Текст книги "Война сердец (СИ)"
Автор книги: Darina Naar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 99 страниц)
– Корриентес.
– Во-во, туды и уехал. Но скоро уж вернуться должен. Обещал сёдня к вечеру, да вот нету пока чегой-то. Быков хочет сбагрить. Знаешь, больные они ж все. У нас ведь тута чёрте чего творится. Лекарь, который зверьё то лечит, как бишь его...
– Ветеринар.
– Ага, он, энтот самый веритинар приходил, смотрел тута их всех, чума, говорит, у быков-то, эпидума.
– Эпидемия.
– Ага, говорит, во всех поместьях така хворь. Даже падре Антонио к нам приходил быков отмаливать, а те, видать, Боженьку-то прогневили чем-то. Мрут один за другим. И всё бесполезно, падре и тот не помог. Вот сеньор Сильвио и поехал продавать быков в другой город. Тут-то он никому их не продаст, все уж знают, что они больные, да все стараются от них избавиться. Вот он и хочет всучить бычков тем, кто не знает, что они больны. А ведь с виду-то и не скажешь. Вот бегают они се по пастбищу, здоровые, жрут траву, а назавтра глядь – мёртвые валяются, и никак не угадашь, кто из них болен, а кто нет, кто помрёт, а кто нет. Вот такая вот напасть.
– Как был сукой, так и остался, – процедил Данте. – Жадная тварь, хочет обмануть доверчивых покупателей. Ну ничего, я дождусь, когда он вернётся. Дело у меня к нему. А этот мешок с опилками, Рене, говоришь, дома?
– Дома. Ничё не делает, целыми днями баклуши бьёт. Жрёт да хамит. Да ещё жениться тут удумал. Они уж раструбили по всем поместьям, будто бы Рене невесту ищет. Так хоть бы одна клюнула, – Руфина хихикнула. – Умные девахи-то, не хотят с этаким дураком связываться. И правильно. Тупой он, как пробка. Я вот, неграмотная старуха, и то получше его соображаю. А ты чего пришёл-то, мой мальчик?
Но последний вопрос Руфины остался без ответа. Данте, стремительно пересёк двор и, дойдя до входа, пнул дверь. Пыххх! Повалил дым, и дверь открылась. В самом центре её теперь зияла дыра – след от каблука. Руфина только глазами похлопала – дверь была дубовой и запиралась на кучу замков и задвижек.
Данте вошёл внутрь. Сердце кольнуло, давняя обида змеей подползла к груди. Вот об тот угол его швыряли головой ни раз. И, как мяч, пинками, гоняли по этому холлу. В чёрные глазах сверкнули молнии, и Данте, миновав холл и столовую, стремительно влетел в гостиную.
Рене сидел на диване, заняв своей тушкой большую его часть – только короткие ножки в шёлковых панталонах свисали вниз, едва доставая до пола. На огромном шарообразном пузе стоял поднос с едой. Рене лопал курицу, запивая её чаем и закусывая пирожными с кремом.
– Фуфина, это ты тута хофифь? Чего ты стучифь копытами, как лофадь? Чё те надо? – прошамкал Рене с набитым ртом.
Никто не ответил и тогда он изволил повернуть круглую, как тыква, голову. Данте стоял неподвижно. Рене уставился на незнакомца, стройного и высокого, в богатой одежде и с осанкой, достойной принца.
– Ты хто такой? Чего за гусь?
– Ну здравствуй, хомяк. Что, не узнаёшь меня? – прошипел Данте приближаясь.
Рене вжался в диван.
– К-к-какого ч-ч-чёрта т-т-ты так со мной г-г-говоришь? Ч-чё те надо?
– Что мне надо, хряк? Поглядеть, как ты ползаешь у меня в ногах, моля о пощаде. Поглядеть, как ты извиваешься, точно червяк, от боли и захлёбываешься собственной кровью. За все годы мучений, за каждое сказанное тобой слово, ты мне заплатишь сейчас.
Рене выпучил глаза. На отупевшем лице мелькнула здравая мысль, похоже, Данте он узнал.
– Т-т-ты? От-т-тродье? Н-н-но как? Я думал, ты енто, сдох.
– А мы, колдуны, живучи, знаешь ли.
Данте, подойдя вплотную, одной рукой схватил Рене за бархатный халат, запачканный едой, и швырнул его на пол.
Поднос отлетел в сторону, рассыпав своё содержимое по ковру и дивану. Рене, издав писк, попытался отползти в угол. Не тут-то было! Данте, вдавив каблук ему в грудь, взмахнул рукой, вызывая из воздуха тонкий длинный хлыст, которым обычно латифундисты наказывали провинившихся рабов.
– Ну что, хомяк, веселье начинается? – издевательски вопросил он.
Щёлк! Хлыст со свистом прошёлся по воздуху и опустился Рене на физиономию.
– АААААААА! Не надо! – заорал Рене.
– Не надо? Тебе не нравится? Кто бы мог подумать, а я полагал, тебе будет приятно. Бедняжка, какая жалость! А-ха-ха-ха! Однако, когда ты много лет надо мной издевался, тебе было плевать, что мне это не нравилось. Для тебя это было забавой. Теперь я тоже хочу развлечься. За всё в жизни надо платить.
Данте бил Рене хлыстом мучительно долго, смакуя каждый удар, бил до тех пор, пока не исполосовал врага вдоль и поперёк.
– Хватит. Не убивай меня, – взмолился Рене.
– Убить тебя? Ну уж нет, ты хочешь слишком легко отделаться, сука, – сказал Данте, задумчиво рассматривая окровавленную груду жира у своих ног. – Это ещё только начало. Предлагаю тебе отдохнуть в одном занятном местечке. Уверен, тебе понравится.
Данте щёлкнул пальцами. В воздухе материализовалась длинная цепь и змеёй опустилась ему в ладонь. Он произвёл рукой ещё одну мудрёную манипуляцию – в камине загорелся огонь. Данте, не долго думая, сунул конец цепи в пламя. Когда она раскалилась до красна, он петлей набросил её Рене на шею. Тот заорал, высовывая язык, будто жаба при ловле мухи, но Данте не унимался. Хлоп! Ещё взмах рукой. Запахло палёной человечиной, и цепь вросла Рене прямо в шею, расплавляя кожу. Данте, хохоча, взялся за свободный конец цепи и поволок Рене за собой по полу. Он уже не ощущал боли от воспоминаний, только безумное желание мстить, издеваться над этой сволочью, пока у того глаза на лоб не вылезут.
Впихнув Рене в тёмный коридор, Данте открыл люк в полу. Подвал. Тот самый, в котором его запирал Сильвио.
– Хочешь узнать, что со мной вытворял твой папаша? Тебе, наверное, это и не снилось, а? Сейчас узнаешь, ублюдок, – Данте подтащил Рене к люку и пропихнул в дыру его тушку, правда с усилиями – пузо никак не хотело пролезать. Но Данте протолкнул его ногой. Раздались шлепки – тело Рене покатилось по ступенькам с таким звуком, словно он был не человеком, а шматом сала.
– Тут же темно, выпусти меня! – завопил Рене, оказавшись внизу.
– Когда я там сидел, твоему папаше было плевать, что там темно, холодно и полчища крыс. Так что и мне плевать! – Данте захлопнул люк и, заперев его на ключ, вернулся в гостиную.
Оставалось дождаться Сильвио. Но как же ему отомстить? Избить его также, как Рене? Это слишком просто. Надо придумать что-то более изощрённое. Надо отнять у него то, что ему дороже всего на свете. Но у Сильвио никогда не было ни к кому привязанности. Разве что к Рене. Но Данте сомневался, что Сильвио прямо уж так тяжело переживёт, даже если Рене убить у него на глазах. Он легко воспринял потерю жены и дочери, никого он не любит, кроме себя. И тут Данте осенило. Больше всего Сильвио любит деньги, богатство, заработанное при помощи нечеловеческого труда тысяч батраков. Он жуткий скупердяй, не зря же попёрся продавать чумных быков. Конечно, если они все умрут, он не получит дохода, только убытки, а так выручит деньги, обманув доверчивых покупателей.
С волос Данте посыпались искры, на губах мелькнула зловещая ухмылка, а глаза, чёрные, жгучие, превратились в бездонные колодцы. И он отправился в левое крыло дома. Первая дверь, куда он заглянул, вела в кабинет.
Данте вскрыл все ящики в столе и в секретере, найдя и сейф, вытряс из него папки, ценные бумаги, векселя, акции, бумажные деньги и перетащил их в гостиную. Затем он заглянул в спальню Сильвио, выудил украшения из шкатулок, золото и серебро из кошелей и сумок, и тоже ссыпал кучей в гостиной. Себе Данте не взял ничего. Он не вор и не собирается никого грабить, но Сильвио своё получит. С такими мыслями Данте вернулся во двор. Руфины уже поблизости не было, видимо, она ушла спать. Тем лучше.
Он отворил двери конюшни, освещая темноту когтями, и насчитал по меньшей мере десятка четыре лошадей. Разумеется, убивать животных он не станет. Они этого не заслужили. Несмотря на злость и жажду мести, одно в сердце Данте оставалось неизменным – любовь к животным. Она впиталась ему в кожу, в подкорку головного мозга с детства, когда животные подчас были единственными его друзьями, с которыми он мог общаться, которые выслушивали поток его обид, ненависти и слёз.
Данте вывел лошадей за забор. Всего их оказалось сорок четыре – целый табун.
– Идите, мои хорошие, вы теперь свободны! – сказал он. – Бегите на волю!
Но удивлённые лошади тупо стояли возле ограды. Тогда Данте выпустил из когтей огненный шар. От яркой вспышки лошади, заржав, всем табуном пустились наутёк.
Тоже самое Данте проделал и с овечками, с баранами, с козами, с поросятами. Выпустил всех индюков, гусей, кур. Пока гнал к водопою последнюю отару овец, у него вдруг ёкнуло сердце, а в глазах защипало от поступивших слёз. Вспомнил себя маленького. Вот он верхом на Ветре гоняет овец по полям. Вот он лежит под деревом, укрыв лицо шляпой, и слушает где-то вдалеке пение кукушки. А вот он плачет от одиночества и обиды, сидя на берегу реки. А вот и Эстелла, красивая и весёлая девочка, его подруга, его любовь... Она приходила и клала головку к нему на плечо, не боясь ни его магии, ни его потрёпанного, истерзанного вида, ни его самого – зверёныша, озлобленного на весь мир. Она вдохнула в него силы жить дальше. Наверное, только благодаря Эстелле он и смог перенести всё с высоко поднятой головой. И что же он наделал? Почему он решил, что им надо расстаться? Да они умрут друг без друга! Именно эта любовь и вытаскивает его из ада, из бездны одиночества, отчаяния и боли. Всегда, всегда, когда он вспоминает Эстеллу, ему становится легче дышать. Даже в тюрьме он выжил благодаря этой любви, и его девочка спасла ему жизнь там, на площади.
Данте окончательно запутался в своих мыслях и чувствах, пока довёл отару до озера. Выпустил огонь из пальцев, и овечки бросились врассыпную. Но одна осталась на месте.
– А ты чего тут толчёшься? – спросил Данте. – Иди к своим, не отбивайся от них, а то умрёшь.
Овечка жалобно взглянула на него.
– Ме-е-е-е.
Данте присел рядом с ней на корточки. Овца была нестриженая, и, видимо, умирала от жары в своей шубе.
– Вот твари, – не сдержался Данте. – Не умеют следить за животными, так и не брались бы.
Он погладил овцу по кудрявой густой шерсти и она доверчиво ткнулась ему мордой в ладонь. И Данте опять разревелся, осознавая что ведёт себя очень глупо. Он, взрослый юноша, обнимается с овцой и рыдает, как сопливая девчонка. Со стороны кто увидит, умрёт от смеха.
По мере того, как у Данте высохли слёзы, в груди опять забурлила ненависть. Как же он ненавидит всех, всех людей! Кроме Эстеллы. Было бы здорово, если бы все люди на земле умерли, а они бы с Эсте остались вдвоём в окружении только животных и растений.
– Вернись в поместье! – приказал голос в голове. – Хватит вспоминать её. Эстелла – пройденный этап. Нельзя смотреть назад, только вперёд. Любовь – это болезнь. Она лишает сил и твёрдости. Погляди на себя. Только ты о ней вспомнил, как начал реветь. Но ты ещё не довёл дело до конца.
Данте подчинился, хотя и не понимал, что с ним происходит, напрочь забыв про Салазара и решив, что это его собственные мысли. Он не смог бросить овечку, которая отбилась от отары, и захватил её с собой, решив отдать Руфине.
Данте вернулся в «Ла Пиранью». Выпустил овцу бегать по двору. Первым, кого он увидел, был Сильвио, стоящий у дома и с разинутым ртом глядящий на пустые загоны, сарай и конюшню.
– Чего... чего энто такое? – бормотал он. – Рене? Это он наделал чё ли? Я ж поручил ему следить за поместьем! Я щас убью энтого идиотину!
– А-ха-ха-ха-ха-ха! – раздался зловещий смех из-за спины.
Сильвио обернулся и окаменел. Как только Данте увидел этого человека воочию, глаза его налились кровью. Как же он хочет убить этого гада, уничтожить, размазать по стене!
– Ты кто такой? – спросил Сильвио.
– О, да у тебя, старый хрыч, память отшибло?! – Данте провёл когтем по подбородку, выпуская тонкую струйку света.
Сильвио, сглотнув, попятился.
– Что, всё ещё не узнаешь меня, м?
– П-п-приведение.... Из-зыди! Ма-ма-мамочкиии! Ко мне явился призрак!
– Я не призрак, – сверкнул глазами Данте. – Ты вроде уже большой и старый, а от страха чуть в штаны не наложил. Всегда догадывался, что ты трус, как и твой свиноподобный сынок. Вы горазды только слабых обижать.
Наконец, до Сильвио дошло, что Данте не приведение. Он в ужасе кинулся в дом и попытался там закрыться изнутри. Данте подойдя к двери, направил на неё руку, и дверь сгорела за секунду, осыпавшись на пол кучкой пепла.
– Мамочкиииии! Дьявол!!! В моём доме Дьявол!!! – Сильвио, с небывалой для его веса прытью, бросился бежать. Но убежал недалеко – споткнулся в гостиной о ковёр и растянулся на полу. Данте пнул его ногой в толстый зад.
– Ну что, старый хрыч, побеседуем? – руках у Данте появилось растение – оранжевый цветок с чёрными пятнышками на лепестках. Он ткнул цветком Сильвио в физиономию, и тот за секунду обвил мужчину щупальцами, точно верёвкой. Сильвио стал похож на гусеницу. Выпучив глаза, он извивался и дёргался, но чем больше, тем сильнее растение обкручивалось вокруг его тела.
– Чего энто такое? Убери энто с меня! – вопил он. – Где Рене? Чего ты с ним сделал, а?
– О, наше хранилище жира в крайне интересном месте, – Данте прогуливался по гостиной, горделиво волоча за собой хвост плаща и смакуя каждое слово. – Уверен, ему там понравится. Подвал с крысами лучше любой тёплой перины, не находишь, тварь? – и Данте пнул Сильвио ногой в бок.
– Чего те надо, исчадие? Те нужны деньги, да? Я дам скоко хошь, токо отвали!
– А-ха-ха-ха! Деньги? Зачем мне твои деньги? – грубо расхохотался Данте. – Я хочу развлекаться, хочу поглядеть, как ты и твой отпрыск обгадите штаны от страха. Кроме того, откуда у тебя деньги?
– Чего? Как это откудава у меня деньги? – зарычал Сильвио. – Оттудава! Я ж самый богатый плантатор в энтом городишке!
– Бедный нищий Сильвио, – театрально покачал головой Данте. – Скоро придётся тебе, хрыч, трясти своим жиром на какой-нибудь плантации, работая на одного из таких же жиробасов, как и ты.
– Чего ты несёшь, урод?
– А то, что с сегодняшнего дня богача Сильвио Бильосо не существует. Есть только мерзкий нищеброд. А ведь всё началось с того, что ты убил мою лошадь. Пожадничал отдавать её мне.
– Энта лошадь была моя! – прервал Сильвио, но в ответ получил каблуком по лицу.
– Повторяю для тупых: это была моя лошадь! – процедил Данте сквозь зубы. – Ветра подарил мне отец. Твой брат, между прочим, которого ты даже на порог не пускал, упырь вонючий!
– Не пущал, потому что идиотина он никчёмный был, – не сдавался Сильвио. – И никакой он те не отец! Хуан подобрал тя в какой-то канаве. Никто не знает, кем были твои родители. Ясно дело, они воры и убийцы, не сомневаюсь даже.
Шлёп! Сильвио получил новую порцию ударов. Данте бил его прямо в лицо каблуком так, что из носа и рта мужчины полилась кровь, запачкав добрую часть его физиономии.
– Мендига был моим отцом, – повторил Данте, – а Ветер был моим другом. Я был ребёнком и не мог за себя постоять. А ты пинал меня ногами, швырял головой об стену, запирал в подвале с крысами, ты меня унижал, ты морил меня голодом, ты ни дня не давал мне жить спокойно. Я не был виноват в том, что мои родители оказались тварями, которые бросили меня на произвол судьбы. В канаву, как ты говоришь. Хорошо. Да, твой брат подобрал меня в канаве, в которую меня выбросили мои родители, но это не давало тебе права изгаляться надо мной. Ты не знаешь, что такое жалость, ты не знаешь, что такое дружба, ты не знаешь, что такое любовь. А я, несмотря на свою ненависть к таким, как ты, знаю это. Кроме Ветра у меня не было никого в этом мире. Он был для меня всем. Он был моим другом, единственным. А ты его убил, сука! Но сегодня ты получишь сполна. Я отберу у тебя то, что тебе дороже всего, я это уничтожу у тебя на глазах, как когда-то ты проделал это со мной.
– Ты думаешь, ежель ты убьёшь Рене, я буду страдать что ль? – ухмыльнулся Сильвио, отплевываясь от крови. – Да от него пользы никакой, он тока жрёт да спит. Можешь его убить, но с условием, что отпустишь меня и забушь сюды дорогу.
– Какая же ты тварь! – Данте опять не сдержался, долбанув Сильвио ногой. – Ради своей шкурки и сына не пожалеешь.
– Не-а, не пожалею! – каркнул Сильвио. – Убей его, потешь свою душеньку, заодно избавишь мя от ненужного куска дерьма, и вали отсюдова!
– Даже не надейся так легко отделаться, сука. Я прекрасно знаю, что ты никого не любишь, кроме себя. Но ты любишь свои денежки. Вот с ними и попрощайся. Сегодня ты видишь их в последний раз.
Сильвио завопил, мотая головой, когда Данте начал выуживать из кипы папок, сложенных в углу, векселя, акции и прочие банковские бумаги и, смакуя, по одной, запихивать их в камин.
– Прекрати! Отдай! Энто моё! Энто мои деньги! Энто нельзя жечь! – Сильвио вращался, извиваясь на полу, как червяк, и орал, но Данте только зловеще блестел глазами. Потом ему надоело слушать вопли, он щёлкнул пальцами, и хитроумное растение залезло Сильвио в рот. Мужчине пришлось заткнуться.
Данте сжёг все бумаги до единой, а потом взялся и за бумажные деньги. Он вынимал купюры из пачек и бросал в камин. Спалил целый чемодан денег. Повернулся к Сильвио, пялясь в его красную физиономию, и с удовольствием увидел, что из глаз врага льются злые слёзы.
– Вот таким ты мне нравишься, мразь. Каково терять то, что тебе дорого, м? Приятно? Но не думай, что это конец. Это только начало.
Шмяк! На полу прямо между Данте и Сильвио появился здоровенный чугунный котёл. Данте помахал рукой и – о чудо, – котёл стал прозрачным. Внутри него плескалась и дымилась синяя жидкость.
– Это чтобы ты видел всё в подробностях, – зловеще объяснил Данте. Он принялся высыпать в котёл драгоценности, выуженные из сундуков и шкатулок: ожерелья, перстни, цепи, браслеты, запонки, зажимы для ночных чепчиков и панталон. Серебряные, золотые, платиновые, украшенные драгоценными и полудрагоценными камнями, они падали на дно котла и, попадая в жидкость, на глазах превращались в расплавленную массу. Но Данте и на этом не успокоился. Закончив с побрякушками, он начал ссыпать в котёл монеты – золотые дублоны и эскудо, серебряные песо – целые горсти денег поглотила кипящая лава. Данте запихал в котёл и кубки – серебряные и золотые, столовое серебро – ложки, ножи и вилки. Он ликовал от сладостного ощущения мести и расплавил даже золотой поднос, что висел на стене. Всё, всё, что представляло хоть какую-то материальную ценность в доме, Данте уничтожил.
– Думаю, я отдам это батракам. Им это нужнее, чем тебе, образина, – Данте поколдовал и жидкость в котле испарилась. Теперь на дне его лежали слитки – золотые и серебряные, и россыпи драгоценных камней. – А тебя я пущу по миру, крыса. Ты будешь просить милостыню на паперти.
Сильвио что-то вопил, закатывая глаза, но рот ему закрывало волшебное растение, так что слов разобрать было нельзя. А за окном, тем временем, рассвело. Лучики солнца скользили по кронам деревьев, лёгкий ветерок шевелил травку, и Данте ощутил страшную усталость. Гнев и ненависть отступили. Он выплеснул их, и теперь пребывал в оцепенении. Когда Данте шёл сюда, он был уверен, что убьёт. Или Сильвио, или Рене, или обоих. Но теперь Данте и не хотелось этого. Он сделал достаточно. Надо уходить, но сначала надо покончить с безнаказанностью этого человека раз и навсегда. Эта тварь ни над кем не посмеет больше издеваться!
И Данте наколдовал пергаментный свиток, перо и чернильницу.
– Сейчас ты это подпишешь.
Сильвио отрицательно помотал головой, и Данте вяло наступил каблуком ему на кадык.
– Ты это подпишешь. Или я затолкаю каблук тебе в глотку, потом выпущу кишки и развешу их по всем деревьям, понятно? Ты подпишешь.
Данте освободил Сильвио пальцы правой руки, сунул в них перо и заставил мужчину расписаться внизу чистого листа.
– Замечательно, – взяв пергамент, Данте сел в кресло и продиктовал перу содержание документа: – Я, сеньор Сильвио Бильосо, владелец эстансии «Ла Пиранья», находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей воле дарую всем своим батракам и рабам вольную. И обещаю не предъявлять к ним никаких претензий, ни моральных, ни материальных. Подписано сегодняшним числом.
Сильвио что-то мычал, но Данте уже его не слушал. Скатав документ в трубочку, он подхватил котёл со слитками и вышел на улицу.
Ничего не подозревающая Руфина на заднем дворе месила тесто.
– Ой, мальчик мой, ты ещё тута, оказывается? – удивилась она.
– Да, Руфина, но я уже ухожу, – Данте плюхнул котелок на стол. – Возьми это и раздай всем батракам.
– Чего ето? – вытаращилась Руфина.
– Это слитки, золото, серебро, камни драгоценные. Разделите поровну между всеми.
– Откуда ж ты их взял-то?
– Он вам их дарит, – Данте указал взглядом на окна дома.
– Чего?
– Да, он расщедрился. Он дарит вам всё это и отпускает всех батраков и рабов. Все свободны.
Руфина рот разинула.
– Кстати, – продолжил Данте, – вчера я погорячился, отпустил всех животных на волю. Но теперь думаю, что зря. Скажи об этом людям, Руфина. Овцы, бараны, поросята, индюшки, куры не могли уйти далеко. Скорее всего, бродят где-то около берега, на водопоях. Поймайте их и поделите между всеми. Они ж ведь домашние, они не выживут в сельве.
– Чегой-то ты не то несёшь-то. Мальчик мой, я ничё не поняла.
Данте протянул Руфине свиток.
– Это вольная для всех. С его подписью.
Руфина аж чуть не подавилась воздухом.
– Данте, глянь-ка на меня, – сказала она. – Ты чего с ними сделал-то? В кои-то веки такая щедрость? Ты чего ж поубивал их там что ли?
– Вовсе нет, – измученно сказал юноша. – Один связанный в гостиной лежит, второй в подвале. Но погоди их освобождать, Руфина. Пускай люди сначала разделят всё хозяйство и уйдут отсюда. И я пойду. Устал я. У меня больше нет сил, – добавил Данте совсем тихо и ушёл не оборачиваясь.
Отойдя немного от эстансии, он свистнул, подзывая Жемчужину. Лошадь, прибежав тут же, покорно ткнулась мордой ему в плечо.
– Эх, если бы я ещё знал, где Алмаз. Так скучаю по нему...
Надев на кобылу узду, Данте повёл её за собой. Шли они медленно и долго. Данте шатало из стороны в сторону – чересчур много физических и моральных сил забрала у него эта месть, хотя он ни капли не жалел о содеянном. И ещё больше радовался, что ему хватило ума вовремя остановиться. Как бы не была сильна его ненависть, но в светлой половинке его души живёт любовь. Любовь к Эстелле. Любовь к его животным. Именно это и спасло его от роковой ошибки. В тот момент, когда Данте гонял овец по берегу, он вспомнил об этой любви, и благодаря лишь ей он никого сегодня не убил.
Данте остановился. Закрыв глаза, подставил лицо ветру. Хотя то, что он сделал, и было жестоко, но именно сейчас он смог освободиться от боли, обиды и ненависти, что мучили его столько лет. Будто оковы спали с сердца, он вырвался из ада и теперь свободен! Как хорошо ему сейчас! Вот бы ещё Эстелла была рядом, и Янгус, и Алмаз.
– Ты идиот, – шепнул всё тот же голос. – Почему ты никак не научишься отличать нужное от ненужного?
– Иди к чёрту, Салазар! – выкрикнул Данте громко. – В отличие от тебя, я как раз могу понять, где нужное, а где нет, где плохое, а где хорошее. Эстелла – это моя жизнь. В ней весь мой мир. Она часть моей души. Она, а не ты!
Данте дёрнул лошадь за узду и пошёл в горизонт. И вдруг за спиной раздался стук копыт. Жемчужина, встав на дыбы, радостно заржала. Данте резко обернулся. Перед ним стоял Алмаз.
====== Глава 7. Рассказ аббатисы ======
В полной тишине Ламберто и сеньор Бартоломео ожидали матушку Грасиэлу. Сыщик сидел в кресле, куря сигару за сигарой, а Ламберто нетерпеливо ходил по кабинету – просторной комнате, заставленной стеллажами с книгами.
Наконец, отворилась дверь и пред мужчинами предстала статная высокая женщина в монашеском одеянии.
– Здравствуйте, мадре, – поприветствовал её усатый сыщик.
– Здравствуйте, сеньор Бартоломео. Здравствуйте, сеньор..? – она вопросительно взглянула на Ламберто.
– Ламберто. Маркиз Ламберто Фонтанарес де Арнау к вашим услугам, мадре, – сняв шляпу, Ламберто чуть склонил голову.
Аббатиса села за дубовый стол. Лицо её, всё хранящее признаки былой красоты, хоть и подпорченное оспой, выглядело задумчиво-серьёзным. Мужчины сели в кресла напротив.
– Что ж, Ваше Сиятельство, – начала аббатиса, – сеньор Бартоломео рассказал мне о вашем интересе к этому делу. Я, признаться, не пришла от этого в восторг, ибо поклялась самой себе, что никогда и никому не раскрою этой тайны. Когда сеньор Бартоломео поведал мне, что этой историей интересуется некий господин, я разгневалась и прогнала его прочь. Но когда горячность моя остыла, я поняла, что, пожалуй, рассказать всю правду без утайки означало бы отмыться от страшного греха, в который я вовлекла себя много лет назад и благодаря которому я сейчас и являюсь аббатисой этого монастыря. Вы, Ваше Сиятельство, вы ведь сын герцога Фонтанарес де Арнау, не так ли?
– Да, его самого.
Аббатиса глубоко вздохнула.
– Знала я его, хороший он человек. И ваша мать, сеньора Виситасьон, замечательная была женщина. Я работала у неё гувернанткой задолго до того, как она повенчалась с вашим отцом.
– Вот с этого места поподробней, мадре, – нетерпеливо вставил Ламберто.
– Что конкретно вас интересует, маркиз?
– Я хочу узнать о своей матери и её детях. Конкретно о том, сколько их у неё было и сколько ещё у меня сестёр или братьев. Правда ли то, что у мамы был ребёнок до того, как она стала женой моего отца?
В этот момент раздался стук в дверь – юная послушница принесла три чашки кофе.
– Угощайтесь, – аббатиса дождалась, пока послушница выйдет, и продолжила. – Да, сеньор Ламберто, это правда. За два года до того, как сеньора Виситасьон познакомилась с вашим отцом и полюбила его, соблазнил её один человек. Он был приезжий. Торговец, чуть ли не пират. По её рассказам, он плавал на огромном корабле и носил за поясом крючковатый кинжал. Встречались они несколько месяцев. Красив он был и хитер, как сам Дьявол, – матушка перекрестилась. – Ну и влюбилась сеньорита Виситасьон в него без памяти. Говорила я ей, предупреждала, но ничего не слушала она. Он её будто околдовал. А потом она узнала, что ждёт ребёнка. Тот человек вместо того, чтобы попросить её руки у вашего дедушки, как узнал, что она в положении, так и исчез. Да с концами – уплыл в другую страну, пообещав ей, что вернётся, да так с тех пор о нём и не слыхал никто. Уж как она страдала, рыдала целыми днями! Но больше всего боялась, что узнает об этом её семья. А дедушка ваш, отец её, служил писарем при вице-короле, и нельзя было допустить подобного происшествия в его семье, ведь это прямой удар по репутации. И тогда решила сеньорита Виситасьон, пока не стал заметен живот, отправиться в Мендосу, в родовое поместье. Сказала всем, что врачи прописали ей тишину и жизнь на свежем воздухе из-за её мигрени. Я поехала с ней. И там мы жили, пока не пришел ей срок рожать.
– Ну и? – поторопил Ламберто. – Она-таки родила ребёнка?
– Родила. Родила она девочку, очень красивую, чёрненькую, смугленькую, копия папаша. Но отец велел сеньорите возвращаться домой, потому как нашёл ей выгодного жениха – вашего отца, сеньора Лусиано. Конечно, с нагулянным ребёнком вернуться домой сеньорита Виситасьон не могла, и мы решили девочку оставить в Мендосе. Это и есть тот грех, из-за которого я не нахожу себе места по сей день. Отнесла я ребёнка к церкви Святой Марии де ла Пьедад и положила на паперть, да и убежала.
– Потом мы с вашей матушкой вернулись в столицу, уж как она плакала, как горевала, но делать было нечего. Успокоилась, и через два года вышла замуж за сеньора Лусиано. Потом родились вы.
– Получается, у меня где-то есть ещё одна сестра? – у Ламберто от волнения ходили желваки.
Матушка тяжко вздохнула, утопив взор в чашке с кофе.
– Сестра-то у вас есть, но одна.
– Не понимаю. У меня же есть ещё младшая сестра, Роксана, – напомнил Ламберто. – А та, старшая, ведь она жива? Я бы хотел её найти.
– В том-то и дело. Ваша младшая сестра Роксана родилась мёртвой.
– То есть как это? – Ламберто потерял дар речи. – Но... но... у меня есть сестра. Роксана жива.
– Вы дослушайте сначала, Ваше Сиятельство, – недовольно проворчала аббатиса. – Сестра ваша, младшая сестра, родилась мёртвой. А я в это время уже служила послушницей при приюте Святой Клотильды. Не смогла я простить себе того поступка с первой девочкой и решила посвятить себя служению Господу. Ваша мать отыскала меня и попросила о помощи. Сеньор Лусиано тогда был в отъезде, он ни сном не духом не знал, что дочь его родилась мёртвой. И ваша мать взяла из приюта новорождённую девочку, которую кто-то подкинул под дверь. Она сказала, что таким образом хочет искупить свою вину перед старшей дочерью, которую бросила. Сеньора Виситасьон так горевала, она была уверена, что это Господь покарал её за тот проступок, убив её младшую дочь. И она забрала сиротку в дом и всем сказала, что это и есть ваша сестра.
Ламберто чуть кофе на себя не опрокинул.
– Значит, отец был прав, когда подозревал, будто Роксана ему не родная? Но он то думал, что мама её нагуляла.
– Нет, ну что вы! – возмутилась мадре. – Сеньора Виситасьон была порядочной женщиной и она любила вашего отца. Как жаль, что болезнь унесла её так рано. Может, она и обманула всех, скрыв смерть дочери, но она подарила счастье другой девочке. Жизнь в роскоши, жизнь, которой никогда бы не было у неё, если бы она осталась в приюте. Я думаю, это благородный поступок.
– Но где же та, другая, моя старшая сестра? Вы знаете про неё хоть что-то, мадре?
– Немного, но кое-что знаю. Работая в приюте, я выяснила, что девочка была удочерена. Сейчас, секунду, – мадре залезла в верхний ящик стола и, выудив оттуда чёрную кожаную папку, протянула её Ламберто. – Вот.
– «Младенец, девочка, обнаруженная 19 декабря 1756 года на паперти церкви Святой Марии де Ла Пьедад, что в Мендосе, 14 января 1757 года была помещена в приют «Мария Милагрос», – прочёл Ламберто. – При крещении получила имя Мария Клаудия Гонсалес. Значится как ребёнок тихий, но странный. 17 марта 1765 года была переведена в приют «Лос Польитос». Девочка своенравная, склонная к фантазиям и частенько лжи, замечена в неподчинении религиозным догмам и злостных шутках над сверстниками. В связи с чем переведена в школу-интернат для общественно-опасных детей «Ла Сельда», откуда в 1766 году была удочерена супругами Нуньес Солино и зарегистрирована как Клаудия Мариса Нуньес Солино. До 1771 её местонахождение значится как город Ферре де Кастильо. С 1771 года и до нынешнего времени о её судьбе больше ничего неизвестно», – закончил чтение Ламберто.
