Текст книги "Вечер потрясения (СИ)"

Автор книги: Андрей Завадский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 120 (всего у книги 122 страниц)

Он был иронично-холоден и уверен в себе, этот лощеный холеный полковник, отличник Вест-Пойнта, уже чувствовавший себя победителем, и сейчас обращавшийся к главе враждебной державы, почти поставленной на колени, с явным снисхождением, как может позволить себе сильный в беседе со слабым.

– Самолет "Коммандо Соло" представляет собой мощную вещательную станцию. Шесть передатчиков обеспечивают телевещание в цветном формате в широком диапазоне посредством девяти антенн, установленных на фюзеляже. Кроме того, в распоряжении моих людей – восемь мощных радиостанций, способных не только осуществлять передачи, но и ставить помехи чужим передатчикам, и тогда самолет превращается в классическое средство радиоэлектронной борьбы. Весь этот комплекс обслуживают пять операторов и специалист-инженер. Наша цель – сердца и умы врага, но мы не беззащитны и в настоящем бою. Самолет несет станцию предупреждения об облучении, генераторы инфракрасных помех для защиты от ракет с тепловым наведением, и устройства сброса ложны целей. Нас не так просто взять!

Аркадий Самойлов с безучастным видом слушал эту хвастливую речь – иного главе русского правительства просто не оставалось. Он уже совершил то, что любой здравомыслящий человек назвал бы не иначе, как предательством, действуя из благих побуждений, и сейчас, несмотря ни на что, не мог признаться хотя бы самому себе, что ошибся. Но это было так, и чтобы цена ошибки не оказалась слишком высока, премьер-министр был готов на большее, нежели стать единственным слушателем вдохновленного собственной мощью американца. А тот, не замечая отсутствующего выражения на лице своего пассажира, говорил и говорил со все большим вдохновением, пока монолог не был прерван появлением одного из пилотов, покинувшего на время свою кабину.

– Полковник, сэр, мы на высоте тридцать пять тысяч футов, – сообщил летчик. – Ждем ваших указаний, сэр!

– Оставайтесь в этом квадрате вплоть до особого приказа, – распорядился Майлз, и, взглянув на Самойлова, произнес: – Наступает ваше время, господин министр!

Взобравшись на заданную высоту, оставив далеко внизу рваные, словно изрубленный лопастями воздушных винтов, клочья облаков, "Геркулес" перешел в горизонтальный полет. Теперь самолет двигался по кругу, центром которого оказалась российская столица.

– Отсюда мы можем вещать на всю европейскую часть России, – произнес полковник, став в стороне от Аркадия Самойлова. – Большая часть ваших телевизионных и радиостанций уничтожена, так что эфир сейчас практически пуст. Ваше обращение услышат очень многие, так что вам стоит быть как можно более убедительным, господин министр, пока вашим приказам еще кто-то подчиняется, и вы еще способны остановить бессмысленное кровопролитие. На ближайшие несколько минут вы – хозяин всего, что видите вокруг, в том числе и нас самих, но это только на несколько минут, не забывайте об этом, прошу, – усмехнулся Майлз.

Один из операторов указал Самойлову на кресло, усевшись в которое глава правительства оказался точно под бесстрастным "взглядом" объектива телекамеры. Аркадий еще успел заметить задник, раскрашенный в цвета российского флага, тот фон, на котором миллионы его сограждан увидят лидера страны, слушая его обращение.

– Вы можете говорить, господин министр, – сухо промолвил остававшийся безымянным американский офицер. – Все бортовые теле– и радиосистемы работают на передачу, вы в эфире.

Самым сложным оказалось выдавить из себя первое слово. Звуки застряли где-то в глотке, и пришлось приложить огромное усилие, чтобы просто вытолкнуть их из себя.

– Россияне! Сограждане! К вам обращаюсь я, Аркадий Ефимович Самойлов, глава правительства России. к сожалению, законно избранный президент Алексей Швецов трагически погиб, и теперь я говорю с вами на правах главы государства, принявшего на себя бремя власти в эти непростые дни. Наша страна оказалась в трудном положении, и только вы, те, кто сейчас слышит и видит меня, кто считает себя настоящими патриотами, преданными Родине, можете его облегчить!

Аркадий Самойлов не готовился к этому выступлению, ему не писали речь несколько дней, редактируя ее, вымарывая лишнее, шлифуя каждое слово, каждую фразу. Но с каждым произнесенным словом говорить становилось все легче, словно кто-то нашептывал на ухо нужные фразы, те, которые услышат на земле, к которым прислушаются, различив в них не страх за собственную шкуру, а заботу о тех людях, которые, как умели, продолжали служить своей родине.

– Я призываю всех, кто меня слышит, сложить оружие, прекратить сопротивление вошедшим на территорию страны американским войскам. Американцы явились не как враги, а как друзья, готовые оказать нам помощь не только словом, но и делом. Они здесь, чтобы сохранить порядок в стране, чего хотим и все мы, но они действуют своими методами, и лучшее, что вы, верные России солдаты, можете сделать – не мешать им.

С каждым словом Самойлов хрипел все сильнее, чувствуя, как пересыхает в глотке. Оператор, что-то почувствовав, торопливо, но без лишней угодливости, подал главе правительства чашечку кофе. Осушив ее одним глотком – кофе, уже остывший, липким комом скатился по горлу куда-то вниз – Аркадий понял, что снова может говорить относительно спокойно.

– Как Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами России я приказываю всем, кто остается верным воинской присяге, прекратить сопротивление и сложить оружие, не препятствуя продвижению подразделений американской армии по территории страны, – решительно и жестко произнес премьер-министр, не замечая, как замерли в ожидании находившиеся рядом вражеские офицеры, отлично понимавшие каждое слово русского главы. – Все части и соединения Российской Армии должны немедленно вернуться в места постоянной дислокации и там ожидать дальнейших приказов. Дальнейшее сопротивление приведет только к росту жертв, в том числе и среди гражданского населения, и разрушению инфраструктуры, восстановление которой в будущем потребует огромных усилий и колоссальных расходов, истощая страну. Всех, кто слышит меня, призываю проявить благоразумие. Не вынуждайте американские войска открывать огонь, тем самым потворствуя уничтожению собственной страны, той страны, которую вы готовы защищать с такой самоотверженностью!

В эти минуты по всей стране ожили сотни тысяч телевизоров, до той секунды пугавших мертвой чернотой экранов или бесконечным мерцанием "крупы", когда вдруг прекратили вещание сразу все каналы. Из динамиков радиоприемников вместо треска и скрежета помех зазвучали четкие и ясные фразы, голос, знакомый каждому россиянину.

Слова уносились в эфир, заставляя миллионы людей на огромном пространстве от Пскова до Уральских гор, от Мурманска до Сочи, напряженно замирать, боясь даже взглянуть друг на друга. Они жадно вслушивались и не верили своим ушам – тот, кто сейчас стоял во главе всего русского народа, и был им, этим народом, уважаем едва ли не в той же мере, что и сам президент, объявил о поражении страны, о капитуляции перед лицом врага, уже узнавшего горечь поражений и ярость русских солдат. Армия, сражавшаяся не за интересы горстки богачей, окопавшихся в коридорах власти, а за свою родину, была готова биться до последнего человека, до последнего патрона, но тот, кто должен был отдать такой приказ, уже чувствовал себя проигравшим.

– Ваш подвиг, ваша готовность к самопожертвованию никогда не будут забыты, – между тем взывал Аркадий Самойлов, чувствовавший, как голос звенит от неожиданного волнения. – Все вы, все те, кто не отступил, не бежал в страхе, а встал на пути чужаков с оружием в руках – настоящие патриоты своей Родины, и я преклоняюсь перед вами! Вы нужны России, жизнь каждого из вас бесценна, и я прошу не жертвовать ею сейчас! Мы проиграли эту войну, но я верю, что страна еще поднимется с колен, и тогда каждый из вас сможет совершить свой подвиг во имя будущих поколений, во имя великой России!

– Довольно! – Полковник Майлз вскочил с кресла, бросившись к Самойлову и крича операторам, словно впавшим в ступор от слов русского министра: – Прекратить передачу! Выключайте все, черт возьми!!!

Американец замахнулся, подскочив к Аркадию Самойлову. Наверное, он бы даже ударил – здесь, когда вокруг только свои, нечего бояться – если бы не встретился взглядом с русским министром, в глазах которого был не страх, а ненависть и жгучая ярость.

– Ваше время закончилось, – произнес полковник, отступая на шаг назад, словно отброшенный решительным и гневным взглядом своего оппонента. – Отличная работа! Молитесь теперь, чтобы ваши люди исполнили этот приказ. А иначе мы уничтожим их всех, всех этих безумцев, и ваша страна превратится в одно огромное кладбище, господин министр!

Пилоты "Геркулеса", получив приказ, развернулись, ложась на обратный курс. Дело было сделано, теперь оставалось только ждать. Американские офицеры, занятые своими делами, продолжали колдовать над приборами, изредка прерываясь, чтобы сделать глоток кофе, а Аркадий Самойлов, чувствуя пустоту внутри, чувствуя, что в груди словно лопнула туго натянутая струна, устало откинулся на спинку кресла, всем телом чувствуя мелкую вибрацию, пронизывавшую "тело" заходящего на посадку самолета. За бортом монотонно гудели турбины, лопасти воздушных винтов продолжали свой стремительный бег по замкнутому кругу, и, наконец, шасси вновь коснулись бетонного покрытия посадочной полосы.

Огромный "Коммандо Соло", сбрасывая скорость, промчался мимо выстроившихся по краям летного поля "Геркулесов" и еще более громадных реактивных С-17А" Глоубмастер", только успевших совершить посадку и едва начавших разгрузку или, напротив, готовившихся к тому, чтобы покинуть русскую землю.

Майор Брукс со своими бойцами все это время оставался на летном поле, словно нес личную ответственность за высокопоставленного пленника. Офицер шагнул навстречу неуклюже спускавшемуся по приставному трапу Самойлову, протянув тому руку и помогая спуститься на твердую землю.

– Вы останетесь здесь, господин министр, – сообщил Брукс. – Так будет безопаснее, да и ваши люди, зная об этом, будут не столь решительны, если вздумают атаковать аэродром. А я и мои парни все время будем рядом.

Очередной самолет, огромный темно-серый "Глоубмастер", отсюда, с земли, казавшийся настоящим исполином, оторвался от взлетной полосы, набирая высоту. Гул мощных турбин, тащивших тяжелую машину прочь от земли, смолк, но на смену ему пришел рев множества моторов, спустя несколько секунд к которому добавился лязг гусениц, безжалостно крошивших асфальт.

– Какого черта? – Майор Брукс растерянно озирался по сторонам, невольно схватившись за оружие. Американский офицер разом растерял всю уверенность, стоило ему только представить, как к аэродрому движется сплошной поток русских танков, которые вот-вот окажутся на летном поле, сметая огнем и давя гусеницами почти беззащитных, несмотря на все усилия, десантников. – Вашу мать! Что происходит?!

Страх охватил многих в эти мгновения, но выстрелы так и не прозвучали, а затем на бетонное покрытие из-за ближайших построек выкалится первый танк, громадный, как дом, угловатый М1А2 "Абрамс", а за ним на аэродром хлынула настоящая река лязгающей и ревущей брони. За танками, из люков которых высовывались размахивавшие руками фигурки людей, следовали бронемашины "Брэдли", обгоняя их, мчались приземистые "Хаммеры". Десантники дождались помощи – Третья механизированная дивизия Армии США, совершив многомильный марш-бросок, входила в русскую столицу, стальное жало врага вонзилось в сердце России. Война закончилась в эти самые мгновения, но не все были готовы признать свое поражение.

Земля вырастала из-за горизонта, вздымались впереди скалы, исчезавшие в туманной дымке, прорезанные глубокими щелями фьордов. Капитан первого ранга Владимир Шаров не сводил глаз с горизонта, не обращая больше внимания ни на вьющиеся над головой вертолеты, сменявшие друг друга, сопровождая русскую подлодку, ни на серую громаду эскадренного миноносца, следовавшего по правому борту «Северодвинска». Его поход наконец-то завершился.

– Товарищ капитан, нас запрашивают американцы, – вахтенный окликнул Шарова, указывая на вражеский корабль, на надстройке которого часто мигал огонек сигнального прожектора – безотказный и надежный способ связи, выручавший тогда, когда сгорали спутники, а помехи полностью забивали все радиочастоты.

– Сигнальщик, переводи!

– Приказывают следовать курсом сто семьдесят, – сообщил юный матрос, на ходу расшифровывавший морзянку, которой сыпал американский эсминец, сблизившийся с подлодкой менее чем на милю. – Требуют, чтобы мы направлялись Мурманск!

Сжав кулаки, Владимир Шаров опустил голову, не говоря больше ни слова. Подавленность, отчаяние, боль – эти чувства поселились не только в его душе, но в сердце каждого моряка, слышавшего домчавшуюся по волнам радиоэфира речь Аркадия Самойлова, признавшего собственного поражение, едва прозвучали первые выстрелы. И они, остававшиеся верными присяге, могли сделать только одно – выполнить приказ.

"Северодвинск" полз по взгорбившейся горами волн поверхности моря, как смертельно раненый зверь, повелитель морских глубин, сразившийся с равным себе, и победивший, но лишь для того, чтобы погибнуть в муках, чувствуя, как силы оставляют его, капля за каплей. Под ногами Владимира Шарова, отдаваясь едва ощутимой вибрацией в корпусе, работали машины, толкая сквозь толщу воды девять с половиной тысяч тонн стали, плоти и нервов – атомную подводную лодку "Северодвинск". Родные берега были все ближе, но капитан больше не чувствовал от этого радости.

– Выполнять приказ, – безжизненным голосом произнес Шаров, не глядя на вахтенного. – Лечь на курс сто семьдесят.

Шаров был готов рыдать от бессильной злости, и даже присутствие рядом его моряков едва ли смутило бы капитана, чувствовавшего себя беспомощным и ничтожным перед лицом торжествующего врага. Земля была все ближе, но теперь это была чужая земля, и они сойдут на нее побежденными.

– Внимание, – Владимир Шаров прокашлялся, чувствуя, как перехватывает голос. – Внимание, говорит капитан корабля! Мы направляемся в порт Мурманска, чтобы там сдаться американским войскам. Я выражаю искреннюю благодарность всей команде, каждому матросу и офицеру. Вы сделали все, что могли сделать, отважно сражаясь с сильным врагом. Мы вернемся на родину, чтобы продолжить служить ей, и я верю, что мы еще увидим час нашего реванша! Пока жив хоть один из нас, мы не сможем проиграть!

Берег, окутанный мглистой пеленой, становился все ближе. Пульсировал под палубным настилом реактор, ядерное "сердце" атомохода, и в такт ему бились сердца подводников, успевших познать поражение и вновь поверивших в вою победу.

Выбравшийся на шоссе человек, с трудом продравшийся сквозь густой кустарник, был способен испугать любого своим видом. Порванный, заляпанный кровью, покрытый копотью камуфляж, оттягивавший кобуру на бедре пистолет, да боевой нож в широких ножнах – все оружие, которое у него осталось – и яростный блеск в глазах – таков был сейчас майор русского спецназа Тарас Беркут. Автомат свой он бросил, когда боль в плече – внезапно напомнила о себе рана, полученная в последней «командировке», в горах, когда группа Беркута, погнавшись за «духами» угодила в засаду – стала вовсе невыносимой. Привыкнув к тяжести оружия, сейчас офицер не тяготился его отсутствием – его бой был завершен, а значит, и оружие больше ни к чему, только лишний груз для измотанного долгим маршем человека.

Командир группы специального назначения Двадцать второй отдельной бригады спецназ, и единственный из нее, кто еще оставался жив, шел, едва ли сознавая, куда именно движется, к какой цели. Позади был бой с американскими "коммандос", марш через горы, обгоревший остов вертолета, так и не сумевшего унести людей от опасности, и разорванное выпущенными в упор крупнокалиберными пулями тело президента Швецова. Глава государства погиб, как погибли многие хорошие парни, зачастую – от рук своих же товарищей по оружию, исполнявших приказ и не ведавших, что приказывали им настоящие предатели, преступники, заслуживающие высшей меры наказания.

Тарас Беркут живым вышел из кошмара ночного боя, но не чувствовал радости от этого. Он вообще ничего не чувствовал сейчас, до сих пор лишь слыша предсмертные крики своих бойцов, гибель которых оказалась бессмысленной и никому не нужной, бойцов, ставших пешками, разменной монетой в непонятных интригах. Майор просто шагал, размеренно, точно механизм, подчиненный программе, и не смеющий сомневаться в ней. Он не знал, да и не хотел знать, что творится вокруг. Несколько раз над головой Беркута раздавался гул турбин, затем он умолкал, отдаляясь куда-то к горизонту. Командир группы специального назначения понятия не имел о развернувшейся в небе над южными рубежами страны воздушной битве, в которой едва не потерпел поражение враг, оплативший победу огромной ценой, ценой жизней лучших своих бойцов.

По-прежнему мало что осознавая, Тарас Беркут, выбравшись на шоссе, непривычно пустое в это время, двинулся в направлении ближайшего крупного города. Какая-то часть его сознания безошибочно опередила верный курс, не отвлекая на такие мелочи угнетенный разум офицера, мыслями все еще остававшегося где-то далеко, там, среди своих солдат.

Майор шел по обочине, и рифленые подошвы ботинок оставляли цепочку четких следов в придорожной пыли. Рев моторов, настигший Беркута, не заставил того ни обернуться, ни замедлить шаг, тем более незачем было тому бежать, скрываться от кого угодно сейчас, когда все уже было кончено. А затем за спиной майора резко взвизгнули тормоза. И только тогда он обернулся.

Внедорожник "Хаммер", широкий и громоздкий, остановился в полусотне метров от майора, заставив затормозить и следующие за ним машины. В крыше джипа, мотор которого продолжал тихо рычать, работая на холостых оборотах, распахнулся люк, и стрелок, высунувшись по пояс наружу, прильнул к установленному на шкворне крупнокалиберному пулемету "Браунинг". Длинный ствол уставился в грудь Беркуту, а тот стоял в полный рост, даже не думая о том, чтобы уклониться, уйти с линии огня. Одно движение пальца пулеметчика – и поток пуль пятидесятого калибра, выпущенных в упор, разорвет плоть, превращая майора русского спецназа в кровавые лохмотья, но тот не испытывал и тени страха. Проиграв свой самый важный бой, Тарас Беркут не боялся больше ничего.

Из "Хаммера" выскочили двое, и, вскинув винтовки М16А2 – одну даже с сорокамиллиметровым подствольным гранатометом – двинулись к майору, обходя его с двух сторон и держа на прицеле. Был отличный повод, чтобы рассмеяться – враги, которых было больше, которых мог поддержать огнем пулеметчик, осторожничали, когда перед ними оказался почти безоружный, едва держащийся на ногах противник.

– Оружие на землю, – на скверном русском крикнул один из американцев, остановившись в десятке метров от Беркута и направив тому в грудь ствол винтовки. – Бросай оружие! Ну!!!

Тарас Беркут даже не утруждал себя мыслями о том, откуда здесь, на русской земле, взялся американский джип с американскими солдатами, причем "Хаммер" этот был лишь одним из целой колонны, уверенно, по-хозяйски двигавшейся по чужой территории. Чувствуя полное безразличие к происходящему, майор послушно достал из кобуры увесистый "Стечкин" калибра девять миллиметров, бросив его между собой и американцами. За пистолетом последовал нож – Тарас отстегнул его вместе с ножнами – и пара ручных гранат. Помедлив несколько секунд – американские солдаты, не спускавшие с русского внимательных взглядов, не двинулись с места – майор вытащил из карманов разгрузочного жилета пару снаряженных магазинов к пистолету, бросив и их себе под ноги.

– Ты, подойди, – ствол винтовки в руках американского солдата прочертил дугу. – Ко мне! Вперед!

Майор Беркут послушно приблизился к вражеским солдатам, один из которых зашел ему со спины, контролируя каждое движение пленника. Тарас чувствовал взгляд, пропущенный сквозь прорезь прицела, кожей ощущал напряжение противника, готового спустить курок в любую секунду. Майор не дал ему повода – подняв руки, он остановился в двух шагах от второго солдата, чувствуя также взгляд пулеметчика, со стороны видевшего всю картину.

– На колени!

Тарас послушно опустился на колени, без команды заведя руки за голову. Он не чувствовал ничего – ни стыда от того, что оказался в плену, ни гнева при мысли, что по русской земле ступает нога чужака, агрессора. Он умер где-то там, на аэродроме, когда прорывался с горсткой своих бойцов к вертолетам под огнем десантников – своих, русских десантников! – прикрывая собственным телом главу государства. Его дух был мертв, только тело продолжало выполнять привычные действия, и сейчас послушно подчинялось чужим приказам. О том, что будет дальше, майор Тарас Беркут не думал – свой бой он проиграл.

Подавленность, переходящая в отчаяние – многие испытали эти чувства, но были и те, в чьих душах медленно, но неумолимо вздымалась волна ярости. С поражением мирились далеко не все.

Полковник Алексей Басов на несколько секунд задержался возле громады танка, безвольно уткнувшегося длинным стволом орудия в кочку. Этот Т-80У, стоявший посреди степи с распахнутыми люками, пустой – только сквозняк гулял в тесноте боевого отделения – был не одинок. Следом за ним с равными интервалами возвышались угловатые "тела" бронемашин, танков и БМП, неведомо отчего покинутых своими экипажами.

– Они же все целые! – наводчик, младший сержант, единственный из целого полка, оставшийся со своим командиром, изумленно уставился на боевые машины, неподвижно застывшие здесь, словно памятники самим себе. – Ни одной царапины! Что за чертовщина?

Действительно, ни одна из бронемашин не несла на себе следов боя, отметин от вражеских снарядов, отверстий, прожженных в броне кумулятивными струями, колеса и гусеничные ленты были целы – этим машинам, откуда бы они ни прибыли сюда, прежде не приходилось кататься по минным полям. И все же они стояли здесь, вместо того, чтобы мчаться в атаку на врага, превратившись в пустые железные коробки.

– Наверняка топливо закончилось. Уверен, их баки пусты, – в голосе Басова звучала боль и сожаление. – Их все просто бросили здесь.

Их осталось всего двое, с парой пистолетов ПМ, штатно полагавшихся каждому члену экипажа, одним автоматом АКМС с пятью снаряженными магазинами, и дюжиной ручных гранат Ф-1. Позади было поле проигранного боя, разбитый танк, верный и надежный Т-80У, и ставшее частью боевой машины тело механика-водителя, юного сержанта, даже имени которого не знал полковник. там оборвались сотни жизней, а они, двое, уцелели, прошли этот ад насквозь, наверное, для того, чтобы теперь видеть своими глазами агонию и торжество врага. Только двое от всего полка, почти безоружные, если сравнивать с огневой мощью все того же полка, ничтожно мало, чтобы продолжать боевые действия по уставам и наставлениям – и невероятно много, чтобы выплеснуть ярость, множившуюся с каждым погибшим товарищем.

Колонна бронетехники навсегда замерла в паре сотен метров от шоссе, протянувшегося куда-то на северо-запад, кажется, от самой границы, от седых горных вершин. И по этому шоссе, рыча двигателями, сверкая фарами в вечерних сумерках, мчались "Хаммеры", с лязгом ползли бронемашины "Брэдли" и угловатые коробки бронетранспортеров М113А2. Второй бронекавалерийский полк Армии США, выждав на берегах Терека положенное время, но, так и не дождавшись атаки русских – рвавшиеся с севера полки и батальоны сожгли последние капли горючего намного раньше, чем наводчики могли увидеть в своих прицелах прижавшихся к реке американцев, – перешел в наступление, ринувшись к вражеским городам, оставшимся теперь без всякой защиты.

– Сволочи, – едва сдерживая рыданья, сквозь зубы процедил младший сержант, нервно сжимая кулаки, словно хотел броситься на врага прямо так, с голыми руками. – Твари! Суки!

Бронетранспортеры скрылись из виду, а с юга, лязгая гусеничными траками, завывая мощными турбинами "Лайкоминг" на полторы тысячи лошадиных сил, приближалась колонна танков. Громадные тяжеловесные "Абрамсы" – Алексей Басов насчитал четырнадцать боевых машин, полнокровную танковую роту – пронеслись на огромной, казавшейся фантастической для этих бронированных "динозавров" скорости, перемалывая асфальт в мелкое крошево. Люки некоторых танков были открыты, и полковник видел высунувшихся наружу людей, указывавших друг другу на колонну русских боевых машин, безвольно замерших на обочине.

– Сержант, в укрытие, – Басов первым бросился в сторону, ухватив за рукав своего спутника. – Живее, за мной, черт возьми!

Стоявшие на открытом месте, они были отличной мишенью для любого, у кого есть глаза, и кто не ленится хотя бы изредка вертеть головой по сторонам. Алексей Басов на спине скатился кювет, крепко прижимая к себе автомат, а следом за ним вниз на животе сполз и наводчик.

– Это же наша земля, – чуть не плача, произнес младший сержант. – Мы от них прячемся, как крысы!

Над головами грохотали многотонные стальные монстры. "Абрамсы" уходили на север, напоследок накрыв дорогу и окрестности едким облаком выхлопных газов. На их пути больше не стояли стальным щитом русские дивизии, рассеявшиеся где-то в бескрайних степях, там оставившие всю свою мощь, растеряв силы в изнуряющих марш-бросках под непрерывными ударами авиации. И поэтому генерал Элайджа Натаниэл Хоуп торопился, стараясь взять под контроль как можно большую территорию – сейчас, когда враг оказался окончательно разгромлен, можно было без опаски дробить свои силы, посылая в рейд роты и даже отдельные взводы.

Стальной поток, то ослабевая, то вновь усиливаясь, когда из-за горизонта появлялась очередная колонна танков или бронемашин, двигался на север, в глубь русской земли, покорившейся сильному и решительному врагу. Но люди, русские люди, вовсе не были готовы смириться с поражением.

– Сволочи, – младший сержант, выбравшись из кювета, с ненавистью смотрел вслед исчезавшим за поворотом танкам. – Ублюдки! Неужели некому больше остановить их?!

– Мы не были готовы к такому, не верили всерьез, что кто-то посмеет напасть на нас, и поплатились за свою беспечность. Но впредь им не удастся нас застать врасплох. Мы еще живы, сержант, и мы с тобой еще повоюем!

Полковник Алексей Басов рывком поднялся на ноги, решительно развернувшись прочь от шоссе, забитого вражеской техникой. Забросив за спину АКМС, поудобнее устроив на левом плече подсумок с патронами, он двинулся к видневшейся поодаль роще. Басов широко шагал, не оборачиваясь – полковник не сомневался, что младший сержант идет следом, изо всех сил пытаясь поспевать за своим командиром. Они были живы, пусть и оставалось их только двое, как ни старались враги убить их, и у них было оружие, а большего полковнику Алексею Басову было не нужно. Они еще живы, и вскоре противник, торжествующий победу, пожалеет, что принес войну на эту землю.

Многоцелевой вертолет UH-60A «Блэк Хок» промчался низко над городскими кварталами, так что можно было разглядеть колонны грузовиков и «Хаммеров», буквально до отказа забившие улицы чеченской столицы. В город, над которым уже не были слышны звуки боя, входили колонны Десятой легкой пехотной дивизии.

Пилот "Черного ястреба", настоящий воздушный лихач, слишком резко отдал от себя штурвал, и генерал Мэтью Камински, единственный пассажир геликоптера, почувствовал, как пол кабины стремительно уходит из-под ног, а к горлу приближается липким комом наспех проглоченный перед вылетом завтрак. А вертолет тем временем выполнил разворот, пройдя на бреющем над летным полем грозненского аэродрома, испещренными черными язвами воронок – следами недавней бомбежки или артобстрела, который позже вели сами русские, штурмуя последний оплот десантников из Сто первой дивизии.

Выбрав относительно неповрежденный участок бетонного покрытия, не занятый другими самолетами и вертолетами – на земле уже было полно "Тандерболтов" и "Апачей", многие из которых совершали здесь аварийную посадку – пилот направил туда "Блэк Хок". Один из летчиков, голова которого утопала в огромной сферическом шлеме, а лицо почти полностью было скрыто защитными очками, обернулся к генералу:

– Прибыли, сэр!

Шасси только коснулись земли, лопасти несущего винта еще продолжали рубить воздух, взметнув облака пыли и пепла, а к вертолету уже бежали двое, придерживая руками камуфлированные панамы. Один из них рывком распахнул перед командующим широкую сдвижную дверь, тотчас же отступая назад и в сторону.

– Генерал, сэр! – Офицер пытался перекричать гул турбин. – Майор Макгуайр, сэр, Сто первая воздушно-штурмовая дивизия!

– Это ваши парни первыми высадились здесь, майор?

– Я был одним из первых, кто ступил на эту землю, генерал. И одним из тех немногих, кому удалось здесь выжить.

– Какова сейчас обстановка в городе? Русские прекратил сопротивление?

– Большей частью, – уже несколько тише, потому что пилоты заглушили, наконец, турбины, ответил майор, следовавший бок о бок с генералом Камински. – Около часа назад группа солдат противника, не менее роты, на бронемашинах пыталась вырваться из города. Мы позволили им выйти, а потом подняли "Апачи" и накрыли с воздуха. Сожгли два танка и три БМП, полдюжины русских удалось взять живыми – все они были ранены и не могли уже вести бой. Но в основном здесь тихо, сэр.

– Где русский генерал? Майор, мне сообщили, он был тяжело ранен.

Генерал Мэтью Камински прибыл в Грозный для того, чтобы лично принять капитуляцию у командующего русским гарнизоном. Трудно было сказать, чего оказалось больше в этом поступке – желания насладиться унижением врага, поверженного в честном бою, или стремления отдать дань уважения сильному противнику, достояно сражавшемуся, и заслужившему своей храбростью, и стойкостью хотя бы такую честь. Сам Камински искренне верил, что им двигала вторая причина.

– Русские ждут вас, сэр!

Генерала Камински действительно ждали. На краю летного поля, в кольце вооруженных до зубов десантников стояли, словно окаменев, несколько человек в русской военной форме. Увидев прибывших, один из них, заметно хромая, сделал шаг вперед, выступив навстречу Мэтью Камински.

– Генерал Буров?

Командующий Десятой легкой пехотной дивизией Армии США стоял лицом к лицу со своим противником. Русскому генералу досталось немало, Камински знал, что в плен того взяли с оружием в руках, и, сложись все чуть иначе, возможно, этого человека сейчас не было бы в живых – сдаваться сам он не собирался, отстреливаясь до последнего патрона. Сергей Буров сильно хромал – русский военврач кое-как обработал его раненое бедро, а затем уже потрудился американский медик, извлекая осколки, но ни мастерство хирурга, ни обезболивающее не могли полностью исцелить в столь короткий срок.