Текст книги "Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий"

Автор книги: Александр Шувалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 113 страниц)

«Как мог литератор, до тридцати шести лет не создавший ничего значительного, по видимости рядовой журналист и автор вполне традиционных стихов, испытать поэтический взлет, выразившийся в книге, ошеломляюще непохожей на все, что было написано до него? Этой “загадке Уитмена” находят разные, порою даже мистические объяснения». (Осенева, 1976, с. 13.)

«…Я весь не вмещаюсь / между башмаками и шляпой». (Уитмен У., «Песня о себе».)

«Перемена свершилась, когда внутренний, рвущийся наружу мир писателя облекся в слова. Известно, что в детстве Уитмен был мечтательным мальчиком, иногда так глубоко погруженным в процесс познания или задумчивость, что его нередко называли лентяем… Никакой, даже самый тщательный анализ не объяснит нам этот удивительный феномен: как занятый и преуспевающий журналист переродился в гения и пророка… Пышущая здоровьем, импульсивная плоть Уитмена, столь чувствительная к страсти, не была равнозначна плоти рядового человека. В сексуальном отношении его плоть и он сам (так как, конечно, было затронуто и его воображение) тяготели к тому, что врачи и психиатры именуют пограничными состояниями. Нет никаких оснований говорить об извращенных наклонностях; когда его прямо спросили об этом в преклонном возрасте, он отверг это предположение с ужасом. Читательницы “Листьев” почти сразу осознали, что характер любовного чувства у автора часто выглядит женским… Подобная сексуальная сверхчувствительность скорее сверхнормальна, чем анормаль-на». (Кэнби, 1977, с. 551–552. 561.)

«Уолт Уитмен, описывая смерть от холеры, “умирал” от нее, испытывая судороги и корчи. Он буквально посерел, друзья убегали от него». (Гончаренко, 1991, с. 396.)

«Гомосексуализм». (Ушаковский, 1908, с. 199.)

«Несомненный гомосексуалист». (Блох, 1909, с. 493.)

«Уитмен – прекрасный пример того, как тяжелая бионегативная личность смогла превратиться в гения». (Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 554.)

«Запах моих подмышек ароматнее всякой молитвы, / Моя голова превыше всех библий, церквей и вер». (Уитмен У, «Песня о себе».)

«Эротическая эксцентричность. Бродяга и развратник. Произвел сенсацию благодаря бесстыдной эротичности». (Nordau. 1893, с. 407.)

«Дряхлый, больной, я сижу и Пишу, / И мне тягостно думать, что ворчливость и скука моих / стариковских годов, / Сонливость, боли, запоры, унынье, сварливая мрачность / Могут просочиться в мои песни». (У– Уитмен)

Можно предположить, что в структуре личности Уолта Уитмена большое место занимали феминилъные черты. Речь идет не об истинном гомосексуализме, а о выраженной форме того, что называют «бисексуальностью всех живых существ» (Отто Вейнингер). Может быть, в XIX веке такая строчка стихотворения, как «Облей меня любовной влагой», могла считаться «бесстыдной эротикой» и выражением женской сексуальности. Более интересен испытанный Уитменом психологический феномен «озарения» с последующим радикальным изменением мировосприятия. Подобные состояния (с учетом имевшегося у поэта шизоидного преморбида) в ряде случаев могут являться предвестниками шизофрении.

УРБАН VI (Urbanus) (в миру Бартоломео Приньяно, Bartolomeo Prign-ano) (1318–1389), папа римский с 1378 г.

«В это время вся церковь была охвачена глубоким нравственным разложением. Ее кульминацией можно назвать понтификат антипапы Урбана VI (1378—89), на счет которого (или, скорее, на счет болезни которого) приписываются десятки преступлений против человечности, коварные убийства епископов и кардиналов, еще чаще – обвинение их в ереси и присуждение к сожжению… Об Урбане VI известно, что он страдал манией величия, усугубленной к тому же манией преследования, что гнало его от убийства к убийству. Он был болен паранойей – хроническим заболеванием, не так часто встречающимся среди душевнобольных… Однако паранойя, постигшая человека, обладающего большой властью, может обернуться для других настоящей катастрофой, как это и произошло в случае Урбана VI». (Лесны, 1998, с. 101.)

«Вспыльчивый характер папы и его неуклюжие начинания вызывали всеобщее недовольство. Перед смертью Екатерина Сиенская³⁷² тщетно пыталась сдержать вспыльчивость и грубость Урбана VI. Тогда французские кардиналы… выбрали нового папу… В западной церкви произошел раскол, получивший название Великой схизмы и продолжавшийся несколько десятилетий. В Риме грубость и неуравновешенность Урбана VI принимала все более острые формы… Урбан VI умер, окруженный всеобщей ненавистью». (Ковальский, 1991, с. 1, 54—155.)

Психически больной художник или писатель, к счастью, может выразить свои бредовые переживания в творчестве, написав соответствующую картину или рассказ. И после этого, возможно, близкие им люди будут немного меньше страдать от их болезненных чувств и поступков. Но если бредовое расстройство развивается у государственного или религиозного деятеля, стоящего на вершине власти, то воистину для окружающих такое положение представляется «настоящей катастрофой». История знает этому печальному явлению множество примеров.

УСПЕНСКИЙ ГЛЕБ ИВАНОВИЧ (1843–1902), русский писатель-демократ, публицист.

Наследственность

[По линии отца] «Никонор Яковлевич (дядя) умер психически больным. Григорий Яковлевич (дядя) был человек чрезвычайно добрый, способный, но со странностями, крайне неуравновешенный. Он жестоко пьянствовал и рано умер. Василий Яковлевич (дядя), по некоторым сведениям, также пил и кончил жизнь самоубийством. Семен Яковлевич (дядя) хотя и не пил, но в его личности явно отображались патологические черты – садизм, деспотизм». (Храповицкая, 1928, с. 72.)

Общая характеристика личности

«Вся моя личная жизнь, вся обстановка моей личной жизни лет до 20-ти обрекала меня на полное затмение ума, полную погибель, глубочайшую дикость понятий, неразвитость и вообще отдаляла от жизни белого света на неизмеримое расстояние. Я помню, что я плакал беспрестанно, но не знал, отчего это происходит. Не помню, чтобы до 20 лет сердце у меня было когда-нибудь на месте». (Успенский, 1957, с. 182–183.)

«Он вел обычную жизнь холостого молодого человека того времени и, принимая частое участие в попойках, не избегал также случайных связей с женщинами. Возможно, что к этому периоду его жизни и относится заражение той болезнью, которая в позднейшем привела его к психическому расстройству». (Зиновьев, 1939, с. 484.)

«Достаточно было Глебу Ивановичу лишь подумать о какой-либо опасности, чтобы она сейчас же представилась ему вполне реально и ярко. То же самое наблюдалось не только по отношению к опасностям, но и к радостям и ко всему прочему… Непрактичность… его неуменье обращаться с деньгами, его полнейшая неспособность к финансовым комбинациям (хотя финансовых планов всегда было очень много в его голове), его неаккуратность, рассеянность, его вечное “не от мира сего”, разумеется, причиняло немало огорчений семье, в особенности же Александре Васильевне». (Рубакин, 1908, с. ХС, ХСП.)

«Помимо вспыльчивости и раздражительности надо назвать в первую очередь его нерешительность, представляющую, по-видимому, одно из проявлений общей безалаберности и беспорядочности. Он мало обращал внимания на свою внешность, занашивал до невозможности свои костюмы, мог пользоваться чужими носовыми платками и даже сморкаться в салфетку за общим столом». (Зиновьев, 1939, с. 491.)

К вопросу о психическом заболевании

[Сохранившиеся документальные сведения о неврологической симптоматике (неравномерность зрачков с вялой фотореакцией, отсутствие коленных рефлексов, в письме пропуски букв и грубые грамматические ошибки, в последующем недержание мочи и кала, исходное органическое слабоумие) позволяют согласиться с диагнозом: табетическая форма прогрессивного паралича. Диагноз был установлен уже посмертно отечественными психиатрами, учениками Г1.Б. Ганнушкина – В.А. Громбахом и профессором П.М. Зиновьевым]

«В декабре 1883 г. в письмах появляются жалобы на нездоровье: «Со мной какое-то необычайное нервное рас-строш гво, чего никогда не бывало, – право, я иногда думаю, как бы мне не сойти с ума». (Западов, Соколов, 1957, с. 769) '

«В следующий приезд в Нижний зловещие признаки выступали уже заметнее. Выражение лица было более страдальческое; он жаловался на галлюцинации обоняния и потерю вкуса.

Ничего не ощущаю… точно шапку солдатскую жуешь”, – по-своему причудливо выражал он это ощущение… Впечатлительность как будто еще обострялась, или сила сопротивления слабела…» (Короленко, 1990, с. 512)

«С февраля 1895 ухудшение его состояния идет уже прогрессивно и без просвета: распад личности все увеличивается, а слабоумие нарастает». (Зиновьев, 1939, с. 510.)

«Это уже была, несомненно, так называемая предпараличная неврастения – в сущности, начало прогрессивного паралича. Дальше пошли бесспор-ные симптомы душевной болезни: сначала обонятельные галлюцинации, а затем бредовые идеи». (Громбах. 1939, с. 599)

«На основании всей совокупности данных мы не решаемся окончательно исключить шизофрению, но считаем гораздо более вероятным гипоманиа-кально-депрессивный психоз с депрессией, обострившейся в последнее десятилетие его жизни». (Эфроимсон, 1998. с. 160.)

Особенности творчества

«Писал Глеб Иванович урывками, со страдальческим лицом, всегда ночью, и всегда при этом около него был крепчайший холодный чай и пиво, но пьяным я его никогда не видела». (Степанова, 1935, с. 231.)

«Успенский пил нередко, порою много, но вряд ли больше, чем большинство тогдашних русских писателей… Он под влиянием вина становился положительно гениален». (Русанов, 1935, с. 332.)

Прогрессивный паралич может давать кратковременное повышение творческой продукции лишь в своей начальной стадии предпаралитической неврастении. Наступающее затем прогрессирующее слабоумие прекращает всякую возможность творческой деятельности. И мы видим, что с 1888 г., то есть еще за 4–5 лет до первого стациониро-вания, литературное творчество Успенского пошло на убыль и не дало ничего нового, а после 1891 г. он уже вообще ничего не писал.

УСПЕНСКИЙ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1837–1889), русский писатель.

Наследственность

[Отец] «.„по некоторым сведениям он также пил и кончил жизнь самоубийством». (Храповицкая, 1928, с. 72.)

«Он был двоюродным братом и ярым ненавистником Глеба Ивановича Успенского³⁷*». (Эфроимсон, 1998, с. 160.)

Общая характеристика личности

«Николай Успенский с год прозанимался в петербургской медико-хирургической академии, затем нахулиганил и ушел из нее. Но когда он передал свои рассказы в “Современник”, то сразу встретил самый лучший прием у Некрасова, Чернышевского, Добролюбова и кредит на заграничную поездку… В 1861 г. вышел двухтомник его мрачных рассказов, вызвавших общее возмущение презрительным изображением народа… Но Николай Успенский успел разругаться даже с Некрасовым, причем тому в ходе одной из ссор пришлось пододвинуть к себе ружье, чтобы умерить страсти писателя, уверившего себя, что его обобрали». (Эфроимсон, 1998, с. 160.)

«…С 1884, после смерти жены (1881), началась бродяжническая, полная голода и нужды жизнь». (А.Е., 1939, с. 625.)

«Народническая критика не могла принять трезвого реалистического изображения деревни в произведениях Успенского и поспешила объявить его “забытым писателем”». (Богданов, 1972, с. 849.)

«Его поведение и образ жизни резко осуждались его двоюродным братом, известным писателем Глебом Ивановичем Успенским. Последнего особенно возмутили литературные воспоминания Н.В. Успенского, опубликованные в журнале “Развлечения”, в которых писатели Толстой, Тургенев, Григорович, Некрасов, Помяловский и Левитов – все были выведены как “плуты, дураки, мошенники и пьяницы”». (Мирошниченко, 1998, с. 510–511.)

«Несколько лет тому назад он явился к нам босяком, поселился у нас, жил как член семьи, а затем увлек и обесчестил мою дочь, – назло мне, как сам он выразился. Назло за что? Затем он на ней женился, быстро свел ее в гроб, а девочку, прижитую с ней, увел с собой, уходя от нас. Жил он тем, что потешал купцов, мещан и мужиков всяким шутовством, игрой на гармонике, тем, что заставлял своего несчастного ребенка плясать и приговаривать похабщину. Он иногда даже брал ее, как щенка, за шиворот и, на забаву мужикам, бросал в реку, в пруд. Вот, говорил он, вы сейчас увидите, православные, образец рационального воспитания, – и трах ребенка в воду!» (Бунин, 2000а, с. 539.)

«В 1874 г. вышел в отставку. С этого времени начинается для него жизнь бесприютного пролетария, связанная с известным русским пороком. С великим трудом пристраивая свои произведения, в которых оставались лишь слабые призраки его былого таланта, он доходит до вопиющей нищеты, нередко кормится подаянием, скоморошничает, проводит время в ночлежных домах и, переодев дочь мальчиком, заставляет ее плясать, под гармонику, перед публикой. Такой жизни он не вынес и кончил самоубийством, зарезавшись в одном из московских переулков, под забором». (Быков П, CD Брокгауз и Ефрон.)

«В конце концов его нашли близ Смоленского рынка – Успенский перепилил себе горло тупым перочинным ножом. Накануне просил у приятеля денег на бритву, чтобы поменьше мучиться, но тот не дал, сказав: “Зарежешься и ножиком”. Жалкая гибель спившегося таланта потрясла современников. Памяти самоубийцы даже посвятили сентиментальную оду:

В Москве, на площади, вокруг которой тесно / Ютился мелкий люд в грязи и нищете, / Лежал холодный труп того, кто прежде честно / Стремился к истине, добру и красоте». (Чхартишвили, 1999, с. 271.)

Н.В. Успенский – один из бесспорных примеров разрушительного действия алкогольной зависимости на литературное творчество, В его случае трудно даже говорить о каком-либо адаптогенном влиянии алкоголизма. Перед нами разворачивается грустная картина алкогольной деградации талантливой личности с выраженным в первую очередь, социальным снижением. Имеющиеся сведения о конфликтном поведении Успенского в юности и более поздние годы могут свидетельствовать о существовавшем уже в премор-бидном периоде эмоционально неустойчивого расстройства личности. Сыграли свою роль, естественно, и неблагоприятные социальные факторы (литературная критика, смерть жены).

УТРИЛЛО (Utrillo) МОРИС (1883–1955), французский живописец, мастер лирического городского пейзажа.

«Внебрачный сын известной гимнастки на трапеции Сюзанны Валадон… позировавшей О. Ренуару, Э. Дега и А. де Тулуз-Лотреку. Один из друзей Валадон, испанский писатель Мигуэль Утрильо, усыновил мальчика». (Комарова, Железнова, 2000, с. 567.)

«С первых же месяцев жизни у ребенка начались необъяснимые нервные припадки. Он внезапно приходил в оцепенение, или дрожал, или почти не дышал. В смятении бабушка, старая Мадлен Валадон, часто бывавшая свидетельницей этих припадков, поила его “шебро”, смесью из бульона и красного вина, которая у лиможских крестьян считается средством для успокоения нервных расстройств. С ростом ребенка припадки стали только чаще. Когда не было этих странных припадков, он проявлял к Сюзанне нежность, почти патологическую, и вечером, когда она приходила домой, повторял без конца: “ О, мама, какая ты красивая! Я всегда буду любить только тебя!”… Морис, ему уже было 12 лет, убежал из дому, и полиция нашла его мертвецки пьяным в лесу… Приходил пьяным на занятия в лицее Роллена. Какая-то ужасная наследственность владела юношей. В Пьер-рфитте, куда его Сюзанна вызвала, у него как-то вечером случился новый припадок. Вооружившись кухонным ножом, он грозил покончить с собой. Наутро Морис был отправлен в больницу Св. Анны. Морису Утрилло было тогда ровно 19 лет. Пробыл там три месяца. Во время мобилизации в армию в 1914 г. он на призывном пункте стал жертвой нового ужасного приступа. Снова в дело вмешалась полиция, и он был отправлен на некоторый срок в психиатрическую больницу в Вилльжюир». (Сторм, 1973, с. 10–11.)

«Педагогибыли недовольны рассеянным и чересчур нервным учеником. Вскоре он был вынужден покинуть местную школу. По настоянию нового отчима Мориса определили в коллеж Роллен, но и там его успехи оставляли желать лучшего. Причиной быстро прогрессирующей болезненной неуравновешенности был, среди прочего, пагубный порок, к которому Утрилло пристрастился с детства. Дело в том, что коллеж находился в Париже, на монмартрской площади д’Анвер, и каждый день мальчик отправлялся туда без провожатых из Монманьи. По дороге его часто подвозили штукатуры и, забавляясь, угощали вином. Вскоре невинное развлечение превратилось в трагическую привычку. Утрилло экономит на карманных деньгах, чтобы выпить рюмку абсента. Если в стакане вина отказывали, он впадал в ярость, угрожая самоубийством, рвал тетради и одежду, ломал мебель. Занятия пришлось прекратить». (Прокофьева. 1969, с. 9.)

«Безысходное одиночество Утрилло с первого взгляда становилось очевидным… За ним установилась слава буйного пьяницы и скандалиста, то и дело бьющего зеркала в кабаках, нередко ночующего в полицейских участках, отверженного и презираемого “порядочными людьми”. Эти приступы пьяного буйства обычно тишайшего человека были ничем иным, как болезненными выплесками неизбывной тоски и подавленного отчаяния. Они уже с детства подготовлялись его бездомностью и неприкаянностью… Людей в непосредственном общении Утрилло болезненно избегал <…> Монмартрские дразнят его прозвищем “Литрилло”». (Виленкин, 1989, с. 16–17, 20–21.)

«Хорошо известно, что Утрилло почти до самой смерти беспробудно пил. Один из его биографов сообщает нам: “Он писал лишь для того, чтобы пить”. Но Бог свидетель, какие великолепные картины он писал! Такая чисто физическая страсть, как пьянство, достаточно элементарна, достаточно бесхитростна, чтобы не побуждать художника к привнесению в свое искусство постороннего элемента». (Маритен, 1980, с. 68–69.)

Можно предположить наличие у художника в детстве органического расстройства головного мозга неясного происхождения, которое протекало с судорожными эпилептиформными припадками. Последние и послужили причиной его «алкогольной терапии». Возможно также, что это была генуинная эпилепсия, которой Утрилло страдал всю жизнь («С ростом ребенка припадки стали только чаще»). В этом случае его «ярость» и «буйное пьянство» могли быть проявлением эпилептических дисфорий. Алкоголизм в подростковом возрасте формируется в сжатые сроки, обычно тем быстрее, чем моложе больной. В случае Утрилло можно говорить в буквальном смысле о «привитом» алкоголизме. Интересно, что талант живописца (который никто ему не прививал) проявился, несмотря на систематическое пьянство и тяжелое нервно-психическое расстройство, что свидетельствует в очередной раз в пользу гипотезы о врожденной гениальности.

УШАКОВ ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ (1745–1817), русский флотоводец, адмирал (1799), один из создателей Черноморского флота и с 1790 г. его командующий. Канонизирован в 2001 г.

«Подобно Суворову, Ф.Ф. Ушаков отличался различными странностями и причудами. К числу особенностей характера Ушакова принадлежал необыкновенный страх перед женщинами. В присутствии женщины храбрый адмирал “приходил в страшное замешательство, не знал, что говорить, что делать, стоял на одной ноге, вертелся, краснел”. Под конец жизни он стал вообще чуждаться людей и умер в деревне, одинокий и всеми забытый». (Пети-нова, 1995, с. 372.)

«Отличаясь, как Суворов, неустрашимою храбростью, он боялся тараканов, не мог их видеть. Нрава он был очень вспыльчивого». (Пыляев, 1898, с. 207.)

«Прошение об отставке от 19.12.1806 г.: “Понеже при старости лет моих отягощен душевной и телесной болезнью и опасаюсь при слабости моего здоровья быть в тягость службе и посему всеподданнейше прошу, дабы высочайшим Вашего императорского величества указом повелено было за болезнью моей от службы меня уволить”». (Ганичев, 1990, с. 445.)

Примеры страхов, испытываемых адмиралом Ушаковым, относятся к специфическим фобиям, когда речь идет об изолированном страхе какого-либо определенного предмета или живого существа. Специфические фобии обычно появляются в детстве и могут, если остаются не леченными, сохраняться десятилетиями. Так что вполне возможно, что выбор морской профессии Ушаковым был обусловлен этим психическим расстройством. Если не тараканов, то уж женщин на военных кораблях того времени точно не было.

Ф

ФАДЕЕВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ (1901–1956), русский советский писатель и общественный деятель. Генеральный секретарь Союза писателей СССР (1946–1954).

«Я приложился к самогону еще в 16 лет, и после, когда был в партизанском отряде на Дальнем Востоке. Сначала не хотел отставать от взрослых мужиков. Я мог тогда много выпить. Потом к этому привык… Мне мама сама давала иногда опохмелиться <…> Беспрерывный запой в течение тридцати лет». (Зелинский. 1991, с. 78, 99.)

«В конце 30-х годов он не писал ничего серьезного, кроме небольших очерков и каких-то никчемных сценариев. Вот как пишет Л. Колодный: “Он рано поседел. Страдал от бессонницы. Чтобы ее побороть, начал пить… Заболел так сильно, что санитары регулярно наезжали к нему домой и увозили в больницу”. Болезнь эта – расплата за близость к власти. Другая плата – творческий застой. Илья Эренбург по этому поводу писал: “Говорили также, что Фадеев мало пишет потому, что много пьет. Однако Фолкнер”⁴ пил еще больше и написал несколько десятков романов. Видимо, были у Фадеева другие тормоза”… К началу 50-х годов Фадеев был уже сильно больным человеком – запойным алкоголиком». (Раз-заков, 1999, с. 57, 66.)

«…Его запои, доходившие до того, что он валялся в Переделкине по канавам, начинались с чтения любимого стихотворения Пастернака». (Каверин, 1989, с. 313.)

«И каждый день приноситтупо, / Так что и вправду невтерпеж, / Фотографические группы / Одних свиноподобных рож. / И культ злоречья и мещанства / Еще по-прежнему в чести, / Так что стреляются от пьянства, / Не в силах этого снести». (Б.Л. Пастернак, 1956.)

«Циклоидный психопат с тяжелым алкоголизмом». (Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 360.)

(«Фигаро Литерэр»] «Обстоятельства его смерти печальны. Фадеев покончил с собой револьверным выстрелом. “Правда” говорит о злоупотреблении алкоголем; вполне вероятно, что властелин с изъянами искал убежища в алкоголе». (Почему?… с. 15.)

«Фадеев все-таки пустил себе пулю в сердце. Два раза он к этому примерялся. Первый раз еще в 1945 году… Пуля была пущена в верхнюю аорту сердца с анатомической точностью». (Зелинский, 1991, с. 101, 103.)

«…Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, наделенный Богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма.

Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итогжизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических пороков, которые обрушились на меня, – кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего… Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.

Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять…». (А.А. Фадеев. Предсмертное письмо, 13.05.56.)

«Недавно в Лондоне [1992 r.J покончила с собой известный киновед Мария Энценсбергер – дочь Александра Фадеева и Маргариты Алигер». (Токаренко, 1992, с. 10.)

«Я не любил писателя Фадеева, / Статей его, идей его, людей его, / И твердо знал, за что их не любил. / Но вот он взял наган, но вот он выстрелил…» (Левин К., «Памяти Фадеева».)

Мы видим у Фадеева проявившийся с молодого возраста (следовательно – злокачественно протекающий) синдром алкогольной зависимости в форме систематического пьянства. Аффективные (депрессивные) эпизоды носили явно вторичный и, видимо, реактивный характер.

ФАРАДЕЙ (Faraday) МАЙКЛ (1791–1867), английский физик и химик, основоположник учения об электромагнитном поле. Открыл (1831) электромагнитную индукцию, которая легла в основу электротехники.

«…Резкие шизоидные стигматы обнаруживаются в строении тела». (Креч-мер, 1995. с. 542.)

«Именно потому, что память отказывалась удовлетворять его запросам, он выработал целую систему правил и записей, которая по возможности заменяла память. [После 1838 г. наступает]…истощение мозга, сказывающееся головокружениями и еще большей потерей памяти, в силу чего полное прекращение работы становится горькой необходимостью”. [В 1857 г. в письме к Барлоу он пишет] “Странное последствие плохой памяти. Я забываю, какими буквами изобразить то или иное слово на бумаге. Я полагаю, что если б я прочитал это письмо, то нашел бы от пяти до семи слов, относительно которых я в сомнении…”» (Оствальд. 1910, с. 111, 113, 125.)

«Психопатия. С 35-летнего возраста ослабление памяти в результате раннего артериосклероза». (Jentsch, 1915.)

«С 1855 г. упадок умственных способностей с постепенным нарастанием слабоумия». (CD Епс. Britannica 97.)

«В 1855 болезнь вновь заставила Фарадея прервать работу. Он значительно ослабел, стал катастрофически терять память. Ему приходилось записывать в лабораторный журнал все, вплоть до того, куда и что он положил перед уходом из лаборатории, что он уже сделал и что собирался делать далее». (Григорьев В. И., CD Кирилл и Мефодий 98.)

«…Закончив свои электрохимические исследования, в течение четырех лет был на грани помешательства, да так и не оправился окончательно». (Тяпнин, Шибанов, 1982, с. 381.)

«Время от времени истощенный ум Фарадея взбадривался, и он снова начинал работать, смешивая уже иной раз реальные факты с фантазией, переоценивая свои открытия. Такие вспышки стоили дорого – они лишь ускоряли его быстрое умственное угасание… С годами он отказывался от всего, что могло бы помешать ему работать, от писем, от лекций, от встреч с друзьями. Последняя лекция – на рождество 1860 года. Сложил с себя обязанности профессора – октябрь 1861 года». (Карцев, 1976. с. 232–233.)

Приведенные психопатологические симптомы позволяют предположить, что великий ученый страдал одной из форм амнестического синдрома, который может развиваться или в результате злоупотребления алкоголем (такие данные биографы не приводят) или в результате какого-то сосудистого поражения головного мозга. По всей вероятности, в данном случае речь идет об «органическом амнестическом синдроме в связи с сосудистым заболеванием головного мозга».

ФЁДОР ИВАНОВИЧ (1557–1598), русский царь с 1584 г., последний представитель Рюриковичей. Неспособный к государственной деятельности, предоставил управление страной своему шурину Борису Годунову.

Наследственность

Отец – см. Иван IVВасильевич Грозный.

«Потомства не оставил (его единственная дочь умерла в раннем детстве)». (Назаров, 1973, с. 1030.)

Общая характеристика личности

«Не наследовав ума царственного, Феодор не имел и сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом, от слабости в ногах; одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных». (Карамзин, 1994, с. 204–205.)

«Неизлечимо больной и слабоумный, почти все свое время проводил в пении церковных служб и душеспасительных разговорах, а в свободные часы развлекался зрелищем кулачных боев и травли людей медведями. В народе ему была создана репутация “юродивого”, “блаженного”». (Штраух, 1936, с. 49.)

«Федора короновали по чину венчания византийских императоров. Долгая церемония утомила его. Не дождавшись окончания коронации, он передал шапку Мономаха боярину князю Мстиславскому, а тяжелое золотое яблоко (“державу”) – Борису Годунову. Этот ничтожный эпизод потряс окружающих… Царь “прост и слабоумен… – отметил английский посол Флетчер, – мало способен к делам политическим и до крайности суеверен”. По отзыву папского нунция Поссеви-но, умственное ничтожество Федора граничило с идиотизмом, почти с безумием. Наследник Грозного был неспособен управлять государством. Его никогда не готовили к этой роли». (Скрынников. 1983а. с. 20.)

[Царь Федор Иванович сам исполнял обязанности звонаря] «…а так как обедню служили в одном из кремлевских храмов со всем сложным чином по обрядам греческой церкви, то эта ежедневная служба занимала царя еще часа на два… Но у государя своего мнения никогда не было; он выслушивал, блаженно улыбался и, не говоря ни слова, продолжал перебирать четки… Вот каков был новый царь всея Руси. Личность, словом сказать, довольно близкая по типу и к “идиоту”, как его изобразил в своем знаменитом романе Достоевский, и к юродивому каких еще и теперь можно встретить в русских деревнях, и к блаженным, которых набожные люди средних веков причисляли к лику святых… Лев Сапега, выдающийся государственный деятель Польско-Литовского государства, вернувшись из Москвы, куда он ездил в качестве посла, говорил: “Напрасно говорят, что у этого государя мало рассудка: я убедился, что он вовсе лишен его”». (Валишевский, 1989, с. 2–3.)

Можно предположить, что «царь Феодор Иоаннович» страдал тяжелой степенью умственной отсталости, тем, что раньше на-зывалосъ «тяжелой олигофренией» (среднее состояние между имбецильностью и идиотией).

ФЁДОРОВ НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ (1829–1903), русский мыслитель-утопист, выдвинул «проект» всеобщего воскрешения умерших («отцов»)и преодоления смерти средствами современной науки («Философия общего дела»).

[Был внебрачным сыном князя П.И. Гагарина и пленной черкешенки] «Мы сталкиваемся с обостренно невротическим случаем переживания и “стыда рождения”, и “чувства смертности”, но давшим уникально созидательный выход… Если до своего духовного переворота Федоров скорее всего ничем резко от других не отличался, линия его существования уже была предначертана на достаточно привычных путях, то тут произошло истинно второе рождение к жизни уникальной, посвященной, вначале глубоко потаенному, служению одной Идее, ее продумыванию и развитию, сердечному и умственному испытанию. Когда через тринадцать лет, в 1864 году, Петерсон³⁷’’ впервые встречается с Федоровым – и мы получаем первое документальное, так сказать, историческое о нем свидетельство, – то Николай Федорович уже давно ведет совершенно не'обычную жизнь монаха в миру, не стесняется ходить в потрепанной одежде, будучи при этом на “приличной” службе, живет аскетом, без обеда, спит без подушки, на голом сундуке… то есть совершенно естественно утвержден в своем образе поведения, юродивом с обычной точки зрения. Но ведь был же момент выбора такой жизни… Вчитываясь в евангелия, переживая их события, Николай Федорович уносился воображением на берега Иордана, в сельскую Вифанию, в Иерусалим… Ему представали целые живые картины, они впечатывались в какой-то его внутренний экран; позднее он, будучи известной, даже легендарной личностью Москвы, в деталях описывал свои видения, приглашая знакомых художников и поэтов, кому был дан талант живописания, воплотить их в картине или поэме… Этот зов из-под каждой могилы, несомненно, слышал сам молодой Николай Федорович. В эти годы, когда его сердце и мысль повернулись целиком к умершим, к кладбищам, он должен был много бродить по этим местам последнего успокоения… Николай Федорович выбрал полный аскетизм, целомудрие (…то есть не просто девственного воздержания, а полного претворения бессознательной родотворной энергии в воскресительные и творческие мощности). Федоров всегда жил один, отдавая всего себя работе мысли и слова, ученикам, посетителям библиотеки, всем нуждающимся в нем». (Семенова, 1990, с. 22. 31. 34, 37–38. 68.)