Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Глава 30

Мы познали грех гордыни. Мы гордились тем, что полагали, будто знаем, что хорошо для человека. Это не является естественным занятием ученого.

Дж. Роберт Оппенгеймер

– Черт вас возьми, Оппенгеймер, я же сказал: нет!

Оппи был обескуражен. За все годы знакомства с Гровзом ему крайне редко доводилось слышать, чтобы генерал поминал нечистую силу, а такого, чтобы он назвал его просто по фамилии, без «доктора» или «профессора», и вовсе не бывало.

Он постарался говорить как можно более умиротворяющим тоном:

– Нам позарез необходим человек, способный витать в облаках, а Силарду в этом нет равных. Мы же ставим себе цель решить эту проблему, а для этого потребуются свежие идеи и новые подходы, которые он способен рожать, как никто другой. Допустим… допустим, я смогу устроить так, чтобы вы с ним почти не встречались?

– Каким образом? – сварливо поинтересовался Гровз.

В этот момент в комнату вошел повар с очередной порцией кофе. Китти гуляла с детьми, а полковник Николс по поручению генерала отправился в Принстон.

– Ну, скажем, я выделю Лео его собственную группу в институте, но не в Фулд-холле? Соберем туда белых ворон вроде него и оставим перебрасываться идеями друг с другом. Если у них ничего не получится, что ж. – Он улыбнулся Гровзу, который как-то раз попенял Оппи, что тот совершенно не разбирается в спорте. – Нет пользы, но ведь нет и вреда.

Оппи заметил, что верхняя губа генерала под усами дрогнула в улыбке – собеседник уловил и оценил спортивную метафору. Но всплеск хорошего настроения оказался совсем кратким.

– Силард попросту опасен.

– Я знаю, что вы так считаете, – ответил Оппи.

Они сидели в гостиной Олден-Мэнора с выкрашенными в белый цвет, как и в большинстве помещений особняка, стенами и скрипучим полом из дубовых досок. Над мраморным камином висел закатный пейзаж кисти Ван Гога, входивший ранее в отцовскую коллекцию. Перед тем как перейти в ИПИ, дом служил резиденцией губернатора Нью-Джерси. Ну а Фрэнк Эйделотт, хоть все еще продолжал формально выполнять свои директорские обязанности, уже переехал отсюда вместе с женой в апартаменты в Принстоне, рядом с квакерской церковью, к которой принадлежал.

– Насколько мне известно, – продолжал Оппи, – вы около года назад просили Конанта, чтобы тот взял Силарда на работу в Гарвард, и тем самым его вывели бы из Манхэттенского проекта.

Гровз свел брови вместе с видом человека, который почувствовал, что его доверие грубо обмануто. А ведь Оппи слышал, что генерал предлагал даже сохранить за Силардом правительственную зарплату, лишь бы Гарвард согласился взять его.

– В таком случае вы должны знать, – ответил Гровз, – что доктор Конант рассмеялся мне в лицо и сказал, что я ни за какие деньги не уговорю его взять на себя головную боль по имени Силард и что на это не согласится никакой другой университет.

– Ну а я хочу взять его, – сказал Оппи. – Сюда, в Институт перспективных исследований, где будет уместна и его склонность к перипатетическим размышлениям. Откровенно говоря, сюда, для этой почвы – я говорю и в прямом, и в переносном смысле, – он подходит куда лучше, чем вы или я. К тому же он доподлинно знает, чем мы тут занимаемся, а вы совершенно прямо дали понять, что будете настаивать на секретности этой работы. Ну а с этой точки зрения держать его здесь, на глазах, будет куда безопаснее, чем отправить куда-нибудь далеко.

Гровз погрозил собеседнику пальцем:

– Но государственная казна не выделит на его содержание ни единого пенни.

– Нет, нет. Все расходы на содержание этой группы пойдут из моего директорского фонда.

– И как вы собираетесь назвать эту группу? – спросил Гровз. – Приют лунатиков? Или прямо: Сумасшедший дом?

Оппи чуть заметно улыбнулся:

– Мне понравилось кодовое название, которое выдумали британцы: «Трубные сплавы». Как вам такое название: «Скрепляющий цемент»? – Он закрыл глаза и процитировал две строки из «Анатомии мира», которую Джон Донн, любимый поэт Джин, посвятил безвременно умершей молодой женщине:

 
Цемент, что добродетели скреплял,
Распался в прах и силу потерял.
 

Он находил образы стихотворения 335-летней давности странно злободневными для эпохи эйнштейновской теории относительности, но не стал говорить на эту тему с Гровзом.

 
Увы, столь краток век, что не дерзнем гадать:
Верны часы иль ложно их движенье.
 

А далее следовало:

 
И, как и жизнь, ужался рост людской,
Кто в пядь был ростом – в дюйм теперь всего.
 

И, бесспорно, мольбы Донна касались работы, которую он запланировал для себя:

 
Достойней было б с солнцем в бой вступить иль с человеком…
 

– Скрепляющий цемент… – повторил Гровз, словно пробуя слова на вкус, и тут же по доброму армейскому обычаю свел их в аббревиатуру: – СЦ. – Он кивнул. – Отлично. Пойдет. Кого еще вы хотите включить в этот СЦ?

– Курта Геделя, если он пожелает. Его часто называют Herr Warum – мистер Почему – из-за неиссякаемого любопытства. Они с Эйнштейном близкие друзья, несмотря на разницу в возрасте. Эйнштейн даже директора ни во что не ставит, как вы сами видели, но если Гедель войдет в СЦ, то, уверен, и нашего главного гения, – Оппи коротко улыбнулся, – притянет туда.

Гровз хмыкнул в знак согласия:

– Кто еще?

– Может быть, Дик Фейнман? Поистине оригинальный мыслитель. Вигнер как-то сказал о нем: «Это второй Дирак, только на этот раз – живой человек».

– Согласен. Только бы не подпускать этого разгильдяя к серьезным делам. И, значит, вы хотите, чтобы Силард командовал там парадом?

– Нет, – ответил Роберт. – Он не годится в администраторы. Нам нужен очень осмотрительный человек, способный держать в голове всякие подробности и обладающий еще рядом подобных качеств.

– В таком случае это, конечно, не Фейнман, – сказал Гровз. – А кто? Гедель?

– Я предлагал ему, но он не желает обременять себя руководством. Но у меня есть кандидатура на примете.

– И кто же это?

– Китти.

– Миссис Оппенгеймер? – Гровз покачал головой. – Роберт, я…

– Она обладает прекрасной научной эрудицией, говорит на немецком так же, как и на английском, что, безусловно, облегчит общение с некоторыми из тех, кого вы пришлете нам из Европы.

– Она коммунистка.

– Она была коммунисткой. Но давно уже не имеет с ними дела.

– Так ведь она еще и родственница высокопоставленного нациста.

Оппи кивнул:

– Вильгельма Кейтеля, главнокомандующего вермахта. В настоящее время он пребывает под судом Международного военного трибунала в Нюрнберге. Но они не общаются еще с довоенных времен. Уверяю вас, генерал, для безопасности она представляет собой не большую угрозу, чем я. Я не стал бы поручать ей командовать нобелевскими лауреатами, но ведь пока что их у нас в СЦ не предполагается.

– Но в таком случае кто же будет ухаживать за вашими детьми?

– Питера к осени уже можно будет устроить в детский сад. Я рассчитываю отдать его в Школу этической культуры, мою alma mater. Ну а для Тони мы наймем гувернантку. Я слышал, что Рубби Шерр должен получить место в Принстоне, так, может быть, его жена Пэт заинтересуется этой работой. Она уже присматривала за Тони, когда Китти уезжала из Лос-Аламоса.

– Вы ведь уже обдумали этот вариант, да?

– Да, и весьма детально. Китти хорошо справится с руководством.

Гровз медленно выдохнул через нос, не открывая рта:

– Как вам будет угодно.

– Благодарю вас.

– Ладно, – сказал генерал. – Вы получили ваш Отдел безумных идей. А как насчет более практических вопросов – если ко всей этой затее можно применить слово «практический». – Он оглянулся, убедился, что в комнате нет повара, и продолжил, понизив голос: – Как насчет того, чтобы успокоить Солнце или сделать какой-нибудь щит от него?

– С этим справится одна группа, – ответил Оппи, – потому что так или иначе физические проблемы одни и те же. Ее, конечно, возглавит Бете. Вы ведь согласны, что в Лос-Аламосе он, возглавляя секцию «Т», проделал замечательную работу. И Чандрасекар, если, конечно, он согласится участвовать в нашей работе. Ему самое место в этой группе. Волкофф. Ну, и я сам, как вы знаете, имею некоторое представление о физике Солнца и, если у меня останется время от моих директорских обязанностей – а я надеюсь, что оно останется, – буду работать в группе Бете.

– Полагаю, вы и для этой группы успели придумать подходящее название?

– «Терпеливая власть», – ответил Оппи. – Это из «Освобожденного Прометея», но публика будет думать, что это всего лишь очередная попытка найти применение для атомной энергии, которых будет с каждым днем все больше и больше. А ведь «Терпеливая власть» – это антитеза «Быстрому разрыву».

– А как насчет того, чтобы вывезти народ с планеты – на Марс или куда там еще получится?

Оппи знал, что генерал очень недоброжелательно относится к тем, кто презрительно именует ту или иную проблему «простым конструированием», но эту задачу можно было бы назвать именно так, по крайней мере, если где-то в Солнечной системе удастся выбрать цель.

– Фримен Дайсон сказал, что с удовольствием займется этим.

– Но ведь он совсем мальчишка.

Роберт кивнул:

– Только что исполнилось двадцать два. Самый лучший возраст для того, чтобы решать первосортные физические задачи. Что касается руководства этой группой, то ее уже согласился возглавить Раби; он понимает, что для того, чтобы к проблеме относились серьезно, ее разработкой должен руководить нобелевский лауреат, например он. К тому же он самый прославленный из американских физиков-экспериментаторов, а ведь как раз эта группа и должна экспериментировать больше всех. Хотелось бы назвать эту группу «Исход», но это слишком уж очевидно. Раби предложил дать ей название «Имена», потому что в иудейской библии книга «Исход» больше известна как «Шемот» – «Имена» – по первой строке: «Вот имена…»

– «…сынов Израилевых», – закончил фразу Гровз, сын священника. – И почему ваша братия ничего не может подумать в простоте?

Памятуя о недавней вспышке гнева Гровза, Оппи не мог понять, кого генерал имеет в виду под «братией» – евреев или гениев, – и предпочел выбрать второй вариант.

– Можем, если вдруг получается, – сказал он с улыбкой.

– Дайсон и Раби, конечно, блестящие ученые, – задумчиво продолжил Гровз, – и я знал это еще до того, как Раби получил «Нобеля». Он провел великолепную работу по радарам. Отличная чисто прикладная работа вроде той, что мы делали с вами – из тех, которые преображают мир. Но отправиться на Марс? – Гровз покачал головой. – Для этого потребуется очень серьезное оборудование.

– Совершенно верно, – согласился Оппи. – Теллер считает, что основой для него должна стать «Фау-2». – Он покачал головой. – Жаль, что среди немцев, которых вы предложили нам, не было фон Брауна.

– Поверьте, Роберт, для этого были веские основания.

– О, не сомневаюсь в этом. Наш союз с Россией, судя по всему, вот-вот развалится, но с Великобританией мы в прежней дружбе. Ну а англичане, подозреваю, были бы рады повесить фон Брауна посреди Пиккадилли-серкус. Вы, конечно, видели фотографии разрушений, которые его ракеты причинили Лондону?

– Да.

– Невероятные машины. Уверен, что Теллер прав: нам обязательно понадобятся подобные.

– У нас они есть, – небрежным тоном бросил Гровз.

– Что?

– У нас есть как готовые ракеты, так и части, из которых можно собрать чуть не сотню «Фау-2».

– Где? Здесь, в Соединенных Штатах? – изумился Оппи.

– Да. В Форт-Блиссе, в Техасе.

– Боже мой! И вы собрали людей для их изучения? Уже выяснили, как они действуют?

– О, в этом нет нужды, – ответил Гровз и улыбнулся, на мгновение показав зубы.

– То есть?

– Вернер фон Браун уже с октября находится в Техасе. Он не только сразу изъявил готовность сотрудничать с нами, но и помог достать из шахты огромный технический архив, который сам туда спрятал. А к концу следующего месяца вместе с ним в Форт-Блиссе окажутся еще больше сотни немецких ракетчиков.

– Иисус Христос… – пробормотал совершенно ошеломленный Оппи.

– Ну-ну, – умерил его пыл генерал. – С другой стороны, вы правы. Вы же сказали, что нужно вывезти людей с планеты. Что ж, поистине, вы получили гандикап: лучшие в мире ракеты и люди, которые их создали!

Глава 31 1946

Я уверен, что теперь (когда мы научились высвобождать атомную энергию) межпланетные путешествия стали определенно возможными.

Ричард Фейнман , 5 декабря 1945 г.

В новый год Оппенгеймер вступил, имея три отдела: «Терпеливая власть» Ханса Бете углубилась в проблемы физики Солнца, «Скрепляющий цемент» Силарда под руководством Китти рождал неожиданные идеи, а группа Раби «Имена» ломала головы над тем, как вывезти людей с планеты.

Вообще-то отдел Раби по его предложению переименовали в «Новые имена», чтобы название, как и у прочих групп, состояло из двух слов. Смена имен при переезде на новое место жительства была обычным делом (хотя из ученых-эмигрантов, работавших в Манхэттенском проекте, этому обычаю последовал на удивление мало кто), и поэтому в кодовом наименовании также присутствовал намек на переселение, хотя его масштабы не были очевидны.

Но все предприятие так и не имело пока общего названия. Нужно было подобрать нечто столь же бессодержательное, как Манхэттенский проект. Напрашивался Принстонский проект, но это не годилось, так как если бы название стало известно публике, местный университет наверняка возмутился бы.

Поразмыслив, Оппи придумал название: «проект “Арбор”»[1535]. Большинство посвященных предположило, что он выбрал латинское слово, обозначающее дерево, подразумевая знаменитые леса, окружавшие институт. Силард, всегда стремившийся проникнуть в суть неясной символики, склонялся к мысли о том, что Оппенгеймер вдохновился названием комедии Германа Унгера, чешского еврея, Die Gartenlaube – «Садовая беседка». Оппи не стал его разубеждать. Но на самом деле он выбрал этот термин в память о своей возлюбленной Джин Тэтлок, которая родилась в мичиганском городке Энн-Арбор; ее тридцать первый день рождения приходился на тот самый день, когда Оппи объявил о названии исследовательской программы, 4 января 1946 года.

* * *

Институт действительно был отличной базой для проекта «Арбор». Мало того что здесь было комфортабельное жилье и приятная лесистая местность, а те, кто не хотел поселиться на территории института, как, например, Эйнштейн, все равно за несколько минут добирались туда пешком, его географическое расположение было удобным и для тех участников, которые вели собственные работы в других городах и бывали здесь еженедельно или ежемесячно. Раби доезжал сюда из Колумбийского университета за девяносто минут, Гровз из Вашингтона – за три часа. Фейнман, работавший в Корнелльском университете, пользовался любой возможностью побродить часа четыре по местным проселкам, вооружившись дробовиком Ханса Бете, а Ферми мог достаточно легко прилететь из Чикаго. Лишь фон Брауну, находившемуся в 2100 милях, в Форт-Блиссе, было трудно добраться сюда.

После того как Фрэнк Эйделотт полностью отошел от дел, Оппи наконец-то вступил во владение просторным директорским кабинетом под номером 107 с замечательным видом на лес и пруд. Еще одним преимуществом нового положения была относительная труднодоступность – никто не мог проникнуть к нему, минуя секретаршу. Кроме того, он находился на максимально возможном для двух помещений на одном этаже Фулд-холла удалении от кабинета Эйнштейна, а это означало, что частые жаркие дискуссии вряд ли потревожат Великого Старца в его берлоге.

Сегодня в кабинете Оппи находились Раби, Гровз, Фейнман и Ферми, а также Силард, который поселился в отеле «Нассау Инн», в получасе ходьбы к северо-востоку от института, и Китти, наслаждавшаяся своей новой ролью. И даже при этом здесь не было тесно – Оппи первым делом распорядился сделать в кабинете ремонт, вынести все книжные шкафы и поставить стол для совещаний и удобные кресла, так что здесь можно было проводить еще более многолюдные совещания.

– До войны, – сказала Китти, сидевшая у длинной, пустой, без окон, западной стены, – на Земле проживало 2,3 миллиарда человек. Конечно, во время войны население не могло не сократиться, но не удивлюсь, если вот-вот начнется подъем рождаемости. – Накануне она старательно изучила этот вопрос в библиотеке Принстонского университета. – Однако тенденцию предсказать нелегко. В длительный период с 1650 по 1900 год во всем мире наблюдался очень резкий рост населения, потом он замедлился. Но, даже если эта динамика сохранится, к моменту солнечного взрыва, к 2028 или 2030 году, нынешнее население вполне может утроиться или даже учетвериться…

– От семи до девяти миллиардов, – вставил Гровз, устроившийся в кресле у окна, выходящего на север.

Китти кивнула:

– Да, примерно так.

– И сколько же из этого числа мы сможем спасти? – спросил генерал.

Оппи, сидевший за своим директорским столом, то скрещивал, то расставлял ноги. Он все еще привыкал к звукам своего нового офиса. Потрескивание труб парового отопления, солидное поскрипывание половиц, реагирующих на то или иное перемещение мебели, тиканье настенных часов, стрекот пишущей машинки секретарши за закрытой дверью. А сегодня еще и неровное хриплое дыхание Гровза. И вот сейчас только эти звуки и были слышны – никто не вызвался ответить, и вопрос повис в воздухе.

Оппи не курил, хоть и находился в собственном кабинете. И вообще, сейчас здесь никто не курил, даже Китти. Ферми не одобрял привычку к курению, Гровз осуждал ее, Фейнман обещал своей покойной жене бросить курить и держал слово, ну а Силарда никто не видел с сигаретой или трубкой. Так что Оппи оставалось лишь забавляться с курительными принадлежностями – потрепанным кисетом, серебряной зажигалкой, стеклянной пепельницей, – чем он и занимался, время от времени переставляя их на столе.

– Ну, – сказал он наконец, – сколько получится.

– А сколько получится? – вскинулся Гровз. – Мы говорим о миллиардах, миллионах, тысячах – или всего лишь о новом Адаме и его Еве?

Оппи смотрел на узоры дерева на своей полированной столешнице, переплетения коричневато-желтого с желтовато-коричневым. Все последние годы он думал лишь о том, сколько удастся убить, и его сознание отказывалось резко переключаться на задачу спасения людей.

В Лос-Аламосе он хладнокровно провел расчеты и сообщил Ферми, что альтернативный план – отравить пищу немцев радиоактивными отходами реакции деления – имеет смысл лишь в том случае, если он гарантирует смерть не менее полумиллиона человек. Он сам удивлялся тому, насколько легко у него получилось это число – без мучительных раздумий над логарифмической линейкой, даже без подсчетов на обратной стороне ненужного конверта. Оно само сорвалось с языка – рядовое, ничем не примечательное слово, ответ на один из бесчисленного множества вопросов, на которые он должен был ежедневно отвечать.

А теперь этот: сколько народу будет спасено?

Недавно Оппи случайно услышал, как Гровз осадил ретивого студента, благополучно пересидевшего войну в университете. «А как же насчет убитых в Хиросиме и Нагасаки?»

«Хорошо бы всем вам, то и дело напоминающим об этом, съездить на экскурсию в Перл-Харбор и посмотреть там могилы наших, американских парней. Мы ускорили завершение войны, мы спасли жизни!» – обрезал его Гровз.

Возможно, это было именно так, и взрывы атомных бомб действительно помогли сохранить тысячи или даже десятки тысяч жизней американских солдат, которым пришлось бы умереть в ходе вторжения в Японию. Но количество реальных жертв от атомной бомбардировки, в противовес гипотетическим потерям войск союзников, которых в результате удалось избежать, было, в общем-то, незначительным. Примерно одна стотысячная часть мирового населения. Удастся ли им эвакуировать на Марс миллиарды? Средний вес человека 200 фунтов; допустим, удастся достичь соотношения ракетного топлива и полезного груза как десять к одному, и все равно потребуется тонна горючего на человека… для всех нынешних обитателей планеты – невообразимые два миллиарда тонн.

Оппи поймал себя на том, что недоуменно трясет головой, и потер лоб двумя пальцами. О том, чтобы перевезти миллиарды, нечего было и думать. А миллионы? Можно ли утверждать, что они сумеют спасти несколько миллионов? Он поднял голову, надеясь увидеть оптимизм на лицах коллег-ученых, и не увидел его.

– Я думаю, – сказал он после продолжительной паузы, – что удастся сохранить статистически релевантную популяцию.

Его туманное высказывание развязало языки остальным.

– Тысячи – безусловно, – сказал Ферми, стоявший, прислонясь к двери в приемную, где находилась секретарша, хотя в кабинете были свободные кресла.

– Десятки тысяч, – добавил Силард, устроившийся на самом далеком от Гровза месте. – Может быть, даже сотни.

Гровз еще сильнее нахмурился; похоже было, что он собирается что-то сказать. Оппи слышал разные версии истории о скандале, устроенном им в Чикаго, когда он примером о подготовке свадебного обеда на неизвестное количество гостей высмеял Силарда, оперировавшего числами с разбросом на порядок.

– Генерал, – сказал Оппи, – я знаю, что вы требуете точности, но, когда люди не имеют представления о том, как они будут что-то делать, дать конкретный ответ о будущих результатах их деятельности очень трудно.

Гровз, к его изумлению, энергично кивнул щекастой головой с отвисшим двойным подбородком.

– Естественно. Именно поэтому я и предлагаю выложить эту карту на стол с самого начала. Не сочтите за обиду, но вы, ученые, склонны сплошь и рядом отрываться от реальности. А реальность состоит в том, что нам почти наверняка придется оставить на погибель гораздо больше людей, чем мы сможем спасти. Роберт, я знаю, что этот институт славится своими физиками, но думаю, что вам нужны и специалисты в области общественных наук.

Оппи кивнул:

– Пожалуй, их следует подрядить на составление критериев отбора.

– Международных критериев отбора, – вставил Силард. – У меня есть кое-какие идеи. Много лет назад я положил начало организации, которой дал название «Бунд», и…

– Отлично, отлично, – перебил его Оппи, прежде чем Гровз успел вспыхнуть. – В таком случае вы эту работу и возглавите.

Но Гровз уставился на Лео тяжелым взглядом:

– И не забывайте, что мы должны хранить все происходящее в строжайшей тайне. Пусть люди радуются жизни. А вот если станет известно, что мы в состоянии снять лишь сливки с человечества, неизбежно начнутся волнения. Пусть нынешнее поколение не доживет до солнечного взрыва, но можете не сомневаться в том, что наши современники будут яростно сражаться за то, чтобы их детей и внуков включили в число спасенных.

Оппи в очередной раз оглядел присутствовавших. Силард был холостым, Фейнман, овдовевший семь месяцев назад, не имел детей. А вот у всех остальных дети были.

Воспоминания перебили мысль, как случайная свиль – узор древесных волокон.

«А вы не хотите удочерить ее?»

«Роберт, Иисус с вами! У нее есть двое замечательных родителей. Как вы можете говорить о таком?»

«Потому что я не способен любить ее».

И он действительно не мог любить ни Тайк, ни Питера, по крайней мере, так, как это принято у нормальных людей. Дочь, сын – безразлично; он и впрямь не из тех людей, что способны привязываться. Ни раньше, когда целью его работы была смерть, ни теперь, когда стал работать ради жизни. Нет, он заботился о них и проявлял некоторый интерес, но совсем не так, как Теллер любил своего сына Пола или второго ребенка, которого, по словам Силарда, они ожидали. Он заботился и о Китти, что, по его мнению, было своеобразной любовью – или, может быть, откликом на чужую привязанность, – но это нисколько не походило на то чувство, которое он испытывал к Джин. Ему не удалось убить Патрика Блэкетта, а вот Блэкетт определенно убил что-то в нем – что-то такое, что могла оживить только Джин с помощью некой непостижимой некромантии.

Тем не менее для того, чтобы приговорить к смерти массы среднестатистических безымянных людей в масштабе, которые обеспечивала супербомба, Теллер подходил лучше, чем Оппи. Зато принимать решения об отдельных людях, о том, каким людям или какого рода личностям следует позволить жить, а каких не включать в списки и обречь тем самым на гибель, Оппи мог делать, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. У него был талант выбирать будущее других, умение, родившееся, когда он столкнулся с невыносимостью бытия во вселенной, в которой существовали и он, и Патрик Блэкетт – отвергнутый и отвергнувший, – умение, которое он отшлифовал до глянцевого блеска ярко-красного яблока на Горе в то время, когда пытался отказаться от своей дочери и передать ее приемной матери.

– Я помогу вам, Лео, – сказал он. – И, генерал, я согласен с вами; мы привлечем к работе некоторых из ведущих социологов. Естественно, под видом исследования гипотетической проблемы.

Силард покачал головой.

– Еще один черный день для человечества, – сказал он, посмотрев по очереди на всех присутствовавших и даже на генерала Гровза. – День, когда мы решили обречь большинство наших сородичей на огненную гибель.