Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Я по-прежнему на перекрёстке. Вроде как. Это не проезд из прошлого вечера. Это лишь проезд, и ничего больше. По обе стороны от него нет никакой автострады, лишь потрескавшееся дорожное полотно в обоих направлениях. Бетонная опора и машина наполовину засыпаны песком, словно были здесь сотню лет. На открытой местности солнце такое яркое, что я ничего не вижу. Единственное, в чём я уверен, так это в том, что это не Лос-Анджелес и чертовски уверен, что и не ад.

Я выхожу на свет через дальний конец проезда. Мне приходится закрыть глаза, пока они не привыкнут к яркому свету. Когда я могу видеть, здесь не на что смотреть, лишь песок и ещё раз песок. Большие волнистые дюны, изгибающиеся к маленьким дюнам. Они тянутся бесконечно. Между песчаными холмами ведёт убогая утоптанная тропинка. По обеим сторонам тропинки торчат несколько высохших ядовитых на вид кустов. Я возвращаюсь по проезду и проверяю другую сторону. То же самое. Я посреди чёртовой пустыни. И с этой стороны даже нет маленькой тропинки, так что я возвращаюсь на другую.

Когда я выхожу, то ухватываюсь за ржавое дорожное ограждение и забираюсь на участок Сумеречной Зоны автострады. Поперёк всех восьми полос подвешен дорожный указатель. Одна из опор рухнула, но он всё ещё читабельный. Усеянные отражателями большие белые буквы на зелёном фоне. Типичная картина калифорнийского шоссе. Указатель гласит:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КИВОК

НАСЕЛЕНИЕ 0

Второй указатель поменьше показывает туда, где миллион лет назад мог быть съезд. На нём написано:

РАЙ В 10 МИЛЯХ НА ЗАПАД

Стрелка внизу указывает в том же направлении, что и утоптанная тропинка. Я слезаю и отправляюсь в путь.

Горячо, как в жопе у дракона. Не пройдя и пятидесяти метров, я снимаю пальто и перекидываю через плечо. Я не на прогулке на свежем воздухе. Я окажусь на арене в любой из дней этого проклятия Майами – конкурса загара.

Появившаяся и засунувшая свои костлявые пальцы мне в череп Бава действительно выбила меня из колеи. Если что-то пошло не так, и я застрял в загробном коровьем городке где-то между Нигде и Нихера, это может быть моя вина.

Элис была кротом, снабжавшим Саб Роза данными о моей жизни и обо мне? Я на это не куплюсь. Это трюк из арсенала психологических операций, который провернул бы Мейсон. Затем он попросил бы Аэлиту рассказать Баве, потому что та из службы безопасности, а служба безопасности верит всему, что им говорит начальство или нимб.

Я в это не верю, но ангел никак не заткнётся на эту тему. Должно быть, Чёрная Георгина что-то перемкнула у него в голове. Я безрассудный в этом дуэте Лорела и Харди[628], но он в безумном потоке бормочет «А вдруг?». Могло так случиться? И это всё объясняет. Возможно, ангел не может справиться с тем, что находится по эту сторону смерти или что бы это ни было. Неужели я взорвал его крошечный пернатый мозг? Эта охота за сокровищами и так обещала быть достаточно непростой с нашёптывающей мне Маленькой Мэри Саншайн, но будет намного хуже, если я в итоге окажусь с пытающимся выбраться из моего черепа безумцем.

Простая истина заключается в том, что Элис не могла быть кротом. Я бы почувствовал, если бы она была Саб Роза. Элис – единственный человек, которому я никогда не врал и не лил говна в уши. Она единственный человек, которому я когда-либо действительно доверял. Это значит, что если она была такой, как говорит Бава, и я этого не заметил, то всё, во что я когда-либо верил о своей жизни или о себе, неверно. Мой человеческий отец, тот, которому досталась паршивая работёнка по воспитанию меня после того, как некий ангел по имени Кински обрюхатил мою мамашу, ненавидел меня. Однажды он даже стрелял в меня, когда мы охотились на оленей. Вот вам и бег отца с сыном на трёх ногах[629] на церковном пикнике.

Мама любила меня, но пока я рос, большую часть времени была потерянной. Выпивка и таблетки не помогали. Я не помню ни одного момента, когда она не казалась бы одинокой. Она вздрагивала при каждом звуке во дворе или у двери, словно ждала кого-то, кого там никогда не было.

Есть Видок, который был мне больше отцом, чем мой гражданский отец или Кински. Он единственный человек, которому я доверяю так же сильно, как Элис. Доверял.

Я не представляю, каким образом брехня Бавы могла бы оказаться правдой, но Элис по крайней мере один раз кое-что от меня скрыла. Однажды вечером она сказала мне, что богата и родом из больших денег. Она больше ничего не рассказывала о своей семье, но мне всегда казалось, что она была так же далека от неё, как я от своей. Собиралась ли она признаться, что весь этот презренный металл был заработан на папочкином бизнесе ночного телемагазина волшебных палочек или на эликсирах молодости из крови Елизаветы Батори[630]?

Чёрт побери. Как мог я позволить Баве так задеть меня? Она что, набросила на меня какое-то худу, пока мы разговаривали? Нет. Я бы это почувствовал, а если и нет, то ангел в моей голове почувствовал бы. Должно быть, это манипуляция, и, к моему стыду, она сработала. А, может, сука говорила мне правду.

И где, блядь, я нахожусь? Может, Мустанг Салли участвует в космическом наебалове Мейсона? Если это вообще наебалово.

Успокойся. Дыши глубже. Направляйся в свой счастливый уголок. Постой. У меня же его нет. Притормози и подумай, но думать положено ангелу. Удачное время перестать принимать свои таблетки, Святой Кислотный Тест.

Ебать меня, а здесь жарко. Здесь даже нет достойной тени, чтобы я мог проскользнуть в Комнату и отправиться домой. Может, мне повезёт, и здесь где-нибудь окажется стойка с открытками. «Дорогие Все. Надеюсь, вы не против быть обречёнными. Чмоки, Старк».

Дорога впереди исчезает. Поперёк неё, словно стену песчаной крепости, нанесло дюну. Если пустыня съела остаток дороги, дела принимают по-настоящему интересный оборот. Дюна мягкая и рыхлая. Я не могу идти. Мне приходится карабкаться по ней. Это медленно и жарко, с переброшенным через плечо пальто. Переставляю руку. Ногу. Другую руку. Другую ногу. Если это шутка, и наверху поджидает Сизиф, чтобы передать мне свой камень, то он может поцеловать меня в задницу.

На полпути я начинаю сильно злиться. Ангел психует, и часы тикают. Даже если Мейсон лжёт, что Элис у него, и просто хочет, чтобы я гонялся за собственным хвостом по всему аду, мне нужно знать. Это означает, что он готов сделать свой ход на Небесах. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то отыщу того ангела, что изобрёл песок, и заставлю его сожрать эту грёбаную пустыню, одновременно ставя ему клизму с табаско.

Протягиваю руку вверх и хватаю воздух. Я на вершине дюны. Я был прав. Дорога исчезла. Но это не имеет значения.

Срань Господня.

Думаю, я только что обнаружил Райский Сад. Там, наверное, есть автомат с содовой, а я всю наличку оставил в Лос-Анджелесе.

Я ковыляю вниз по склону исполинской дюны к гектарам прохладной зелёной травы и сверкающим водопадам. Врата впереди ослепительно блестят на солнце пустыни. Не знаю, из чего они сделаны, но они сияют ярче всего, что я когда-либо видел на земле, но отражение не режет мне глаза. Похоже, врата обладают внутренним свечением, уравновешивающим солнце. Даже удерживающие их закрытыми цепи светятся.

По одну сторону врат стоит одинокий ангел. Он похож на одного их тех стражей Букингемского дворца. Он стоит словно идиотская статуя, уставившись прямо перед собой по стойке смирно, будто перепачканный потный сумасшедший не вывалился только что из Мохаве[631]. Интересно, давно он тут? Я снова надеваю пальто, чтобы хоть немного прикрыть грязь, и подхожу к нему.

– У меня сдох GPS, но в путеводителе ААА[632] говорится, что где-то здесь есть «Дэннис». Это он?

Ангел не шевелится. Я встаю перед ним и утыкаюсь лицом прямо в его лицо. Достаточно близко, чтобы наши носы соприкасались. Ничего. Если бы я не пытался остановить уничтожение Вселенной, то мог бы потратить немного времени, чтобы поджечь этому парню башмаки или организовать соревнование по щекотке, но долг и необходимость убраться с этого солнца зовут.

Мама всегда говорила мне, что Бог помогает тем, кто помогает себе сам, так что я направляюсь к вратам. Хватаю удерживающие их закрытыми цепи и достаю чёрный клинок. Но не успеваю замахнуться, как ангел превращается в размытое пятно и врезается в меня плечом, словно сверхзвуковой лайнбекер[633]. Я лечу обратно к дюне.

Он выглядит слегка удивлённым, когда я встаю на ноги, но ухитряется оставаться в образе, расправив крылья и указывая на меня с тем видом превосходства моё-дерьмо-пахнет-как-черничный-маффин, как у всех ангелов. Его доспехи светятся тем же светом, что и врата. У него отдающийся эхом низкий голос, громче полицейского мегафона. Интересно, небеса выпускают для каждого ангела свой собственный ревербератор?

– Стой. Твой вид не может входить в Малхут[634] мира Ацилут[635].

Я направляюсь обратно к нему, отряхивая песок с пальто.

– Неужели я заблудился? На указателе было написано, что это дорога к «Эпкоту»[636].

Ангел опускает руки по швам. Он на голову выше меня, с точёными скулами уберменша[637] Йозефа, только волосы у него чёрные как смоль.

– Если ты имеешь в виду Ган Эден[638], то да. Но тебе запрещено входить в место, которое Бог дал человеку, и которое было для него потеряно. Это святое место, и только праведники пройдут через врата.

Я достаю «Проклятие» и закуриваю.

– Дело вот в чём. Несколько минут назад я был мёртв, и очнулся неподалёку, вон за теми дюнами. Это говорит мне о том, что я там, где должен быть. Я не собираюсь торчать здесь и сыпать песок на твои нарциссы[639]. Всё, что мне нужно знать, это есть ли здесь грузовой лифт, погреб или что-нибудь подобное? Я пытаюсь попасть в ад.

Он одаривает меня таким суровым стальным взглядом с тлеющей страстью, что мог бы найти работу модели для обложки любовного романа.

– Когда-то здесь был только Рай, но грех человека осквернил его.

– То есть, я могу через него попасть в ад?

– Да. Змей принёс в это место семена ада, человек ухаживал за ними, и они остались здесь гноящейся раной.

– Ты не мог бы показать этот рубец? Мне нужно идти.

– Какое тебе дело до Эдема? Ни один смертный мужчина или женщина не могут войти.

– Сколько смертных у тебя здесь бродит? Вы сдаёте это место для вечеринок у бассейна во время весенних каникул?

Ангел не отвечает, и его тлеющий спектакль начинает надоедать. Я выдыхаю дым ему в лицо.

– Слушай, Человек-ястреб, я пойду туда, даже если мне придётся повыдирать тебе все перья и набить ими тебя, как плюшевого мишку.

Ангел отмахивается от дыма. Он потягивается и потирает шею. Его голос повышается до нормальной октавы и больше не отдаётся эхом.

– Слушай, чувак. Уже конец моей смены. Я действительно устал, и от солнца у меня мигрень. Я не могу впустить тебя и не хочу бодаться с тобой по этому поводу. Можешь просто послоняться где-нибудь, и решить этот вопрос с моим сменщиком?

– Я вроде как спешу.

– Он будет здесь сегодня вечером. Самое позднее, завтра.

– Я действительно не могу ждать.

Он вздыхает.

– Угу. Я так и думал.

Он являет гладиус, свой ангельский огненный меч, и делает мах, целясь мне в голову. Атака в замедленном темпе. Полностью для показухи. Почему бы и нет? Он ангел, а я просто явившаяся из ниоткуда заблудшая душа. Я являю свой собственный гладиус, блокирую его удар и делаю изрядный диагональный разрез поперёк его нагрудника. Он падает на спину с широко раскрытыми глазами.

С Первым апреля, долбоёб.

Его гладиус валяется на земле, но я зол. Из-за него я выронил одну из своих последних сигарет. Я быстро приближаюсь и прижимаю свой меч ему под подбородок.

– Как тебя зовут?

– Ризоэль.

– Ну что ж, Ризоэль, ты же знаешь, что я мог бы полностью убить тебя здесь и сейчас, верно? Я знаю, что падшие ангелы после смерти отправляются в Тартар, но не совсем уверен, что происходит с хорошими ангелами. Учитывая мои природные наклонности, я бы с радостью накрошил тебя на части, просто чтобы увидеть, где ты окажешься. К счастью для тебя, у меня в голове живёт маленький ангел, и я знаю, что он не заткнётся на эту тему, если я превращу тебя в фарш. Так что, подводя итог, тебе повезло. Понимаешь?

Ризоэль слегка кивает, старательно избегая того, чтобы гладиус коснулся подбородка.

– Давай договоримся. Можешь уйти, но ты должен кое-что для меня сделать. Как думаешь? Готов ты пойти на то, чтобы отказаться от своего высокомерия и заключить сделку?

– Похоже, у меня нет выбора.

– Конечно, есть. Но один из вариантов так себе.

Ангел кивает.

– Хорошо.

Я убираю гладиус. Ангел пытается встать, но держится за тот бок, куда я его ударил. Я беру его под другую руку и помогаю подняться.

– Ты – это он, не так ли? – говорит он. – Нефилим. Монстр, убивающий монстров.

– Я дам тебе автограф, но если он появится на eBay, то разозлюсь.

– Ты Мерзость, и не пройдёшь через эти святые врата.

Мне следовало это предвидеть. Никогда не доверяй ангелу. Мы оба зажигаем свои гладиусы и набрасываемся друг на друга. Даже раненый, ангел нечеловечески быстр и силён, но и я тоже. Он не попадётся дважды на один и тот же трюк, так что я держусь ближе к нему. Он не может как следует замахнуться, а со своей раненой рукой не может и оттолкнуть меня достаточно, чтобы я оказался в зоне рассечения. Но он понимает, что я делаю, и пинает меня по ноге. Когда я спотыкаюсь, он заносит меч над головой и наносит удар мне в спину. Я вижу его приближение и поворачиваю плечи, так что он получает лишь кусочек меня. И всё же, удар обжигает, как ничто из того, что я когда-либо испытывал прежде. Ощущение во многом как от волшебного пылающего меча.

Я резко бью головой вверх ему в подбородок, и отбрасываю его. Делаю замах ему в плечо, но этот хер играл в опоссума. Он хватает меня за горло той рукой, которую я считал раненой, другой заносит меч и опускает его мне на голову. Я брыкаюсь ногами и падаю на спину, увлекая его за собой. Пока мы падаем, я делаю взмах мечом между нами. Ангел приземляется сверху, и мой гладиус гаснет.

Он крупный, и со всеми этими доспехами ощущение, будто у меня на груди решил устроить представление кордебалет. Мне требуется вся своя сила, чтобы скатить его с себя. Как только он начинает двигаться, агрессивности поубавилось. На самом деле, в процессе он слегка потерял в весе. Его левая рука отвалилась там, где я перерезал её в процессе падения.

Я снова являю гладиус и слегка провожу им по его лицу, награждая похожим на один из моих шрамом. Он остаётся лежать на спине, глядя на меня снизу вверх. Ангелы не истекают кровью, но оттуда, где раньше была его рука, вытекает что-то густое и прозрачное, закрывая рану.

– Тебе повезло. Я хочу, чтобы ты оказал мне услугу больше, чем хочу убить тебя. Это твой второй шанс остаться в живых. Третьего не получает никто.

Он на секунду закрывает глаза, затем поворачивает голову туда, где у него нет руки.

– Я согласен.

– Поклянись, ангел. Поклянись святой клятвой, которую не можешь нарушить.

Он дважды моргает. Пристально глядит на солнце. Он думает: «Отец, для чего ты оставил мою задницу?». Потому что он не может ставить тебя выше остальных подхалимски поющих осанну ангелов. Либо же, как и все мы, ты просто ещё одна букашка на его ветровом стекле.

– Клянусь, и как слуга Господень даю священный обет оставаться верным заключаемой нами сделке.

Я убираю гладиус, хватаю его за нагрудник у шеи и поднимаю. Швыряю спиной во врата Эдема и приближаюсь вплотную к его лицу, чтобы он не пропустил ни слова.

– Скажи Люциферу, что я иду за ним.

Ризоэль смотрит на меня.

– Люцифер было имя его в Преисподней. На небесах он Самаэль.

– Зови его хоть Трэвисом Биклом[640], мне плевать, просто скажи ему, что я иду. И я приведу с собой весь ад. Понятно?

– Что ты за человек, что готов вести войну с Небесами?

– Ну, либо это, либо остаться дома смотреть «Волшебника страны Оз», а я ненавижу мюзиклы.

Я оставляю его стоять, где стоит, зажигаю гладиус и разрезаю цепи на вратах. Один пинок, и Эдем открыт для бизнеса.

Ризоэль отшатывается.

– Знаешь, я получу за это выговор. Это попадёт в мой послужной список.

– Тебе никуда не нужно идти?

Ризоэль приходит в ужас при виде Мерзости в саду. Шаг. Другой. Он не двигается. Думаю, он ожидал, что я превращусь в соляной столб. Я поворачиваюсь, и когда он не двигается, провожу гладиусом по розовым кустам. Те вспыхивают пламенем.

– Ну ты и козёл, – он делает пару шагов назад, качая головой.

– Не забудь о нашей сделке. Кстати, как мне здесь попасть в ад?

Выражение отвращения исчезает, когда его губы растягиваются в широкой улыбке чеширского кота.

– Всё просто. Точно так же, как человеческая часть тебя сделала это в первый раз.

Прежде чем я успеваю произнести хоть слово, Ризоэль расправляет крылья и взмывает в смехотворно яркое голубое небо.

Я осматриваю сад. Это просто грёбаный сад. Ризоэль был слишком радостный, чтобы просто поиздеваться надо мной. Он давал мне подсказку. Ад где-то здесь.

Я прогуливаюсь по саду, словно турист в какой-то цветочной тюрьме, о которой мечтают флористы. Спустя какое-то время все растения выглядят для меня одинаково. Листья. Понятно. Стебли и цветы. Понятно. Кора и фрукты. Понятно. Я Стив Маккуин[641], и за мной гонится Капля[642], только она сделана из одуванчиков и бегоний.

Где здесь ад? Я топаю через розовые кусты и под соснами. Взбираюсь по змеистым лианам и выкапываю кричащие корни мандрагоры. Плохая идея. Я думал, это может быть морковка. Я проголодался. Здесь нет ничего. Ни дверей. Ни кроличьих нор. Ни порталов худу или научно-фантастических телепортов. Я застрял в календаре продуктового магазина и начинаю слегка злиться.

Да пошёл ты, ангел, и все, кто извергает на меня зашифрованную хрень. Так же, как сделал это в первый раз. «Будь скалой». «Стукни три раза каблучками и подумай о летающих обезьянах». Следующее, что цитирует мне печенье с предсказанием, оборачивается изящным пресс-папье.

Время идёт. Тик-так. Тик-так.

Ничего не остаётся. Эй, Небеса. Я позволил вашему ангелу жить, но вы не понимаете концепцию снисхождения к кому-нибудь, так что ли? Меня это устраивает. Когда всё закончится, просто не забудьте, что вы устанавливаете правила. Не я. Есть только одно, что можно сделать с садом, если он не даёт вам то, что вы хотите. Избавиться от него.

Я волоку пылающий гладиус по земле, прогуливаясь по извилистой тропинке, которая изгибается от входа сквозь все эти фруктовые сады, секвойи, сосны, колючую листву джунглей и раскрашенные цветными мелками цветочные клумбы, оставляя за собой пылающий красный шрам. Должно быть, Бог выдернул отсюда всех животных, когда дал Адаму и Еве пинка под зад. Отлично. Жизнь одной укушенной блохой белки значит больше, чем сантиметр этого ивового рая.

В жопу это место, и в жопу эти игры. Именно здесь ты впервые подвёл нас. Ты дал нам разум и велел не думать. Ты дал нам любопытство и поместил прямо перед нами заминированное дерево-ловушку. Ты дал нам секс и велел не заниматься им. Ты с первого дня проделывал с нашими душами фокус с тремя картами монте[643], и когда мы не смогли найти даму, ты отправил нас в ад на вечные муки. В этом состоял твой великий план для человечества?

Каковы бы ни были твои причины, у тебя больше не будет Пейсли-Парка[644]. Всё, что ты дал нам здесь, это маргаритки и сказки, и вёл себя так, будто этого достаточно. Как мы должны были противостоять злу, когда ты даже не сказал нам о нём? Ты хотел, чтобы мы были невинны. Но когда Люцифер нашёл способ обойти твои правила, и мы больше не были невинны, ты возложил вину на нас и вышвырнул в пустошь, словно мусор. Ты устроился наверху на своём золотом троне, словно ты величайшее творение со времён «Джонни Би Гуд»[645], но для меня ты всего лишь ещё один никудышный отец. Надеюсь, ты чувствуешь запах горящего Эдема. Надеюсь, ты задохнёшься.

Элис не была шпионкой. Она не являлась частью большой лжи. Она была настоящей, и она была моей.

Эдем представляет собой преисподнюю. Часть его сгорела так быстро, что листва уже исчезла. Я пинками расчищаю путь сквозь обугленные остатки растительности, высматривая путь в Даунтаун, но ничего не нахожу. Сохраняю спокойствие. Это важно. Оно стоит того, чтобы подождать. Я следую за пожирающим растения огнём. Я пинаю землю позади каждой сгоревшей живой изгороди и за каждым почерневшим кустом. Ничего не нахожу. Здесь ничего нет.

Подхожу к большому дереву в центре сада. Тому самому, с которого начались все неприятности. Оно единственное, что не сгорело. Я оставил его напоследок. Тянусь к нижней ветке и срываю яблоко. Тру им о своё пальто и впиваюсь в него зубами.

Оно ничего. Сладкое и сочное, но не стоит потери рая. За это можно было бы подумать, что чувак наверху сделал этот фрукт вкуснее всего на свете. Твой язык должен бы был испытать оргазм и в пьяном виде позвонить бывшим подружкам, чтобы рассказать им об этом. Тем не менее, сок освежает. Он прочищает моё горло от дыма и песка. Швыряю огрызок в огонь и тянусь за ещё одним яблоком, но не могу достать. Они все на верхних ветвях. Делаю взмах гладиусом и отрубаю сук. Древесина разрушается, едва я срываю яблоко. Я пинаю носком ботинка потрескавшуюся кору. Ветка полая. Срезаю ещё одну ветку. Она тоже полая. Отрубаю ещё. Они все одинаковые. Ветки напоминают реквизит в школьном спектакле. Дерево – фальшивка.

Я сосредотачиваюсь, и это успокаивает ангела в моей голове. Он молчал с тех пор, как мы вошли в Эдем, а теперь, когда он увидел то, что видел я, впервые оказывается на моей стороне.

Собравшись, я делаю взмах гладиусом. Он пылает сильнее и жарче, чем когда-либо. Ствол дерева большой. Мне приходится начать рубить с замаха, словно подаю мяч в Мировой серии[646]. Я делаю мах клинком, и он проходит сквозь дерево, словно пуля сквозь шоколадное мороженое. Дерево скрипит, трещит и падает.

Я был прав. Как и ветки, дерево полое. Две половины дерева внутри отличаются. Внутри верхней половины витая серебряная лестница, ведущая на Небеса. В пеньке расположено нечто, похожее на ведущую в производственный подвал замызганную металлическую лестницу с рифлёными ступеньками.

Ангел сказал правду. Я попаду в ад так же, как мы сделали это в первый раз. Посредством дерева. Ты мог бы просто это сказать, птичка Твити[647]. Тогда мне бы не пришлось сжигать папочкины селекционные ноготки. Но скорее всего, я сделал бы это в любом случае.

Я забираюсь в пенёк и начинаю спускаться по ржавой лестнице.

До ада идти не далеко. Ближе, чем дорога в Эдем. Не удивительно.

Лестница приводит к длинному проходу, похожему на заброшенный служебный туннель. Здесь внизу кому-то нужно подмести. Тут и там целые секции потолка рухнули на цементный пол. Чтобы не споткнуться, мне приходится наполовину идти, наполовину скакать вокруг них в классики. Клянусь, в мерцающем флюоресцентном свете некоторые из ржавых арматурных стержней выглядят как кости.

После часа блужданий я подхожу к ещё одной металлической лестнице. Не самое лучшее ощущение, снова оказаться так близко к аду. Но это то, на что я подписался. Если у верхней площадки этой лестницы у Мейсона находится адова мотобанда с цепями и кастетами, я приду в ярость. Я мог бы остаться дома и позволить Медее Баве убить меня, поедая с Кэнди курицу с вафлями за сто долларов.

Наверху лестницы двойные двери, вроде тех, что встречаются на фасадах старых зданий для служб доставки. Я толкаю руками, но не могу пошевелить их. Я поднимаюсь ещё на несколько ступенек, прижимаюсь спиной к дверям и толкаю.

Двери обжигают спину. Не могу сказать, это из-за металла, или всё ещё болит то место, где Ризоэль зацепил меня. Игнорирую боль и продолжаю толкать. Кажется, ничего не происходит, но затем в пространство между дверями начинает проникать свет. Я сгибаю колени и резко выпрямляюсь, распахивая обе створки.

И мгновенно загораюсь. Скатываюсь с груды горящего мусора и продолжаю кататься, пока всё пламя не гаснет. Встаю на ноги и оглядываюсь.

Ебать-колотить.

Я снова на кладбище «Голливуд навсегда», и оно горит. Весь Лос-Анджелес горит.

Всё неправильно. Это в точности то самое место, где я оказался, выбравшись из ада восемь месяцев назад. Теперь я вернулся. И нет. Всё неправильно, от запахов до звуков и света. Кладбище выглядит так, словно над ним поработали пьяные байкеры с мусоровозами на ногах. Надгробия опрокинуты или расколоты надвое. Множество просто обращены в пыль. Некоторые могилы открыты и извергают фонтаны голубого пламени, словно под ними взорвался газопровод. По почерневшей лужайке разбросана одежда лежащих рядом тел, которые выбросило из земли, когда была повреждена магистраль.

Я направляюсь к воротам кладбища, но не выхожу наружу. Прошлый раз, когда я вышел через них, меня попытался ограбить какой-то наркоман из Беверли-Хиллз. Вместо этого я грабанул его. Это была настоящая вечеринка по случаю возвращения домой. На этот раз я остаюсь на месте и оцениваю ситуацию из своего собственного удобного Шеола[648].

Справа от себя я вижу нависающий над всем, словно обещание покойнику, гигантский знак «Голливуд». Холмы и верхние части всех зданий охвачены огнём. Должно быть, кто-то набросил какое-то худу на знак «Голливуд». Это не заразно, но холмы позади него представляют собой светящийся оранжевый пепел. Пожары ещё не добрались до этого района, но они перемещаются. Отсюда кажется, что горит весь горизонт. Небо, где раньше был центр города, сплошь в фиолетовых и кроваво-красных синяках. Отвратительные вечные сумерки. Теперь это сплошная масса клубящегося чёрного дыма. Подсвечиваемый снизу, он выглядит как брюхо ползущей над нами чёрной змеи размером с небо.

Итак, где я, чёрт возьми? Когда я выбрался отсюда в прошлый раз, то был весьма не в себе. На этот раз я даже не искал дом, но всё равно попал в него. И, похоже, когда я отвернулся, кто-то его разломал.

Как долго я был без сознания после Чёрной Георгины? Я Рип Ван Винкль[649]? Я был полумёртв так долго, что Мейсон победил, и Вселенная решила, что будет хохмой разбудить меня точно в срок для Апокалипсиса?

Я набираю пригоршню кладбищенской грязи и нацарапываю на лбу руны, одновременно рыча адово худу. Чары смерти. При доле везения, никто не заметит, что я живой. Я бросаю пальто на землю и хватаю свисающий со статуи Девы Марии Гваделупской худи[650] трупа. Надеваю худи и пальто поверх него. В последний раз быстро проверяю, нет ли за воротами грабителей. Убедившись, что на улице чисто, я натягиваю капюшон, закрывая как можно больше лица, и направляюсь прямо к большому пикнику.

Начиная от кладбища, по Гауэр-стрит тянется трещина. Глубокий разрез, неровный, как удар молнии и широкий, как автобус. На дне пузырится нечто, похожее на лужу ярко-красной крови. Пахнет, как сточная канава, только хуже. Тухлыми яйцами и дохлой рыбой.

Я продолжаю двигаться на север, огибая провал на Фаунтейн-авеню. На дне распухшие тела адовцев. Поломанные заводные адские гончие корчатся и дёргаются в конвульсиях, истекая спинномозговой жидкостью. Я пинаю несколько камешков. Наблюдаю, как они тонут в вишнёвом дерьме.

Деревья попадали на крыши и автомобили, словно земля просто больше не могла их держать. Дома разорваны пополам трещинами. Землю под ногами сотрясает низкий геологический гул, и две отломанные половинки Гауэр сдвигаются на несколько сантиметров в противоположных направлениях. Ебать меня. Это не трещины. Это линии разлома. Я уже говорил, как сильно всё ненавижу? Должно быть, некоторые из новых разломов в переулках появились уже давно, потому что местные жители на скорую руку перекрыли их с помощью верёвок, досок и балок. Ополченцы-идиоты швыряют через пропасть камни и копья, борясь за то, кому достанется плата за проход.

Бульвар Сансет выглядит так, словно его подпалили снизу паяльной лампой. Насколько видит глаз, в обоих направлениях всё выпотрошено, поджарено или расплавлено. Единственное, что всё ещё стоит – это пальмы. Они горят, будто церковные свечи в тёмном нефе, отбрасывая больше теней, чем света. Тлеющие листья падают, словно горящий снег.

На Голливудском бульваре бунт.

Когда я выбрался восемь месяцев назад из ада, то был удивлён, как бульвар превратился в монохромную пустыню. На улице стояла мёртвая тишина, словно кто-то набросил поверх неё одеяло. Все дети на улице с пустыми взглядами, и пустые фасады магазинов. Было оживлённое движение, но даже машины звучали так, словно ехали на сахарной вате вместо бензина. Что-то высосало жизнь из этого места. Возможно, Кисси. Я до сих пор не знаю. Этот вариант Голливудского бульвара оживлённее, но я уже тоскую по приглушённой чёрно-белой версии.

Толпа представляет собой отмороженную смесь адовцев и проклятых душ. Это не забавный бунт давайте-перевернём-мусорный-контейнер. Этот из той серии, когда вы идёте друг на друга с ножами и трубами, сражаясь за еду, воду и лекарства.

Я прошёл от кладбища едва ли с полкилометра и уже могу сказать, что это место хуже, чем сказал Касабян. Люцифер никогда бы не позволил этому случиться. Если бы у Мейсона была хоть капля чёртового здравого смысла, он бы тоже не позволил. Когда ты рулишь королевством адовых убийц, первое, что делаешь, это обеспечиваешь, чтобы они были хорошо накормлены и как минимум полупьяны большую часть времени. Судя по тому, как эта банда разносит мясные лавки и универмаги, в их случае не то и не другое. (Да, в аду есть магазины и бары. Может, это и ад, но он лучше, чем сухой округ в Миссисипи[651]). И кто позволил бродить на свободе всем этим проклятым душам? Я видал всякую хрень, когда оказался в ловушке в Даунтауне, но впервые вижу душу в Пандемониуме, которую бы не пытали, не держали взаперти или на привязи. Если это в самом деле Пандемониум. А если нет, то, блядь, где я?

Пара сотен адовых жандармов занимают позиции на противоположных концах улицы, окружая толпу. Ад полностью основан на борьбе за власть и влияние. Люциферу не нравилось, когда слишком много власти сосредотачивалось в чьих-либо руках, так что в Пандемониуме два полицейских подразделения с пересекающимися территориями. И они ненавидят друг друга. Вместо того, чтобы утихомирить бунтовщиков, банды полицейских врезаются в них двумя сотнями ледоколов. Вооружённые оружием с резиновыми пулями и в тяжёлых бронежилетах, они прорываются сквозь толпу, чтобы загрести как можно больше добычи для своей стороны.

Я не задерживаюсь посмотреть, какая из сторон победит, потому что мне по хуй. Надеюсь, они быстро перебьют друг друга и уберутся с моего пути. Я пригибаюсь, натягиваю поглубже капюшон и направляюсь обратно на Гауэр. Возможно, если бы я схватил копа, то мог бы разными интересными способами выжать из него, где находится Элефсис, но, учитывая, что здесь их две сотни, с этим придётся подождать. Чего я сейчас хочу, так это срезать путь до Сансет и обойти кругом конкретно этот говношторм. Если это в самом деле ебанутая версия Лос-Анджелеса, то «Макс Овердрайв» отсюда недалеко. Я могу отсидеться, пока бунт не утихнет, и обдумать следующий шаг.