Текст книги "Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий"

Автор книги: Александр Шувалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 113 страниц)

«По свидетельству врача А.Т. Тарасенкова, который ухаживал за ним перед смертью: “…сношений с женщинами он давно не имел и сам признавался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия; онании также не был подвержен’’». (Вересаев, 1990, т. 4, с. 489.)

Особенности творчества

«Страсть к сочинениям пробудилась у Гоголя очень рано и чуть ли не с первых дней поступления в гимназию». (Вересаев, 1990, т. 3, с. 359.)

«Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, показавшихся в печати, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставляя их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому от этого выйдет какая польза». (Гоголь, 1901, т. 8, с 24.)

«Когда Гоголь начинал писать, то предварительно делался задумчив и крайне молчалив. Подолгу, молча, ходил он по комнате, и когда с ним заговаривали, то просил замолчать и не мешать ему. Затем он залезал в свою дырку: так он называл одну из трех комнат квартиры, в которой жил с Золотаревым, отличавшуюся весьма скромными размерами, где и проводил в работе почти безвыходно несколько дней». (Вересаев, 1990, т. 4, с. 30–31.)

«…Во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке… я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью». (Го-голь, 1901, т. 7, с. 86–87.)

«О болезни или о лечении моем вовсе не думаю. Болезнь моя так мне была доселе нужна, как рассмотрю поглубже все время страдания моего, что не достает духа просить Бога о выздоровлении. Молю только его о том, да ниспошлет несколько свежих минут и надлежащих душевных расположений, нужных для изложения на бумагу всего того, что приуготовляла во мне болезнь страданьями и многими искушеньями и сокрушеньями всех родов…» (Вересаев, 1990, т. 4, с. 220.)

«Уже и теперь мой слабый ум видит пользу великую от всех недугов: мысли от них в итоге зреют, и то, что, по-видимому, замедляет, то служит только к ускорению дела. Я острю перо». (Там же, с. 260–261.)

«…Он сам в глубокой своей интроспекции заявляет, что болезнь играла огромную роль в его творчестве… Конечно, не меланхолия делала Гоголя Гоголем, хотя нет никаких сомнений, что болезнь положила свою печать на творчество писателя и прежде всего внешне отразилась в тех сравнительно многочисленных сценах ненормальных действий и состояний, в которых так нередко находятся его персонажи. Душевная болезнь, опьянение, не то сон, не то действительность, бредовое состояние, всему этому Гоголь уделил место в своих произведениях… Тяжелую душевную болезнь или родственные состояния описывает он в “Страшной мести”, в “Портрете”, в “Невском проспекте”, в “Носе”, в “Записках сумасшедшего”, в “Вие”, в “Шинели” и т. д.». (Ермаков И,Д., вып. XIV, с. 8–9.)

«Гоголь не хотел быть тем, кем он был. Он страдал от своего таланта, от своего назначения, которое было ему предуказано свыше – тем, кто распределяет человеческие способности и силы. Он хотел изменить направление и характер своего писательства, он пытался создать нечто положительное и назидательное, облечь плотью и кровью человечность прекрасную и нарисовать ее так же ярко и выпукло, как выходили у него явления дурные. Но именно это и не давалось ему». (Айхенвальд, 1998, т. 1, с. 74–75.)

«Поневоле нам приходится гениальность Н.В. Гоголя объяснить болезнью, так как только болезнь может нам объяснить такое резкое уклонение, такое существенное отличие». (Чиж, 2001, с. 18.)

«Интересна половая загадка Гоголя… Он, бесспорно, “не знал женщины”, т. е. у него не было физиологического аппетита к ней. Что же было? Поразительна яркость кисти везде, где он говорит о покойниках. “Красавица (колдунья) в гробу” – как сейчас видишь. “Мертвецы, поднимающиеся из могил”, – которых видят Бурульбаш с Катериною, проезжая на лодке мимо кладбища, – поразительны. Тоже – утопленница Ганна. Везде покойнику него живет удвоенною жизнью, покойник – нигде не “мертв”, тогда как живые люди удивительно мертвы. Это – куклы, схемы, аллегории пороков. Напротив, покойники – и Ганна, и колдунья – прекрасны и индивидуально интересны… Поразительно, что ведь ни одного мужского покойника он не описал, точно мужчины не умирают. Но они, конечно, умирают, а только Гоголь нисколько ими не интересовался. Он вывел целый пансион покойниц, – и не старух (ни одной), а все молоденьких и хорошеньких». (Розанов, 1990, с. 262.)

«Со всех сторон его клянут, / И, только труп его увидя, / Как много сделал он, поймут, / И как любил он – ненавидя!» (Некрасов. «В день смерти Гоголя».)

Н.В. Гоголь практически (за исключением, пожалуй, К.Н. Батюшкова – см.) открывает ряд гениальных русских писателей, страдавших тяжелыми психическими расстройствами. Можно спорить о конкретном диагнозе, но более вероятна все-таки шизофрения, так как к концу жизни Гоголь распался и как личность, и как талант. Но имеет ли точный диагноз столь уж решающее значение? Более важен факт влияния психической болезни на содержание творчества и сам творческий процесс. Русский психиатр В.Ф. Чиж писал: «Если бы душевная болезнь Гоголя не влияла на его творчество, не отразилась бы на его художественной деятельности, психиатрическое изучение биографии Гоголя имело бы мало значения». Приведенный патографиче-ский материал позволяет утверждать, что подобное влияние имело место и в громадной степени сделало Гоголя тем самым писателем, которого и знает весь мир.

ГОЙЯ (Goya), (Гойя-и-Лусиентес) ФРАНСИСКО ХОСЕ де (1746–1828), испанский живописец и рисовальщик. Его искусство отличалось смелым новаторством, страстной эмоциональностью, социально направленным гротеском.

«Мне снился мучительный, Гойя, художник чудовищных грез, —

Большая насмешка над жизнью, над царством могилы вопрос.» К.Д. Бальмонт. «Аккорды»

Наследственность

«…Новейшие исторические данные… указывают на очевидную генетическую склонность в его семье к возникновению психоза. Так, дед Гойи по линии матери страдал шизофренией, и ранние расследования показывают, что две сестры матери Гойи ходили на прием в сарагосскую больницу в отделение для душевнобольных». (Ноймайр, 1997а, с. 234.)

Общая характеристика личности

«Уже с 15-летнего возраста ушные заболевания. Физически сильный, как медведь, часто впутывался в драки и распри. В 1765 г. получил опасную для жизни ножевую рану в спину… В 1781 г. публичная ссора с церковной администрацией. Гойя сначала пришел в состояние чрезмерного возбуждения и раздражения, а затем последовала тяжелая депрессия. Болезненное состояние продолжалось несколько лет и парализовало творческую силу Гойи… С 47 лет совершенно глухой. Ушное заболевание протекало с психотическими явлениями. Во время психозов периоды двигательного и психического беспокойства, чередующиеся с депрессиями… Много зрительных галлюцинаций психотического характера… В 1820 г. тяжелая болезнь с неясным диагнозом, возможно хроническое отравление свинцовыми белилами, “подагра художников”… Всего у Гойи было три психотических приступа, отличительными признаками которых являлись депрессия, идеи преследования и галлюцинации. Наряду с несчастными случаями отягощение прогредиентной миопией… Оставил после себя около 20 детей, но в живых остался только один сын – Хавьер». (Scharf, 1963, с. 228–232, 277.)

«Возглавлял одну из групп прихожан Сарагосы, постоянно враждовавшую с другими такими же группами. Однажды после сражения, происходившего ночью, на земле остались лежать трое убитых и несколько раненых, а Гойя, спасаясь от преследования, срочно покинул город… Работал тореадором… Любитель острых ощущений… снова идет молва о серенадах, поединках, о его ненасытной жажде приключений и бурном образе жизни». (Мы-тарева, 1968, с. 90–91.)

«Первый раз он перенес страшную депрессию в 1778 г. Промучившись около трех лет, Гойя оправился… Но лет через десять ему стало совсем плохо: правосторонний паралич, потеря чувства равновесия, слуха, частично речи и… зрения!.. И пока болезнь не отпускала Гойю, он страдал частыми головокружениями, галлюцинациями и припадками. Уильям Нидерланд (Нью-Йоркский университет в Бруклине) выдвинул гипотезу: “Именно в связи со своей способностью писать с невероятной быстротой Гойя был обречен более интенсивно поглощать путем вдыхания и даже глотания использовавшиеся им токсические материалы” (сильно ядовитый карбонат свинца)». (Силкин, 1972, с. 48.)

«…В возрасте 46 лет был внезапно поражен приступом болезни, причины появления которой не сразу смогли выяснить. Некоторое время Гойя был практически слепым и почти полностью парализованным. Он также жаловался на страшную слабость и шум в голове. В конце концов был поставлен диагноз: сифилис. Примерно через год Гойя поднялся с постели, но навсегда с тех пор остался глухим». (Уоллас и др., 1993, с. 76.)

«Подводит художника здоровье. Он абсолютно глухой, у него бывают обмороки, растет раздражительность. “Я настолько раздражителен, – пишет он в письме к другу, – что невыносим для самого себя”». (Безелянский, 1999, с. 64.)

«Прежде всего бросается в глаза, что Гойя часто боялся преследования… Вторая ярко выраженная особенность касалась сексуальной жизни Гойи.

Бесчисленное количество галантных приключений в Мадриде, к которым он стремился, не испытывая угрызений совести, существенно повлияли на его брак… Третья особенность состояла в том, что он не испытывал социальной гармонии. Будучи молодым человеком, Гойя прослыл хвастуном, задирой и драчуном, что многих пугало, одним словом у него была дурная репутация… Тип его поведения можно характеризовать как склочный или даже параноидный <…> речь идет о явно препси-хотической личности, наделенной соответствующими психопатическими реакциями… Однако более внимательный взгляд на многие факты свидетельствует о проявлении у него инволюционной или реактивной депрессии <…> у художника был рецидивный, спокойно протекающий психоз, бравший свое начало в шизоидных формах, которые уже проявились в юности в виде пато-гномонического препсихопатического поведения». (Ноймайр, 1997а, с. 224–226, 232–233, 235.)

Особенности творчества

«Фантазия, лишенная разума, производит чудовище; соединенная с ним, она – мать искусства и источник его чудес» Гойя

«От эскизов для королевских гобеленов Гойя перешел к жанровой живописи, к быту, но это “быт” не в общепринятом смысле, не изображение будничной действительности, а болезненные сновидения, обвеянные жутью и мраком. Кисть Гойи вдруг звучит диссонансом, точно это чья-то другая кисть. Недавно еще казавшаяся таким пестрым праздником жизнь отражается теперь в мозгу Гойи – и без достаточных на то субъективных оснований – как сказка ужаса и безумия. Прошлое и настоящее одинаково производят на художника впечатление мрачной фантасмагории, тяжелого кошмара». (Фриче, 1912, с. 101.)

«…В гравюрах и рисунках, в росписях “Дома Глухого” передает свои кошмары и галлюцинации: он порождает чудовищ, созывает колдуний, он открывает дверь безумию. Ему подвластны “формы, которые могут существовать лишь в воображении людей”, и, замкнувшись в своей глухоте, он изживает страх одиночества, сражаясь карандашом и кистью с осаждающими и дразнящими его демонами». (Пийеман, 1998, с. 37.)

«Глядя на трагические гротески Франсиско Гойи, Шарль Бодлер (надо сказать, тоже весьма нерадостный поэт) писал: “Гойя – дьявольский шабаш, где мерзкие хари / чей-то выкидыш варят, блудят старики, / молодятся старухи, и в пьяном угаре / голой девочке бес надевает чулки”». (Безелянский, 1999, с. 69–70.)

«Тяжелая болезнь (страшные шумы и головные боли, нарушение равновесия) отрывают художника на два года от работы. Только в начале 1794 года он берется за кисть, но слух потерян, и потерян навсегда. Отрезанный от мира, замкнувшийся в себе, сорокавосьмилетний мастер начинает острее чувствовать, глубже понимать, вдумчивее работать. В середине 1790-х годов в творчестве Гойи происходит перелом. Мрачные стороны испанской действительности встают перед ним во всей их неприкрытой наготе». (Мытарева, 1968, с. 92.)

«Случается и так, что больной переносит психотические приступы шизофрении и выходит из них иным человеком, но без грубого дефекта личности, вынося из бездны психоза стремление исследовать неведомые ему до того глубины. Возможно, приступы болезни по-своему помогли творчеству… Ф. Гойи…» (Волков, 2000, с. 443.)

«Гойя будет жить, так и не приспособившись ни к одному из двух миров – ни к миру традиции, ни к миру культуры, – то есть без надежного убежища, в непрерывном смятении и неуверенности. Глухота доведет все это до границ патологии, замкнув в томительном одиночестве человека, который по складу своего темперамента должен был жить средою, постоянно чувствовать прикрытие среды и ее давление – только тогда он откликался, выказывая самые личностные стороны своего существа. А жизненный шок, в который повергает его перемена окружения, дает удивительный результат: вырвавшись из традиций, в том числе и из традиций живописи, в которых он жил до этого, обязавшись взирать на все из отдаленных областей рассудка и не принимать первичного, Гойя высвобождает и как бы пробуждает от спячки свою самобытность. Все историки единодушно признают совпадение между переходом Гойи в новую социальную среду и появлением его великой живописи, состоящей из новшеств и дерзновений, которые, обгоняя друг друга, стремятся вперед, достигают пределов искусства, преступают эти пределы и пропадают в чисто маниакальном произволе». (Ортега-и-Гассет, 1991, с. 533–534.)

Оставим в стороне дискуссионный вопрос об инфекционных и возможных соматических заболеваниях, которыми страдал Гойя во второй половине жизни. С психиатрической точки зрения более интересна патология личности у молодого художника. Мы имеем дело со специфическим расстройством личности, возникающим обыкновенно в подростковом возрасте и сопровождающимся отсутствием критики к патологическим особенностям своего поведения. Отдельные подтипы личностных расстройств представляют собой относительно гетерогенные образования с размытыми границами как друг с другом, так и с нормой. На основании большинства симптомов можно говорить о наличии у Гойи параноидного расстройства личности, хотя для нас важнее сам факт соединения психопатологии и гениальности.

ГОЛДСМИТ (Goldsmith) ОЛИВЕР (1728–1774), английский писатель-сентименталист.

«Все члены его семьи отличались расточительностью… Сам Оливер рос мальчиком, который не обещал ничего хорошего. Хотя он и стал рано писать стихи, но в школе считался “непробиваемо глупым”; по словам его сестры отличался “необъяснимым чередованием приступов радости и уныния”. Таким психическим состоянием можно объяснить его мальчишеский побег из дома на шесть недель, а также последующие продолжительные странствования по континенту… В его характере преобладала в сильной степени выраженная склонность к безделью. А снисходительные биографы видели в нем в первую очередь гения, осужденного перебиваться с хлеба на квас и сочинять где-нибудь на чердаке свои бессмертные творения. Молодой человек, разумеется, должен был бы лучше использовать предоставляющиеся ему шансы устроиться в жизни, если считать идеалом жизни счастье, и никто еще не терял эти шансы более порочным образом, чем Голдсмит. Он был зачислен в колледж, несмотря на то, что считался в учебе “тупицей”. Но ни тогда, ни позже он не ударил пальцем о палец, предпочитая существовать за счет родственников. Занятие литературой соответствовало его характеру лентяя и бродяги, и деньги лились на него потоком, как только он что-нибудь опубликовывал. В последние годы жизни Голдсмит получал до 800 фунтов в год, пожил в бедности, покупая в долг даже молоко, и умер, оставив 2000 фунтов долга, занятых им у друзей без малейшего намерения когда-нибудь расплатиться с ними… Голдсмит умер от какой-то нервной болезни, которая проявлялась сильными болями в лобной части головы». (Nisbet, 1891. с. 99– 100.)

«Неказистый на вид, перенесший в детстве оспу, терявшийся на людях, скованный и косноязычный, чуждый каких бы то ни было потуг на светскость и прекрасно чувствовавший себя среди бедняков – и по сей день изображается иными биографами как чудак без царя в голове, безалаберный и непутевый… Этот “чудак” не посвятил ни одного произведения знатному лицу – случай по тем временам исключительный, не принял ни выгодных предложений от правительства, ни милостей меценатов. Чудачества и странности тоже были, но они помогали ему выжить, остаться самим собой… Немало испытал и повидал, прежде чем взяться за перо. На последние гроши, собранные родственниками, он едет в Эдинбург изучать медицину, откуда перебирается вскоре в Голландию, в Лейденский университет, но, не проучившись и года, отправляется пешком в странствия по Европе… Его письма полны жалоб на непосильный труд, на постоянную спешку. К сорока годам здоровье писателя было подорвано, и последние десять лет он беспрерывно и мучительно болеет – астма, больные легкие, больное горло, ревматизм, болезненная раздражительность… Теперь он путешествует по курортам, тщетно ища облегчения, а его корреспондентами становятся врачи, которым он подробно описывает свои страдания и предпринятое лечение. В этом смысле маршрут его героя, Мэтью Брамбла, и подробные описания недугов, которыми он потчует доктора Льюиса, автобиографичны, но только в романе все это изображено в комическом ключе, что свидетельствует о большом мужестве автора, сумевшего возвыситься над своим горестным уделом и извлечь из него столь забавную пищу». (Ингер, 1972, с. 9—10, 12.)

«По настоянию родных он стал готовиться к духовному званию, но не выдержал экзамена… врожденное легкомыслие и пристрастие к картам преграждали ему в этот период жизни путь к какому бы то ни было определенному занятию. В 1755 г. начинается его романтическое пешеходное странствие по Европе, породившее лучшую из его поэм: “Путешественник”». (Венгерова, 1993а, с. 210.)

«Одаренный, но неустойчивый психопат со страстью к бродяжничеству и циклоидным складом характера. Гипо-маниакальный темперамент. Легкомысленный мот, при личных контактах – простодушен и наивен. К концу жизни депрессивен; возможно даже замаскированное самоубийство». (Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 373.)

Мы без особого внутреннего сопротивления соглашаемся с диагнозом «умственная отсталость» в отношении какого-нибудь художника и совсем не удивляемся, когда встречаем его у монархов. Но сочетание умственной отсталости с литературным творчеством?! Однако легкие степени умственной отсталости («атипичная олигофрения») могут проявляться лишь в некоторых сферах жизни и не мешать развитию других, в частности, литературных способностей. Известный немецкий психиатр Э. Крепелин недаром допускал, что «олигофрен может, несомненно, больше, чем знает». Во всяком случае, некоторые патографии невольно заставляют допустить подобную возможность. У Голдсмита можно предположить в основном благополучно компенсировавшийся в юности период легкой умственной отсталости. Но в последующем постоянно продолжали доминировать инфантильные черты с эмоциональной неустойчивостью и нарушением влечений.

ГОЛУБКИНА АННА СЕМЕНОВНА (1864–1927), русский скульптор, творившая преимущественно в духе импрессионизма и стиля модерн.

Общая характеристика личности

«…Полнейшая непрактичность и неумение устраивать свои дела… Личные же расходы у нее были минимальные. Она не замечала, что ест, во что одевается. Костюм всегда состоял из серой юбки, блузы и фартука. В парадных случаях снимался только фартук… Питалась часто одним чаем с хлебом, или варила на несколько дней суп… Художники и знакомые удивлялись мрачности ее характера». (Губина, 1983. с. 142, 151.)

«Она постоянно курила, курила крепкий табак домашнего “самосада”…

А.С. Голубкина не выходила замуж и не имела своей личной семьи». (Глаголева. 1983, с. 257, 262.)

«К мужчинам и женщинам она относилась без различий. Тот и другой для нее был просто только человек. Никаких увлечений у нее ни в школьный период, ни в зрелом возрасте не было. В этом отношении она была совершенный младенец». (Губина, 1983, с. 149.)

К вопросу о психическом заболевании

«После первой поездки в Париж, которая из-за болезни оказалась кратковременной (1895–1896), А.С. Голубкина в сопровождении Е.С. Кругликовой в конце 1896 года вернулась в Москву, где была помещена в клинику профессора С.С. Корсакова. В клинике она пробыла недолго. Через две недели, по настоятельной просьбе Анны Семеновны, ее забрала сестра и увезла сначала в Зарайск, а затем в Сибирь». (Коровин, 1983, с. 27.)

«С вокзала Кругликова поехала с Голубкиной к себе на квартиру на Малую Никитскую. Анна прожила у нее несколько дней. Она по-прежнему возбуждена, нервно курит, уверяет, что совершенно здорова и непонятно, для чего ее опекают и держат взаперти, хотя уйти не пытается. Видеть никого не желает… На следующий день ее поместили в психиатрическую клинику профессора С.С. Корсакова… Голубкина вновь повторяла, что вполне здорова и не знает, почему она здесь находится, заметив, что у нее есть враги, которые преследуют ее, строят козни… В истории болезни написано, что она страдает душевным расстройством в форме первичного помешательства. Печальный диагноз, к счастью, не подтвердившийся. Физически здоровый организм, крестьянская закалка помогли быстро выйти из нервного кризиса, одолеть недуг. Но в начале пребывания в клинике она “страдала сильным негативизмом”… Позже, в Москве, Лев Николаевич Толстой, заговорив с художником Николаем Ульяновым о Голубкиной, скажет: “Я слышал, что она хотела покончить самоубийством в Париже. Как это было?” И Ульянов сообщит известные ему подробности: “Сначала она бросилась в Сену. Ее спасли. Потом – отравилась. – Чем? – спросит Толстой. – Серниками…” Серными спичками… Но все это уже легенда. Верно лишь то, что Анна Голубкина была на грани самоубийства». (Добровольский, 1990, с. 116–119.)

«Часто у нее случались приступы необъяснимой тоски, которой она заражала окружающих. И тогда уже друзья не ходили к ней, и она оставалась одна со своей страшной тоской, длившейся иногда месяцами… Во время революции 1905 г. бросалась навстречу казакам, повисала на сбруе коней, умоляла не стрелять в людей. Быть может, эти безумные поступки Голубкиной заставили признать ее психически ненормальной, когда она была привлечена к суду за хранение и распространение нелегальной литературы. Ее отпустили». (Копиищер, 1972, с. 287.)

«В марте 1907 года А.С. Голубкина была заключена в зарайскую тюрьму, где в знак протеста объявила голодовку. Через несколько дней по болезни ее выпустили на поруки. 12/25 сентября 1907 года состоялся суд в Рязани (при закрытых дверях), приговоривший А.С. Голубкину к годичному заключению в крепость, но кассации, поданные адвокатом П.Г1. Лидовым, были удовлетворены: по болезни обвиняемой дело было прекращено». (Коровин, 1983. с. 65.)

|Март 1907 г.] «Начальник зарайской тюрьмы направил секретное донесение начальнику Рязанского губернского жандармского управления. Он писал: "… Со дня заключения (23 марта) Голубкиной в тюрьму и по день освобождения (27 марта) она не принимала совершенно никакой пищи, кроме воды. Состояние ее было в высшей степени возбужденное; на другой день заключения у нее появились истерические припадки, выражавшиеся в визгливых истерических рыданиях; припадки эти были прогрессивны, а 26 числа припадок начался в 2 часа ночи и продолжался до 8 часов утра. Опа пришла в полное изнеможение. Приглашенный врач Георгиевский, по освидетельствовании ее, нашел, что припадки эти у нее развились в высокой степени и что она близка к умопомешательству, почему просил немедленно отправить ее в больницу…”. В справке, подписанной доктором Осиповым, говорилось, что А.С. Голубкина находилась в психиатрической клинике Московского университета с 8 по 25 января 1896 года и страдала душевным расстройством в форме первичного помешательства… Доктор Осипов позднее – в феврале 1908 года – ответит на запрос помощника начальника Рязанского губернского жандармского управления. Он сообщит, что “зарайская мещанка скульпторша” Анна Семеновна Голубкина была помещена в клинику “с ясным сознанием, но определенно выраженным бредом преследования; она обвиняла своих подруг в намеренно дурном с ней обращении, в постоянных над ней насмешках и в пренебрежении”, что она “постоянно и настоятельно требовала своей выписки из клиники” и была “выписана сестрою без изменения ее болезненного состояния”». (Добровольский, 1990, с. 231, 234.)

«Иногда она чувствовала, что заболевает – задумывалась, тосковала, как-то темнела вся – и жаловалась на свое душевное состояние. Говорила, что в такие дни боится работать: “можно испортить все”, – и бежала из мастерской… Рассказывала о своей мудрой и строгой матери, смерть которой вызвала у нее душевное заболевание». (Чулкова, 1983, с. 296, 299.)

«Летом 1915 года она заболела нервным расстройством – тосковала, все рисовалось в мрачном свете, мучила бессонница. Оказалась в частной клинике Саввей-Могилевич на Девичьем поле». (Добровольский, 1990, с. 315.)

Особенности творчества

«Только по временам являлась возможность что-нибудь выполнить. Но планы крупных работ так и не пришлось ей осуществить, а жажда работать и творить у нее была огромная. И ей всю жизнь пришлось подавлять в себе эту жажду творчества. А это так мучительно и обидно! Это, я думаю, и сделало ее такой нервной и доводило до психических заболеваний». (Губина, 1983, с. 141.)

«Повышенная эмоциональность, даже одержимость художницы приводила подчас к очень субъективным спорным решениям образа, к превышающим меру экспрессии и деформации. Но те же самые эмоциональность и страстность давали возможность художнице пробиться к истине, которая никогда не лежит на поверхности явлений и которая дороже всего». (Трифонова, 1976, с. 38–39.)

ПеренесенныйА.С. Голубкиной в 1896 г. психотический эпизод можно рассматривать как манифестацию шизоаффективного расстройства по смешанному типу с повторными суицидальными попытками, которые потребовали срочного возвращения на родину и госпитализации в психиатрический стационар. В последующие годы ее эмоциональная и поведенческая неадекватность (приступы бредового возбуждения и депрессий) проявлялась еще неоднократно. Страстное увлечение искусством носило характер моноидеи, а весьма заметную «превышающую меру экспрессию и деформацию» скульптурных композиций, о которой говорят критики, можно отнести на счет определенной психической патологии (бредовое восприятие объекта). Вместе с тем именно это своеобразие скулъп-турного решения образа и придает работам Голубкиной неповторимый и легко узнаваемый облик – основную черту любого талантливого произведения.

ГОМЕР (от XII до VII вв. до и. э.), легендарный эпический поэт Древней Греции, с именем которого связывают две величайшие поэмы древности, стоящие у истоков европейской литературы, – «Илиаду» и «Одиссею». Античные биографы изображают Гомера слепым странствующим певцом.

«Очами он ослеп, но духом он прозрел, И тьма его полна немеркнущего света».

В. Гюго. «Слепому поэту», 1842

«И не только за Сократа, но и за многих других приходилось раскаиваться афинянам: с Гомера они (по словам Ге-раклида) взяли 50 драхм пени, как с сумасшедшего». (Диоген Лаэртский, 1979, с. 117.)

«Согласно преданию, изложенному в надгробной эпиграмме Алкея Мессен-ского, повесился…» (Чхартишвили, 1999. с. 471.)

«Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,

Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека». (Гомер)

Гомер принадлежит к тем историческим фигурам, о которых все знают, но которых мало кто читал. Другими словами – личность, известная всем на протяжении нескольких тысяч лет! При этом практически никаких биографических сведений о нем не сохранилось, включая место (за честь называться родиной Гомера спорили, по преданиям, семь городов) и время рождения (античные источники определяют его по-разному – от XII до VII вв. до н. э.). Тем более примечательно, что даже при таких обстоятельствах легко рождается и передается из века в век миф о его «сумасшествии». Видимо, очень трудно было представить себе столь великого человека психически совершенно здоровым.

ГОНГОРА-И-АРГОТЕ (Gongora у Argote) ЛУИС де (1561–1627), испанский поэт. Зачинатель аристократической поэтической школы в испаноязычной литературе (гонгоризм).

Общая характеристика личности

«Тружениклюбовной нивы, / Жиля только для нее. / Десять лет ей лучших отдал, / Все имение свое». (Луис де Гонгора)

«…Приняв духовный сан, стал пребендарием собора. В этот период Гонгора писал легкие, изящные стихи, преимущественно романсы, и вел настолько легкомысленный образ жизни, что в 1589 г. епископ назначил следствие о его поведении… Но уже вскоре у него развилось страдание мозга, заставившее его искать более спокойной должности. В 1611 г…получил место почетного капеллана короля и со следующего года поселился при дворе в Мадриде. Разочарованный в придворной жизни и удрученный болезнью, он покинул свой пост в 1623 г. и вернулся в Кордову, где вскоре сошел с ума и умер». (Смирнов, 1993, с. 227.)

«У вас узелков так много, / мои любовные сети, / и все же отныне больше / причин у меня для смерти. / Разверзнись, прими, пучина, / меня и мою кручину». (Луис де Гонгора)

«В 1926 году поэт потерял память, заболев расстройством мозгового кровообращения. Гонгора, непонятый соотечественниками, больной, несчастный и весь в долгах, умер утром 23 мая 1627 года в своей родной Кордобе. На его смерть Сервантес написал такие строчки: “Это приятный, всем любезный, острый умом, звучный и глубокий, лучший из поэтов, виденных Фебом”». (http://souvorova.narod.ru/gongora. htm)

Особенности творчества

«…Поэт, отказываясь от реалистического метода, прибегает к нарочитому усложнению синтаксиса, перегружает стихи мифологическими образами, вводит множество неологизмов, сложных метафор и перифраз, затемняющих смысл. Эти произведения положили начало антиреалистическому направлению в испанской поэзии – гонгориз-му». (Плавскин, 1964, с. 251–252.)

«Несмотря на то что при жизни не было опубликовано почти ни одного поэтического произведения, в то же время в рукописном виде они существовали, ими зачитывались, и о них постоянно говорили». (МЭБ, т. 3, 2002, с. 52.)