Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 317 страниц)

– Есть мысли касательно моей проблемы? – спрашиваю я.

– Да. То, что ты хочешь, не так сложно сделать, но это не так просто, если ты понимаешь, о чём я. Что тебе нужно, так это Чёрная Георгина[599].

– И это означает, что?

– Ты должен умереть. И не смертью спокойно-уйти-в-эту-славную-ночь. Всё будет довольно грязно.

История моей жизни.

– Я надеялся на нечто, больше в стиле фокуса-покуса. Попасть в Даунтаун покойником и застрять там в некотором роде противоречит цели моего прихода к тебе.

Она щелчком отправляет окурок «Лаки» на дорогу. Он описывает идеальную дугу, словно падающая звезда. Помечает свою территорию, так что больше копы нас не побеспокоят.

– Глупый мальчик. Я сказала, что тебе нужно умереть. Я не сказала, что ты будешь покойником. Умирание – это просто подношение, которое ты делаешь за право прохода. Как только окажешься по другую сторону, долг уплачен, и ты снова будешь самим собой.

– О какой степени жестокости мы говорим? Я имею в виду, она включает в себя слово «внутренности»?

– Твоей смерти не требуется быть такой же барочной, как у бедной Черной Георгины Элизабет Шорт. Достаточно автомобильной аварии. Конечно, на перекрёстке.

– Есть что-то, что я должен сделать?

– У тебя при себе должен быть предмет, который носила или которого касалась жертва насильственной смерти. Подойдёт, что угодно. Фотография. Кольцо выпускника. Идеально, если та подруга, которую ты хочешь отыскать, умерла насильственной смертью. Возьми что-нибудь из её вещей. Держи его при себе, чтобы он касался твоей кожи, когда будешь проходить. Любовь и смерть. Нет более могущественной комбинации.

Это хорошие новости, но что из вещей Элис мне взять с собой? Может быть что-то, о чём она скучает. Или это слишком подло, напоминать ей о жизни здесь? С другой стороны, слегка неправильно принести пульт от телевизора или её зубную щётку.

– Как мне найти нужный перекрёсток?

– Элизабет Шорт убили возле Леймерт-Парка. Там был замечательный перекрёсток, но теперь это сплошные пригороды. Почему бы тебе не попробовать проезд под I-10 на Креншоу? Это приличный маленький перекрёсток. Всё, что от тебя требуется, это втопить педаль газа и воткнуть машину в одну из бетонных опор автострады. Я буду рядом, чтобы слегка подтолкнуть тебя на другую сторону.

– Спасибо. Я ценю это.

Она кивает и неспешно направляется к своей машине. Я следую за ней. Она роется в пакете со снеками и достаёт упаковку мармеладок. Вскрывает её, предлагает мне, и когда я качаю головой, накалывает один ногтем, снимает зубами и жуёт. Запускает руку в пакет и копается в мармеладках в поисках какой-то конкретной.

– Я делаю это только потому, что хотя может ты и сумасшедший, ты не глуп. Ты не считаешь себя Орфеем, и что ты можешь вернуть свою подругу в мир живых. Это означает, что ты готов умереть и перейти в худшее место Мироздания ради того, кого любишь, но никогда не сможешь по-настоящему обладать. От такого даже у столь древнего существа, как я, мурашки бегут по коже.

– По правде говоря, я бы предпочёл вернуться к управлению «Макс Овердрайв».

– Нет, это не так. Ты похож на меня. Один из ночных жителей. Я – дорога. Я даю жизнь, и я забираю её. Существа вроде нас не могут закрыть глаза на мир и жить уютной жизнью смертного.

В моей памяти всплывают лица двух мужчин. Моего настоящего отца, Кински, бывшего архангела, и отца, который вырастил меня. Одно из лиц тускнеет и исчезает. Остаётся то другое, не-совсем-человеческое.

– В твоих устах это звучит так обречённо и романтично. Мы все должны продолжать пить абсент, умирая от употребления.

Она пожимает хорошенькими плечиками.

– Всё является тем, чем ты позволяешь ему быть. Ты можешь найти в тёмных местах красоту и радость столь же легко, как гражданские находят утешение в свечении своих телевизоров. Но ты должен позволить себе это сделать. В противном случае…

– В противном случае, что?

– В противном случае, через десять лет ты остановишь меня и задашь дурацкий вопрос, а я в конечном итоге отправлю тебя на заправку купить карту.

– Ой. Когда ты так говоришь, ад кажется в самый раз.

Салли касается моей щеки. Её рука тёплая, словно за её темными очками пылает очаг.

– Будь скалой, Джеймс. В противном случае ты потеряешь всё.

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Джеймс?

Она проглатывает ещё одну мармеладку.

– Это просто трюк, который мне по силам.

Я качаю головой.

– Иногда ты говоришь, как Веритас[600].

– Одна из тех маленьких адовых монет удачи, которые оскорбляют тебя, когда ты задаёшь вопрос? Надеюсь, я не настолько противная.

– Нет. Но что, чёрт возьми, значит «будь скалой»? Звучит, как одно из худу-предупреждений, которое на самом деле никогда не означает то, о чём говорит.

Мустанг Салли кладёт мармеладки обратно в пакет.

– Я всегда говорю то, что имею в виду.

Она достаёт из сумочки и надевает белые водительские перчатки.

– Точно так же, как я всегда подаю сигнал, когда меняю полосу движения. Я не виновата, если ты не увидишь, как я приближаюсь, и окажешься в канаве.

Словно роковая женщина с автострады Говарда Хоукса[601], Мустанг Салли перекидывает маленькую сумочку через плечо, садится в машину, заводит двигатель и уезжает. Когда проносится мимо, она посылает мне воздушный поцелуй.

Я пересекаю город и бросаю «Бонневиль» в зоне запрета парковки перед Брэдбери-билдинг, этим старым зиккуратом в стиле арт-деко, и одним из немногих по-настоящему красивых строений Лос-Анджелеса. Здесь на экскурсии группа школьников, и я даю им пройти, прежде чем шагнуть в тень. Я почти уверен, что парочка детей меня видела. Это хорошо. Детям нужно время от времени взрывать мозги. Это избавит их от мыслей, что управление «Макдональдсом» – самое большее, на что они могут надеяться.

Я не направляюсь прямо в пещеру мистера Мунинна. Прислоняюсь к стене в Комнате Тринадцати Дверей. Это тихий спокойный центр Вселенной. Даже Бог не может прислать мне сюда сообщение. Здесь я один и пуленепробиваем.

У меня был туз в рукаве с тех пор, как начался весь этот цирк с Мейсоном, Аэлитой и маршалом Уэллсом. Рубильник. Митра. Первый огонь во Вселенной, и последний. Пламя, что спалит дотла эту Вселенную, чтобы расчистить путь для следующей. Я рассказал об этом Аэлите, но она мне не поверила. Она не могла. Я Мерзость, и мне никогда не справиться с таким чистокровным ангелом, как она. И какая мне польза от этого Митры? Угроза действует, только если в неё верят, и я оказываюсь в одиночестве в этой эхокамере вечности, не зная, что делать. Я могу поддержать идею Мустанга Салли о красоте-во-тьме. Это половина причины, по которой мы с Кэнди обхаживали друг друга все эти месяцы. Мы шанс друг для друга обрести немного чёрного покоя в глубокой тьме.

Подумывать о том, чтобы спалить Вселенную, было намного забавнее, когда Элис была где-то в безопасности. Какая-то оптимистичная ничтожная часть меня воображала, что Небеса выстоят, даже если остальная Вселенная обратится в пепел. Но теперь Элис в Даунтауне, и я знаю, что она была права, и мне нужно отпустить её, но я не могу позволить ей умереть в гадюшнике сумасшедшего дома Мейсона, а это то, что случится, если я дёрну рубильник.

Я хватаю с пола тяжёлый стеклянный графин и выхожу в подземную кладовую Мунинна.

– Мистер Мунинн. Это Старк, – кричу я.

Он высовывает голову из-за ряда полок, заставленных тибетскими чашами из черепов и украшенных серебром ритуальными трубами из человеческих бедренных костей. Подходя, он вытирает лоб чёрным шёлковым носовым платком.

– Просто провожу небольшую инвентаризацию. Иногда мне кажется, что следует нанять парня, вроде тебя, чтобы внести всё это в компьютер, но потом я задумываюсь, что к тому моменту, когда он закончит, компьютеры устареют, и мне придётся делывать всё это заново с мозгами в банках или гениальной золотой рыбкой, или какие там ещё чудеса в следующий раз придумают учёные. – Он вздыхает. – Полагаю, в подобном месте старые способы работают лучше всего. Кроме того, я знаю, что хотя для других это выглядит как бардак, мне известно, где находится каждый предмет. Я использую инвентаризацию лишь как предлог, чтобы перебрать безделушки, которые не брал в руки сотню-другую лет. – Он видит стеклянный сосуд у меня в руке. – Боже мой. Ты принёс его обратно. Давай сядем и выпьем.

Письменный стол Мунинна представляет собой рабочий стол, заваленный всяким хламом, вызвавшим бы железобетонный стояк у сотрудников Смитсоновского института[602]. Ранний черновик Великой хартии вольностей, включавший в себя предоставление свободы призракам. Маленькие парящие и свистящие безделушки размером со спичечный коробок из Розуэлла[603]. Счастливые трусики Клеопатры. Насколько мне известно, у него есть фиговые листочки Адама и Евы, вложенные в их выпускной альбом.

Я ставлю графин на стол между нами. Если хорошенько вглядеться в стекло, то можно увидеть мерцающую спичечную головку огонька. Выглядит не особо впечатляюще, впрочем, как и несколько микрограммов плутония, достаточных для того, чтобы вы были столь же мертвы, как восьмидорожечная лента[604], и с гораздо большим числом открытых язв.

– Ты передумал, не так ли? Ты не собираешься сжечь нас всех как римские свечи Четвёртого Июля[605]?

– Когда ты так говоришь, это звучит забавно. Может я и делаю ошибку, отдавая его, но я больше не считаю его своим.

Я поднимаю графин и смотрю внутрь. Митра всё это время был у меня, но я практически никогда не смотрел на него. Он прекрасен.

– Я не хочу, чтобы это находилось в Комнате на случай, если Мейсону удастся сделать ключ, и он сможет попасть туда.

– Нет. Если и был кто-то ещё более неподходящий, чем ты, чтобы владеть Митрой, так это он. Без обид, конечно. Я бы никогда не продал его тебе, если бы считал, что ты способен им воспользоваться.

– Но я способен. Был способен. Я сотню раз едва не вытащил эту затычку.

– Но не вытащил. И именно поэтому я отдал его тебе.

Я толкаю Митру по столу в его сторону. Мунинн берёт его осторожно, словно проповедник, только что обнаруживший на гаражной распродаже Библию Гутенберга, и кладёт на ближайшую полку, где может присматривать за ним.

– Если увидишь кого-нибудь из моих братьев, когда попадёшь в ад, пожалуйста, передавай им привет, – говорит он.

– Твои братья в аду?

– Один или два, полагаю. Я единственный оседлый. Остальные из неугомонных. Они обязательно где-нибудь всплывают. Некоторые из них иногда проходят через ад и присылают мне безделушки для моей коллекции.

Он указывает на полку с адовым оружием, чашкой, которую я опознал, как из дворца Азазеля, и куском такой же чёрной кости, как та, из которой вырезан мой нож.

– Как я узнаю одного из твоих братьев при встрече?

Он смеётся.

– Узнаешь. Мы двойняшки, если не считать того, что нас пятеро, так что, полагаю, мы две с половиной двойняшки.

– Я собираюсь передвигаться довольно быстро, так что передать привет – это практически всё, на что у меня будет время.

– Если будешь занят, тебе не нужно даже этого говорить. Вот.

Он вытаскивает из-под стола металлический сейф и достаёт из кармана связку ключей. Я никогда не видел столько ключей одновременно в одном месте. Он перебирает их, кривится и швыряет их на стол. Достаёт из другого кармана идентичный набор. Многие ключи на этой связке больше и древнее. Находит один с таким толстым слоем ржавчины, что тот скорее напоминает лежавшую в воде и покрывшуюся ракушками ветку. Он вставляет эту штуковину в замок сейфа и поворачивает. Тот скрипит, стонет и скулит, но, спустя минуту напряжённой борьбы, сейф распахивается. Он лезет внутрь, достаёт двенадцатигранный кристалл и протягивает его мне. Я подношу его к свету и гляжу внутрь. В центре кружат друг вокруг друга две булавочные головки, одна белая, и одна чёрная.

– Что это?

– Сингулярность. Бесконечно горячая, бесконечно плотная точка. Вернее, две её половинки. Порознь они будут кружить вечно, но стоит им сойтись вместе…

Он поднимает руки и издаёт щеками звук взрыва.

– В просторечии это Большой Взрыв. Ты отдал мне конец Вселенной, так что я даю тебе начало. Я прихватил её, уходя из семьи.

Я прикидываю в руке вес этой штуки. Она лёгкая. Может, грамм двести. Легковато для Вселенной.

– Это был твой хедж[606], не так ли? На случай, если ты во мне ошибся, и я бы запустил Митру. Если бы я уничтожил эту Вселенную, ты смог бы запустить её снова.

Он закрывает сейф и кладёт его обратно под стол.

– Я очень верю в тебя, но давно понял, что всегда разумно иметь запасной план.

– Если запустить Сингулярность, она перезагрузит эту Вселенную или начнёт другую?

– Невозможно заранее сказать, пока это не произойдёт. И в конце концов, разве это имеет значение?

– Не для меня. Хотя, может, мне будет не хватать сигарет.

Он указывает на кристалл у меня в руке.

– Если наткнёшься внизу на одного из моих братьев, отдай ему. Окажи мне эту услугу, и я буду у тебя в долгу. – Он достаёт бутылку вина. Мунинну всегда нравится скреплять сделку выпивкой. Это одна из причин, по которой с ним хорошо иметь дело. – А до тех пор оберегай кристалл. Он единственный. Итак, могу я дать тебе что-нибудь, что поможет в твоём путешествии?

Он наливает нам вино в два бокала для виски с выгравированными на стенках танцующими девушками. Я чувствую себя как в «Крысиной стае».

– Что у тебя есть? Я не знаю, во что вляпаюсь там внизу.

Мунинн роется в коробке со всяким хламом на углу стола и достаёт что-то размером с жёлудь. Он ставит его на стол и пьёт вино. Предмет маленький и весь в крапинках.

– Похоже на яйцо, – замечаю я.

Мунинн кивает.

– Так и есть. Отложившее его существо не обитает в этом измерении, но не волнуйся. Оно не экзотичнее археоптерикса, так что яйцо вполне съедобно.

– Значит ли это, что если я буду держать его в тепле, то получу летающего ящера?

У Мунинна загораются глаза.

– Разве это не было бы прекрасно? Но нет, это яйцо обладает целебными свойствами. Если тебя ранят, оно поможет тебе исцелиться и притупить боль. У него очень прочная скорлупа, так что не думай, что тебе нужно обращаться с ним деликатно. Просто сунь его в карман. Если оно тебе понадобится, зажми между зубами и сильно надави. Я слышал, что на вкус они довольно сладкие. Как белый шоколад.

– Ты никогда не пробовал?

– Меня никогда не ранили.

Если бы у меня было больше времени, я бы, несомненно, захотел побольше услышать об этом, но времени у меня нет.

– Кстати. Снаружи на Бродвее припаркован симпатичный «Бонневиль» ’55 или ’56. Он мне больше не нужен, а те люди, у которых я его забрал, его не заслуживают. Он будет хорошо смотреться в твоей коллекции.

– Ты слишком добр ко мне, – говорит он, обходя стол, – я обязательно заберу его, прежде чем его эвакуируют.

Я бросаю яйцо в карман пальто и встаю.

– Мне нужно собрать вещи, так что пора идти.

Мунинн тепло жмёт мне руку.

– Береги мой кристалл, а я приберегу для тебя Митру. Надеюсь, скоро увидимся здесь.

Он машет мне, когда я ступаю в тень возле лестницы…

…И выхожу в затемнённый укромный вход в Музей Смерти напротив отеля. Технически, приближается вечер, но только технически. Солнце не зайдёт ещё три часа, а я очень устал.

Когда я выхожу на солнце, жар пустыни сильно бьёт по мне. Забавно. Я живу здесь бо́льшую часть своей жизни, так что едва обращал внимание на жару. Возможно, я чувствую его сейчас, потому что выхожу из прохладной пещеры Мунинна. А может, я замечаю его так же, как человек с раком в терминальной стадии замечает каждый листочек, каждый обрывок песни, каждое дуновение от проезжающей машины и цвет смога над холмами, пока его везут в хоспис.

Когда я возвращаюсь в комнату, Кэнди растолкала и распинала в сторону бо́льшую часть сломанной мебели, оставив наполнять расчищенное пространство минималистскую россыпь стульев и ламп.

– У тебя здесь довольно уютно. Словно пронёсся смерч, но не полноценный ураган.

Она носком кроссовки заталкивает пару ножек сломанного стола под груду обломков.

– Я хотела произвести хорошее впечатление на отель, чтобы они могли полюбоваться всем тем, что мы не сломали.

Она смотрит на мусор, а не на меня.

– У тебя нет причины уходить. Ты слышала, что сказал Мейсон. Как бы всё ни повернулось, это не продлится больше трёх дней.

Она смотрит на меня через плечо, пиная в кучу осколки и битое стекло.

– Ты хочешь, чтобы я просто болталась здесь, будто ты вышел за сигаретами?

– Я вернусь.

Она поворачивается ко мне лицом, сложив руки на груди и уставившись себе под ноги.

– Правда? Ты не собираешься найти какое-нибудь более важное занятие? Спасать китов в Нарнии или основать приют для адовых бездомных?

– Если ты думаешь, что я собираюсь вернуться к Элис, то ошибаешься. Я возвращаюсь, чтобы спасти её. Это две разные вещи.

– Легко говорить, стоя здесь, когда не видишь её, и глаза не мокрые от слёз. Она любовь всей твоей жизни, а я просто какая-то девка с клыками, которую ты любишь трахать.

Ненавижу подобное дерьмо. Это то, когда я хочу оказаться в Даунтауне и остаться там. Это то, что обычные люди называют реальной жизнью, а я терпеть не могу. Дайте мне тысячу адовых глоток, чтобы я их перерезал. Это будет лучше.

– Это не так, и ты это знаешь, – говорю я.

Наступает долгая пауза.

– Хочется думать.

– Вперед и с песней. Вот что значит, находиться рядом со мной. У меня бывает не так много свободного времени.

Я подхожу к ней. Она всё ещё смотрит себе под ноги. Руки по-прежнему сложены на груди, но она не отстраняется. Я кладу руки ей на плечи.

– С тех пор, как я вернулся, из-за меня все вокруг умываются кровью. Паркер едва не убил Аллегру и Видока. Бродячий откусил кусочек от Бриджит. Док Кински мёртв. Элис утащили в ад. Теперь этот парнишка Хантер и ты.

Она опускает руки по бокам.

– Я не могу исправить то, что уже произошло, но, чёрт возьми, могу пресечь всё в источнике, и это то, что я собираюсь сделать. Я делаю это не ради Элис, тебя, Дока или кого-то ещё. Я делаю это ради себя, потому что устал ждать, какое ещё гнусное дерьмо выдумает Мейсон, и кто пострадает.

Я провожу рукой по её затылку, чувствуя лохматые волосы Джоан Джетт.

– Не оставайся, если не хочешь. Чёрт, я даже ни разу не угостил тебя завтраком, как обещал. Будет здорово, если, когда я вернусь, ты будешь здесь, но я не стану тебя винить, если тебя здесь не окажется. Не знаю, стал бы я торчать в этой недоделанной лошадиной опере[607]. Так что, если я больше тебя не увижу, спасибо, что какое-то время поиграла со мной в монстра. Было здорово. – Я поворачиваюсь и направляюсь к двери, но останавливаюсь, прежде чем открыть её. Не оборачиваюсь, добавляю: – Ты почувствовала вкус крови, когда укусила того дилера в «Твёрдом решении». Обещай мне, что отправишься к Аллегре и возьмёшь зелье, которое помогает тебе контролировать жажду.

– Обещаю.

Я выхожу на балкон, закрывая за собой дверь.

На парковке иностранные студенты по обмену играют в баскетбол и едят буррито из припаркованного на улице фургона-закусочной. Пара достали ноутбуки и болтают по видеочату со своими семьями.

Я направляюсь в нашу с Касабяном комнату. Кто-то хлопает меня по плечу.

– Эй.

Кэнди обходит и встаёт передо мной:

– Родившись в горящем доме, ты считаешь, что весь мир в огне. Но это не так.

– Что это?

– Это мне сказал Док. Сначала я не поняла, но позже в этом появился смысл. Я подумала, может, это тебе поможет.

– Спасибо.

Я киваю на дверь.

– Зайдёшь?

Она слабо улыбается и кивает. Мы заходим внутрь. Там беседуют Видок, Аллегра и отец Травен. Двое сидят на кровати, а Травен в кресле напротив. Касабян за своим компьютером слушает их и курит. Кэнди подходит и садится рядом с Аллегрой. В углу маленькая односпальная кровать. Она никогда не используется, так что на неё просто сваливают всякий хлам. Журналы. DVD. Грязную одежду. Несколько бутылок «Джека Дэниэлса». Я смахиваю всё это на пол и собираюсь присесть, но не судьба.

– Это моя прощальная вечеринка или поминки? Потому что если предполагалась вечеринка, то всё не так.

– Мы знали, что ты есть ты, что просто ускользнёшь в ночи, словно вор, – говорит Видок, – Так что решили на некоторое время навязать тебе свою компанию, прежде чем ты уйдёшь.

Я смотрю на Видока.

– Ага. Ты прав. Я бы так и поступил, так что вам не пришлось бы смотреть, как я дёргаюсь до заказа.

– Что будет на закате? – спрашивает Аллегра.

– Я поступлю как Роберт Джонсон[608] и отправлюсь на перекрёсток.

– Это то, что сказала Мустанг Салли? – спрашивает Кэнди.

– Да. Там я найду чёрный ход в ад.

– Кто такая Мустанг Салли? – спрашивает Аллегра.

– Святая покровительница дорожной ярости.

Видок кладёт руку ей на плечо.

– Важный местный дух, я расскажу тебе о ней позже.

Я стою посреди комнаты как идиот. Они все таращатся на меня, словно я сделан из ломкого арахиса и могу в любую секунду развалиться на части. Мне хочется вышвырнуть всех вон. Мне нужно собрать мозги в кучу перед адом. И Чёрной Георгиной. Я стараюсь не думать об этом. Меня убивали сотней способов, но никогда в автомобиле, и мне никогда прежде не приходилось по-настоящему умирать, чтобы сработало какое-то худу. Что, если всё пойдёт не так? Что, если в итоге я окажусь просто ещё одним клубком мясного фарша и хрома на обочине автострады? У меня будет отличный некролог. «Подозреваемого в убийстве своей давней подруги Элис, человека, которого официально объявили мёртвым семь лет назад, находят по-настоящему мёртвым в угнанной машине, обвитой вокруг опоры автострады, когда он торопился на чайные посиделки с дьяволом».

Мейсон был бы рад, если бы я застрял в аду. Просто ещё один чёртов мёртвый засранец. Как и все генералы и аристократы, которых я не успел убить, а также друзья и родственники всех адовцев, которых я убил. Если я окажусь там мёртвым, это будет один долгий бесконечный дантов гэнг-бэнг[609]. Доставайте бензопилы и передавайте мятные джулепы[610]. На юге вечеринка.

– Почему бы тебе не присесть ненадолго? – говорит Кэнди.

– Даже Сэндмену Слиму не по силам заставить солнце садиться быстрее, – присоединяется Аллегра.

– Я собирался топнуть ногой и задержать дыхание, но, наверное, ты права.

Я сажусь на маленькую кровать.

– И что теперь? Кто-нибудь принёс торт? Или это вечеринка с ночёвкой, и мы собираемся сделать друг другу маникюр?

– Не будь таким, – говорит Кэнди, – твои друзья просто беспокоятся, вот и всё.

– Я ценю это, но, если хотите помочь, мы должны поменяться кроватями. Мне нужно достать кое-что из-под этой.

Кэнди, Аллегра и Видок направляются к маленькой, а я обхожу их и подхожу к большой кровати. Неуклюжая маленькая кадриль, но мы справляемся. Проходя мимо, Кэнди пожимает мне руку и шепчет на ухо: «Не будь сучёнком». Это лучший данный мне совет за целый год.

Я снимаю пальто и бросаю его на кровать. Вытаскиваю всё из пальто и карманов. Отбрасываю наличные в сторону. В Даунтауне от них не будет никакой пользы. Ключ от этой комнаты и от комнаты Кэнди. Бросаю. Телефон. Бросаю. Кусочек свинца толщиной с карандаш, которым я иногда пользуюсь, чтобы нарисовать магические круги. Снова бросаю. Я таскаю с собой кучу всякого дерьма. Достаю из кармана брюк серебряную монету и гладкий кусочек янтаря размером с горошину. Серебряная монета размером с четвертак и старая. Даже старинная. Из тех, что носил бы с собой Док. Теперь янтарь. Он недостаточно крупный, чтобы чего-то стоить. Никогда прежде не видел ни того, ни другого. Должно быть, кто-то сунул мне их в карман. Я понимаю. Серебро – это защита от зла. Янтарь – для исцеления. Я не смотрю на Кэнди. Просто кладу их обратно в карман.

– Дай-ка я убежусь, что всё верно понимаю. Твой великий план состоит в том, чтобы сделать в точности то, что велел тебе делать Мейсон? – спрашивает Видок.

– Практически. Я прокрадываюсь, хватаю Элис, бью Мейсона по башке и возвращаюсь как раз вовремя, чтобы застать «Битлз» на шоу Эда Салливана[611].

– Мейсон прирождённый лжец, и ненавидит тебя. Зачем ему говорить тебе правду?

Я отбрасываю в сторону матрас и начинаю доставать оружие из кроватного бокса.

– Потому что правда хуже лжи. Он забрал Элис однажды, убив её. Теперь хочет показать, насколько он лучше меня, сделав это снова. Детский сад, но всё так и задумывалось.

Забавно видеть разложенные пистолеты и прочие игрушки. Старинный револьвер Кольт Нэви, пушка прапрадедушки Дикого Билла Хикока. Револьвер Ле Ма. Довольно громоздкий и бесполезный, но он мне нравится. Обрез Уиппет в стиле Клайда Бэрроу. Сувениры, которые я снял с Таящихся и всяких подонков. Деревенский рынок оружия. Тазеры. Кастет с сердечками-валентинками на рабочей поверхности. Китайские ножи-бабочки и диковинной формы кинжалы Таящихся, предназначенные не для человеческих рук. Заострённый козий рог. Из любимого – серебряный кол, сделанный мнящей себя истребительницей вампиров школьницей. Она изготовила его, заострив плоскую отвёртку и окунув её в кастрюлю с расплавленными десятицентовиками. Идеальное оружие против пожирателей савана. Только маленькая идиотка не знала, что современные десятицентовики в основном состоят из покрытой никелем меди. Всё, чего она добилась, это испортила отличную отвёртку и доказала, что школы Лос-Анджелеса – чистый отстой.

– У тебя нет ничего, кроме его слова. Невозможно.

– Конечно, это возможно. У Мейсона есть ад, и теперь он хочет Рай. Аэлита хочет убить Бога. Никто из них не хочет, чтобы я болтался под ногами и, возможно, встал у них на пути.

– Поиски Элис займут тебя, пока они будут осуществлять свои планы.

– Верно.

– Я понимаю, как смертному человеку может прийти в голову безумный план править Вселенной, но как ангел может пасть так далеко от благодати? – спрашивает Травен.

– Ты проповедник. Вот и скажи мне.

Он качает головой.

– Полагаю, если бы я знал ответ, я бы всё ещё был частью Церкви.

– Ну же, отец. Ангелы слетали с катушек с начала времён. Они ещё один из великих косяков Господа. Взгляни на меня. Меня бы даже не было в этом дерьмовом мире, если бы ангел не трахнул мою мать.

– В семинарии ни о чём таком не рассказывали.

– Приятно знать, что божьи школы такие же прогнившие, как и обычные.

Как ни забавна моя коллекция оружия, там, куда я иду, бо́льшая её часть бесполезна. У меня мой наац и чёрный клинок. Они на протяжении одиннадцати лет сохраняли мне жизнь в Даунтауне. Вероятно, они сделают это снова. Я всегда чувствую себя увереннее с пушкой на поясе, но пуля из любого из них лишь заставит адовца хихикнуть.

Я смотрю на Касабяна.

– Не хочешь как-нибудь заскочить сюда с какой-нибудь новой информацией?

– Я собираюсь устроить грёбаную гаражную распродажу, если ты не вернёшься, – отвечает он и смотрит на кровать.

– Спасибо за поддержку. Есть вероятность того, что Мейсон достаточно вооружился, чтобы напасть на Небеса в ближайшие три дня?

– Войска всё ещё прибывают отовсюду. Дезертиров много, но недостаточно, чтобы что-то изменить.

– Ты сказал, что Мейсон не может напасть без войск Семиазы. Тот переметнулся?

Касабян качает головой.

– Его там нет, но это не значит, что какие-то другие генералы не смогут перевербовать его войска. Как я сказал, в Пандемониуме достаточно падших ангелов, чтобы основать тысячу бой-бэндов[612].

Я достаю Сингулярность Мунинна и забавное птичье яйцо, зажигалку Мейсона и маленький белый камешек, который Люцифер дал мне тогда в «Макс Овердрайв», и кладу их рядом с наацем и клинком.

– Если всё это правда, тогда ты не можешь спускаться туда в одиночку, – говорит отец Травен.

Я смотрю на него, а затем на Касабяна.

– У тебя сегодня странный день, не так ли?

Взгляд Травена прыгает на Касабяна и снова обратно.

– Трудно сказать. Думаю, у меня появляется иммунитет к странностям.

– Проклятие. Ты уже один из нас. Ну, отец, добро пожаловать на родео грайндхаусов[613] с постоянным тройным предложением фильмов о монстрах. Попкорн чёрствый, а напитки разбавлены водой, но мы открыты всю ночь и божествам приходится сидеть на балконе вместе с алкашами и типами в прорезиненных дождевиках.

Травен изображает слабую улыбку.

– Спасибо, полагаю.

– Раньше существовало тайное рукопожатие, но только Касабян знает его, а он молчит.

– Пошла ты, Сьюзен Вэнс[614], – кричит он с другого конца комнаты.

– Ещё одно. Никто не начинает с ты-не-можешь-идти-один. Эта тема мертва и похоронена.

Ангел в голове говорит мне успокоиться, но не особо старается. Он вечно хочет, чтобы я притормозил и учёл все аспекты, но он знает, что для Элис часы тикают, и теперь, когда я пытаюсь обрубить все концы на земле, мне нужно двигаться быстрее, чем когда-либо. Импульс – моя лучшая стратегия. Тормозить и обдумывать последствия своих действий – это гибель.

Видок и Аллегра держатся за руки на маленькой кровати. Мне не нужно прислушиваться к их сердцам или дыханию. Они излучают напряжение, как микроволновая печь. Касабян вернулся к компьютеру, пытаясь всё игнорировать. Травен выглядит немного потерянным. Кэнди ненамного лучше.

Я знаю, что глупо тащить с собой пистолет, но без него я чувствую себя голым. По сентиментальным соображениям, я бы взял прапрадедушкин Кольт Нэви, но он слишком большой. Я оглядываюсь на груду оружия на кровати и нахожу компактный револьвер.357. Я не смогу из этой штуки попасть даже в слона с трёх метров, но это лучше, чем ничего. Я достаю из ящика рулон клейкой ленты и на несколько сантиметров подтягиваю штанину.

– Не хочешь мне помочь? – спрашиваю я Кэнди.

Она подходит, и я протягиваю ей ленту.

– Оберни её несколько раз вокруг моей лодыжки, чтобы закрепить пушку. Не стесняйся. Затяни потуже.

Она присаживается передо мной на корточки и несколько раз обматывает ленту вокруг моей ноги. Проверяет, надёжно ли закреплён револьвер, и отрывает конец зубами.

Шлёпает меня по лодыжке.

– Можешь отправляться, Дикий Билл.

Она поднимается, кладёт руки мне на лицо и целует. Это приятно и приносит облегчение. Я почти ожидал поцелуя прощай-детка, отправляйся-на-смерть, типа того поцелуя, что дарят трупу, прежде чем везти его в крематорий. Но это обычный поцелуй. Поцелуй приятного-путешествия, скоро-увидимся. Наконец-то даже ангел в моей голове счастлив.

– Подержишь у себя барахло из этой кучи? Телефон, ключи, наличные и всё такое, – спрашиваю я её.

– Конечно.

В шкафу есть коробка с вещами Элис, которые я забрал из квартиры Видока. Я открываю крышку и начинаю доставать содержимое. Какую бы подходящую безделушку убитой подружки одеть для самоубийства?

– Что ты ищешь? – спрашивает с кровати Кэнди.

– Я должен взять с собой что-то из вещей убитого человека. Элис там обрабатывают, и я подумал, что если возьму правильный предмет, это сможет помочь убедить её, что это действительно я. У меня есть предчувствие, что к тому моменту, как я доберусь до неё, они запудрят ей мозги.