Текст книги "Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий"

Автор книги: Александр Шувалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 113 страниц)

«Страдал неврастенией. Для “перемены впечатлений” перебрался в Париж, где ему стало еще хуже. Пытался застрелиться, но лишь прострелил палец. Чувствуя, что сходит с ума, предпринял вторую попытку, на сей раз удачную. В одном из предсмертных писем написал: “Надо попытаться ухитриться застрелиться”». (Чхартишвили, 1999, с. 472.)

«Наряду с интимными сценками и пейзажами природы все явственнее звучит у Гофмана пессимизм и отчаяние человека, “не вовремя пришедшего в жизнь”. И Гофман кончает неврозом и самоубийством». (А.Ш., 1929, с. 670.)

«Неврастения» Виктора Гофмана представляется каким-то более сложным психическим расстройством, чем обычный невроз, так как по своей сути неврастения не может проявляться психотическим приступом, да еще с самоубийством. Более вероятен диагноз депрессивного эпизода, возникшего на фоне многолетней дистимии. При этих заболеваниях риск суицида достаточно высок.

ГОФМАН (Hoffmann) ЭРНСТ ТЕОДОР АМАДЕЙ (1776–1822), немецкий писатель-романтик, композитор, музыкальный критик, дирижер, художник-декоратор. Один из основоположников романтической музыкальной эстетики, автор одной из первых романтических опер «Ундина» (1814).

Наследственность

[Отец писателя] «…был необычайно способный, легко поддающийся на-ртроению человек, не чуждый музам, но при том горький пьяница. Он женился на своей кузине… бывшей чрезвычай но набожной, нелюдимой и слегка ис теричной женщиной, насквозь погряз шей в пиетистских предрассудках. Не удивительно, что этот злополучный брак был расторгнут уже через несколь ко лет после рождения маленького Эр нста». (Гюнцель, 1987, с. 31.)

«Его отцу уже шел пятый десяток, когда он женился на истеричной матери Гофмана». (Braun, 1940, с. 66.)

[Мать] «Душевно ненормальная: “постепенно умирала от затаенного горя (меланхолии), совершенно ушедшая в себя и добровольно замкнувшаяся в себя”, по словам биографа». (Се-галин, 1925а, с. 34.)

Общая характеристика личности

«Разумеется, на развитии маленького Эрнста сказались также наследственность и среда. Живя взаперти в кругу близких и одновременно столь чужих ему людей, мальчик овладевает искусством одиночества, уходит в себя и сам в себе обретает друга. Его необыкновенная восприимчивость и болезненная чувствительность его нервной конституции, непрерывно страдающей от внешнего принуждения, со временем развили бы в нем тупое безразличие, не воспользуйся он средством, подсказанным ему инстинктом самосохранения, и не создай себе оружие для самозащиты, посредством которого он только и мог оградить свое существо от посягательств извне. Постепенно и наощупь, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, он обносит себя стеной высокомерия, броней индифферентности, в которой ему, впрочем, так никогда и не удастся полностью заделать бреши». (Виткоп'Менардо, 1999, с. 14–15.)

[В возрасте 18 лет] «К этому времени он уже приобрел ту характерцую внешность, которая практически не изменится с течением лет. Это молодой человек с ростом намного ниже среднего, очень худощавый, чуть сутулый. Иссиня-черная шевелюра падает на высокий лоб беспорядочными прядями, нос орлиный, подбородок загнут вверх, словно носок туфли, цвет кожи желтоватый, рот несоразмерно большой, губы плотно сжаты… Непрестанные нервные подергивания и отчаянная жестикуляция сообщают всему этому облику гнома необыкновенную подвижность». (Там же, с. 23–24.)

«Уклад его жизни был таков: по понедельникам и вторникам он первую половину дня заседал в апелляционном суде, в остальные дни работал дома; после обеда он обычно спал, а летом гулял; вечера же и ночи проводились в питейном доме. Когда он днем или вечером либо и днем, и вечером бывал в обществе, что случалось часто, иной раз ежедневно, ибо он простился не с обществом как таковым, но только с обществом своих друзей и с благопристойными чаепитиями, среди местных кутил, напротив, он всегда был желанным гостем, – в таких случаях по вечерам у него нередко бывало два застолья, скажем, с семи до девяти и с девяти до двенадцати, затем же, когда другие расходились по домам, он, как бы поздно ни было, отправлялся еще в питейный дом, чтобы там встретить рассвет. Раньше вернуться домой он не мог. При этом, однако, не следует представлять его себе обыкновенным пьяницей, который любит вино ради вина и пьет, пока язык у него не станет заплетаться и он не уснет, – у Гофмана все было иначе. Он пил, чтобы взбодриться; пока сил у него было больше, требовались меньшие дозы, потом, конечно, побольше. Зато, когда он взбадривался или, как он говорил, приходил в экстатическое настроение, для появления которого нередко хватало полштофа вина и хотя бы одного приятного слушателя, не было ничего интереснее, чем этот фейерверк остроумия и полет фантазии; Гофман мог непрерывно, по пять-шесть часов кряду блистать ими перед восхищенными слушателями». (Хитциг, 1987, с. 258–259.)

«Депрессия, обыкновенно наступающая после бурной ночи, и “скука бытия” вызывают к жизни странных демонов. Чем больше развивается Гофман, чем более твердые очертания приобретает его личность, тем явственнее проявляется и расщепление его сознания, противоречивость его натуры. Происходит превращение, формирование того писателя, каким ему суждено стать. В ходе короткой встречи от Гиппеля не ускользнула перемена, происшедшая в его друге; он обнаружил в нем новые странности, еще большую неуравновешенность, чем прежде, взбалмошность, капризность, резкие диссонансы». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 41.)

«Алкоголизм у Гофмана – не случайное явление. Он был тяжело отягощен нейропатической наследственностью и всегда оставался, несмотря на свою замечательную умственную способность, психопатом. Алкоголь действовал на его психическое состояние двояким образом: или усиливал уже имеющееся состояние душевной неуравновешенности или добавлял еще своеобразные стигмы, среди которых безумные сновидения занимали первое место». (Киепетапп, 1911, с. 75.)

К вопросу о психическом заболевании

«С раннего детства нервные расстройства, галлюцинации». (Barine, 1895, с. 327.)

«Известно, что Гофман, самый причудливый из поэтов, обладал замечательными способностями не только к поэзии, но также к рисованию и музыке; он является творцом особого рода фантастической поэзии, хотя рисунки его всегда переходили в карикатуры, рассказы отличались несообразностью, а музыкальные произведения представляли какой-то хаотический набор звуков. И вот этот оригинальный писатель страдал запоем и уже за много лет до смерти писал в своем дневнике: “Почему это, как наяву, так и во сне, мысли мои невольно сосредоточиваются на печальных проявлениях сумасшествия. Беспорядочные идеи вырываются у меня из головы подобно крови, хлынувшей из открытой жилы…”. К атмосферным явлениям Гофман был до того чувствителен, что на основании своих субъективных ощущений составлял таблицы, совершенно сходные с показаниями термометра и барометра. В продолжение многих лет он страдал манией преследования и галлюцинациями, в которых созданные им поэтические образы представлялись ему действительно существующими». (Ломбро-зо, 1892, с. 77–78.)

«Наклонность к колебаниям настроения и депрессиям». (Braun, 1940, с. 66.)

«Нервозный, эксцентричный и всецело подчиненный своему настроению, страдал галлюцинациями и бредовыми идеями, навязчивыми состояниями». (Rank, 1914, с. 124.)

«Его гений был разрушен чрезмерными алкогольными возлияниями». (Grigoleit Е.; цит. по Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 392.)

«Психопат. Испытывал галлюцинаторные переживания лихорадочного и алкогольного делириев». (Kiernan, 1896, с. 304.)

«В начале 1822 года “ревматическими приступами” началась последняя болезнь писателя, которая вскоре привела к тому, что он не смог уже выходить из дома… Точный диагноз болезни с точки зрения современной медицины вряд ли возможен, поскольку свидетельства Хитцига, да и самого Гофмана чересчур неопределенны. Ясно только, что приведенное Хитци-гом название “Tabes dorsalis” нельзя понимать в том смысле, какой вкладывается теперь в этот термин, и что, возможно, следует вообще исключить заболевание спинного мозга… Не исключается детский спинальный паралич или одна из форм полиневрита, то есть одновременное заболевание многих нервов». (Гюнцель, 1987, с. 342, 377.)

«…Сам пьяница, он перманентно находится в состоянии нервного перевозбуждения, которое отчасти, вероятно, обусловлено и воздействием бледной спирохеты¹¹². Хотя у нас нет доказательств в пользу последнего предположения, оно выглядит весьма правдоподобным и ничем не опровергается. Гофман наслаждается второй жизнью, наступающей в тот момент, когда гаснут свечи; без всяких усилий проникает он в тот мир, куда большинство людей могут попасть только через врата искусственного рая, создаваемого с помощью наркотических средств…». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 133.)

Особенности творчества

«Визионер и острый трезвый мыслитель, мистик и тончайший аналитик психопатологических явлений, капризный импрессионист в изображении смены душевных состояний и реалист-скептик, насквозь видящий механику житейской борьбы и отношений, Гофман явился связующим звеном в смене и литературных школ и философских систем». (Петровский, 1930, с. 561.)

«Гофман говорил часто своим друзьям: я работаю, сидя за фортепиано, с закрытыми глазами и воспроизвожу то, что подсказывает мне кто-то со стороны… Мог исключительно творить только в состоянии опьянения. В нюансировании своих творческих настроений путем алкоголя Гофман достигал виртуозности. Он не был вульгарным пьяницей, но он сознательно делал самые различные смеси из алкогольных напитков, чтоб вызвать тот или иной творческий приступ». (Сегалин, 1926а, с. 38, 67.)

«Сказочник Гофман, которому создаваемые им герои начинали внушать страх в процессе творчества, просил жену остаться с ним». (Кузнецов, Лебедев, 1972, с. 170.)

«…Гофман в своем Крейслере в сущности только описывал самого себя и свое безумие». (Ломброзо, 1892, с. 180.)

[На сочинение повести-сказки «Крошка Цахес» (1819)] «…его вдохновили бредовые видения, преследовавшие его во время болезни весной 1818 года». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 198.)

«Большинство произведений, которые оставил после себя Гофман, были написаны в последние 15 лет его жизни, то есть в то время, когда он регулярно пил. Ясно, что алкоголь поставил свое клеймо и что повсюду можно найти следы сумасшествия, жертвой которого он был». (Киепетапп, 1911, с. 75.)

«…Придется признать, что его гениальность была во многом обусловлена алкоголем…Озарения приходили к Гофману в состоянии алкогольного дурмана, и он приберегал образы своих пьяных галлюцинаций до наступления мучительных и жестоких часов похмелья. В эти часы он фиксировал их на бумаге с той силой выразительности, что была, если не обусловлена, то обострена физической и психической депрессией…Он пьет не потому, что ему это нравится, а для того, чтобы разогреть свое воображение… Сон играл исключительно важную роль при зарождении произведений Гофмана». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 109, 135.)

«Мастерски изображал эпизоды психических нарушений, например, у Медарда (алкогольная паранойя)» (Klinke, 1905, с. 144.)

«Свои фантазии черпал в опьянении, это – сновидения пьяницы. В отличие от других романтиков он не выдумывал свои образы, а видел и слышал их наяву». (Pelman С.; цит. по Lange-Eich-baum, Kurth, 1967, с. 392.)

«Таким образом, можно говорить о постоянном слиянии автора и его героев, порой выраженном слабо и едва заметно, порой же явленном тем ощутимее, чем более живую симпатию испытывает Гофман к реальному прототипу своего персонажа. Нередко также имеет место акт отторжения, и у нас есть все основания предполагать, что тема безумия, столь часто возникающая в его произведениях, была для него не романтико-поэтическим живописным украшением, но попыткой магического заклятия тяготевшей над ним фатальности: расщепления личности, постоянной угрозы шизофрении… он осознает, что его личность расщеплена. Однако ему, как никому другому, известно, что такое шизофрения, а потому он, как никто другой, умеет с ней справляться. Чтобы отогнать ее от себя, он нередко прибегает к такому гениальному для того времени способу, как описание ее в своих произведениях. Тема двойника возникает в них постоянно…Совершенно очевидно, что это было результатом шизофренических расстройств…Он оказался первым, кто ввел в литературу тему двойника, которая с тех пор присутствует в ней постоянно…» (Виткоп-Менардо, 1999, с. 19, 52, 54.)

«Сохранил творческую продуктивность до конца жизни; когда уже не мог писать, то диктовал». (Braun, 1940, с. 67.)

«В последние месяцы жизни писатель, похоже, становится еще более эксцентричным и сентиментальным. Несмотря на возобновление болезни, он и не думает себя щадить. Издатели с нетерпением ждут его новых текстов, да и он сам, чьи расходы постоянно превышают доходы, неотступно преследует их просьбами о выплате задатков». (Виткоп-Менардо, 1999, с. 212.)

Гофман – прекрасный пример того, как гениальный писатель может использовать в своем творчестве собственные психические нарушения (расстройства восприятия, а возможно и расстройства сознания). Именно галлюцинации и делириозные видения явились первоисточником многих персонажей его новелл, сделав их оригинальными. Именно переживаемые им предпсихотические и психотические состояния позволяли ему создавать удивительные сюжеты и фантастические образы. Поражает в Гофмане также разносторонность его дарований – еще одна загадка этой гениальной личности. А в последнем определении сомневаться не приходится. Как сказал о нем Стефан Цвейг: «Кто выдержал столетний экзамен, тот выдержал его на века» (1928 г.). Интерес к личности и произведениям Гофмана в наше время – лишнее тому подтверждение.

ГРАББЕ (Grabbe) ХРИСТИАН ДИТРИХ (1801–1836), немецкий драматурги критик.

«Закладывать за воротник он начал еще в гимназии, а впоследствии в любое время суток готов был принять дозу спиртного. В конторе перед ним всегда стояла кружка пива, но вскоре такой малоалкогольный напиток перестал оказывать желаемое действие, и Граббе перещел на ром и водку». (Гаев, 1999, с. 197.)

«…Долгие годы научных занятий не могли выработать в нем нравственной выдержки благодаря крайне беспорядочно веденному воспитанию. Попытки найти себе определенное занятие не приводили ни к чему. Граббе не уживался нигде и в 1836 г. он умер, физически и духовно разбитый жизнью, полной всевозможных излишеств». (ЭС Гранат, т. 16, с. 356.)

«Социальный отщепенец, одиночка, совмещавший черты огромного самомнения с робостью и мнительностью “выскочки”, Граббе стремится играть роль необузданного гения, яростного циника и ведет образ жизни, который разрушает его физически и морально». (Гальперина, 1930, с. 588.)

«Умер, стяжав печальную славу спившегося гения». (Рубинова, 1964, с. 318.)

«Врожденная психопатичность, неустойчивость психики; вследствие этого – хронический алкоголизм. Почти наверняка tabes (спинная сухотка)». (Ebstein, 1906, с. 486.)

«Галлюцинаторные переживания при лихорадочных и алкогольных де-лириях». (Hildebrandt, 1923, с. 194.)

«Бредовые идеи ревности. Скорее всего алкогольный полиневрит, а не tabes». (Birnbaum, 1920, с. 181.)

«Его друг Карл Цингер писал: “Не раз, когда он возвращался вечером из трактира, то освещал весь дом и начинал тыкать шпагой во все углы, за шкафы и под кровати и кричать: “Где он у тебя сидит? Я его поймаю и заколю насмерть!”» (Scheuer, 1930, с. 32.)

«Шизоидная и очень инфантильная личность». (Bergler, 1934, с. 351.)

«Г алл юци на ци и, дел и ри и, п ри пад ки сумасшествия. Импотенция и несчастливый брак. Жена бросила его». (Gold-schmit-Jentner, 1960, с. 232, 234.)

В данном случае можно думать об алкогольном бреде ревности, хотя он чаще возникает в более позднем возрасте (Граббе умер в 35 лет). Возможно, что столь раннему формированию серьезного расстройства мышления способствовали «врожденная психопатичность» и «неустойчивость психики».

ГРАНВИЛЬ (Grandville) (наст, имя и фам. – Жан Иньяс Изидор Жерар, Gerard) (1803–1847), французский график; иллюстрировал романы Свифта и Дефо.

«Последний период творчества Гранвиля носит несколько неожиданный характер. В самом деле, художник большого политического. темперамента, острый и язвительный наблюдатель вдруг резко меняет свою манеру и погружается в мир фантазии. Его поздние циклы “Мир иной” и “Ожившие цветы” причудливы и отвлеченны, это сны наяву, болезненные и странные. Недаром сюрреалисты старались сделать его своим предтечей. Нервная, впечатлительная натура художника сломилась под тяжестью внешних обстоятельств – глубокого личного потрясения и гнетущего ощущения усиливающейся реакции». (Сарабъянов, 1977, с. 223.)

«…Пристрастие придавать физиономию и пороки человека сначала животным и растениям, в последствии и всякого рода неодушевленным предметам под конец жизни Гранвиля сделалось столь велико, что некоторые его рисунки непонятны». (ЭСБ Биографии, т. 4, с. 315.)

«В историю вошел прежде всего как автор гротескных композиций – с фантастическими мирами, которые населены человекообразными животными и еще более странными существами в виде оживших неодушевленных предметов. Первым циклом такого рода были Метаморфозы дня (1828—29). Кним примыкают иллюстрации к Лафонтену, альбомы Сцены частной жизни животных (1842) п Иной мир (1844). Прежние романтические комедии Гранвиля наполнились здесь “черным юмором”, порою достаточно мрачным. В последние свои годы художник страдал душевным заболеванием». (http://ivww.krugosvet.ru/ articles/93/1009311/print.htm)

«Он умер… от душевной болезни». (ЭС Гранат, т. 20, с. 178.)

Бросается в глаза относительно большое количество больных шизофренией и другими бредовыми расстройствами среди живописцев (см. таблицу в «Предисловии»). Возможно, что этот вид творческой одаренности оказывает определенное негативное влияние на мышление. В свою очередь, по закону обратной связи болезненно измененное мышление художника отражается в содержании его творчества и живописной манере.

ГРАНОВСКИЙ ТИМОФЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (1813–1855), русский историк и общественный деятель, профессор Московского университета (с 1839 г.); первый российский медиевист.

Наследственность

[Дед] «…кончил он сумасшествием. [Отец]…совершенно безвольный и беспечный и к тому же игрок». (Ветринс-кий, 1997, с. 402.)

Общая характеристика личности

«…Всю жизньу Грановского… почти болезненные припадки меланхолической грусти, иногда обострявшиеся до острой хандры, отравлявшее существование. Вероятной причиной этих припадков было некоторое расстройство, может быть унаследованное от сумасшедшего деда. Болезненностью питалась и отличавшая вообще лучших людей тридцатых-сороковых годов склонность к самоанализу, рефлексии и горькому раздумью о бесплодно растрачиваемых лучших силах души и таланта. “Сколько грусти примешивается к моему счастью, – говорит Грановский в одном письме перед свадьбой о своей привычке “сверлить себя”: – в самые лучшие мгновения меня охватывает чувство странной тоски”». (Ветринс-кий, 1997, с. 408.)

«…Издавна его преследовали приливы меланхолии и апатии; в эпоху Крымской войны это настроение становилось невыносимым, и Грановский все чаще искал развлечения в азартной и почти всегда неудачной карточной игре. Организм Грановского никогда не отличался крепостью…» (ЭСББиографии, т. 4, с. 318.)

В ряде патографических случаев (например, при недостаточном количестве необходимых биографических сведений) попытка диагностики может носить лишь весьма условный характер и ни в коем случае не претендует на окончательность. Исходя из имеющихся диагностических признаков, у Грановского можно предположить рекуррентное депрессивное расстройство.

ГРЕЙНДЖЕР (Grainger) ПЕРСИ (1882–1962), американский пианист и композитор.

«Воспитание Грейнджера в детстве было очень своеобразным, и это наложило отпечаток на его образ жизни и сексуальные пристрастия. Мать Грейнджера, Роза, била его кнутом, а узнав, что муж заразил ее сифилисом, перестала его пороть и несколько лет вообще не дотрагивалась до ребенка. Когда Перси было двенадцать лет, он вместе с матерью отправился в Европу, чтобы продолжить музыкальное образование. С тех пор она контролировала профессиональную и интимную сферы его жизни, ходили даже слухи об инцесте (возможно, необоснованные). Вероятно, это привело к самоубийству Розы в 1922 году, когда она выбросилась с восемнадцатого этажа нью-йоркского дома. Сексуальные партнеры Перси, в том числе и его жена Элла, подвергались избиениям плетью, часто довольно жестоким. Это было особой формой полового извращения, характерной для Грейнджера еще с подросткового возраста. Он также занимался и самобичеванием, исхлестывая себя до крови. Зная о возможном аресте, композитор не стыдился своего образа жизни и даже сделал ряд компрометирующих фотографий для музея Грейнджера в Мельбурне, которые, правда, разрешил опубликовать лишь через десять лет после собственной смерти. Одной из своих подруг он рассказывал, что хотел бы иметь детей, которых мог бы хлестать для полного удовольствия; и не преминул бы вступить в половую связь со своими дочерьми… В декабре 1953 года в Дании Грейнджеру сделали операцию по удалению раковой опухоли предстательной железы. Однако опухоль дала метастазы в тазовую область. Из-за частых задержек мочеиспускания требовалось расширение мочеточника, и в феврале 1960 композитору удалили яички… В конце года наступил упадок душевных сил». (Дональдсон, 1995, с. 83–84.)

В жизни нередко случается так, что две, на первый взгляд, прямо противоположные перверсии – садизм и мазохизм – соединяются у одного человека и образуют своеобразное расстройство сексуального предпочтение – садомазохизм. В этом случае больной получает сексуальное удовлетворение как от садистической, так и от мазохисти-ческой активности, что и видно на примере Грейнджера. Среди мазохистов и садистов преобладают мужчины.

ГРИБОЕДОВ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ (1794 или 1795–1829), русский писатель и дипломат. В1826 г. находился под следствием по делу декабристов; в 1828 г. назначен послом в Персию.

«Рок неведомый сюда его привел…

Далеко от своих смерть близкую обрел!» А.С. Грибоедов «Эпитафия», 1820

Наследственность

[Мать] «…была женщина с тяжелым характером: властная, заносчивая и сварливая, кичилась своим родом; все стонали от ее самодурства. Таким образом, мать его была женщина с патологическим характером». (Сегалин., 1925а, с. 34.)

Общая характеристика личности

«…В 13 лет закончил университет, второй факультет – к 17 годам». (Эф-роимсон, 1998, с. 340.)

«Особых провинностей за нашим пансионером не числилось, хотя он то и дело попадал в число “оштрихован-ных” – штрихами выставлялись замечания. То он на математике занимается стихами, то после отбоя выходит В сад “полюбоваться луною”; в конце концов директор “почел его оригиналом и велел оставить в покое”». (Лютов, 1999, с. 115.)

[1815 г.] «В Петербурге Грибоедов повел “веселую и разгульную жизнь” в кругу светской молодежи, одновременно увлекаясь театром и заведя ряд литературных знакомств… состоял в двух масонских ложах. В 1818 г. участие в нашумевшей светской дуэли и все более запутывавшиеся материальные дела матери, доведшей непосильными поборами своих костромских крестьян до бунта, подавленного военной силой, вынудили Грибоедова покинуть Петербург и отправиться секретарем русской дипломатической миссии в Персию». (Благой. 19296, с. 757–758.)

«К перу от карт? И к картам от пера?» (Грибоедов А.С. «Горе от ума».)

[1817 Г.] «Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, – все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении». (Пушкин, 1977, с. 681–682.)

Особенности творчества

«Будучи в Персии в 1821 году (рассказывает Булгарин¹¹³), Грибоедов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, знакомых, об артистах, о театре, которых он любил страстно. Он лег спать в киоске в саду и видел сон, представивший ему любезное отечество со всем, что осталось в нел! милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто бы им написанной, и даже читает некоторые места из оной. Проснувшись, Грибоедов берет карандаш, бежит в сад и в ту же ночь начертывает план “Горе от ума”, сочиняет несколько сцен I-ro акта. Комедия сия заняла все досуги его, и окончил ее в Тифлисе в 1822 году». (Сега-лин, 1926а. с. 8.)

«Грибоедов – “человек одной книги”… Но чем объяснить количественную и качественную ничтожность всего, что было написано после?.. Творческое бессилие Грибоедова после “ Горе от ума” несомненно». (Ходасевич, 1991а, с. 153.)

Наверное, обидно быть «человеком одной книги» или поэтом одной песни. Но если эта песня «Марсельеза», а книга – «Горе от ума»? Грибоедов не представляет психиатрического интереса, и в рождении великой комедии тоже нет ничего загадочного: создал ее не случайный аристократический повеса, а один из умнейших людей своего времени, но его творческий процесс не лишен любопытных психологических деталей.

ГРИГОРЬЕВ АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1822–1864), русский литературный и театральный критик, поэт. Создатель так называемой «органической критики».

«О, говори хоть ты со мной, Подруга семиструнная!

Душа полна такой, тоской, А ночь такая лунная!» А.А. Григорьев, 1857 г.

Наследственность

[Отец] «…Служивший первоначально в сенате Александр Иванович увлекся дочерью кучера и, вследствие препятствия со стороны своих родителбй’к браку, предался сильному пьянству. Вследствие этого он потерял место й <':е-нате и, прижив с возлюбленною сына Аполлона, был поставлен в необходимость обвенчаться с предметом своей страсти». (Фет, 1983, с. 133–134'.)

«…Изредка им овладевали приступы безотчетного гнева, и тогда он становился придирчивым ко всем домашним, раздражительным, капризно-злым, даже жестоким». (Носов, 1990, с. 7.)

[Мать] «…болела какой-то странной болезнью; глаза ее в припадке становились мутными, нежное лицо покрывалось желтыми пятнами, на губах появлялась зловещая улыбка». (Блок, 1916, с. VI.)

Общая характеристика личности

«…Всегда тяготело при описании детства Григорьева стремление хотя быi исподволь, но уже в детских впечатлениях Аполлона выявить истоки его позднейшего неприятия всякой семейности, его безбытной жизни, его скитальчества и бездомности. В семейном окружении Григорьева настойчиво подчеркивали фальшь отношений, пошлость, узость представлений о жизни, которые впоследствии будет презирать и клеймить одинокий, гордый романтик и бунтарь Аполлон Григорьев». (Носов, 1990, с. 7.)

«На безобразно нервную натуру мою этот мир суеверий подействовал так, что в четырнадцать лет, напитавшись еще, кроме того, Гофманом, я истинно мучился по ночам на своем мезонине…» (Григорьев, 1988, с. 15.)

«До крайности нервный и впечатлительный, Аполлон Григорьев уже в ранние детские годы был всецело погружен в мир мечты… К пятнадцати годам Аполлон Григорьев уже в полной мере проявил свои блестящие способности к словесности и языкам, хотя и был до двенадцатилетнего возраста, по собственному замечанию, безгранично ленив». (Носов. 1990, с. 8, 16.)

[1845 г.] «…Он “по болезни” вышел в отставку… Жизнь вдруг несказанно широко развернулась перед мечтательным юношей, кружа голову и унося в неистовый водоворот. Увлечения и страсти сменяли друг друга. Быт был совершенно неустроен, литературная работа сумбурна и столь же лихорадочна, как и вся жизнь Григорьева в эти годы. Впрочем, из неустроенности и неприкаянности уже рождался пафос отверженности – устойчивая тема всей поэзии Аполлона Григорьева… В конце концов, не культ наслаждений, а гнетущая тоска оказалась властным хозяином души Григорьева, силой, будившей стремление во что бы то ни стало забыться, утопить сознание в чаду пьяного разгула. Но они же – та же тоска, то же мучительное беспокойство – влекли Григорьева к самовыражению в творчестве… К 1846 году беспорядочная жизнь, неустроенность, разгул и неотвязная, мучительная тоска серьезно расшатывают как в общем-то и следовало ожидать – и здоровье, и психику Григорьева». (Там же, с. 33, 50.)

[Из письма к отцу от июля 1846 г.] «Да и Вы сами, немного посерьезнее взглянувши на мой несчастный характер, поймете, что я чересчур способен к отчаянью, не только уж к тоске и хандре: тосковать и хандрить я начал, право, чуть ли не с 14 лет. Вы скажете, может быть, что это – блажь; положим, но во всяком случае это болезнь». (Григорьев, 1988, с. 297–298.)

[Начало 1850-х гг.] «Печальна была порой – и об этом также не следует забывать – и реальность разгульной жизни Григорьева этих лет. Реальность нескончаемых пирушек, далеких от какой бы то ни было умеренности, доходивших нередко и до безобразия. Григорьев, впрочем, и об этих бесшабашных пирушках в годы одиночества и мрачных, многими ночами длившихся запоев вспоминал ностальгически… С годами кутил Григорьев все более мрачно, до последней степени теряя в период загулов душевное равновесие, <…> пьянство идет уже безудержное, так сказать, привычное. Пил, за неимением водки, чистый спирт, одеколон и керосин… Пропивая все, Григорьев садился в долговое отделение, т. н. “тарасовскую кутузку”; туда брал он с собой гитару и журнальную работу… до того опустился, что, если у него не было на что выпить, спокойно являлся в чьей-нибудь знакомый дом, без церемоний требовал водки и напивался до положения риз……ходил в старом сюртуке, грязный, оборванный, с длинными начесанными волосами, и имел самый непривлекательный вид». (Блок, 1916, с. 103, 130, XXIV, XXVII–XXVIII.)

[Из письма к М.П. Погодину от 1859 г.] «Но если бы вы знали всю адскую тяжесть мук, когда придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Каинскую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один, и не мог напиться. Страшные ночи!» (Григорьев, 1988, с. 303.)

«…Иль совсем до дна, / До самой горечи остатка, / Жизнь выпил я?.. Но лихорадка / Меня трясет… Вина, вина! / Эх! жить порою больно, гадко!» (А.А. Григорьев)

«Тяжелый алкоголизм». (Мендельсон, 1927, с. 68.)

«Конечно, всегдашняя бедность Григорьева – следствие и его разгульной жизни, кабацких запоев с их купеческой широтой и безудержностью. Но и запои эти, с другой стороны, во многом результат шаткой, неустроенной жизни, нервного истощения, от которых бежал Григорьев в “омут” кутежей, становившихся все чаще и все мрачнее с годами. Жизненный круг оказывался трагически замкнутым… Григорьев продолжает много писать и печататься, но работает все более непостоянно, какими-то лихорадочными порывами, перемежающимися с бездействием и апатией. Видимого творчества спада в статьях Григорьева последних лет жизни незаметно…» (Носов, 1990, с. 131, 171.)