Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 317 страниц)

– Я не думал, что такое может случиться. Аэлита собиралась просто поговорить с тобой.

Я перекидываю ноги через край и пытаюсь встать. Перед глазами все плывет, голова сильно кружится. Я снова ложусь.

– Я так долго полз из Ада только для того, чтобы меня снова похитили и продали мои собственные друзья. И знаешь, что самое смешное? Мейсон еще не убивал меня. А ты уже убил. – Видок потеет и мерзнет. Это реакция страха. Страха и чувства вины. – Давно ты на них работаешь?

– Я работаю с ними, но не на них. Недолго. Где-то с полгода. Или даже меньше. Ты даже не представляешь, что у нас здесь происходит. Все плохо и становится только хуже. Но твари сейчас поутихли. Не знаю, почему. Но они обязательно активизируются, и ты поймешь, ради чего я сделал то, что сделал.

– Ты работал на них до того, как я загремел в Нижний Мир?

Видок качает головой:

– Нет. Тогда я о них почти ничего не знал.

Кински протягивает мне стакан вонючего коричневого чая:

– Выпей всё. До дна. И лучше залпом.

Я выпиваю чай тремя большими глотками. Он густой и горячий. Я чувствую во рту маленькие веточки и листья. Затем отдаю стакан Кински.

– Спасибо. Это было отвратительно. – Я смотрю на Видока. – По крайней мере, ты признался во лжи. Это что-то новое. Маленькое милосердие, как сказал бы мой отец.

Аллегра вцепилась в руку Видока так, будто хочет поддержать старика, который только что перенес инсульт, но слишком горд, чтобы пользоваться тростью. Ее сердце сильно колотится. Зрачки широкие, как пуговицы. Она очень боится, но не меня. Вообще всего. Наверное, не стоило приводить ее в мир Саб Роза. За последние дни она явно многое повидала.

– Ты с ним заодно? – спрашиваю я.

Она смотрит сначала на Видока, потом на меня.

– Он рассказал мне. Слушай, после того случая на Родео и визита Медеи Бавы с перьями и зубами, это не показалось плохой идеей.

– Лады. Спасибо. Можешь идти с ним.

Видок выходит из-за стола, звеня вшитыми в пальто бутылками с зельями и ядами.

– Нет, Джимми…

– Да, Джимми! Убирайтесь отсюда вон. Оба.

– Эжен спас твою задницу вообще-то, – возражает Аллегра. – Аэлита тебя чуть не убила.

– Может, в следующий раз ей повезет, и она избавит вас двоих от необходимости продавать меня второй раз.

– Эй, может, сбавишь обороты? – вмешивается Кински. – Они этого не заслуживают. Ты сам во всем виноват.

Я не могу «прочитать» Кински. Глаза его спокойны. Сердцебиения и дыхания не слышно. Он прячет всё это от меня. Может, Кэнди научила его каким-нибудь нефритовым трюкам?

– Спасибо, что спас, док. Я серьезно. Мне надо немножко посидеть. А потом я уйду. Но до тех пор, бл…ь, держись подальше от этой херни.

Кэнди замерла в углу комнаты. Кажется, я по ней скучал. Она прижимается к стене, стараясь стать незаметной.

Я снова оборачиваюсь к Аллегре и Видоку и говорю:

– Уходите отсюда оба. Я больше не хочу вас видеть. – Видок пытается что-то сказать, но я его прерываю: – Следовало ожидать чего-то подобного. Ад – это цирк, управляемый больными психами. Рай – закрытое сообщество, в котором мы ублюдочные пасынки, ненавидимые настоящими детьми. Маленькая ошибка папочки. Что же нам остается делать на этой скале? Я верю в рассказ Аэлиты о том, что из разбитой склянки случайно зародилась жизнь. С неба свалился мусор, и никто не может убрать его, потому что грязь вдруг научилась разговаривать. Кому и от кого после этого чего-то ожидать? Разве мусор может доверять мусору?

Видок кивает:

– Как скажешь.

Он смотрит на Аллегру, и они вместе выходят, не забыв закрыть за собой дверь смотровой.

Кински и Кэнди начинают складывать все обратно в шкафы. Бутылочки. Связки сушеных растений. Поднос с вялеными морскими коньками. Кински заворачивает камни в шелковые тряпочки и тихонько убирает.

– Что с твоей рукой? – спрашиваю я.

Его левая рука забинтована до локтя. Сквозь марлевую повязку проступили пятна крови.

– Ничего страшного. Нарвался вчера вечером на двух уродов. Должно быть, были под кайфом или типа того. Ничего не отняли, так что на грабителей не похожи. Вероятно, просто хотели кого-нибудь побить.

– Они схватили тебя или сразу толкнули?

– А какая разница?

– Разница в том, что если схватили, то скорее всего это было ограбление. А если начали наезжать, значит, просто хотели надрать кому-нибудь задницу. Как это было?

– Кажется, сначала вроде как схватили.

– Значит, ограбление.

– Да, но они не требовали бумажник и не обыскивали. Просто держали меня и таскали туда-сюда.

– Они не пытались затащить тебя в машину или в один из этих магазинов?

– В смысле похитить? Нет, не думаю. Они просто были под кайфом.

– У тебя есть враги? Ты должен кому-нибудь денег?

– Никому. Я тебя уверяю, в этом не было ничего необычного. Просто жизнь в большом городе. – Он убирает последний камень и оборачивается ко мне с полуулыбкой: – Посмотрите-ка, кто расспрашивает меня о насилии. Я думал, в этом деле ты абсолютный чемпион.

Я умолкаю на минуту, размышляя, стоит ли произносить вслух то, что вертится у меня на языке.

– Мне кажется, я разгадал один из твоих секретов.

– Какой именно?

– Я про камни, которыми ты лечил нас с Аллегрой. Они же стеклянные, правильно? Я думаю, эти стеклышки от сосуда, про который рассказывала Аэлита. Стекло, полное Божественного света. Где ты их взял?

– На «eBay» можно найти что угодно.

– Или у мистера Мунинна, – подает голосок Кэнди.

– Без сомнения, у него можно найти кое-какие хорошие вещи.

– Зачем они тебе понадобились? – спрашиваю я. – Ты не похож на хиппи из секты Нью Эйдж. И ты кажешься довольно умным. Почему бы тебе не устроиться обычным врачом?

– Почему я с тобой до сих пор разговариваю? Обсудим все, когда позволишь вытащить из тебя пули.

– Тогда не стоило использовать на мне камни. Я их больше не чувствую.

– Почувствуешь. – Доктор продолжает ходить по смотровой, убирая всякие мелочи. Он осматривает их, прежде чем передать Кэнди. Иногда роняет на пол, неловко манипулируя одной здоровой рукой. Кэнди прислоняется к краю смотрового стола, и я подбираю ноги, чтобы она могла сесть. – Продолжай в том же духе, и ты почувствуешь их очень скоро. – Кински подбирает несколько зеленых стеблей с маленькими белыми цветочками. Кэнди наклоняется и забирает их у него. – Видишь? Я же говорил, что у нас еще осталась чемерица.

– Потому вы здесь и доктор, – отвечает Кэнди.

Док смотрит на меня, скрестив руки на груди.

– Может, не стоило так с Эженом? Он заступился за тебя. Здесь очень многие мечтают, чтобы тебя отправили туда, откуда ты пришел, но он за тебя заступился.

– И ты мечтаешь?

– Я еще не решил.

– Наверное, поэтому я не уверен, можно ли позволить тебе себя резать.

– Представь, что при этом чувствую я, Сэндмен Слим.

В таком ключе я об этом не думал.

– Еще раз спасибо за помощь. Буду должен.

– К твоей коллекции добавился новый милый шрам, – говорит Кэнди.

Я потираю грудь. Она права. Возле сердца – там, куда вошел меч, – я чувствую почти заживший ожог.

– Да уж, недурно. Думаю, после такого у меня появится иммунитет к ядерному удару. – Сердце Кэнди успокоилось, но зрачки все еще расширены. – Слушай, я вел себя как мудак той ночью. Не надо было говорить с тобой так грубо. Прости.

– Все нормально. Нефриты пугают большинство людей.

– Но только не меня. Я в этом кое-что смыслю. В Нижнем Мире я встречал демонов, которые были в сто раз человечнее, чем большинство людей, с которыми я общался здесь. А бывало, сталкивался с человеческими душами, которые были злобнее и коварнее, чем сам Ад. Поэтому грубить тебе с моей стороны было вдвойне дерьмовей. Будь здесь отец, он дал бы мне пощечину. Полностью заслуженную.

– Я тебя прощаю. Уроды должны поддерживать друг друга: кровосос, который не пьет кровь; человек, вообразивший себя Тасманийским Дьяволом верхом на танке; и доктор-колдун с одной рабочей рукой…

– А почему ты не воспользуешься стеклом, чтобы вылечить себя самого? – спрашиваю я у Кински.

Он качает головой:

– Они не со всеми работают одинаково и не могут исправить всё. У меня есть травы и заморозки. Я справлюсь.

– Забавно, что на тебя напали те, кто не совсем понимает, чего хотят. Точно так же, как на меня.

– Ты имеешь в виду ангела? – спрашивает Кэнди.

– Ага. То она жестко требует с ней сотрудничать, то становится блаженной, как мать Тереза. А через минуту впадает вдруг в истерику, орет «мерзость!» и втыкает в меня меч.

– Ты уверен, что она кричала именно «мерзость»?

– Она проорала это слово мне в лицо. Конечно, я уверен.

Кэнди морщится и говорит:

– Иногда ангелы бывают таким придурками!

– Ты права, дорогая, – говорит Кински. – Слушай, тебе ведь придется теперь постоянно оглядываться. Сегодня Эжен сумел остановить Аэлиту, но это не значит, что у него это получится в следующий раз.

– Думаешь, она за мной придет?

– Ангелы очень редко употребляют слово «мерзость». Ты для нее теперь – грязь с самого дна. Хуже демона.

– Значит, если до меня не доберутся Паркер с Мейсоном, демоны или агенты национальной безопасности, то это обязательно сделает ангел?

– Ты забыл Саб Роза, – напоминает Кэнди.

– Спасибо, солнце. И Саб Роза тоже.

– Ты всегда можешь прийти сюда, если станет слишком жарко. Я знаю людей, которые помогут тебе выбраться из города, – говорит Кински.

– Буду об этом помнить. – Я соскальзываю со стола и пробую встать на ноги. И что бы вы думали? Я не падаю, и мне не хочется блевать. Вроде бы мелочи, но они делают жизнь особенной. – Мне надо идти. Не знаешь, как вызвать такси?

– Кажется, есть записанный номер в столе. Пойду гляну.

Он уходит, и мы с Кэнди остаемся в смотровой наедине. Она встает со стола и приносит пластиковый пакет, полный чего-то похожего на перегной.

– Доктор хочет, чтобы ты заваривал это и выпивал утром и вечером два раза в день, пока пакет не закончится. Не волнуйся. На вкус это не хуже вареного коврика.

– Спасибо. Это то, что доктор дает тебе, чтобы отучить быть нефритом?

– Мой чай гораздо гаже.

– Ну и как тебе жизнь в завязке?

– Трудно сказать. Один день сменяет другой…

– Тебя укусили или что? Как вообще становятся нефритами?

– Нефритом можно только родиться. Этот дар или недуг, в зависимости от того как к нему относиться, передается по женской линии в семье. Я знаю всех своих нефритовых предков вплоть до Первого Крестового похода.

– Но если ты рождена, чтобы есть людей, разве разумно идти против природы? Особенно на фоне тысячелетней истории твоей семьи?

– Мы пьем людей, а не едим. И жить без этой привычки не так уж плохо. Ведь все должно развиваться, верно? Раньше мы были обезьянами, сидящими на деревьях, а теперь мы обезьяны с мобильниками и гигиеной полости рта. И главное, мы больше не кидаемся друг в друга какашками.

– Говори за себя, – отвечаю я, и Кэнди смеется. Сердцебиение у нее немного учащается. – Как думаешь, если док окончательно отучит тебя пить людской сок, ты сможешь почувствовать себя нормальным человеком?

– Проецируешь, Сэндмен Слим? Надеешься, если доктор сумеет избавить меня от уродства, то сможет сделать то же самое с тобой?

– Я не называл тебя уродкой.

– Но я именно такая. По любым человеческим меркам я чудовище. И всегда им буду. Так что нет, я не думаю, что когда-нибудь почувствую себя обычным человеком. Я чудовище, которое решило стать чуть менее чудовищным. Кто знает? Может, однажды я сорвусь и начну снова пить людей, как молочные коктейли. Но я постараюсь, чтобы этого не произошло. А ты спрашиваешь меня, потому что хочешь знать, сможет ли доктор превратить тебя в законопослушного библиотекаря, после того как все закончится.

Я хожу вокруг стола, разминая ноги. Кэнди наблюдает за мной, поворачивая голову. Странно быть с нею наедине.

– Я не вполне понимаю, чего хочу. Знаю, что никто за пределами Ада не может вынести того, кто я есть. Я и сам от этого не в восторге, но другим себя представить уже не могу.

– А ты попытайся. Стань нормальным человеком на пару дней. Поймешь, что ты чувствуешь.

– Почему бы и нет? Но я ленивый. Когда придет время, возможно, найду более простое решение.

– Например?

– Возвращение в Ад – это не самое худшее, что я могу себе представить. Там мне все знакомо. Есть репутация. Возможно, меня возьмут на прежнюю работу, и я снова буду сражаться на арене.

– Ты говоришь о самоубийстве?

– Нет. Я не самоубийца. Просто хочу сказать, что если выберу подходящий момент, все может сложиться не так уж плохо. В прошлый раз это было проблемой. Тогда я был не готов. От меня ничего не зависело. Но в этот раз все будет по-другому.

– Не хочу тебя огорчать, но планирование собственной насильственной смерти – не важно, убьешь ты себя сам, или позволишь это сделать кому-то другому – это все равно что самоубийство.

– Думаешь? – Я качаю головой и прислоняюсь к стене, ощутив внезапный приступ удушья. – Не обращай внимания. Я болтаю что попало. Просто очень устал. Мои единственные друзья настучали на меня мамочке Нормана Бейтса[94]. К тому же каждый раз, когда я приближаюсь к смерти, я вспоминаю об Элис.

– Ты же знаешь, что ее нет внизу. Когда ты позволишь себя убить, ты окажешься дальше от нее, чем когда-либо, и это будет навсегда.

– Замечание принято. Но, по правде говоря, так много людей хотят, чтобы я умер, что мне вряд ли придется выбирать.

– Вот видишь? Жизнь потихоньку налаживается, обретает определенность.

– Пойду гляну, не приехало ли такси.

Я ПРОСЫПАЮСЬ после полудня, бреду в ванную и вижу себя в зеркале. Кэнди была права. Меч Аэлиты оставил мне один из лучших шрамов. Будто гремучая змея подожгла себя, устроив перформанс в духе Джи Джи Аллина[95], и нырнула мне в грудь. Шрам – произведение искусства. Он заслуживает «Оскара» и звезды на Голливудском бульваре. В честь него можно сочинять баллады. Теперь я понимаю, что почувствовал Люцифер, когда в него ударила последняя молния, и он низвергся с сахарного Райского облака в глубочайшую тьму.

Кажется, Аэлита подарила мне еще кое-что. Там, в Аду, каждый новый шрам был как дар. Защита от очередного типа атаки. Нападение Аэлиты в часовне оставило мне не только шрам. Похоже, она передала мне часть своего ангельского ви€дения. Или, может, просто открыла мой третий глаз – тот, которым видят настроение и сердцебиение других людей. Как бы то ни было, теперь я смотрю на все другими глазами и понимаю, что она хотела мне сказать. Кисси повсюду.

Стены переулка за «Max Overdrive» разрисованы граффити. Точно такие же – на зданиях и перекрестках улиц. На витринах и телефонных столбах. Этих знаков нет ни в одном из известных мне языков, но я их почти понимаю. Они как имя, которое никак не удается вспомнить, хотя оно вертится на кончике языка. В этих знаках зашифрованы приветствия, предупреждения и сообщения. Жутковатые послания для таинственных бродяг.

Кисси бродят по улицам призраками праздничных гуляк. Легкомысленные семьи глазеют на витрины, пытаясь заполнить совместные безрадостные часы хоть чем-то, что может избавить от необходимости общения друг с другом. Мама или папа в некоторых семьях – это на самом деле Кисси или одержимый ими человек. А вон там за своими родителями идет девочка-Кисси, держась за руку старшего брата. Я вижу, как она буквально высасывает из него жизнь в тот момент, когда семья останавливается, чтобы полюбоваться мерцающим светодиодным венком у дверей бирманского ресторана.

Есть и другие Кисси – бледные и почти бесплотные, как выхлопные газы. Они нашептывают ложь в людские уши. Суют гостиничные квитанции в бумажник мужа. Кладут телефонный номер в карман жены. Они радостно сажают маленькие семена паранойи, которые быстро разрастутся подобно меланоме. Ибо что может быть веселее в это время года, чем рождественская семейная бойня?

Нужно уйти с улицы. Не могу на это смотреть. Люди и сами по себе не подарок, но они становятся хуже под влиянием сосущих хаос падальщиков. Пока что я не готов это принять.

То, что происходит на улицах, не похоже на разрядку напряженности. Кисси действуют напоказ, они даже не пытаются скрываться. Золотая Стража, может, и права насчет того, что Кисси нарушили договор, но, судя по всему, они понятия не имеют, как с этим бороться.

Кроме того, на улицах полно полицейских. Как патрульных, так и оперативников в штатском. Больше, чем можно было ожидать на Рождество. Разве люди не должны сейчас клевать носом от триптофана[96], эггнога[97] и фашистских призывов Санты быть радостными? Может, копы знают что-то, о чем не знаем мы? А может, они просто чувствуют разлитое в воздухе безумие. Полицейские изо всех сил пытаются слиться с праздношатающейся публикой, но остаются заметными, как пауки на праздничном торте.

Мне хочется покоя, чашечку кофе, и чтобы никто со мной не разговаривал. Я иду в «Пончиковидную вселенную».

Какой-то «гений» повесил телевизор на стену за стойкой с пончиками. Те, кто имел глупость захотеть просто сесть и попить кофе в тихом месте, получают бесплатный круглосуточный показ новостей спорта, погоды и геноцида под бормотание прилизанных старомодных ведущих. Когда появляется репортаж о местных новостях, он подтверждает большую часть того, о чем говорила Аэлита. Сплошные грабежи, убийства, изнасилования и поджоги. Они нарастают и выходят из-под контроля. Местные политики и стражи закона не знают, почему это происходит и как это пресечь. Такое чувство, что кто-то перенес «Ночь дьявола»[98] на декабрь и забыл предупредить об этом горожан.

За прилавком стоит та самая зеленоволосая фея, которую я видел здесь в прошлый раз. Она хорошо выполняет свою работу. Болтает с покупателями. Улыбается и слушает, ухитряясь не выглядеть при этом фальшивой или душевнобольной. В другое время и в другом месте я бы каждую ночь угонял для нее машину и оставлял на стоянке с ключом в замке зажигания. Но здесь и сейчас я не могу позволить себе так быстро влюбиться. Мысли об этом смущают меня и отвлекают внимание. Будь здесь Видок, я бы попросил у него зелье. Любое, способное вызвать временную лоботомию. Что-то такое, что помогло бы мне пережить праздники и убить девятнадцатилетнего дурачка, который по-прежнему живет в моей голове.

Я перевожу взгляд с девочки-феи на экран телевизора, на котором мелькают горящие дома Восточного Лос-Анджелеса. Плачущие матери. Кричащие дети. Окровавленные воды. Из них выплывают репортеры с пустыми глазами и ртами, полными акульих зубов. Они тычут микрофонами в лица очередных вдов и интересуются, как те себя чувствуют.

Люблю Лос-Анджелес.

Интересно, всегда ли так было? Неужели Кисси – это дьяволы на наших плечах? Или они возлюбили нас, потому что наши собственные демоны такие громкие, что их трудно не заметить? Я понимаю, почему Ад и Рай хотят контролировать Кисси. Они не могут позволить обычным людям узнать о них. Ибо после неизбежной паники было бы слишком легко свалить на них все дурные привычки человечества. Кроме того, пришлось бы как-то объяснять, откуда они взялись. Люди узнали бы, что Бог способен совершать ох…енные ошибки, и дьявол здесь вовсе ни при чем. А этого не хочет ни одна из сторон.

Интересно, хватило бы у Кисси сил, чтобы похитить ангела? Если они на самом деле антиангелы, то почему бы и нет? Мунинн говорил, что кто-то сумел притащить ангелов в бордель Авила. Впрочем, вся эта херня больше похожа на городскую легенду. Как та история про парня, который скорчил смешное лицо и остался таким навсегда, в результате чего его семье пришлось переезжать. Но если кто-то похищает ангелов, то скорее всего это делают Кисси. Полагаю, никто из людей не смог бы шваркнуть Аэлиту – даже сам Мейсон.

Двое парней заходят со стоянки. Я чувствую их с противоположного конца зала. От них веет жаром и тяжелым дыханием. Их сердца стучат, как пулеметы. Но выглядят они скучающими: взрослый мужчина в сером костюме и старшеклассник со скейтом под мышкой. Они склоняются над прилавком, заказывая пончики. Я не могу разглядеть их лиц. Пончиков они заказывают несколько дюжин, полную коробку. Зеленоволосая девушка выбивает чек, и когда называет общую сумму, тот, что постарше, вытаскивает из пиджака пистолет сорок четвертого калибра и стреляет в нее. И продолжает стрелять. Ему приходится даже перегнуться через прилавок, чтобы выстрелить все патроны до единого.

Я встаю и иду к нему, пока он сосредоточен на девушке. Младший бросает доску, выхватывает свой пистолет и целится в меня. Я останавливаюсь. Они оба Кисси.

Сейчас не самый удачный момент. Я еще слаб. Я не хочу, чтобы в меня сейчас стреляли, и они это знают. Они смеются надо мной.

– Плохой мальчик, – говорит мужчина в костюме.

– Ты украл у нас наац, – добавляет подросток.

– И это после того, как мы мило и вежливо пригласили тебя в наш дом.

– Некоторые люди такие невоспитанные!

– Совершенно невоспитанные. Но мы не в обиде. Предлагаем обмен. – Мужчина показывает на свою грудь, затем на мою. – Сбереги для нас то, что у тебя внутри. Мы вернемся к тебе с пакетиком.

– Веселых праздников! – говорит подросток. Коробка с едой вся заляпана кровью. Он открывает ее и достает пончик с яблоком. – Советую попробовать. Они их делают по утрам.

Они выходят за дверь с таким видом, будто только что выиграли в лотерею. За спиной начинает кричать пожилая женщина. Люди пикают сотовыми телефонами, пытаясь дрожащими пальцами набрать телефон службы спасения. Я смотрю через прилавок на зеленоволосую девушку. Она мертва. Мертвее не бывает.

Значит, вот как выглядела Элис?

Прощай, зеленоволосая фея. Скольких из вас мне еще не удастся спасти?

ЗА УГЛОМ припаркован золотистый «Лексус». Через десять секунд он мой. Заехав на безымянную заправку, я покупаю пачку сигарет, две пластиковые канистры и футболку с изображением «Китайского театра Граумана»[99]. Затем оплачиваю четыре галлона[100] бензина, наполняю канистры и сажусь обратно в машину. Я всегда неплохо ориентировался в пространстве. Ад приучил меня сохранять наблюдательность даже под побоями, так что я хорошо помню, куда надо ехать. Пятнадцать минут спустя я останавливаюсь за квартал до мебельного склада, в котором проводят свои вечеринки скинхеды.

Я разрываю футболку на две части, макаю в бензин, позволяя жидкости как следует впитаться, и укрепляю в горловинах канистр. Затем выхожу из машины и направляюсь к клубу.

В противоположную сторону идет толстяк в гавайской рубашке и шортах цвета хаки.

– Позвони в 911, – говорю я, поравнявшись с ним.

Он останавливается.

– Что-то случилось?

– Еще нет.

Возле клуба никого. Оно и верно. Кто станет бродить возле здания, полного отмороженных торчков?

Я поджигаю тряпки зажигалкой Мейсона. Затем вежливо стучу в дверь. Через пару секунд дверь открывается, и за порог выглядывает моя вторая подростковая страсть – Ильза, девушка-скинхед. Она улыбается мне так, как улыбаются старой больной собаке, которая не может удержаться, чтобы не навалить кучу.

– Х…ли тебе надо? – спрашивает она.

Я пинаю ее внутрь, распахиваю дверь пошире и расшвыриваю канистры с бензином, целясь в противоположные углы комнаты. Они взрываются одна за другой, с задержкой в полсекунды. Пламя, как адский огонь, мгновенно охватывает стены. Внутри тут же возникает паника. Раздаются дикие крики. Кто-то кого-то бьет. Скинхеды и их арийские подружки лезут через головы друг друга к единственному выходу. Я плотно закрываю дверь и прижимаю ее мусорным баком.

Первым к выходу прорывается здоровый орангутан – тот самый, которому я проткнул ногу в «Бамбуковом доме кукол». Он спотыкается о бак и падает лицом в клумбу у двери. Другие тонущие крысы наваливаются на него сверху. Они сбиваются в визжащую кучу-малу с ожогами третьей степени, блокируя собой дверь.

В конце концов скопившаяся внутри толпа выдавливает их с пути, снося дверь с петель. Паникующая, горящая и задыхающаяся от дыма раса господ вытекает наружу и падает на улице.

Последним выходит Йозеф. Его одежда тлеет, а лицо стало похоже на гамбургер, который кто-то забыл снять с барбекю. Ильза и дюжина стероидных комнатных собачек Йозефа встают и следуют за ним.

Йозеф даже не озирается. Он точно знает, кто это сделал. Он идет прямо на меня. Я вижу зверя под его кожей. Теперь я даже не могу сказать, был ли он когда-нибудь человеком.

Когда до меня остается несколько футов, он начинает говорить. То ли угрожая на языке Кисси, то ли произнося демонический каламбур. Какая, впрочем, разница? Я перерезаю ему шею черным лезвием, слегка поворачивая нож. С плеч Йозефа слетает голова, и теперь в отличие от Касабяна он полностью, на сто процентов мертв.

Затем я беру голову за опаленные светлые волосы и прижимаю к груди Ильзы. Ей требуется минута, чтобы осознать и принять случившееся. Я слежу за качками, ожидая от них нападения, но они только таращатся на малиновую лужу, растекающуюся под трупом Йозефа.

– Передайте остальным животным и всем Кисси, с которыми столкнетесь, чтобы они держались подальше от моего пончикового места.

Договорив, я возвращаюсь к «Лексусу» и уезжаю, прежде чем они успевают сообразить, что их полсотни, а я один.

ЕСЛИ ВСЕ ДЕЛАТЬ правильно, то чистка оружия превращается в медитацию. Для начала – аккуратная разборка. Прикрепив кусок ваты к концу шомпола, пропитайте его растворителем и пропустите через ствол пистолета с казенной части наружу. Прочистите все углубления и щели мягкой зубной щеткой. Осторожно нанесите несколько капель оружейного масла. Затем тщательно протрите оружие и соберите его, прежде чем переходить к следующему. Начинать следует с самого маленького и продолжать по возрастанию. Это спокойный, нешумный и умиротворяющий процесс. Позор, что я до сих пор пренебрегал своим оружием. Следовало почистить его сразу, как только я извлек его из-под половиц в квартире Видока. Дикому Биллу стало бы стыдно за своего потомка.

Набор для чистки я приобрел в престижном оружейном клубе в Западном Голливуде, на обратном пути в «Max Overdrive». Кроме набора, я купил противокоррозионный аэрозоль WD-40 для чистки нааца. На ночной столик у кровати я поставил разрезанную напополам банку из-под кока-колы и налил в нее на два пальца «Спиритус Деи». Прежде чем зарядить оружие, я окунаю в жидкость все патроны по очереди.

После стычки с Кисси в «Пончиковидной вселенной» я словно проснулся. Теперь, после того как я остался без малейшей поддержки, следует вести себя значительно осторожней.

Я никак не могу выкинуть из головы эту чертову зеленоволосую девчонку. Каждый раз, когда мне начинает казаться, что я от нее избавился, всплывает образ Элис и занимает ее место.

Неудивительно, что я так популярен.

Кто-то стучит в дверь. Я остаюсь на кровати, но прячу уже собранный «кольт» под бедро, чтобы при необходимости можно было быстро его достать. Я не говорю «войдите», но она все равно входит.

Аллегра делает два неуверенных шага, словно опасаясь, что под мебелью прячутся змеи. Затем садится возле старого стола Касабяна, за которым тот занимался видеопиратством, и роняет с него пару стопок DVD, принесенных мною из торгового зала. Я смачиваю в растворителе еще один клочок ваты и возвращаюсь к чистке оружия.

– Почему ты раньше не рассказал мне о том, что случилось? О том, что с тобой сделал Мейсон?

– Видок поделился с тобой моим маленьким секретом? Он что, участвует в каком-то конкурсе, о котором я не знаю? «Заложи друга трижды и выиграй билеты на концерт Спрингстина»?[101]

– Он просто хотел, чтобы я знала, отчего ты стал таким.

– Кажется, об этом уже знают все. Ты пришла сюда позлорадствовать? О'кей, я сдаюсь. Ты победила. Вы с Видоком сумели показать мне, какой я чурбан.

– Дело совсем не в этом, и ты это прекрасно знаешь.

– Послушай, принцесса. Я знаю только две вещи. Во-первых, я собираюсь убить Мейсона и Паркера, и ничто человеческое или нечеловеческое меня не остановит. А во-вторых, я сам по себе.

– Не разыгрывай при мне великомученика. Я же видела, какой ты.

– Ты не поняла. Ты думаешь, я говорю это, потому что до сих пор злюсь? Совсем нет. Просто я стал лучше понимать некоторые вещи. Благодаря одному другу. Я не один из вас. Сейчас я живу исключительно ради того, чтобы убить столько людей и наломать столько дров, сколько понадобится для достижения моей цели. По меркам большинства здравомыслящих людей это делает меня чудовищем. Меня это вполне устраивает. И если я выживу после того, как все закончится, то вернусь туда, где обитают чудовища.

– В Ад?

– Да. Там, где мне самое место. Там, где я хочу быть.

Аллегра наклоняется, собирает упавшие DVD и начинает их складывать обратно в стопки.

– Эжен любит тебя, как сына, – говорит она.

– Как мило. Отец меня тоже любил. Но однажды попытался застрелить.

– Что?!

– Мы охотились на оленей. Стояло раннее утро, когда от дыхания еще идет пар. Я шел впереди и прямо перед собой, на опушке леса, увидел здорового самца. Я сделал отцу знак остановиться, поднял ружье и выстрелил. Но как только я нажал на спусковой крючок, раздался второй выстрел, и что-то больно ударило меня по голове. Пуля отца пролетела в дюйме от меня и попала в дерево, у которого я стоял. В лицо попали щепки и кора, потекла кровь. Я оглянулся. Он уже бежал ко мне с извинениями, говорил, что это вышло случайно, и спрашивал, все ли со мной в порядке. Но за паникой в его глазах не скрывалось ничего, кроме страха и отвращения. Он ненавидел себя за выстрел, но еще больше ненавидел меня за то, что я еще дышу.

– Мне так жаль…

– Если кто-то говорит про любовь, то это не значит, что он не на…бёт тебя при первой возможности.

– А как насчет Элис? Она тоже тебя на…бывала?

– Нет. Она единственное исключение.

Аллегра вытряхивает переполненные пепельницы в металлическое мусорное ведро на полу.

– Это же кое-что значит?

– Ничего это не значит. Я миллион раз говорил ей, что люблю. И это ее не спасло. Из-за этого ее и убили.

– Но вы же действительно любили друг друга. Ты до сих пор носишь это в себе.

– А ты любила своего торгующего наркотиками бойфренда. Готов спорить, и он каждый день признавался тебе в любви. И что в итоге?

– Речь не обо мне.

– Ты права, не о тебе. Поэтому почему бы тебе не вернуться к Видоку и не дать мне закончить мою работу? Чтобы я поскорей уже оставил и вас, и этот город в покое.

Она качает головой, сбрасывает со стола в мусорку какой-то хлам и идет к двери.

– После того как меня не станет, – говорю я, – забери «Max Overdrive» себе. Насколько могу судить, Паркер уже убил Касабяна, так что на эту собственность он претендовать не будет. Уверен, Видок придумает какое-нибудь заклинание, которое заставит людей поверить, что это место принадлежало тебе всегда.

Она бросает мусорное ведро у двери, и оно падает набок. Объедки, пустые банки и окурки вываливаются на пол.

– Знаешь что? Ты не чудовище. Ты просто ублюдок. Лучше бы Эжен позволил Аэлите избавить тебя от страданий.