Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 132 (всего у книги 317 страниц)

Глава 19

Следуя инструкциям доктора Сингха, Рубен Монтего, Луиза Бенуа и Понтер без приключений добрались до машины Рубена, которую он загнал в гараж для персонала. У Рубена был вишнёвый внедорожник; краска кое-где была оббита вылетающим из-под колёс гравием – основным покрытием дорог шахтного комплекса. Понтер залез на заднее сиденье и улёгся там, накрыв голову сегодняшней газетой «Садбери Стар». Луиза, которая пришла в больницу пешком, села на переднее сиденье рядом с Рубеном. Она приняла приглашение доктора поужинать у него дома вместе с Понтером; позже он отвезёт её домой.

Они отъехали от больницы под тихую музыку радиостанции CJMX, льющуюся из автомобильной аудиосистемы; Джери Халлиуэлл исполняла свою интерпретацию «It’s Raining Men»[1059].

– Ну что, – сказал Рубен, взглянув на Луизу, – обратите меня в свою веру. Почему вы думаете, что Понтер из параллельной вселенной?

Луиза на мгновение поджала свои полные губы – Боже, подумал Рубен, до чего же она красива – и спросила:

– Насколько вы разбираетесь в физике?

– Я? – удивился Рубен. – На уровне средней школы. О, я купил «Краткую историю времени», когда в Садбери приезжал Стивен Хокинг, но далеко в ней не продвинулся.

– Хорошо, – сказала Луиза, – тогда попробуем так. Если вы стреляете единственным фотоном в барьер с двумя вертикальными щелями и на установленном за щелями листе фотобумаги видите интерференционную картину, значит, произошло что?

– Не знаю, – не покривив душой, ответил Рубен.

– Одна из интерпретаций такова: единственный фотон превратился в волну энергии, а когда волна ударяет в барьер со щелями, каждая щель порождает новый волновой фронт, так что мы получаем классическую интерференционную картину – гребни и провалы двух волн где-то усиливают друг друга, а где-то взаимно уничтожаются.

Её слова породили у Рубена какие-то смутные воспоминания.

– Понятно.

– Как я сказала, это лишь одна из интерпретаций. Согласно другой, вселенная в этот момент расщепляется и на короткое время появляются две вселенные. В одной фотон – по-прежнему частица – проходит через левую щель, во второй – через правую. И поскольку не имеет никакого мыслимого значения, через какую щель фотон на самом деле прошёл в той или иной вселенной, две вселенные снова сливаются в одну, и интерференционная картина – то, что получается в результате.

Рубен кивнул; ему казалось, что в данных обстоятельствах это единственная правильная реакция.

– Так вот, – продолжала Луиза, – у нас есть достаточная экспериментальная база для того, чтобы поверить в возможность существования параллельных вселенных, – мы действительно видим интерференционную картину, посылая единственный фотон сквозь пару щелей. Но что, если две вселенные не сливаются в одну? Что, если после расщепления они продолжают существовать независимо?

– Да? – сказал Рубен, пытаясь не упустить нить.

– Представьте себе вселенную, разделившуюся на две, скажем, десятки тысяч лет назад, тогда, когда две ветви человечества ещё жили бок о бок: наши предки, кроманьонцы, – Рубен отметил, что она произнесла это название на французский манер[1060], – и предки Понтера, древние неандертальцы. Я не знаю, как долго два вида сосуществовали, но…

– Со ста тысяч лет назад до примерно двадцати семи тысяч лет назад, – подсказал Рубен.

Луиза сделала удивлённое лицо; она явно не ожидала от Рубена таких познаний.

Доктор пожал плечами.

– К нам приехала генетик из Торонто, Мэри Воган. Она рассказала.

– Ах. Понятно. Так вот, в некоторый момент в прошлом, возможно, произошло разделение, после которого две вселенные продолжили расходиться. В одной доминировать стали наши предки. В другой вершины эволюции достигли неандертальцы, создав собственный язык и цивилизацию.

Рубен чувствовал, что у него начинает звенеть в голове.

– Но… но как тогда между двумя вселенными снова возникла связь?

– Je ne sais pas[1061]. – Луиза покачала головой.

Они выехали из Садбери и покатили по просёлочной дороге к городку с весьма не соответствующим названием Лайвли[1062], возле которого и располагалась шахта.

– Понтер, – сказал Рубен. – Думаю, уже можно встать; движения здесь почти нет.

Понтер не пошевелился.

Рубен понял, что выразился слишком замысловато.

– Понтер, вверх.

Он услышал шуршание газетных страниц и увидел, как массивная фигура Понтера появляется в зеркале заднего вида.

– Вверх, – подтвердил Понтер.

– Сегодня, – продолжил Рубен, – останетесь в моём доме, понятно?

После паузы, в течение которой он, вероятно, слушал перевод, Понтер ответил:

– Да.

– Понтеру нужна еда, – добавила Хак.

– Да, – согласился Рубен. – Да, скоро поедим.

Они продолжили путь к дому Рубена и прибыли туда минут через двадцать. Это был современный двухэтажный коттедж на участке в пару акров на самой границе Лайвли. Все вошли в дом; зрелище того, как Рубен отпирает входную дверь, а потом запирает её на засов и набрасывает цепочку, вызвало у Понтера неподдельный интерес.

Внутри Понтер улыбнулся.

– Прохладно, – сказал он с восторгом. Наличие у Рубена кондиционера явно обрадовало его.

– Ну. – Рубен улыбнулся Луизе и Понтеру. – Добро пожаловать в моё скромное жилище. Устраивайтесь кто как хочет.

Луиза огляделась вокруг.

– Вы не женаты? – спросила она.

Рубен подумал о том, что могло побудить её задать такой вопрос. Возможно, она хотела узнать, свободен ли он – такая интерпретация нравилась ему больше всего. Вторая, более вероятная – она вдруг сообразила, что заехала в какую-то деревенскую даль с человеком, с которым едва знакома, и теперь находится с ним и неандертальцем в пустом доме. Возможна и третья, самая вероятная, осознал Рубен, оглядывая царящий в гостиной беспорядок – разбросанные повсюду журналы, тарелку с засохшими остатками пиццы на кофейном столике, – что он очевидно живёт один; никакая женщина не смирится с подобным бардаком.

– Нет, – ответил Рубен. – Был женат, но…

Луиза кивнула.

– У вас хороший вкус, – сказала она, оглядывая мебель: смешение карибского и канадского стилей, много тёмного полированного дерева.

– У жены, – уточнил Рубен. – Я почти ничего не менял после развода.

– Ах, – сказала Луиза. – Вам помочь с ужином?

– Нет, я собирался просто зажарить несколько стейков. У меня мангал на заднем дворе.

– Я вегетарианка.

– О. Ну, можно запечь какие-нибудь овощи… картошку?

– Это было бы здорово, – согласилась Луиза.

– Хорошо, – сказал Рубен. – Развлекайте Понтера. – И он пошёл в ванную вымыть руки.

Работая за столом на заднем дворе, Рубен смотрел, как между Луизой и Понтером разворачивается всё более оживлённая дискуссия. Вероятно, Хак узнавала много новых слов, пока они разговаривали. Наконец, когда стейки поджарились, Рубен постучал в стекло, чтобы привлечь их внимание, и жестом позвал во двор.

– Доктор Монтего, – радостно заявила Луиза, выйдя из дома, – Понтер – физик!

– Неужели? – ответил Рубен.

– Да! Совершенно точно. Я пока не смогла уточнить детали, но он определённо физик; я думаю, даже квантовый физик.

– Как вы это определили?

– Он сказал, что думает о том, как работают вещи, и я ответила, думая, что он инженер: имеются в виду большие вещи? Но он сказал, что нет-нет, маленькие, такие маленькие, что не видно. И я нарисовала несколько диаграмм из базового курса физики, а он их узнал и сказал, что этим и занимался.

Рубен взглянул на Понтера с ещё бо́льшим восхищением. Из-за покатого лба и выступающего надбровного валика он выглядел, скажем так, малость туповатым, но – физик! Учёный!

– Интересно-интересно, – сказал Рубен. Он жестом пригласил всех рассаживаться вокруг круглого стола с зонтиком, потом разложил стейки вместе с завёрнутыми в алюминиевую фольгу печёными овощами по тарелкам и расставил их на столе.

Понтер улыбнулся своей широченной улыбкой. Это, без сомнения, была настоящая еда для него. Но он снова начал оглядываться, точно так же, как утром за завтраком, словно не мог чего-то найти.

Рубен ножом отрезал кусочек от своего стейка и поднёс его ко рту.

Понтер неуклюже попытался повторить его действия, хотя отхватил кусок гораздо крупнее.

После того как Понтер закончил жевать, он начал издавать какие-то звуки, похожие на слова его речи. Следом послышался мужской голос, которого Рубен раньше не слышал.

– Хорошо, – сказал голос. – Хорошая еда. – Голос, по-видимому, исходил из импланта Понтера.

Рубен удивлённо вскинул брови, и Луиза объяснила:

– Разговаривая с ним, я постоянно путалась, пытаясь отделить то, что имплант говорит сама по себе, от её перевода речи Понтера. Теперь устройство говорит мужским голосом, когда переводит слова Понтера, и женским, когда высказывает собственные мысли.

– Так проще, – подтвердила Хак привычным женским голосом.

– Да, – согласился Рубен, – определённо.

Луиза осторожно развернула фольгу, в которую были завёрнуты овощи; у неё были удивительно длинные пальцы.

– Ладно, – сказала она, – посмотрим, что ещё удастся узнать.

Весь следующий час Рубен и Луиза разговаривали с Понтером и Хак. Потом налетели тучи комаров. Рубен зажёг цитронелловую свечу, но от её запаха Понтеру стало так плохо, что было принято решение её загасить и вернуться обратно в гостиную; Понтер устроился в большом мягком кресле, Луиза – на одном краю дивана, поджав под себя ноги, Рубен сел на другом.

Они проговорили ещё три часа, по кусочкам собирая общую картину произошедшего. И когда она наконец была собрана вся, Рубен устало откинулся на спинку дивана в абсолютном изумлении.

Глава 20

День третий

Воскресенье, 4 августа

148/118/26

ПОИСК ПО НОВОСТЯМ

Ключевые слова: неандерталец.

Сегодня утром пришло сообщение из Садбери, Канада, о том, что количество предложений руки и сердца неандертальскому гостю превысило количество смертельных угроз в его адрес в пропорции два к одному. Двадцать восемь женщин прислали письма или электронные сообщения для неандертальца в нашу газету с предложением вступить в брак, в то время как полиция Садбери и федералы зарегистрировали лишь тринадцать угроз убить его…

Опрос «USA Today»:

 Считают, что так называемый неандерталец – фальшивка: 54 %.

 Считают, что он действительно неандерталец, но происходит откуда-то с Земли: 26 %.

 Считают, что он прибыл из космоса: 11 %.

 Считают, что он явился из параллельного мира: 9 %.

Сегодня полиция обезвредила бомбу, заложенную у входа в подъёмник, ведущий в пещеру, где находится Нейтринная обсерватория Садбери, в которой впервые появился так называемый неандерталец…

Религиозная секта в Батон-Руж, Луизиана, приветствует прибытие неандертальца в Канаду как второе пришествие Христа. «Разумеется, он выглядит как древний человек, – заявил преподобный Хули Гордуэлл. – Мир был создан 6000 лет назад, и с первого явления в него Христа прошла целая треть этого срока. Мы значительно изменились, вероятно, вследствие лучшего питания, но он – нет». Община планирует совершить паломничество в Садбери, Онтарио, где неандерталец проживает в настоящий момент.

На следующее утро, встав очень рано и предприняв меры предосторожности, чтобы не быть опознанными по дороге, Понтер и доктор Монтего встретились с Мэри в Лаврентийском университете. Настало время провести анализ ДНК Понтера и ответить на главный вопрос.

Секвенирование 379 нуклеотидов – кропотливая работа. Мэри сидела, сгорбившись, над молочно-белой пластмассовой панелью, подсвеченной снизу флуоресцентными трубками. Она поместила на стол плёнку радиоавтограммы и маркером выписывала на ней буквы генетического алфавита для искомой последовательности: Г-Ц-Ц – один из триплетов, кодирующих аминокислоту глицин; Т-А-Т, кодирует тирозин; А-Т-А – специализированный метонин митохондриальной, но не ядерной, ДНК; А-А-А – рецептор лизина…

Наконец всё было готово: все 379 оснований контрольного участка генома Понтера были идентифицированы. У Мэри на ноутбуке была небольшая программка сравнения ДНК. Она ввела в неё все 379 букв, которые только что выписала на плёнке, потом попросила Рубена сделать это заново, чтобы убедиться, что она всё ввела верно.

Компьютер немедленно сообщил о трёх различиях между последовательностями, введёнными Мэри и Рубеном, заметив – программа была довольно продвинутая – сдвиг рамки считывания, вызванный тем, что Мэри в одном месте пропустила Т; остальные две ошибки были опечатками Рубена. Убедившись, что все 379 букв введены правильно, она запустила сравнение последовательности Понтера с той, которую она извлекла из типового экземпляра[1063] неандертальца в Rheinisches Landesmuseum.

– Ну? – спросил Рубен. – Каков вердикт?

Мэри, потрясённая, откинулась на спинку стула.

– ДНК, которую я взяла у Понтера, – сказала она, – в семи местах отличается от ископаемой ДНК. – Она подняла руку. – Нет, конечно, надо ожидать индивидуальных вариаций, да и генетического дрейфа за прошедшее время, но…

– Да? – спросил Рубен.

Мэри пожала плечами.

– Но он определённо неандерталец.

– Вау. – Рубен смотрел на Понтера так, словно увидел его впервые. – Вау. Живой неандерталец.

Понтер что-то сказал на своём языке, и имплант перевёл:

– Мой народ нет?

– Здесь? – уточнила Мэри. – Да, здесь таких, как вы, больше нет – уже около двадцати семи тысяч лет.

Понтер склонил голову, обдумывая услышанное.

Мэри тоже задумалась. До появления Понтера ближайшими ныне живущими родственниками Homo sapiens были два представителя рода Pan: шимпанзе и бонобо. И те и другие состояли примерно в одинаковом родстве с людьми, имея с ними 98,5 % общей ДНК. Изучение ДНК Понтера только началось, но она должна совпадать с человеческой где-то на 99,5 %.

И эти вот полпроцента отвечали за все различия. Если Понтер был типичным представителем своего вида, то объём черепа у неандертальцев, вероятно, немного превышал человеческий. Он был более мускулист, чем практически любой, кого Мэри когда-либо видела: рука у него толще, чем бедро у большинства людей. Плюс его глаза были невероятного золотисто-коричневого цвета. Интересно, у них у всех такие, или цвет глаз варьируется так же, как у людей?

Он также был довольно волосат, но это не так уж бросалось в глаза из-за светлого цвета волос. Его предплечья и, как она полагала, спину и грудь покрывала густая поросль. Также у него была борода, а на голове волосы разделялись ровно посередине и спадали по бокам.

И тут её осенило: она уже видела подобное устройство волос на голове. У бонобо, тех подвижных обезьян, которых иногда называют карликовыми шимпанзе, волосы на голове росли именно таким манером. Удивительно. Интересно, это природная особенность его вида, или просто избранный им стиль причёски?

Понтер снова что-то сказал на своём языке глухим голосом, словно сам себе, но имплант перевёл его слова.

– Мой народ больше нет.

– Да. Мне очень жаль, – сочувственно сказала Мэри.

С губ Понтера опять сорвалось несколько звуков, и его компаньон произнёс:

– Я… нет больше. Я… всё. – Он покачал головой и сказал что-то ещё. Компаньон переключился на женский голос, говоря от своего имени. – Не хватает слов перевести, что Понтер говорит. – Вместо «и» в её речи по-прежнему звучало что-то среднее между «е» и «ы».

Мэри печально кивнула.

– Вы ищете слово «одинок», – мягко подсказала она.

* * *

Доосларм басадларм Адекора Халда проводился в здании Серого Совета, на периферии Центра. Мужчины могли туда попасть, не углубляясь в женскую территорию; женщины технически находились там на своей земле. Адекор не мог сказать, как проведение предварительного слушания во время Последних Пяти влияет на его шансы, но поколение арбитра, женщины по имени Комел Сард, он на глаз определил как 142-е, так что менопаузу она уже наверняка давно миновала.

Слово имела Даклар Болбай, обвинитель Адекора. Вентиляторы гнали воздух от северной стены помещения к южной, у которой сидела арбитр Сард, следя за разворачивающимся перед ней действием с бесстрастным выражением на изрезанном морщинами лице. Вентиляторы служили двоякой цели: они несли к ней феромоны обвиняемого, которые иной раз говорили красноречивее слов и не давали обвиняемому или обвинителю, расположившимся у северной стены, учуять её собственные феромоны и таким образом определить, какие аргументы производят на неё большее впечатление.

Адекор много раз виделся с Класт и поддерживал с ней хорошие отношения – в конце концов, это была партнёрша Понтера. Но в Болбай, партнёрше Класт, похоже, не было ни грамма её теплоты и доброго нрава.

Болбай была одета в тёмно-оранжевые штаны и такого же цвета блузку; оранжевый всегда был цветом обвинения. Адекор, в свою очередь, был одет в синее, цвет обвиняемого. Сотни зрителей, примерно поровну мужчин и женщин, собрались на другой половине помещения; доосларм басадларм по делу об убийстве явно считался событием незаурядным. Жасмель Кет была здесь, и её сестра Мегамег Бек. Партнёрша Адекора Лурт присутствовала тоже; она крепко обняла его, как только пришла. Рядом с ней сидел их сын Даб, того же возраста, как и малышка Мегамег.

И конечно же, присутствовали почти все салдакские эксгибиционисты; в данный момент нигде не происходило ничего интереснее этих слушаний. Несмотря на своё незавидное положение, Адекор обрадовался, увидев Хавста во плоти – его трансляции он смотрел большую часть жизни. Он также узнал Луласма, любимца Понтера, и Гаулта, и Талока, и Репета, и пару других. Эксгибиционистов было легко заметить: они были обязаны носить серебристые одежды как знак общедоступности того, что транслирует их компаньон.

Адекор сидел на табурете; вокруг него было много свободного места, что позволяло Болбай во время своей речи ходить вокруг него кругами, что она и делала, демонстрируя явную склонность к театральным эффектам.

– Так скажите нам, учёный Халд, чем закончился ваш эксперимент? Удалось ли вам факторизовать ваше число?

Адекор покачал головой.

– Нет.

– То есть подземное расположение не помогло, – сказала Болбай. – Чьей идеей было проводить эксперименты с факторизацией под землёй? – Её голос был низковат для женщины – глубокий и раскатистый.

– Понтер и я приняли это решение совместно.

– Да, да, но кто первым предложил эту идею? Вы или учёный Боддет?

– Я не уверен.

– Это были вы, не так ли?

Адекор пожал плечами.

– Это мог быть я.

Болбай встала перед ним; Адекор демонстративно не следил за ней взглядом во время её передвижений.

– А теперь, учёный Халд, расскажите нам, почему вы выбрали это место?

– Я не говорил, что выбрал его. Я сказал, что я мог это сделать.

– Хорошо. Тогда скажите, почему для вашей работы было выбрано именно это место.

Адекор нахмурился, прикидывая, насколько глубоко стоит вдаваться в детали.

– Землю, – сказал он, – непрерывно бомбардируют космические лучи.

– Что это такое?

– Ионизирующее излучение, приходящее из космического пространства. Поток фотонов, ядер гелия и других ядер. Когда они сталкиваются с ядрами атомов в нашей атмосфере, они порождают вторичное излучение – в основном пионы, мюоны, электроны и дутар-лучи.

– Они опасны?

– Нет; во всяком случае, в количествах, производимых космическими лучами. Но они влияют на чувствительные инструменты, поэтому мы хотели поместить наше оборудование в место, экранированное от космических лучей. А Дебральская никелевая шахта расположена поблизости.

– Вы могли разместиться в каком-либо другом месте?

– Полагаю, могли. Но Дебральская шахта уникальна не только глубиной, хоть это и самая глубокая шахта в мире, но и чрезвычайно низкой собственной радиоактивностью окружающих горных пород. Уран и другие радиоактивные элементы, присутствующие в других шахтах, испускают заряженные частицы, которые могут повредить наши инструменты.

– Так что внизу вы были надёжно экранированы от всего?

– Да; от всего, кроме, я полагаю, нейтрино. – Адекор уловил изменение выражения лица арбитра. – Крошечных частиц, которые беспрепятственно пролетают сквозь твёрдые тела; против них не может быть защиты.

– Не были ли вы экранированы от кое-чего ещё в вашей шахте? – спросила Болбай.

– Я не понимаю вопроса, – ответил Адекор.

– Тысячи саженей скалы между вами и поверхностью. Никакое излучение не в силах до вас добраться – даже космические лучи не в силах пронзить эту толщу.

– Именно так.

– И никакое излучение снизу не способно достигнуть поверхности с того места, где вы работали, не так ли?

– К чему вы ведёте?

– Я веду к тому, – сказала Болбай, – что сигналы ваших компаньонов – вашего и учёного Боддета – не доходят до поверхности, когда вы в шахте.

– Да, это так, хотя я даже не думал об этом до вчерашнего дня, пока мне на этот факт не указал принудитель.

– Даже не думали? – с подчёркнутым скептицизмом переспросила Болбай. – С момента вашего рождения у вас есть персональный куб памяти в павильоне архива алиби, прилегающем к зданию Совета, в котором мы находимся. Он записывает всё, что вы делаете, каждое мгновение вашей жизни, передаваемое вашим компаньоном. Каждое мгновение вашей жизни – кроме тех, что вы провели глубоко под поверхностью земли.

– Я не специалист в этих вопросах, – уклончиво ответил Адекор. – Я не слишком много знаю о том, как компаньон передаёт данные.

– Не надо, учёный Халд. Минуту назад вы развлекали нас историями про мюоны и пионы, а сейчас вы хотите нас убедить, что не понимаете устройства обычного радио?

– Я не говорил, что не понимаю его, – ответил Адекор. – Я лишь сказал, что не задумывался над этой проблемой до того, как её озвучили.

Болбай снова оказалась у него за спиной.

– Никогда не задумывались о том, что когда вы спуститесь под землю, то в архиве, впервые с момента вашего рождения, не окажется записей ваших действий?

– Послушайте, – сказал Адекор, обращаясь напрямую к арбитру, пока кружащая вокруг него Болбай снова не перекрыла ему вид. – У меня не было повода обратиться к своему архиву алиби в течение несчётных месяцев. Да, я был осведомлён о том, что обычно все мои действия записываются, но это было абстрактное знание, про которое не вспоминаешь каждый день.

– И всё же, – продолжала Болбай, – каждый день вашей жизни вы наслаждаетесь покоем и безопасностью, которые достигаются посредством именно этих записей. – Она посмотрела на арбитра. – Вы знаете, что ваши шансы стать жертвой ограбления, убийства или ласагклата во время одинокой ночной прогулки практически равны нулю, потому что такое преступление никак не может сойти с рук. Если вы обвините, скажем, меня, в том, что я напала на вас на площади Песлар, и вам удастся убедить арбитра, что ваши обвинения имеют под собой почву, арбитр прикажет вскрыть ваш или мой архив алиби за интересующий период и просмотреть запись, которая докажет мою невиновность. Тот факт, что преступление невозможно совершить, не оставив записи, позволяет нам всем жить спокойно.

Адекор молчал.

– Кроме случая, – продолжила Болбай, – когда преступник заманивает жертву в такое место – практически в единственное место, где невозможно сделать запись о происходящих там событиях.

– Это абсурдно, – сказал Адекор.

– Так ли? Шахта была выкопана задолго до появления первых компаньонов, и, разумеется, мы уже давно используем для подземных работ роботов. Люди практически никогда не спускаются в шахту, вот почему мы никогда не пытались решить проблему отсутствия связи между компаньоном и павильоном архива алиби. Однако вы создали условия, которые требовали вашего с учёным Боддетом длительного пребывания в этом вашем подземном убежище.

– Мы никогда об этом не думали.

– Не думали? – переспросила Болбай. – Вам знакомо имя Кобаст Гант?

Сердце Адекора тяжело забу́хало, а во рту внезапно пересохло.

– Это исследователь в области искусственного интеллекта.

– Правильно. И он утверждает, что семь месяцев назад он модернизировал ваши с учёным Боддетом компаньоны, добавив продвинутые функции искусственного интеллекта.

– Да, – подтвердил Адекор. – Так и было.

– Зачем?

– Ну, э-э…

– Зачем?

– Потому что Понтеру не нравилось оставаться без доступа к планетарной информационной сети. В условиях, когда компаньоны не могут выйти в сеть, ему хотелось, чтобы они имели в своём распоряжении больше локальных вычислительных ресурсов и оставались способными помогать нам.

– И вы как-то забыли про это? – сказала Болбай.

– Как вы сами сказали, – резко ответил Адекор, – это было много месяцев назад. Я успел привыкнуть к более разговорчивому компаньону. В конце концов – я уверен, что Кобаст Гант это подтвердит, – это были лишь прототипы его новых компаньонов с искусственным интеллектом, которые он собирается сделать доступными для всех желающих. Он ожидает, что люди найдут их более удобными, чем старые, даже если они никогда не окажутся отрезанными от сети, и что люди быстро к ним привыкнут и станут относиться к ним как к чему-то совершенно обычному, так же как к старым, неинтеллектуальным компаньонам. – Адекор сложил руки на коленях. – По крайней мере, я привык к своему очень быстро, и, как я уже и сказал, уже не думал о нём и о том, зачем они нам изначально понадобились… но погодите. Погодите!

– Да? – спросила Болбай.

Адекор обратился непосредственно к арбитру Сард:

– Мой компаньон может рассказать, что произошло в тот день.

Арбитр наградила Адекора тяжёлым взглядом.

– Каков ваш вклад, учёный Халд?

– Мой? Я физик.

– И компьютерный программист, не так ли? – уточнила арбитр. – Ведь правда же, вы и учёный Боддет работали с очень сложными компьютерами.

– Да, но…

– Поэтому, – продолжила арбитр, – я не думаю, что мы можем доверять чему-либо из того, что скажет ваш компаньон. Для специалиста вашего уровня перепрограммировать его так, чтобы он сказал то, что вам нужно, – достаточно тривиальная задача.

– Но я…

– Спасибо, арбитр Сард, – кивнула Болбай. – Теперь расскажите нам, учёный Халд, сколько людей обычно задействовано в научном эксперименте?

– Бессмысленный вопрос, – ответил Адекор. – Какие-то проекты выполняются в одиночку, другие…

– …а в других участвуют десятки исследователей, не так ли?

– Да, иногда.

– Но в вашем эксперименте участвовало всего двое.

– Это не так, – сказал Адекор. – Ещё четверо помогали нам на разных стадиях проекта.

– Но ни один из них не спускался к вам в шахту. Под землёй работали только вы двое – Понтер Боддет и Адекор Халд, не так ли?

Адекор кивнул.

– И только вы вернулись на поверхность.

Адекор промолчал.

– Это так, учёный Халд? Только вы вернулись на поверхность?

– Да. Но, как я объяснял, учёный Боддет исчез.

– Исчез, – сказала Болбай, словно никогда раньше не слышала этого слова, словно пыталась постичь его значение. – Вы имеете в виду, что он пропал?

– Да.

– Растворился в воздухе.

– Именно так.

– Но мы не знаем ни об одном случае подобных исчезновений.

Адекор слегка качнул головой. Почему Болбай преследует его? Он никогда с ней не ругался и даже представить не мог, чтобы Понтер представлял его ей в невыгодном свете. Что ею двигало?

– Вы не нашли тела, – вызывающе заявил Адекор. – Вы не нашли тела, потому что тела не было.

– Это ваша позиция, учёный Адекор. Однако в тысячах саженей под землёй вы могли избавиться от тела множеством способов: поместить его в герметично закупоренный контейнер, чтобы предотвратить распространение запаха, а потом сбросить в какую-нибудь трещину, обрушить на него непрочную кровлю, перемолоть проходческой машиной. Шахтный комплекс огромен, десятки тысяч шагов туннелей и штолен. Вы могли избавиться от тела где угодно.

– Но я этого не делал.

– Вы так говорите.

– Да. – Адекор усилием воли вернул голосу спокойствие. – Я так говорю.

* * *

Вчера вечером у Рубена дома Луиза и Понтер пытались придумать эксперимент, который доказал бы правоту утверждений Понтера о том, что он явился из параллельного мира.

Химический анализ волокон его одежды мог помочь. По словам Понтера, они были синтетическими и предположительно отличались от всех известных полимеров. Точно так же некоторые компоненты странного импланта-компаньона наверняка окажутся неизвестными современной науке.

Дантист мог бы доказать, что Понтер никогда не пил фторированной воды. Возможно, он даже доказал бы, что Понтер жил в мире без ядерного оружия, диоксинов или двигателей внутреннего сгорания.

Однако, как указал Рубен, всё это демонстрировало лишь то, что Понтер происходит не с этой Земли, но не доказывало, что он явился с другой Земли. В конце концов, он мог быть просто инопланетянином.

Луиза доказывала, что инопланетная форма жизни никак не может настолько точно походить на случайный продукт эволюции на нашей планете, но согласилась, что для многих идея о пришельце с другой планеты окажется более приемлемой, чем идея параллельных миров, – на что Рубен сказал что-то насчёт Киры Нэрис, которая выглядит лучше в коже[1064].

Наконец подходящий тест предложил сам Понтер. Его имплант, сказал он, содержит полный комплект карт никелевой шахты, предположительно расположенной поблизости от этого места на его версии Земли; в конце концов, лаборатория, в которой работал он, тоже располагалась в шахте. Разумеется, основная часть рудной залежи была найдена и его народом, и персоналом «Инко», но, сравнивая свои карты с картами на сайте «Инко», имплант идентифицировал место, содержащее, по его словам, богатую залежь меди, которая ускользнула от внимания компании. Если залежь существует, то о ней может знать лишь человек из параллельного мира.

И вот теперь Понтер Боддет – теперь им было известно его полное имя – Луиза Бенуа, Бонни Джин Ма, Рубен Монтего и женщина, которую Луиза увидела впервые, генетик Мэри Воган, стояли посреди густого леса в 372 метрах от принадлежащего нейтринной обсерватории здания. С ними были двое геологов «Инко» с разведывательной буровой установкой. Один из них настаивал, что Понтер не прав и меди в этом месте быть не может.

Следуя указаниям Хак, они пробурили скважину глубиной 9,3 метра и вытащили наружу керн. Луиза испытала огромное облегчение, когда бур с алмазной головкой наконец остановился; от его визга у неё заболела голова.

Упакованный керн сообща отнесли на парковку, где было больше места, и там сняли с него непрозрачную мембрану. На вершине керна, разумеется, была почва, под ней – ледниковый тиль, состоящий из глины, гравия и гальки. Под ним, сказал один из геологов, была докембрийская норитовая скала.

А под ней, в точности на указанной Хак глубине, обнаружилась…

Луиза в восхищении захлопала в ладоши. Рубен Монтего улыбался от уха до уха. Сомневающийся геолог что-то бормотал под нос. Профессор Ма поражённо качала головой. А генетик, доктор Воган, смотрела на Понтера широко раскрытыми глазами.

Она была в точности там, где было предсказано: самородная медь, перекрученная и пузыристая, тусклая, но, несомненно, металлическая.