь с потерями. Русские, оставляя за своей спиной шлейф подбитых или просто израсходовавших запас топлива танков и бронемашин, находились в полутора сотнях миль от границы, и между ними и штабом в Тбилиси не было ничего, кроме разбросанных на огромном пространстве между Каспием и Черным морем батальонов, сил которых не могло хватить ни на то, чтобы остановить удар врага, ни даже чтобы хоть немного замедлить его наступление, дав драгоценное время.

– Авиация должна постоянно находиться над колоннами русских танков, – приказал Камински. – Если они выйдут к границе, то едва ли теперь остановятся. Они дойдут до Тбилиси, будь я проклят! Мы разбудили спящего великана, и нужно прикончить ублюдка как можно быстрее, пока он не проснулся окончательно и не раздавил нас в лепешку!

Генерал Камински чувствовал страх, и едва мог скрывать это. Но сильнее, чем страх, был стыд, сжигавший сердце командира, не сумевшего спасти своих солдат. Пять сотен разом оборвавшихся жизней – слишком большая цена, которую пришлось заплатить за свою ошибку. Там, в степях, бойцы легкой пехоты сражались честно, не думая о том, чтобы отступать, хотя и не могли не понимать, что шансов на победу в таком бою, при таком соотношении сил, не может быть ни малейших. Они надеялись, что их командир не бросит своих людей, надеялись на помощь до последнего, но помощь пришла слишком поздно.

– Генерал, сэр, – офицер связи оторвался от монитора, взглянув на командующего дивизией, вокруг которого. Кажется, в эти минуты вертелся весь мир, словно вокруг земной оси. – Сэр, на связи командующий Третьим бронекавалерийским полком!

Главный монитор в штабе группировки зиял чернотой – штаб генерала Хоупа только-только успел перебраться через Терек, и у командира полка хватало забот, чтобы наладить прямую видеосвязь с Тбилиси.

– Элайджа, как обстановка? – Генерал Камински обращался в пустоту, но знал, что каждое его слово слышат за сотни миль отсюда. – У нас тут возникли некоторые проблемы, русские развивают наступление, и мы пока не можем сдержать их, несмотря на все усилия.

Мэтью Камински старался придать своему голосу побольше бодрости, как было принято в стране, что стала для его родителей, бежавших перед прошлой большой войной через Атлантику, новой родиной. Да уж, здесь даже о смерти собственной матушки сообщали со сверкающей улыбкой, чтобы, не приведи Господь, не омрачить день своего собеседника. Но сейчас, стоило подумать о сотнях раздавленных русскими танками солдат, которые навеки останутся в гнилых степях, весь этикет летел к чертям, обнажая истинные чувства.

– Русские прут вперед, точно лишились рассудка все сразу. Противник на удивление быстро смог восстановить управление своими войсками. Кажется, сброшенные нашими парнями бомбы чаще ложились на пустые палаточные городки, когда войска уже были на марше. Мы разгромили их авиацию, но наземные части русских идут вперед, сметая любые заслоны, так быстро, что мы не можем навести на них свои вертолеты и штурмовики. Все наши надежды сейчас на ваш полк, Элайджа. Это наш козырь, самое мощное подразделение на театре военных действий, единственное, имеющее тяжелое вооружение. И я намерен немедленно вытащить этот джокер из рукава!

– Вы всерьез полагаете, что мой полк сможет разгромить три чертовы дивизии русских, которые мчатся на нас, точно бульдозер, потерявший управление?!

В эти самые минуты генерал Элайджа Натаниэл Хоуп, высунувшись по пояс из люка машины управления М577А1, наблюдал, как по соединившему берега быстрого Терека мосту переправляются многочисленные "Хаммеры" и тяжелые грузовики подразделений обеспечения его полка. Автомобили, приглушенно фырча моторами, двигались медленно, будто пробуя путь на ощупь, приманиваемые регулировщиками, призывно махавшими с правого берега светящимися в вечернем сумраке жезлами.

Изначально вся операция, во всяком случае, здесь, на южном направлении, основывалась на скорости. Невозможно было скрытно, не привлекая внимания разведки врага, сосредоточить возле русских границ силы, сопоставимые с теми, которыми располагали сами русские, и потому, как только был дан зеленый свет "Доблестному удару", единственным козырем наступавших стала внезапность, да еще господство в воздухе. Бронекавалерийский полк, выполняя совершенно не свойственные ему задачи, из разведывательного подразделения превратившись в главную ударную силу на всем театре военных действий, оказался на острие атаки, прокладывая путь легкой пехоте, ринувшейся через предгорья Кавказа и южнорусские степи к городам, переправам, военным базам ошеломленного врага. И в тот час, когда противник пришел в себя, силы полка, разделенного на роты и взводы, оказались рассеяны по огромной территории, и собрать их воедино быстро не смог бы, наверное, и сам Господь Бог.

– Мой штаб сейчас находится как раз на направлении главного удара, и мы вряд ли сможем выстоять под этим ударом, Мэтью! Против русской механизированной дивизии у меня один разведывательный батальон, еще легкая пехота, но этого мало, чертовски мало! А все остальные силы по вашему приказу, Мэтью, еще раньше были приданы пехотным подразделениям, и сейчас уже ушли далеко на север, чтобы стать добычей проклятых русских!

– Да, я понимаю, но ведь противник еще далеко, вы можете успеть подготовиться к бою, организовать оборону, Элайджа. А в обороне даже один батальон может стоить целого полка. Все не так плохо, нужно лишь держать себя в руках, не поддаваться панике. Нам всем сейчас нелегко, но мы должны переломить хребет русским ублюдкам, покончив с этой чертовой резней раз и навсегда!

Командующий южной ударной группировкой чувствовал, что настает решающий час. Русские показали зубы, но это был бросок смертельно раненого зверя. Они лишились тыла, лишились баз снабжения, и наступательный порыв должен был вот-вот выдохнуться. Противник прибыл на границу для участия в маневрах, и едва ли тащил на себе боеприпасов и топлива для затяжной войны, а тыловые базы теперь были недоступны, после того, как точно сброшенные бомбы обрушили мосты через Волгу и Дон.

Все закончится через пару часов. Танки просто встанут посреди степи, так что на эти бесполезные глыбы металла будет жалко тратить дорогущие ракеты. Силы врага, хоть и казался он грозным, почти непобедимым, были на исходе, нужно только вымотать его, сдержать, заставить совершить лишнее усилие, расходуя боеприпасы и топливо. Но как раз для этого в распоряжении самого генерала Камински сил попросту не оставалось.

– Займите позиции, соберите всех, кто есть, Элайджа, – настаивал командующий Десятой пехотной, которому приходилось сейчас, быть может, стократ тяжелее, чем любому из его офицеров, чем самому Хоупу, наблюдая с безопасного расстояния, как погибают его бойцы. – Вы должны сковать действия противника, стянуть к себе его силы. Мы поможем авиацией, не сомневайтесь! Да ни один русский танк просто не доберется до ваших позиций, его уничтожат намного раньше!

– Вы недооцениваете ситуацию, Мэтью, из вашего штаба все кажется намного лучше, чем есть на самом деле. Через два, в лучшем случае, через три часа, мы увидим в прорезях прицелов русские танки. Даже если дивизия вступить в бой частями, отдельными полками или батальонами, они нас раздавят, измотают, а потом сбросят в Терек и по нашим трупам двинутся дальше. И потому, Мэтью, я предлагаю самим отойти за реку сейчас же, уничтожив за собой все переправы. Это замедлит продвижение русских, они сконцентрируют на берегах Терека большие массы своей техники, которые станут идеальной мишенью для нашей авиации. Штурмовикам не придется охотиться за отдельными танками по всей степи, и мы просто сожжем русских! Ну а мосты потом наведем новые!