Текст книги "Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий"

Автор книги: Александр Шувалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 113 страниц)

[Январь 1914 г] «…Как и все лекции этого курса, она пала в сознание мое совершенно особенно; мне показалось, что я, один я, понял самую подоплеку лекции; вообще: я стал замечать в себе странную способность впадать в состояния, во время которых все, что ни происходит вокруг, разыгрывалось во мне как шифр; я вычитывал из каждой, случайно слышимой фразы за ней стоящий духовный смысл… Состояние это сопровождалось особым состоянием физиологическим… мы приблизились к церкви с кладбищем, нашли могилу Ницше и возложили на нее цветы; когда я склонил колени перед могилой его, со мной случилось нечто странное: мне показалось, что конус истории от меня отвалился; я – вышел из истории в надисторическое: время стало кругом; над этим кругом – купол Духовного Храма, и одновременно: этот Храм – моя голова, “я” мое стало “Я” (“я” большим); из человека я стал Челом Века…Во время лекции со мной произошло нечто подобное происшествию во время лекции об Аполлоновом Свете; будто исчез потолок, раскрылся мой череп; сердце– стало чашей, и луч Христова Сошествия пронизал меня. [Апрель 1914 г]…В первые месяцы моего вхождения в антропософию (май – декабрь 1912 и январь – октябрь 1913 года) я проделал нечто очень трудное для себя: усумнился во всех прежних путях… вышел фактически из литературы… я медитировал ежедневно часами в ряде месяцев, и эти медитации меня довели до экстазов, восторгов и таких странных состояний сознания, что внутри их мне открывались пути посвящения, а когда я выходил из них, то эти состояния стояли передо мной как состояния болезненные… “экзальтация” и утрировка “упражнений” приводили меня к болезненному расстройству сердечной деятельности, дыхания и подступу падучей…» (Там же, с. 366, 368, 371, 380–381.)

«Одно время (в 1914 г.) были сердечные недомогания, которые… описывает следующим образом: “Ему казалось, что он как бы чувствует сердце вне себя и что оно стеклянное. Поэтому старался ходить осторожно, немного наклоняясь вперед, чтобы не ударить это хрупкое сердце обо что-нибудь. Обращался к докторам, которые находили невроз сердца”». (Спивак, 2001, с. 228–229.)

[Апрель 1915 г.] «Вот тут-то произошел со мной незабываемый по странности… случай… состоянье сознания моего, истощенного уже двухмесячной с лишним бессонницей, было ужасно… провел ночь в бессоннице. На следующее утро меня охватила тяжелая тоска; и точно невидимая сила вытянула из дому… не знаю почему, неожиданно для себя сел в трамвай и увидел, что еду в Базель: “Зачем?” – подумалось мне… я был точно в трансе… мне казалось, меня кто-то преследует… На другой день, в субботу, меня охватила тревога, переходящая в страх перед чем-то неумолимым, что-то должно стрястись со мной… мой страх превратился в панический ужас… Несколько дней я думал, что просто сошел с ума и что “существо”, повергающее меня в панический ужас, моя галлюцинация… скажу откровенно: переживания этих дней были самыми тяжелыми переживаниями моей жизни; скажу еще: душа моя испытывала все эти дни такой страх, о существовании которого я даже не подозревал». (Андрей Белый и антропософия, 1992а. с. 437–439, 444, 446.)

[Август 1915 г.] «Именно в августе месяце вскрылся гнойник многих бунтов, болезней, ненормальностей, до этого в месяцах и даже в годах нарывавший в молчании… и я без видимой причины опять заболел приступами 1) страха, 2) бунта, 3) диких фантазий, 4) почти галлюцинаций среди бела дня, подступы которых испытывал и в июле еще… Но я не чувствовал себя сумасшедшим, хотя бы в росте того самообладания, которое я выказывал внешним образом». (Андрей Белый и антропософия, 19926, с. 414, 418, 424.)

[Конец 1916 г.] «Физически огрубелый, с мозолистыми руками, он был в состоянии крайнего возбуждения. Говорил мало, но глаза, ставшие из синих бледно-голубыми, то бегали, то останавливались в каком-то ужасе. Облысевшее темя с пучками полуседых волос казалось мне медным шаром, который заряжен миллионами вольт электричества. Потом он приходил ко мне – рассказывать о каких-то шпионах, провокаторах, темных личностях, преследовавших его и в Дорнахе, и во время переезда в Россию. За ним подглядывали, его выслеживали, его хотели сгубить в прямом смысле и еще в каких-то смыслах иных. Эта тема, в сущности граничащая с манией преследования, была ему всегда близка». (Ходасевич, 1991, с. 57.)

[Осень 1921 г.] «Его пьянство, его многоречивость, его жалобы, его бессмысленное и безысходное мучение делало его временами невменяемым». (Бавин, 1993, с. 610/)

«…Начал пить… При этом оказалось,

что был настолько чувствителен к алкоголю, что достаточно было выпить 2–3 рюмки, чтобы совершенно забыться. Состояние опьянения выражалось в том, что становился очень оживленным, остроумным, веселым, но ничего не помнил в дальнейшем о своих действиях – “провалы памяти”». (Спивак, 2001, с. 230–231.)

[Осень 1922 г.] «…Весь русский Берлин стал любопытным и злым свидетелем его истерики… Выражалась она главным образом в пьяных танцах, которым он предавался в разных берлинских Dielen³². Не в том дело, что танцевал он плохо, а в том, что он танцевал страшно… Он словно старался падать все ниже… Возвращаясь домой, раздевался он догола и опять плясал, выплясывая свое несчастье. Это длилось месяцами». (Ходасевич, 1991, с. 62–63.)

«На самой личности его и на всем, чем он жил и что делал, лежала неизгладимая печать “странности”. Что-то судорожное и хаотическое было в его идейных и художественных метаниях, в его всегдашнем душевном напряжении. В быту, в своих житейских отношениях он был, что называется, трудным человеком, обладавшим поистине редкой способностью осложнять как свою собственную жизнь, так и жизнь тех, кто находился с ним в соприкосновении. В ходе истерической “дружбы-вражды” с Блоками эта несчастная способность Белого проступила с особенной, почти патологической остротой». (Орлов, 1971, с. 689.)

«Временами в нем чувствовались проблески гениальности. У этой очень яркой индивидуальности твердое ядро личности было утеряно, происходила диссоциация личности в самом его художественном творчестве. Это, между прочим, выражалось в его страшной неверности, в его склонности к предательству… Он был одержим ужасами и страхами, роковыми предчувствиями, смертельно боялся встреч с японцами и китайцами. Он был несчастный человек, у него была тяжелобольная душа. Иногда он был очарователен. На него трудно было сердиться. Он чувствовал себя одиноким, хотя был окружен друзьями и даже обожанием. Пошатнулся образ человека, и Белый более всех отразил это в своем творчестве». (Бердяев, 1990, с. 181–182.)

«Весь он был клубок чувств, нервов, фантазий, пристрастий, вечно подверженный магнитным бурям, всевозможнейшим токам… Сопротивляемости в нем вообще не было. Отсюда одержимость, “пунктики”, иногда его преследовавшие… Не знаю, была ли у него настоящая мания преследования, но вблизи нее он находился. Гораздо позже я узнал, что в 14-м году, перед войной, ему привиделось нечто на могиле Ницше, в Германии, как бы лжевиде-ние, и он серьезно психически заболел…» (Зайцев, 1991, с. 470.)

«Белого ждала смерть иного рода, смерть, поразившая современников тем, что совпала со строчками его давних стихов: “Золотому блеску верил, / А умер от солнечных стрел. / Думой века измерил, / А жизнь прожить не сумел”. Так Белый, согласно старинному тождеству “поэт – пророк", предсказал свою смерть. В Крыму, в Коктебеле, он жарился на солнце, отчего получил солнечный удар и, перевезенный в Москву, скончался от последствий этого удара. Говорят, что передсмертью он просил прочитать ему эти самые “роковые” стихи: “Золотому блеску верил…”» (Лаврин, 1991, с. 141.)

«Осенью 1933 г. болезненное состояние начало нарастать особенно сильно. Работоспособность резко упала. Ходить стало все труднее. Его пошатывало, отклоняло в правую сторону. Ориентировка в окружающем была в порядке. Последний приступ головных болей сопровождался бредом, была потеря чувства пространства. 8 декабря 1933 г. был доставлен в психиатрическую клинику, где и находился до момента смерти – 8 января 1934 г.». (Спивак, 2001, с. 232.)

Особенности творчества

«Была ассоциация зрительных ощущений со звуковыми. Музыкальные восприятия вызывали в нем ощущения определенных цветов… Большой интерес представляет то, что отдельные буквы также переживались им в определенных световых ощущениях». (Спивак, 2001, с. 266.)

«Его связи с реальностью все более и более слабеют, о чем свидетельствуют “Записки чудака” (1922)». (Брюнель, 1998, с. 211.)

«Белый не раз откровенно говорил об автобиографичности “Котика Летаева”. Однако, вчитываясь в позднюю прозу Белого, мы без труда открываем, что и в “Петербурге”, и в “Котике Летаеве”, и в “Преступлении Николая Летаева”, и в “Крещеном китайце”, и в “Московском чудаке”, и в “Москве под ударом” завязкою служит один и тот же семейный конфликт. Все это – варианты драмы, некогда разыгравшейся в семействе Бугаевых. Не только конфигурация действующих лиц, но и самые образы отца, матери и сына повторяются до мельчайших подробностей». (Ходасевич, 1991, с. 46.)

«Я пишу день и ночь; переутомляясь, я в полусне, в полубреду выборматываю лучшие страницы и, проснувшись, вижу, что заспал их… Так работаю я пять месяцев без пятидневки; пульс усилен; температура всегда “37,2”, т. е. выше нормы; мигрени, приливы, бессонницы облепили меня, как стая врагов; написано ²/₃ текста, а я не знаю, допишу ли: допишу, если не стащат в лечебницу. Так я пишу, в узком смысле слова, в период “записывания”, после услышания темы и увидения образов. Но так мною написано лишь 6–7 книг из мной написанных 30». (Белый А. «Как мы пишем», 1989, с. 19.)

«Поэт Г1яст^у выразился так: “Поэзия Белого – страна утонченных мозговых явлений…”» (Безелянский, 1998, с. 282.)

«Я не хочу приписывать ему мазохизм, но страдания были для него дрожжами для творчества и главной темой… свою жизнь он превратил в предмет бесконечного художественного описания и осмысления». (Гарин, 1999, т. 2, с. 382, 425.)

«Необходимо, однако, отметить, что, как это вообще для него было характерно, тяжелые личные переживания не мешали творческой деятельности». (Спивак, 2001, с. 231.)

Духовное и душевное богатство личности, разумеется, не является причиной психических расстройств. Но последним в этом случае есть где развернуться. Так, у Андрея Белого мы сталкиваемся с чрезвычайным разнообразием и обилием психопатологической симптоматики. Присутствуют и собственная истерическая экзальтация, и аффективная неустойчивость, доходящая до гипоманиакальности, и бредовое восприятие окружающей реальности, периодически достигающее степени развернутого параноида. Можно обнаружить и нарушения влечений в форме алкогольной зависимости, и навязчивые состояния (патологические страхи). Представлена практически вся гамма психопатологических расстройств. Гениальность Андрея Белого, по-видимому, представляла многочисленные возможности для развития психических нарушений и, в свою очередь, подпитывалась ими. Недаром лауреат Нобелевской премии И.Р. Пригожий говорил, что «только нестабильные процессы могут порождать более совершенные субстанции». То есть чем больше в системе нестабильности, тем выше вероятность, что возникнет что-то новое.

БЕЛЯЕВ АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ (1884–1942), русский писатель, один из основоположников советской научно-фантастической литературы.

«Мальчик спрыгнул с крыши сарая с самодельным зонтиком в руках. Хотел без крыльев взлететь вверх, но упал и расшибся». (Соколова, 1987, с. 3.)

«В 1921 году у него впервые обнаружилась болезнь. Она притаилась в позвоночнике с тех самых пор, как Беляев упал в своем неудавшемся полете». (Ляпунов, Нудельман, 1963, с. 7.)

«Беляева поразил костный туберкулез. Шесть лет писатель был прикован к постели, из них три года скован гипсом… Прикованный к постели писатель живет в изумительном мире, созданным его воображением. Мало кто знал, что этот разносторонне образованный человек, автор увлекательных произведений, описывающих путешествия в неизведанные земли и подводные глубины, провел многие годы в полной неподвижности. “Могу сообщить, – писал Беляев в статье “О моих работах”, – что “Голова профессора Доуэля” – произведение в значительной степени автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиною года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни “головы без тела", которого я совершенно не чувствовал, – полная анестезия”». (Соколова. 1987, с. 4.)

«В конце 1915 года Беляев внезапно заболевает, и врачи долго (до 1916 года) не могут определить, что с ним. Еще во время давней болезни плевритом в Ярцеве врач, делая Беляеву пункцию, задел иглой восьмой позвонок. Теперь это дало тяжелый рецидив: туберкулез позвоночника. Рухнуло сразу все. Нет здоровья. Уходит жена. Врачи, друзья, близкие считают, что Беляев обречен. Надежда Васильевна, мать Александра Романовича, оставив дом, увозит сына в Ялту. Почти все время Беляев вынужден проводить в постели, ас 1917 по 1921-й – в гипсе». (Орлов, 1964, с. 504–505.)

«Наступил 1938 год – один из самых трудных в жизни Беляева. Измученный творческими неудачами, издерганный нападками критики, ослабевший от возвращавшейся то и дело болезни, он готов был бросить любимое дело,

уйти из фантастики». (Ляпунов, Ну-дельман, 1963, с. 20.)

«Он любит и суету, и бестолковщину, и мудрость жизни, этот старик с не-изменившимися темно-красными глазами. В 1940 году Беляеву делают операцию почек. Писатель настолько хладнокровен, настолько его как писателя интересует процесс операции, что по его просьбе и с разрешения хирурга сестра держит зеркало, чтобы Александр Романович мог видеть всю операцию сам». (Орлов, 1964, с. 515.)

Своеобразие личности может выражаться не только психопатологическими симптомами, но вполне укладываться в рамки общей психологии. Не каждый мальчишка решится прыгнуть с зонтиком с крыши сарая и не каждый взрослый человек согласится наблюдать в зеркало за ходом своей собственной операции, но патологического в этом ничего нет. Далеко не все могут следовать мудрому правилу «извлекать максимум пользы из любой неприятности». А вотуА.Р. Беляева болезненная обездвиженность обостряет фантазию и воображение и дает сюжеты для фантастических повестей. Его пример еще раз убеждает нас в том, что у талантливого человека даже серьезные соматические расстройства могут оказывать плодотворное влияние на творчество. Но «творческие неудачи», «критика» и другие психогенные стрессы фактически обрывают его литературную деятелъ-ностъ,т. к. угнетающе воздействуют на сам инструмент творческого процесса – психику. Такое выдержать по силам не каждому.

БЁМЕ (Bohme) ЯКОБ (1575–1624), немецкий философ, представитель пантеизма. Мистика и натурфилософия Беме пронизаны стихийно-диалектическими идеями. Оказал большое влияние на немецкий романтизм.

Общая характеристика личности

«Еще ребенком он обнаруживает наклонность к мечтательности, к смешению грез и действительности, к самоуглублению… Его повышенный интерес к религиозным вопросам и мистическая настроенность вовлекали его в спор с окружающими, нередко относившимися легкомысленно к его исканиям. Это скоро побудило его хозяина изгнать такого “Hauspropheten³⁴”, и Беме стал странствующим подмастерьем, живущим случайной работой. В 1594 г. Беме снова поселяется в Герлице в качестве сапожного мастера, здесь и женится». (Лапшин, 1992, с. 57.)

«Его наружность была невзрачна, он был низкого роста, с низким лбом, выдающимися висками, немного изогнутым носом, седой, с почти небесно-голубыми глазами, как окна в храме Соломона, с короткой жидкой бородой, низким голосом, но приятной речью…» (Фейербах, 1974, т. 1, с. 187.)

«Болезненный, замкнутый, слабый. Экстатические состояния. Продал сапожное дело и содержался покровителями. Бродячая жизнь. Преследовался духовенством. Когда сдавал экзамен перед коллегией профессоров-теологов, то его сочли не в своем уме. Сограждане считали его сбившимся с пути энтузиастом и фантастом. Беме считал, что Бог избрал его своим пророком для объединения церкви. Провозгласил надвигающийся конец света. Патологический процесс протекал в три фазы: 1) самообвинение (преимущественно сексуального характера), депрессия, страх смерти; 2) уход от окружающего мира, погружение в себя; 3) патологические зрительные восприятия, выраженное ощущение счастья-, чувство вдохновения, четкие идеи величия (ставил себя выше Христа). Сравнивал картину сотворения мира с картиной коитуса со всеми психическими и физиологическими компонентами последнего. Не психопат с бредоподобными идеями, не эпилептик, не хронический маньяк, а больной системной парафренией или параноидной формой шизофрении». (Lange-Eichbaum, Kurth, 1967, с. 336.)

«В отношении Беме нельзя подметить ничего такого, что давало бы основание говорить о ненормальном отчуждении от мира или о болезненных наклонностях, хотя Беме принадлежит к интровертному типу…» (Вер, 1998а, с. 68.)

Особенности творчества

«С детства страдал зрительными и слуховыми галлюцинациями, которые истолковывал в смысле видений и внушений свыше». (Викторов Д., ЭС Гра-нат, т. 5, с. 322.)

«В жизни его можно отметить несколько “узловых точек” – моментов глубокого духовного перелома. Первый такой значительный перелом имел место в 1600 г. Однажды, сидя у себя в комнате, он увидел внезапно яркое отражение солнца на оловянном сосуде. Это красивое зрелище не только поразило его, но сыграло известную символическую роль в его последующей философии. Ему “в этот миг смысл бытия таинственный открылся”. Он вышел прогуляться, думая, что это преходящая субъективная иллюзия, но зелень, трава, весь Божий мир выглядели как-то по-новому. Десять лет спустя… он вдруг снова почувствовал какое-то внутреннее озарение. На этот раз он ощущал неудержимое влечение привести свои религиозные переживания в систематическую форму. Изложив их – не для других, а в виде“ мемориала”для самого себя. Результатом этих стремлений явилась книга: “Morgenrothe im Auf-gang” или “Aurora”³⁵. Это сочинение скоро стало распространяться в рукописях и привлекло к себе внимание многих». (Лапшин, 1992, с. 57.)

«Затем все же наступает пора “ливня”, который “накрывает” его. С начала января 1612 года Беме пишет свою первую книгу страница за страницей… Здесь встречаются даже пропуски букв и слогов, не говоря об орфографических ошибках. Часто поставлена “простая буква вместо прописной”, и не по незнанию или небрежности, но потому, “что не было времени подумать с верным рассуждением про букву, но все было подчинено Духу, который часто приходил в спешке, так что у пишущего дрожали руки от непривычки”». (Вер, 1998а, с. 86.)

«И записал я нелукаво, / Что рай души обетовал. / Я нищ был и гоним неправо, / И Бог меня к Себе призвал». (Новалис. «Якоб Беме».)

«Яков Беме является самым поучительным и в то же время самым интересным доказательством того, что тайны теологии и метафизики находят свое объяснение в психологии, что метафизика не что иное, как “эзо1*ерическая психология”, ибо все его метафизические и теософические определения и выражения имеют патологический и психологический смысл и происхождение». (Фейербах, 1974, тп. 1, с. 222.)

«О том, что мистическое вдохновение носило у Беме пассивную форму, свидетельствуют следующие строки из “Авроры”: “Объявляю перед Богом, что я сам не знаю, как это делается; воля моя в этом не участвует; я даже не знаю, что должен писать. Я пишу потому, что меня вдохновляет дух и сообщает мне великое дивное знание. Часто я даже не знаю, находится ли мой дух в этом мире и действительно ли я тот счастливец, который обладает верным и прочным знанием”». (Рабо, 2001, с. 380.)

Анализ некоторых патографий часто представляется обманчиво легким. Сравнительно несложно психопатологически квалифицировать те или иные расстройства психической деятельности. Например, если у Якоба Беме вдруг «зелень, трава, весь Божий мир выглядели как-то по-новому», то можно предположить, что речь идет о синдроме дереализации (переживание утраты реальности окружающего мира). Но определить, является ли конкретный психопатологический феномен пусковым механизмом того творческого процесса, который превратил «сапожного мастера» в гениального философа, неизмеримо сложнее. Возможно, у Беме данный факт мог иметь место, учитывая дополнительные влияния преморбидной личности типа «фершробен» (шизоидные черты с гиперстенией, патологической аутистической активностью и странностями в поведении). Состояние, описанное биографами Беме, относящееся к январю 1612 года, можно уверенно назвать гипома-ниакалъным и эвропозитивным.

БЕРАНЖЕ (Beranger) ПЬЕР ЖАН (1780–1857), французский поэт. Завоевал известность сатирой на наполеоновский режим («Король Ивето», 1813). Песни Беранже, проникнутые революционным духом, юмором, оптимизмом, плебейской прямотой, приобрели широкую популярность. В 1821 и 1828 гг. находился в заключении по обвинению в оскорблении религиозной и общественной морали, а также в оскорблении короля.

«По какой-то странной игре природы, почти все женщины из фамилии Беранже отличались здравостью понятий и преданностью своему делу. Напротив, почти все мужчины были безалаберные люди, мечтатели, претенденты на дворянское звание, слабые волей, почти сумасшедшие… В Париже Беранже до девяти лет оставался на попечении в доме своего деда… Все его капризы считались законом. Молчаливый, с красивыми голубыми глазами, болезненный и слабый, он часто страдал мигренями и другими недугами… В 1800 году, избегая рекрутского набора, вернее, спасая своего отца от неизбежной необходимости нанять охотника вместо тщедушного сына, Беранже не записался в контроль. Пико-му не приходило, однако, в голову, потребовать от него этой записи, до того он выглядел стариком не по летам. Бледный лицом, слабогрудый, вдобавок плешивый вследствие частых головных болей, он не годился для Марса и мог ожидать того же от Венеры… Если справедливо мнение, что сумасшедшие предки могут иметь гениальных или талантливых потомков, то Беранже только в этом мог считаться до сих пор сыном своего отца. По в 1840 году фатальная сила наследственности дает себя чувствовать поэту, и в нем обнаруживаются в это время несомненные признаки атавизма. Беранже де Формантель и Беранже де Мерсис, первый – прадед, второй – отец поэта, оба пережили внезапные порывы наследственного помешательства, родовую манию величия… Сила воли покидаетего в эту порутолько раз в 1809 году, он подумывал тогда о самоубийстве, но условия его жизни улучшились, и поэт опять вошел в свою колею. Напряженная литературная деятельность, политическая агитация, два тюремных заключения, наконец, лета не замедлили, однако, поколебать душевное равновесие поэта. В конце 1840 года Беранже встретился с одной иностранкой… и вдруг влюбился в нее. Шестидесятилетний старик, под влиянием этой страсти, подобно Беранже де Формантелю, бросил дом, друзей, литературу и бежал в Фонтенэ-су-Буа. Никто не знал, где искать его, между тем как он терзался в своем убежище над вопросом – жениться или нет на очаровательной иностранке… Болезнь впервые дает знать о себе Беранже в 1851 году. Через четыре года она приняла уже угрожающую форму, поэт страдал гипертрофией сердца, осложненной страданием печени. По временам он стал терять память, силы его падали с каждым днем… В мае 1857 года он дополнил свое завещание, где попросил похоронить его без всякого шума… В июне того же года у Беранже стал помрачаться рассудок…» (Барро, 1994, с. 200, 205, 219, 251, 255.)

«Подмоченная» по мужской линии наследственность и явная ненормальность психофизического развития не помешали проявлению поэтического таланта. Возможно, что демократизм и революционность творчества Беранже явились своеобразной реакцией на аристократические претензии отца. Отмечающуюся эмоциональную неустойчивость (мысли о самоубийстве в 29лет и страстная влюбленность в возрасте 60 лет) можно считать вполне «нормальной» для поэтической личности.

БЕРДСЛЕЙ (Beardsley) ОБРИ ВИНСЕНТ (1872–1898), английский художник-график. Его болезненно хрупкие рисунки, отличающиеся виртуозной игрой силуэтов и линий, повлияли на графику стиля модерн.

Наследственность

«Отец художника, Винсент Пол Бердслей, болел туберкулезом. Болезнь была наследственной, потому он не мог заниматься постоянной работой. Кроме того, он отличался легкомыслием: вскоре после свадьбы он промотал все семейные деньги». (Айтуганов, 1992, б/с.)

Общая характеристика личности

«Заболев туберкулезом в шестилетием возрасте, Бердслей подвергся сильному приступу болезни, когда ему было семнадцать. С 1896 года он уже был инвалидом». (CD Britannica 2000.)

«Бердслей рано осознал исключительность своего положения. Когда ему было семь лет, вьГяснилось, что болезнь отца передалась и сыну… Для Бердслея же заболевание означало, что он может умереть непредсказуемо рано и быстро. Он слишком хорошо понял это, будучи еще совсем юным. В школе Бердслей редко участвовал в общих играх, он был

освобожден от физических упражнений и тяжелых заданий; всегда мог уединиться с книгой, сославшись на недомогание. Книги стали его лучшими друзьями… Он рано начал сочинять стихи, а увлечение театром привело к тому, что стал писать и пьесы… Благодаря поддержке нескольких аристократических семей Бердслей усиленно занимался с известными пианистами, совершенствуя мастерство. В одиннадцать лет уже давал концерты на публике, – ему прочили хорошее будущее, сочинял». (Айтуганов, 1992, б/с.)

[В 22 года] «…он становится главным художником и иллюстратором журнала “Иеллоу бук” – плацдарма Ар нуо-во; однако после выхода в свет четырех номеров ему предлагают уйти из журнала: поводом к увольнению послужила чересчур бурная личная жизнь художника». (Пийеман, 1998, с. 63.)

Особенности творчества

«Хотя Бердслей всегда дорожил репутацией меломана, библиофила, блестящего знатока коллекций Британского музея и Национальной галереи, только рисунок был той подлинной страстью, которая то наполняла его бешеной энергией, то бросала в омут хандры и депрессии. Подобная смена состояний характерна для многих больных туберкулезом, и Бердслей понимал, что это укорачивает его дни… Определенная патологичность многих рисунков объясняется в какой-то мере тем, что он всегда стоял как бы на краю пропасти: с одной стороны – свет жизни, с другой – бездна небытия… Как подлинный гений Бердслей в рисунках вел жизнь своих героев, отождествлял себя с ними, проникался их психологией, характерами, нравами. Только так возможно создать настоящие шедевры. Но повышенный интерес к гермафродитам, эротичность рисунков, абсолютная раскованность в самовыражении служили основанием для многих домыслов. Молва обвиняла Бердслея в гомосексуализме, в связи с собственной сестрой, в изощренном разврате. Хотя никаких доказательств тому ни до, ни после смерти найдено не было». (Айтуганов, 1992. б/с.)

«Неумеренное занятие музыкой, и притом музыкой исключительно серьезно-страстной, какова, например, вагнеровская, разумеется, не могло не отозваться на нервном юнце самым роковым образом. Непрестанная рафини-ровка души уже в отрочестве истощила жизненные соки будущего иллюстратора “Саломеи”. Появился целый ряд вполне болезненных идиосинкразий, среди коих первое место заняла приязнь к ночному освещению; Бердслей-музыкант точно так же, как впоследствии Бердслей-рисовальщик, неизменно отдавался работе лишь при свечах, будь это даже днем, когда приходилось закрывать ставни и спускать тяжелые драпри. Насколько он был капризен, своенравен и придирчив, об этом мы хорошо осведомлены из характеристики Бердслея устами его издателей… Я сказал, что это был фетишист. Но с равным правом можно прибавить, что это были сафист и флагеллянтист в действенном и страдательном значении этого понятия; на это слишком ясно намекают его картинки “Граф Лавендер”, “Герольд” и даже отчасти такие невинные на первый взгляд рисунки, как заглавный лист “The Savoy” или “Битва модников и модниц”». (Евреи-нов, 1992. с. 258, 262.)

«Незадолго до смерти Бердслеем овладела глубокая религиозность, он горько раскаивался в своих эротических работах. Уже прикованный к постели, в письме к Л. Смитерсу он обращался с просьбой уничтожить все “неприличные” рисунки и гравировальные доски к ним». (Айтуганов, 1992, б/с.)

Тяжелое соматическое заболевание (туберкулез) и сознание возможной скорой смерти способствовали формированию своеобразного характера, стремящегося жить как можно интенсивнее и успеть сделать как можно больше. И творчество Бердслея (графика) представляло часть этой жизни, полностью ей соответствуя. Следствием подобной жизненной установки явилась не только ранняя и разносторонняя одаренность, но и ранняя расторможенностъ влечений. Как реакция на такой образ жизни в последние месяцы наступает депрессия с угрызениями совести, раскаянием и желанием уничтожить «все неприличные рисунки».

БЕРДЯЕВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1874–1948), русский философ, литератор, общественный и политический деятель. В 1922 г. выслан из Советской России. От марксизма перешел к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма.

Наследственность

«Тут уместно сказать о некоторых наследственных свойствах характера нашей семьи. Я принадлежу к расе людей чрезвычайно вспыльчивых, склонных к вспышкам гнева. Отец мой был очень добрый человек, но необыкновенно вспыльчивый, и на этой почвеу него было много столкновений и ссор в жизни. Брат мой был человек исключительной доброты, но одержимый настоящими припадками бешенства… Семья брата имела огромное значение в моей жизни и моей душевной формации. Брат был человек очень одаренный, но нервно больной, бесхарактерный и очень несчастный… Мрй брат был человек нервно больной в тяжелой форме… иногда впадал втрансы, начинал говорить рифмованно, нередко на непонятном языке, делался медиумом, через которого происходило сообщение с миром индусских махатм». (Бердяев, 1990, с. 15, 18, 25–26.)

[Из письма О.В. Лопухиной-Демидовой] «…“Ненормальность умственная у них в семействе. Дед, генерал-лейтенант М. Бердяев, умер сумасшедшим, отец Николая страдает сильным нервным расстройством… старший брат Николая Бердяева – Сергей, хотя и на свободе, но совершенно ненормальный человек…”» (Дмитриева, Моисеева. 1993, с. 14–16.)

Общая характеристика личности

«Я получил по наследству вспыльчивый, гневливый темперамент. Это русское барское свойство. Мальчиком мне приходилось бить стулом по голове. С этим связана и другая черта – некоторое самодурство… Товарищи иногда насмехались над моими нервными движениями холерического характера, присущими мне с детства. У меня совсем не выработалось товарищеских чувств, и это имело последствие для всей моей жизни… Затрудняла товарищеские отношения со мной также моя вспыльчивость… Я человек мнительный. Мое сильно развитое воображение направлено в худшую сторону… Совсем маленьким я год пролежал в кровати, у меня была ревматическая горячка. Семья наша была необыкновенно нервной. У меня была нервная наследственность, выражающаяся в моих нервных движениях. Это, вероятно, связано с судорож – ностью моей натуры, мои душевные движения также судорожны… Против тоски я ничего не мог поделать, но она не истребляла меня… В юности тоска у меня была сильнее, чем в зрелом возрасте… Я переживал очень острую тоску ночи, переживал ужас этой тоски. Это у меня со временем ослабело. В прошлом я не мог даже спать иначе, чем при искусственном освещении. Но я это преодолел. У меня бывали тяжелые сны, кошмары». (Бердяев, 1990, с. 15, 20, 24–25, 45, 47–48.)