Текст книги "Война сердец (СИ)"
Автор книги: Darina Naar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 89 (всего у книги 99 страниц)
– Я иду к тебе, Рубен, любимый... Жди меня, я скоро, – шепнула она.
Когда Данте вошёл в особняк, он пожалел, что вернулся сюда. Никого он тут не найдёт, это нереально. Где искать этих двоих, неизвестно, лестница рухнула и забраться на второй этаж нельзя.
Гостиная уже вся полыхала: зелёные канапе, ковры, мебель орехового дерева – всё покрылось копотью и горело, как погребальный костёр.
– ЭЙ! Тут кто-нибудь есть? Отзовитесь!
К счастью, Данте сразу же услышал вопли. Нет, пение. Женский голос, писклявый и звонкий, громко пел песню. Поди это одна из них: Роксана или Мисолина. Кто ещё сподобится петь посреди пожара? Мысленно посылая их ко всем чертям, Данте пошёл на голос и увидел Мисолину.
Та, стоя посреди охваченной пламенем гостиной, размахивая руками и кружась, распевала песенку о демоне, что, приходя во снах к девушкам, сводит их с ума.
– Ты что, дура, творишь?! – рассвирепел Данте. Подбежав к Мисолине, он схватил её за плечи. – Ты слепая, не видишь, что тут пожар?
– Ах, красавчик, это ты?! – обрадовалась Мисолина. – Конечно, я вижу, что тут пожар. А ты не видишь разве, как я счастлива? Скоро весь дом рухнет и я останусь посреди пепелища, как главная победительница битвы. Все, все мои враги сдохнут у меня на глазах! Особенно эта дура Эстелла! О, как я её ненавижу! Поскорей бы она обуглилась, как жареный окорок! Надо бы скормить её тушку собакам! Не зря же я тут всё поджигала, туфельки себе портила, спину гнула, как батрачка на плантации, столько труда вложила в это восхитительное пламя! – и она взмахнула рукой, обводя ею гостиную. За спиной её догорали остатки лестницы; дым и пламя стояли столбом.
Данте, восприимчивый к запахам, силился не задохнуться от смрада и гари, а Мисолине было хоть бы что – она вся сияла от гордости.
– Рано радуешься! – прошипел Данте. Вмиг он ощутил и ненависть, и всю абсурдность этой ситуации: он уже не в первый раз спасает эту ненормальную, что желает смерти его Эстелле. – Значит, это твоих рук дело, дрянь? Это ты подожгла дом?
– Ага, я! Я-я-я! – тоненько пропела Мисолина, улыбаясь во весь рот, и поаплодировала сама себе. – Здорово я придумала, правда? Я тут всё подожгла, а затем подпёрла балкон этой уродливой каракатицы, моей сестры, бревном. Она меня избила в борделе, ну, ты помнишь, красавчик, когда она ворвалась и помешала нашему счастью. А я ведь пришла туда поймать жениха! Она меня достала, она с детства надо мной издевается, и я сегодня решила положить конец её беспределу. Сколько можно страдать и терпеть унижения?
Данте сжал кулаки – так захотелось ему надавать Мисолине пинков. Меж тем, огонь уже подбирался к холлу, грозя отрезать последний путь к отступлению. Если они не уйдут отсюда немедленно, они сгорят заживо.
– Могу тебя разочаровать, идиотка, – не размыкая губ выплюнул Данте. – Я спас Эстеллу, она жива. И если ты будешь лезть к ней, я тебя размажу по стене, поняла?
Лицо Мисолины помрачнело.
– Как же так, котик? – пропищала она, невинно хлопая глазами. – Ведь эта змея не оставит нас в покое!
– Нас?
– Да, нас, ведь мы же любим друг друга, а она нам мешает. Она ведьма и хочет нас разлучить, – не моргнув глазом заявила Мисолина.
– Чего-чего? – прохрипел Данте вне себя от бешенства. – Кто-то из нас определённо сошёл с ума. И я даже знаю кто. Чего ты вообще городишь, дура безмозглая? Тебя явно что-то привиделось.
– Конечно, нет! Я же знаю, что ты сходишь от меня с ума! Ни один мужчина передо мной не устоит. Ведь я – богиня! Мы же теперь поженимся, правда, котик? О, я должна срочно выйти замуж за богача, а ты теперь богат и знатен, мы с тобой – отличная пара.
У Данте аж всё поплыло перед глазами от ярости и возникло странное ощущение, что это с ним уже происходило. Но этого быть не могло – Мисолина впервые завела с ним такой разговор.
– Где твоя мать? – спросил он, тряся её за плечи, чтобы привести в здравый рассудок.
– А я-то откуда знаю? – пожала плечами Мисолина. – Я её не встречала.
– Тогда идём, а то крыша сейчас рухнет, – задрав голову, Данте разглядывал потолок, но сквозь дым не видел его.
– Уйти отсюда и пропустить момент, когда останется кучка пепла? Ну уж нет! – Мисолина топнула ногой, возмущённо тряся белокурыми локонами. – Я ни за что не пропущу такое зрелище! Я должна это увидеть! И ты оставайся со мной, пёсик! Смотри, какая я красивая. Ты такой, как я, никогда не видел. Давай займёмся любовью прямо сейчас! – с этими словами Мисолина стянула с себя корсаж, обнажая грудь.
– Да ты совсем больная! Идём отсюда немедленно! Тут пожар, а ты мне свои прелести показываешь!
– Но ведь у меня красивая грудь, правда? Ну, птенчик, давай займёмся любовью, – канючила Мисолина притворно-детским голоском. – Только представь, как это будет здорово! Вокруг пламя, и мы вдвоём, на полу! Ты такой красивый и богатый, и я хочу, чтобы ты меня раздел. А когда всё сгорит и подохнут все лишние, мы поженимся!
И тут над их головами что-то затрещало и потолок зашатался. Данте, не реагируя более на повизгивания Мисолины, взвалил её к себе на плечо и потащил на выход. Добежали они лишь до холла – через секунду потолок и стены обвалились.
– Чёрт, всё из-за тебя, дура! – только и успел крикнуть Данте, когда на них с Мисолиной упала груда камней.
Падая на пол, Данте смутно подумал, что он дважды идиот: надо было сразу хватать Мисолину и бежать на выход; да и почему он не воспользовался магией? Но сознание помутилось и он провалился в темноту...
Некогда величественный белый особняк доживал свои последние минуты. Стены рушились, крыша провалилась, а Роксана, разряженная в золото и бриллианты, словно индийская богиня Лакшми, сидящая в кресле, как на цветке лотоса, ещё дышала – яд, проглоченный с вином, действовал медленно. Роксана уже не ощущала себя живой. Она не видела, как обваливается потолок, погребая её в могилу из камней, остатков бархатной обивки, кожи, красного и чёрного дерева и позолоты. Она не слышала, как за окном вопит, обезумев от страха и отчаяния, Эстелла: «Данте! Данте! Он остался там!». Роксана ощущала небывалую лёгкость. Она умирает, как истинная королева, не дожив и до сорока. И перед глазами чётко встало красивое лицо Рубена. Улыбаясь, он звал её: «Роксана, Роксана, иди сюда...», – ямочки играли на его щеках, а карие глаза лукаво блестели. Он манил её к себе, протягивая руки в белоснежных перчатках, и она пошла...
Рубен то приближался, то отдалялся, плавая к густом, сверкающем тумане. И Роксана вдруг увидела себя со стороны: ту, иную, восемнадцатилетнюю Роксану, ещё полную жизни и тайных страстей. Вот она, нарядившись в гаучо, скачет верхом на Агат. И так отчаянно колотится её юное сердце от предвкушения свидания с ним. С Гаспаром. То есть с Рубеном.
Тогда она считала его простым карабинером, и, несмотря на заносчивость и высокомерие, полюбила его всей душой. Вот, они ужинают в ресторане... их первый день знакомства. Ресторан-кабаре «Чёрный ангел» – это название врезалось ей в подкорку мозга, она никогда его не забывала. Голос Рубена звучит мягко и певуче. Ни один мужчина так не сводил её с ума. В тот день она пошла с ним в гостиницу, будто уличная девка. Он целовал её, целовал, щекоча усами, а шёлковое платье упало на пол. Рубен... её Рубен. Впервые она тогда испытала удовольствие от близости с мужчиной. Он подарил ей, холодной и самовлюбленной, злой, эгоистичной и избалованной, настоящий рай. Единственный мужчина, которого она, женщина с каменным сердцем, любила. Любит и сейчас и будет любить до последнего вздоха.
– Ро... Ро, иди сюда... Мы теперь всегда будем вместе, – он схватил её за руки, и Роксана упала в его объятия.
– Рубен... – прошептала она запёкшимися губами. Выразительные карие глаза её потускнели, и сердце, сделав финальный скачок, остановилось навсегда. Роксана была мертва.
На небе светила луна, огромная, яркая, как пламя, а мимо догорающих руин с криком носилась чёрно-алая птица, засыпая округу перьями.
====== Глава 47. Долгожданная встреча ======
Очнулся Данте от того, что некто копошился в его голове. Он лежал на земле, по плечи заваленный грудой чёрных камней, а на нём сидела Янгус. Шипя как змея, она махала крыльями и клювом тянула хозяина за волосы. А потом так свистнула, что у Данте уши заложило. Он хотел было использовать магию, но пальцы еле шевелились – только когти слегка блеснули. К счастью, на свист Янгус быстро прибежали люди.
– Данте! Данте! – услышал он нежный голосок. Такой любимый...
Эстелла бросилась вперёд, начав руками разгребать завалы. Ламберто и Дуду с Альфредо поспешили ей на помощь, и скоро Данте был освобождён из плена каменной ловушки. Эстелла, ощупав его, убедилась, что он не ранен, и крепко обвила руками.
– Данте! Данте... Как же я испугалась! Я чуть не умерла, когда крыша рухнула, – лепетала она, давясь слезами. – Я очнулась, а тебя нет, а дядя Ламберто сказал, что ты полез спасать маму и Мисолину. Зачем?
Данте промолчал, и Эстелла решила, что ему нехорошо.
– Данте, как ты? Ты такой бледный. У тебя что-нибудь болит? Ты можешь двигаться?
– Всё нормально, красавица, не паникуй, – проговорил он, чуть переводя дыхание.
– А встать ты можешь? – вмешался взволнованный Ламберто.
– Наверное.
Опираясь на Эстеллу, Данте поднялся. Немного болели бока и спина от ушибов, но это было терпимо, учитывая, что на него плашмя рухнула каменная стена. Данте даже ничего себе не сломал, как и в детстве, когда Сильвио сбросил его в подвал. Видимо, магия оберегает его.
– Да ты в рубашке родился, парень! – похлопал Ламберто его по плечу. – На тебя рухнул дом, и ни царапины, только вид слегка помятый, – хмыкнул он с ноткой восхищения в голосе. Эстелле подумалось, что дядя гордится, что у него такой отважный и сильный сын. – А теперь расскажи что произошло? Почему ты так надолго застрял в доме?
Они кое-как выбрались из руин. Янгус приземлилась на соседний палисандр (листочки того были слегка обуглены – пожар долетел даже сюда), и, вращая круглыми глазками, чуть помахивала крыльями. От дома остались развалины, а вокруг собралась толпа: соседи, прохожие, обычные зеваки и даже жандармы. Несколько мужчин, которыми командовал Лусиано, заливали тлеющие руины водой.
– Это Мисолина меня задержала, – объяснил Данте. – Я её сразу нашёл, она была в гостиной, несла какую-то чушь, и мы не успели выйти до того, как крыша рухнула. Это она виновата, – зло подчеркнул Данте. – А твою мать я так и не нашёл, – добавил он, глядя на Эстеллу. – Я спросил у Мисолины, она сказала, что не видела её.
Данте вещал будничным тоном, но в сердце Эстеллы опять ворвалась ревность. Кровь её вскипала от негодования. Мисолина, кругом Мисолина! Какого чёрта он пошёл её спасать? А может, он влюблён в неё?
– А ты не слишком много внимания уделяешь этой белобрысой? – проворчала она, буравя его злым взглядом.
Данте вяло ухмыльнулся.
– Мне кажется, красавица, для ревности сейчас не самое подходящее время.
– Ревности? Какой ещё ревности?! – вспыхнула Эстелла. – Ревность у твоей бабушки на носу, а я только спросила.
Данте и Ламберто одновременно хихикнули, а, глядя на насупленное лицо Эстеллы, развеселились ещё больше.
– Знаете что, вы оба одинаковые. Только и знаете что издеваться над женщинами! – и она вздёрнула нос.
Затушив остатки пламени, мужчины, что оказались добровольцами из числа горожан, разбирали завалы. Мисолину нашли быстро, но она была мертва. Рухнувшие камни и балки ударили её по голове. На затылке девушки красовалась глубокая рана – она и стала причиной её гибели.
Чтобы найти Роксану, пришлось попотеть. Но и Лусиано, и Ламберто, и Эстелла настаивали, чтобы её искали до победного. И усилия увенчались успехом: Роксану обнаружили. Выглядела она как живая, большие глаза её были широко распахнуты, на алых губах застыла полуулыбка, но сердце уже не билось. Стены рухнули на неё крайне удачно – углом, так, что она оказалась в неком подобие шалаша и могла бы остаться жива, если бы не выпила яд.
В роскошном золотом платье, вся увешанная драгоценностями, воинственная, с прямой спиной, Роксана напоминала королеву. На щеках её играл румянец. И ни тени страха на лице.
Эстелла поначалу испытала недоумение от такого внезапного конца. Но через два дня, в день похорон, увидев Роксану и Мисолину разодетыми в шёлк, красивыми и одинаковыми, как близняшки, но в гробах, Эстелла разревелась. И сама не понимала почему. Мисолину она не любила. И, глядя на неё мёртвую, продолжала ненавидеть, так и не простив ей поцелуев с Данте. Мать же Эстелла любила по-своему, хоть та над ней и издевалась. Роксана была единственным родным ей человеком. Родным по крови. Все остальные ей никто. Она чужая, лишняя в их семье, незаконнорождённая нахлебница. А теперь мамы больше нет. Эстелла никогда не отличалась добротой, милосердием и всепрощением, поэтому в данной ситуации пожалела себя.
Шокированная трагедией Берта зазвала всех разместиться в её доме. Тот был небольшой, но уютный, да ещё и Берта его облагородила, развешав всюду портьеры с вышивкой, расстелив покрывала, чехлы и салфетки с цветочками и бабочками. И на каждой полке, на каждом столике и подоконнике высились кактусы.
В доме была всего одна служанка – белобрысая маленькая мулатка по имени Флор. Та открывала дверь, когда Эстелла приходила в ювелирную лавку продавать украшения. О них сеньор Альдо так и помалкивал, и Эстеллу это пугало. После эпидемии в лавку он не вернулся, уступив место золотых дел мастеру Серхио Дасвану. А деньги, вырученные от продажи помещения, камней и драгоценностей, положил в банк под проценты.
Из животных в доме Берты и Альдо были рыбки всяческих пород, форм и размеров: рыбы-хирурги, розовато-полосатые, хвостовые плавники которых напоминали хирургические скальпели; зубастые гурами; рыбы-телескопы с глазами, круглыми, как блюдца; моллинезии, похожие на кусочки чёрного бархата, и даже хищные пираньи. Рыбок бабушка развела, потому что очень хотела какую-нибудь живность, но из-за наличия в доме двух маленьких детей (Пепе и Нанси, отпрысков Мисолины), заводить её было небезопасно. Для живности. Эстелла никогда с детьми близко не общалась, да ещё и с маленькими (старшему, чернокожему Пепе, было пять; белобрысой Нанси – три года), поэтому они представлялись ей куклами, с которыми можно поиграть. Но бабушка была права, не разведя иных животных, так как доставалось и рыбам, и кактусам. Пепе упрямо обрывал с кактусов цветки, несмотря на израненные иголками пальцы; орал, давился слезами от боли, но продолжал уничтожать растения. За это получал от бабушки увесистые шлепки, но выводов не делал. Нанси же лопала рыб, сырыми. Вылавливала их руками из аквариумов и запихивала в рот. Уже через два часа нахождения с этой «чудной» девочкой в одном доме, Эстелла мысленно пожелала Нанси сожрать пираний, доступ к которым Берта ограничила, закрыв их аквариум в отдельной комнате.
Шум в доме стоял страшный; дети творили что хотели; бабушка и служанка с ними не справлялись, а сеньор Альдо не обращал на них внимания. Джованна с семейством вернулись в «Лас Бестиас», мотивируя тем, что им не нравится город, но Эстелла мигом смекнула: сбежали они от бертиных правнуков. Те вызвали раздражение у Эстеллы сразу, хотя бабушка, Либертад, Урсула, Лупита, Флор и даже Лусиано только умилялись. Эстелла решила: не все дома либо у неё, либо у них. Она попыталась быть хорошей, притворно сюсюкая с детишками, как и положено любой «нормальной» сеньорите, но хватило её ненадолго. Когда Пепе плюнул ей на юбку, а Нанси укусила за палец, Эстелла, взбесившись, вскочила с дивана, во всеуслышание заявив, что мальчишку надо высечь хворостиной, а девчонке зашить рот нитками.
– Как так можно?! – возмущалась Берта. – Эстелла, они же дети! А дети – это наше всё, они цветы жизни. Так нельзя себя вести. Ты же будущая мать!
– К счастью, детей у меня не будет никогда! – выдала Эстелла радостно – бабушка аж чуть не поперхнулась. – Я бесплодна!
– Но... но... как же так? – огорчилась Берта. – А я жду ещё правнуков.
– Ждите дальше.
– Но ведь это ужасно, дорогая! Твоя жизнь будет несчастна. Женщина без детей – не женщина! – всплескивала руками бабушка.
– Разумеется, не женщина. По-любому мужчина! – совсем грубо ухмыльнулась Эстелла.
Давно уже не могла она понять, почему все так расстраиваются, узнав о бесплодии? Гораздо хуже заболеть чем-нибудь смертельным или потерять руку, ногу, зрение. Но не родить... Подумаешь, трагедия! Можно жить счастливо и без детей.
Взрослея, Эстелла всё глубже узнавала саму себя, свою сущность. Когда-то она мечтала о медицине, но, столкнувшись с ней, поняла: это не её. Долгие годы она внушала себе, что она хорошая и правильная и любит свою семью, но в действительности она никого не любит, кроме Данте. Всё, что она испытывает к другим – привязанность, чувство долга перед родными, обществом, моралью и ценностями, что ей чужды. Оно внушённое, приобретённое, не её. У неё душа птицы, как и у Данте. Единственное, к чему она всегда стремилась, – свобода, отсутствие границ, оков, предубеждений. Она сама себе внушила, что хочет семью. Но правда в том, что она хочет любви и ласки. И свободы. Вольной жизни. Хочет скакать на лошади бок о бок с Данте. Вот и всё. Может быть, со смертью Мисолины и Роксаны в ней что-то умерло, а, может, и наоборот, вылезло то, в чём она боялась себе признаться. У неё нет материнского инстинкта.
Это даётся от природы, также, как талант к врачеванию или склонность к кулинарии, к танцам, к шитью, к верховой езде. Можно научиться, можно прикинуться, что у тебя получается и тебе это нравится, но когда нет призвания, то его нет. Не все могут быть кулинарами, не все могут быть гуру в области права или медицины. Она не жалостливая, она не готова приносить себя в жертву. Она любит комфорт, красивые вещи, приятные запахи. Её бесят больные и голосящие люди, шум, вонь, язвы, раны на теле – ей это противно. Поэтому она не может быть лекарем. Именно по этой же причине она не может, не должна быть матерью. Дети не вызывают в ней умиления, больше раздражают. И зачем обрекать себя и ребёнка на несчастное существование? Она сама такой ребёнок, выросший в нелюбви. Она плакала от холодности Роксаны, хотела от неё ласки и заботы, но видела только равнодушие. Она думала, что это она в чём-то виновата, хотела заслужить любовь матери хорошими поступками, но поняла: тут нет её вины, как нет вины и Роксаны. Просто маме не следовало заводить детей, вот и всё. И Эстелла поняла – она очень похожа на Роксану. Если бы Пепе и Нанси были детьми Роксаны, та бы отдубасила их хворостиной. И у Эстеллы руки чесались сделать тоже самое.
Глядя в распахнутое окно, Эстелла вздохнула полной грудью. Годы идут, она взрослеет, узнаёт себя всё больше. А смерть сестры и матери – своего рода точка, конец одного этапа её жизни и начало другого. Она не всегда могла разобраться в себе, принять свою истинную натуру, без романтических и моральных бредней, вдолбленных с детства. И в эту минуту, любуясь на пурпурный закат, что разгорался всё ярче и ярче, она поняла и простила Роксану. Обида ушла, оставив сожаление о том, что время нельзя повернуть вспять. Они с мамой были похожи, а она злилась на то, в чём Роксана не была виновата. Никто не виноват в том, что у него та или иная натура. Все люди разные, и Роксана попала не в ту среду, где было её место. И потому всю жизнь была несчастной. Но она, Эстелла, будет бороться за счастье, впивать каждый миг жизни, как колибри нектар цветка. Отныне никто ей не в указ, она свободна от любых законов, принципов, преград, от проклятого общества.
В тот же вечер Эстелла от бабушки съехала, несмотря на протесты. Она вернулась в замок Рейес, да ещё и Ламберто с Лусиано с собой прихватила. Берта ни на шутку обиделась, обозвав их неблагодарными, но Эстелла в лицо ей заявила, что с маленькими детьми в одном доме жить не может – они её бесят. И запрыгнула в экипаж, оставив обалдевшую бабушку на пороге.
Эстелла предполагала, что с толкнётся с Маурисио сразу, и тот потребует объяснений её отсутствию, но в замке их с Ламберто и Лусиано встретила Чола. С порога она пожаловалась на смертельную скуку, ведь в доме остались она да кухарка. А Маурисио отправился в Мадрид вместе с Матильде и её мужем разбираться с какой-то махинацией с недвижимостью, которую провернула Матильде и сама в ней и запуталась. Так, Эстелла, Ламберто и Лусиано временно поселились в замке Рейес.
На похороны Роксаны и Мисолины пришёл весь город. Оба гроба утопали в одеяле из роз: белых и красных. И отпевание в храме Святой Аны, и похороны прошли для Эстеллы как в бреду. Она не была убита горем, но немного ошеломлена. Она автоматом принимала соболезнования, автоматом всех приветствовала, кивая головой. Данте, который мыслями ещё был в шкуре Салазара, от Эстеллы не отходил – так испугался за неё во время пожара. Эстелла, обвивая руками его шею, расплакалась, когда чёрные гробы опустили в землю. И дождь из роз полился сверху, укрывая их собой.
Янгус, взгромоздившись на дерево, лопала хорька. Раньше она ела только фрукты, но, будучи однажды напоенной кровью Данте, она всё чаще поедала и мелких зверьков: игуан, ящериц, мышей, лягушек и хорьков.
Рядом с могилой Мисолины всхлипывала Берта, вытирая глаза кружевным платочком. На могилу же Роксаны она и цветка не положила. Сеньор Альдо утешал её, обнимая за плечи, а она долго кручинилась, повторяя одно и то же:
– Бедная моя внучка, померла такой молодой. Даже женского счастья не узнала и деток своих не видала перед смертью. Бедняжки Пепе и Нанси совсем сиротками остались. Я, конечно, буду заботиться о них, но ведь я уже старуха. Я ж вечно-то жить не буду, – она одним глазом покосилась на Эстеллу. Та, положив на могилу Роксаны пятьдесят белых роз, на могилу сестры и не взглянула, а, рыдая, повисла на Данте. – Этим сорванцам расти ещё, да расти. Мне уж и не угнаться за ними, они вон какие прыткие. Надо, чтобы о них заботился кто-то молодой, вот, например... Эстелла! – окликнула Берта внучку. Девушка обернулась. – Хоть я на тебя и обиделась, дорогая, когда ты ушла из моего дома, но то, что ты сказала тогда, заставило меня подумать вот о чём: ежели я помру, о Пепе и Нанси некому будет заботиться. А ты, сестра Мисолины, и её дети тебе племянники. Мне, по правде говоря, и сейчас уже тяжко с ними, не в том я возрасте, чтоб за ними гоняться. А ты молодая и твой долг не бросать этих деток на произвол судьбы. Так что ты могла бы, Эстельита, взять племянников к себе сейчас, – Берта не обратила внимания, как у Эстеллы вытянулось лицо. – Ты вот мне сказала, будто не можешь родить, так вот, это ж шанс для тебя стать матерью. Я понимаю, ты страдаешь, дорогая, поэтому и ведёшь себя агрессивно. Ведь для любой женщины это горе – не иметь детей. А вы с Маурисио такая красивая пара... – Берта глянула в лицо Данте, который побледнел не меньше своей возлюбленной, – вы с маркизом могли бы стать хорошими родителями для Пепе и Нанси.
– Нет, – сухо отрезала Эстелла, смахивая слёзы со щёк, и процедила сквозь зубы: – Первое: с Маурисио я развожусь. Всё, с меня хватит, я устала быть марионеткой в чужих руках! Я уже поговорила с дядей Ламберто. Как только мы приедем в Байрес, он займётся этим вопросом. И второе: с чего вы взяли, что я страдаю, сеньора Берта? – Эстелла нарочно не назвала бабушку «бабушкой», чтобы отомстить за тот вздор, что она нагородила. – Да я счастлива, что мне не придётся мучиться и кого-то рожать!
– Но... ты не можешь говорить такие вещи, это ужасно, это грех, – забормотала бабушка. – Да и они же твои племянники!
– Они мне племянники только наполовину. Вы забыли, что у нас с Мисолиной разные отцы?
– Но ежели я помру, кто ж о них позаботится?
Эстелла закатила глаза.
– Если они вам надоели, сеньора, сдайте их в приют! – выдала она и пустилась наутёк. Галька, которой была усыпана кладбищенская тропинка, разлеталась под её каблуками во все стороны.
Данте был изумлён, услышав такие речи. Интересно, что так повлияло на Эстеллу? Неужто смерть Роксаны и Мисолины? Или её всё достало? А может, может, это ему-таки удалось вытрясти из неё стереотипы, вбитые воспитанием? Когда-то он об этом мечтал, надеясь, что из маленькой девочки, закованной в кандалы общественных догм и предрассудков, она превратится в женщину свободную, со своими принципами, со своей моралью. И вот, кажется, получилось. Хотя это был длительный процесс, и, возможно, не столько он, сколько сама жизнь изломала всё ненастоящее, несвойственное натуре Эстеллы. И Данте усмехнулся этим мыслям. Такой смелой, дерзкой, прямолинейной она нравилась ему ещё больше.
– Это всё ваше дурное влияние, – прошипела Берта, заметив ухмылку на его губах. – Будь проклят тот день, когда вы вторглись в нашу семью! Вы заморочили моей внучке голову!
– Вы ошибаетесь, сеньора, это вы, вы и вам подобные курицы выедают мозг девочкам, с колыбели внушая им разный бред. «Должна то, должна сё...». Да ничего она никому не должна! Эстелла личность и имеет права на свою точку зрения. Как и я, как и все люди на земле. У каждого человека счастье своё. Так что не лезьте к нам и мешайте нам строить жизнь такой, какой её видим мы, а не вы. Отвалите от нас! – и, надменно вскинув голову, Данте ушёл.
Берта только руками всплеснула:
– Катастрофа! Сущая катастрофа! Мало того, что преступник, так ещё и хам! Моя внучка попала в лапы чудовища! Он промыл ей мозги!
До этой ситуации Берта была искренне уверена в своей правоте: когда Эстелла два дня назад покинула её дом, она решила, что девушка страдает при виде детей Мисолины, ведь она не может иметь своих. Берта не сомневалась, когда она предложит Эстелле взять на себя заботу о Пепе и Нанси, та с радостью согласится. У бабушки и мысли не возникло, что план её полетит в тартарары, и сегодня она хотела вручить Эстелле подарок – брошь в виде лилии, украшенной аметистами, – фамильную драгоценность. Берта уже пыталась подарить её Эстелле в день её свадьбы с Маурисио. Да та не взяла. Но по традиции брошь должна была достаться одной из женщин в семье, и Берта, ошарашенная тем фактом, что Эстеллу не огорчает собственная неполноценность, оставила лилию на могиле у Мисолины.
Алехандро Фрейтас тоже не смог не прийти на похороны. Долго и печально он стоял у могилы Роксаны, украшая её цветами. А после пообещал Лусиано и Ламберто, что будет приходить на кладбище и прикажет соорудить здесь две гранитные статуи – Роксану и Мисолину в полный рост.
– Я хоть никогда и не заботился о них, – сказал он грустно, – но уже начал привыкать к мысли, что у меня есть дочь и внучка. Жаль, что так всё вышло, но знаете, – он протянул руку Лусиано и Ламберто, – я благодарен вам за то, что вы заботились о Роксане, что полюбили её как родную, что она жила в роскоши и ни в чём не нуждалась. Ведь если бы не вы, неизвестно, как сложилась бы её жизнь, – он глубоко вздохнул. – Печально, что у неё был такой скверный характер, и я каюсь в том, что устроил в «Ла Герре». Я хотел преподать ей урок и не думал, что та наша встреча станет последней. Но я хочу, чтобы мы с вами не теряли контакта. Хоть вы и уедете в столицу, знайте, что каждый из членов вашей семьи может всегда обратиться ко мне за помощью. А теперь позвольте откланяться, – Алехандро чуть склонил голову в знак уважения к собеседникам. – Хоть сегодня и тяжёлый день, но мою работу по управлению городом ещё никто не отменял. Я хочу, чтобы Ферре де Кастильо процветал, чтобы люди гордились тем, что живут в этом городе. И я хочу этого не ради славы, а хотя бы во имя памяти моей дочери, – он изящным жестом надел шляпу и ушёл с кладбища, постукивая тростью о гравий.
– Хороший человек этот Алехандро Фрейтас, – молвил Лусиано ему вслед. – Жаль, что мы не познакомились с ним раньше и не узнали всю эту историю. Могли бы дружить семьями. Ох, пойдёмте уже отсюда. Что-то я совсем старый стал, этот жуткий день меня доконал.
– Я вас догоню, – сказал Ламберто, – надо найти Данте и Эстеллу. Не пойму, куда они подевались. Они не могут просто так исчезнуть, ведь назавтра мы уезжаем в Байрес. Надеюсь, Данте не передумал.
Кивнув, Лусиано откланялся, а Ламберто оглянулся по сторонам. Данте и Эстеллу он не обнаружил, но зато увидел эффектную брюнетку, одетую в некое подобие амазонки с фраком и жилетом, скроенными на мужской манер. Высоко задирая подбородок, она шла к нему навстречу.
– Ну здравствуй, Ламберто, – сказала женщина, протягивая ему руку.
Он пожал её.
– С кем имею честь, сеньорита?
– До меня дошли слухи, что ты хотел меня видеть. Что ж, думаю, пришло время нам встретиться. Я Клаудия Мариса, твоя сестра по матери, – Клариса (а это была именно она) сощурила глаза, лукаво наблюдая за его реакцией.
Ламберто оглядел её с ног до головы.
– Я действительно хотел тебя увидеть, Клаудия. Ты очень красивая, и ты похожа на нашу мать в молодости, – ответил он. – Я не представлял, как ты выглядишь, и очень рад видеть тебя, – взяв Кларису под руку, он повёл её по тропинке, что, плутая, рассекала кладбище вдоль и поперёк. – Но объясни мне одну вещь. Моя племянница Эстелла зародила во мне сомнение, что ты и Амарилис – одно лицо. Глядя на тебя, мне слабо верится, что ты могла выдать себя за Амарилис. Все-таки вас двое, не так ли?
Клариса весело расхохоталась.
– Ты правда хочешь это знать, братец?
– Хочу, – уверенно ответил Ламберто.
– Хорошо. Всё элементарно: Клаудия и Амарилис – это один человек. И этот человек я. Мы были подругами, но она умерла, когда на дом моих родителей напали индейцы. Амарилис была у нас в гостях в тот день, и индейцы убили моих приёмных родителей и её, а я спряталась в курятнике. Я видела, как они сняли с них скальпы и подожгли дом. И я решила прийти в семью Амарилис и выдать себя за неё. Зато я жила в роскоши, научилась хорошим манерам и прочему. Я не жалею, что сделала это.
– Но как? – не понимал Ламберто. – Разве родители Амарилис не знали, как выглядит их дочь? Она шатенка, ты брюнетка, у вас разные черты лица, разный рост, разное телосложение.
– Просто я знаю один фокус, – хихикнув, Клариса остановилась на дороге. Окинула взором опустевшее кладбище и щёлкнула пальцами.
Ламберто отпрянул, когда из волос и тела Кларисы повалил синий дым. Секунда, дым рассеялся, и теперь пред ним стояла Амарилис. Элегантная и немного надменная, в бордовом платье в белую полоску, она крутила в руке зонтик.
– Но... но... как? Как это м-может б-быть? – потрясённо заикался Ламберто.
– Всё очень просто, милый братик. Я – ведьма. Самая настоящая. Я умею колдовать и могу превратиться в кого угодно, – Клариса, снова щёлкнув пальцами, обернулась в себя.
