Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Глава 44

Я искренне думаю, что без Теллера мир был бы гораздо лучше. Я считаю его врагом человечества.

И. А. Раби

Прокурор Роджер Робб прошелся по залу и, остановившись перед похожим на медведя физиком, сказал:

– Доктор Теллер, позвольте для начала спросить вас, сэр: вы сегодня выступаете здесь в качестве свидетеля по собственному желанию?

Теллер, как всегда, говорил рокочущим голосом с сильным акцентом:

– Я пришел сюда, потому что меня об этом попросили и потому что считаю своим долгом сказать по запросу то, что я думаю по этому поводу. – Он поерзал на свидетельском стуле, и его нога-протез клацнула по половицам. – Хотя предпочел бы не приходить сюда.

– Насколько я помню, сэр, некоторое время назад вы заявили мне, что все, что имеете высказать по этому вопросу, хотели бы сказать в присутствии доктора Оппенгеймера?

– Совершенно верно.

– Вы намерены высказать предположение о том, что доктор Оппенгеймер нелоялен к Соединенным Штатам?

Со своего диванчика в дальнем конце комнаты Роберт видел, как затылок Теллера качнулся влево, а потом направо.

– Я не собираюсь высказывать подобные предположения. – Он умолк, и Оппи подумал, что на этом все, но после небольшой паузы венгр продолжил: – Я знаю Оппенгеймера как чрезвычайно восприимчивого интеллектуально и очень сложного человека и думаю, что с моей стороны было бы самонадеянностью и ошибкой пытаться каким-либо образом анализировать его мотивы. Но я всегда предполагал и сейчас предполагаю, что он верен Соединенным Штатам. Я останусь при этом мнении, пока не увижу убедительных доказательств обратного.

Робб коротко кивнул:

– А теперь вопрос, вытекающий из сказанного. Верите вы или нет, что доктор Оппенгеймер представляет угрозу безопасности?

В зале суда воцарилась тишина, которую нарушал лишь отдаленный голос экскурсовода, который рассказывал через мегафон экскурсантам о белом шпиле, посвященном президенту, не умевшему лгать.

Теллер глубоко вздохнул, его широкие плечи поднялись.

– Мне случалось видеть очень много примеров действий доктора Оппенгеймера – я понимал, что доктор Оппенгеймер предпринимает действия, – обоснование которых мне было чрезвычайно трудно понять. – Он покачал головой, и Оппи представил, как он сдвигает огромные косматые брови. – Я по многим вопросам полностью не соглашался с ним, и его действия, откровенно говоря, казались мне путаными и… – он сделал паузу, словно пытался подобрать более подходящее прилагательное, но в итоге использовал то же, что и раньше: – сложными.

Многочисленные проблемы. Они принципиально разошлись во мнениях по поводу супербомбы – вот, пожалуй, и все. Да, этот вопрос можно разделить на десятки подтем, но пропасть между ними была не настолько велика… Или это лишь его собственная ошибочная оценка?

– И вот, исходя из этого, – продолжал Теллер, – я чувствую, что хотел бы видеть жизненно важные интересы этой страны в руках, которые лучше понимаю и, следовательно, которым больше доверяю. В этом очень ограниченном смысле лично я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы государственные дела находились в других руках.

У Оппи екнуло сердце. Он почувствовал себя… наверное, так же, как должен был чувствовать себя Шевалье, узнав, что Роберт выдал его властям. К горлу подступила горечь.

Несомненно, этого было достаточно. Робб наверняка получил все, что ему требовалось. Но нет. Этот подонок оказался ненасытным.

– Доктор, я хотел бы еще раз спросить вашего экспертного мнения. Как вы считаете: если доктор Оппенгеймер проведет остаток своей жизни на рыбалке, это как-то повлияет на атомную энергетику и термоядерные программы?

«Иисус Христос! – подумал Оппи. – Вот же сукин сын!»

– Вы имеете в виду: с настоящего момента?

– Именно так, сэр.

Громоздкая туша Теллера снова пошевелилась на стуле.

– На этот счет я хотел бы сказать две вещи. Что касается КАЭ, то на рыбалку следует отправить ее подкомитеты в полном составе, чтобы они не мешали тем, кто занят настоящим делом. – Оппи увидел, что на лицах всех троих членов правления появилось обескураженное выражение. – Однако следует отметить, что общие рекомендации, которые, насколько мне известно, чаще всего исходили от Оппенгеймера – и я имею в виду не только и даже не столько тематику термоядерного синтеза, но и другие случаи, – как правило, мешали, а не помогали, и поэтому я думаю, что дальнейшая работа доктора Оппенгеймера в комиссии была бы бесполезна.

Робб хотел было заговорить снова, но председатель Грей поднял руку.

– Считаете ли вы, что предоставление допуска доктору Оппенгеймеру поставило бы под угрозу обороноспособность и безопасность страны? – прямо спросил он.

Теллер некоторое время молчал, а когда он наконец заговорил, Оппи показалось, что в его хриплом голосе послышались нотки раскаяния, как будто его старый коллега понял, что, кажется, зашел слишком далеко.

– Я полагаю – и это всего лишь вопрос личной убежденности, мое мнение не опирается на какие-либо определенные знания или конкретную информацию, – что характер доктора Оппенгеймера не позволит ему сознательно и добровольно сделать что-то такое, что могло бы поставить под угрозу безопасность этой страны. Поэтому, отвечая на ваш вопрос в той мере, в какой он может относиться к намеренным действиям, я сказал бы, что не вижу никаких причин ограничивать допуск.

Оппи не заметил того, что надолго задержал дыхание, и сейчас у него неожиданно вырвался вздох облегчения.

Но, черт возьми, оказалось, что Теллер сказал отнюдь не все.

– Но если речь идет о мудрости и осмотрительности, то, оценивая его поступки после 1945 года, я должен сказать, что будет разумнее не давать ему допуска. – Он помолчал несколько секунд и добавил почти жалобным тоном: – Вы позволите мне ограничиться этими комментариями?

Грей сказал: «Да» и отпустил Теллера. Оппи много раз видел, как тот поднимался с места. Для Теллера с ногой-протезом это всегда было очень нелегкой задачей. В конце концов он все же поднялся. Оппи ожидал, что Эдвард направится прямо к двери, но, к его изумлению, тот повернулся и пошел к нему. Его лицо с бледными глазами, окруженными набрякшими веками под взъерошенными густыми бровями, нависло над Оппи.

– Я сожалею, – сказал он, протягивая руку.

Оппи уставился на ладонь, гораздо крупнее и мясистее, чем его сухая кисть. Но ведь сейчас обсуждали именно его характер, и ему оставалось только взять ее.

– После того, что вы говорили только что, – ответил он, – я сомневаюсь, что понимаю эти ваши слова.

Теллер отпустил его руку, повернулся и, подволакивая искусственную ногу, пошел к выходу.

Глава 45

За моей историей скрывается другой сюжет. Если какой-нибудь репортер копнет достаточно глубоко, он обнаружит, что все это дело куда серьезнее, нежели просто мое отстранение.

Дж. Роберт Оппенгеймер

Теперь ему оставалось лишь вернуться в Принстон и ждать вердикта Совета по обеспечению благонадежности. Оппенгеймер был не в настроении заниматься административными пустяками. Он направился прямиком в угловой кабинет на втором этаже корпуса А, принадлежавший владениям возглавляемой Раби группы «Терпеливая власть», рассчитывая немного отвлечься.

– Что ж, – сказал Луис Альварес, расхаживая по гипотенузе между северным и западным окнами туда и обратно, – если мы намерены защитить Землю от фотосферной вспышки, нам нужно нечто такое, что будет оставаться неподвижным между Землей и Солнцем, загораживая Землю.

– Такой орбиты не существует, – возразил Оппи с долей того прежнего веселого злорадства, которое сплошь и рядом проскальзывало у него, когда он осаживал нахальных студентов. – Или, выражаясь более точно, существует только одна такая орбита, единственная орбита, по которой тело может вращаться вокруг Солнца ровно за 365 с четвертью суток – та, которую занимает Земля.

– А как насчет точки Лагранжа? – осведомился Раби, сидевший за единственным столом.

Оппи откинулся на спинку деревянного стула и кивнул. В любой системе, в которой маленькое тело находится под гравитационным воздействием двух больших, существует пять точек, в которых маленькое тело теоретически будет удерживаться гравитацией больших тел, хотя только две из этих точек стабильны в долгосрочной перспективе. В системе Земля – Луна стабильные точки находятся в определенных пунктах равносторонних треугольников, в двух вершинах которых находятся Земля и Луна.

– Между Солнцем и Землей правильно расположена точка L1, – сказал Оппи. – Это наилучшее место для щита, но эта точка нестабильна. Объекты в точках L4 или L5 будут держаться на установленном месте, но на расстоянии 400 000 километров впереди или позади положения Земли на ее орбите вокруг Солнца. Для щита это не годится.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Альварес. – Тогда предположим, что в будущем, когда до солнечного взрыва останется не так уж много времени, у нас появятся действительно большие термоядерные бомбы – если Теллер добьется своего, мы их обязательно получим. И предположим, что, должным образом запустив такие бомбы в само Солнце, мы несколько подкорректируем дату взрыва, чтобы она пришлась на такой день, когда крупное природное небесное тело будет закрывать Землю от Солнца.

– Солнечное затмение! – провозгласил Раби.

– Именно так, – сказал Альварес. – Пусть мы не в состоянии предотвратить вспышку, но, возможно, нам удастся с приемлемой точностью подправить момент события. И если получится передвинуть вспышку на время полного солнечного затмения, Луна примет на себя ее основной удар и, возможно, защитит Землю.

– Но ведь полным затмение бывает только в очень узкой полосе, – возразил Оппи, – и этой полосой практически ограничится защищенная часть Земли. Ближайшее полное затмение произойдет в следующем месяце, и ширина зоны полного покрытия составит всего девяносто пять миль.

– Все же лучше, чем ничего, – сказал Альварес.

– Это не годится по времени, – сказал Раби. – Максимальная продолжительность полного затмения даже при самом лучшем покрытии диска составляет сколько – семь минут, кажется, да? Волкофф все еще вычисляет, пытаясь понять, сколько продлится эта вспышка, вернее, сколько времени пройдет с того момента, когда Земля коснется переднего края выброса до тех пор, пока она выйдет из него, но уже очевидно, что это будет намного дольше семи минут. Как только любая точка на Земле выйдет из тени, она сгорит.

– К тому же, – добавил Оппи, – вы исходите из предположения, что Луна достаточно твердая, чтобы защитить Землю от взрыва.

– Именно так, – подтвердил Альварес. – Вся лунная поверхность, вероятно, оплавится, но астрономическое тело все же уцелеет.

– Но Луна обладает низкой плотностью и, соответственно, очень небольшой массой, – сказал Раби. – Я не исключаю того, что при вспышке она просто испарится.

– Тем не менее нужно провести расчеты, – сказал Альварес.

– О, это мы сделаем, непременно сделаем, – сказал Раби. – Но даже если бы нам удалось уговорить Солнце всего лишь зажимать нос, пока мы не разрешим ему чихнуть – а это чертовски трудная задача, – я все равно не думаю, что это сработает. Необходимо что-то плотное, нечто такое, у чего могли бы сгореть внешние летучие слои, но при этом осталось твердое ядро, которое защитит нас.

– Железное ядро, – сказал Оппи. – Вроде того, каким обладает Земля.

Раби кивнул:

– Да. Но ведь не может же Земля защитить самое себя.

– Конечно, нет, – согласился Оппи. – Но ведь мы можем прикрыть Землей Луну!

– Что вы имеете в виду? – удивился Альварес.

– Полное лунное затмение: Солнце, Земля и Луна находятся на одной прямой. Как я уже сказал, ядро Земли, вероятно, состоит из железа, верно? Оно дьявольски плотное. Итак, несомненно, океаны испарятся, а земная кора сгорит, но железное ядро может сохраниться, и все, что будет находиться с наружной стороны планеты, за ядром, окажется защищенным. При специфической геометрии лунного затмения Землю мы потеряем все равно, но Луна, возможно, все же уцелеет. И даже если обращенная к Солнцу сторона Луны расплавится – древние моря снова заполнит жидкость, то наружная сторона может остаться невредимой.

– Если мы сможем взять под контроль вспышку и заставить ее случиться во время лунного затмения, – сказал Раби.

– Да, – согласился Оппи. – Шанс, конечно, небольшой, но перевезти колоссальное количество людей на обратную сторону Луны будет намного легче, чем доставить их на Марс.

– Но мы твердо уверены, что Марс уцелеет, – сказал Альварес. – А вот шансов на то, что нам удастся осуществить эту затею с лунным затмением, ничтожно мало.

– Верно, – ответил Оппи. – Марс по-прежнему должен оставаться основной целью, если только нам не удастся найти какой-то другой способ предотвратить выброс или защитить Землю. – Он посмотрел на настенные часы с римскими цифрами, опоясывающими ядро. – Я с ног падаю. Последние несколько недель выдались для меня просто убийственными. До завтра.

* * *

В конце концов вердикт совета по поводу Дж. Роберта Оппенгеймера доставили. Письмо принесли, когда Оппи уже вернулся в Олден-Мэнор, но к двери на костылях прохромала Китти. Объяснившись с курьером, она вернулась в гостиную и объявила:

– Вот и оно.

Оппи, расположившийся на диване, поднял голову, и Китти села рядом с ним. Серебряным ножом для открывания писем она разрезала конверт, вытащила страницы и развернула их так, чтобы они оба могли читать одновременно. Текст как текст, простой набор абзацев, но, по мнению Оппи, его вполне можно было бы назвать обвинительным заключением.

Мы пришли к выводу, что Оппенгеймер вполне лояльный гражданин. Однако мы не смогли столь же однозначно заключить, что восстановление допуска доктора Оппенгеймера явно соответствовало бы интересам безопасности Соединенных Штатов, и поэтому не рекомендуем этого делать.

Мы считаем, что поведение доктора Оппенгеймера в прошлом и настоящем и его связи отражают серьезное пренебрежение требованиями системы безопасности.

Мы считаем, что его отношение к программе создания водородной бомбы вызывает тревогу и сомнения в том, что его дальнейшая причастность к ней будет четко соответствовать интересам безопасности страны.

Мы с сожалением пришли к выводу, что доктор Оппенгеймер в нескольких случаях был не совсем откровенен в своих показаниях перед Советом.

– Что ж, – сказал Оппи, обмякнув на диване и судорожно дыша, – вот и все. Не с громом, а со всхлипом.

Китти притянула его к себе, и он положил голову ей на плечо.

– Сучьи дети, – сказала она, и он кивнул; слышно было, как щетина прошуршала по шелку блузки. – Мало того что они гнусно обошлись с тобой, но так оскорбить меня… – Она немного помолчала и повторила: – Сучьи дети.

Оскорбить ее… Да, да, они совершили столь же непростительный поступок, как и он. Заставить его рассказывать о взаимоотношениях с Джин прямо перед находящейся здесь женой! Варварство!

Китти было больно от того, что инквизиторы издевательски выставили напоказ то, что они старательно прятали даже от самих себя, но он знал, что еще хуже для нее было осознание того, что пришел конец и ее известности, и ее близости к сильным мира сего.

Он закрыл глаза, но все равно перед ним маячили призраки былого, а потом все поле зрения заполнил трепетный образ Джин – скорбной, изможденной и одинокой.

Глава 46

Я лично считаю, что наш отказ доктору Оппенгеймеру в секретном доступе станет черным пятном на гербе нашей страны.

Вард Эванс, из особого мнения к заключению Комиссии по благонадежности по делу Оппенгеймера

Эдвард Теллер глубоко вдохнул горный воздух. Ничто не могло сравниться с сухим, с цветочным оттенком, летним ароматом Лос-Аламоса, особенно после долгого перелета из Сан-Франциско и поездки по пыльной дороге из Санта-Фе. О, его дом в Ливерморе, где он сейчас работал, был намного лучше, чем квартира, которую они с Мици занимали здесь, но все же на протяжении трех лет напряженного умственного труда здесь был его дом, и он с радостью возвращался туда. Мици тоже приехала, оставив одиннадцатилетнего Пола и не по годам развитую семилетнюю Венди с семьей Эрнеста Лоуренса. О, сколько же народу из старой компании приехало на эту встречу! Ему не случалось бывать на встречах выпускников будапештской школы, но это собрание через девять лет после «Тринити» походило на триумфальное возвращение домой.

Они остановились в гостевом домике: квартиру, где они жили во время войны, сейчас занимал кто-то другой. На сегодня был намечен пикник на северной террасе Фуллер-лодж, и ему не терпелось повидать старых друзей.

Безоблачное небо было густо-голубым, что свойственно большим высотам. Под навесами были расставлены длинные столы с мисками салатов в мексиканском стиле и блюдами с изысканными десертами. Пара незнакомых Эдварду молодых людей хлопотала возле барбекю, подавая гамбургеры и хот-доги. Что ж, через столько лет не могло не появиться много новых для него лиц, но он был уверен, что большинство из этой молодежи знает, кто он такой. Он, конечно, отдавал себе отчет в том, что брови у него… приметные.

Но были тут, естественно, не только незнакомцы. Вот, например, Роберт Кристи, канадский теоретик – тот самый, который подтвердил предположение Эдварда о том, что ядро имплозионной бомбы должно быть твердым шаром, а не полой сферой, как предлагали поначалу. Первое время после войны, когда жилье было трудно найти, Кристи и его жена жили в Чикаго в одном доме с Эдвардом и Мици.

Эдвард бодро зашагал к нему:

– Боб!

Кристи (ему было тридцать восемь лет, на восемь лет моложе Эдварда) повернул вытянутое худое лицо с длинным и костистым носом, полными губами и раздвоенным подбородком на голос и на мгновение встретился взглядом с Теллером. Эдвард протянул правую руку, и…

…И Кристи без единого слова повернулся к нему спиной и пошел прочь.

Эдвард почувствовал, что у него открылся рот, а Мици, как раз в этот момент подошедшая к мужу, возмутилась:

– Какой грубиян! – Взяв Эдварда под руку, она указала ему на стоявшего поблизости И. А. Раби.

Но при виде Теллера и его протянутой руки Раби искривил широкое лицо в досадливой гримасе.

– Я тоже не подам вам руки, Эдвард, – сказал он.

– Раби, что происходит? – спросила Мици.

Теллер заметил, что при взгляде на его жену выражение лица нобелевского лауреата смягчилось.

– Разве вы не читаете газет, миссис Теллер?

Она ничего не ответила, и Раби снова повернулся к Эдварду:

– У вас, вероятно, очень крепкие нервы, если вы решились приехать сюда.

Теллер посмотрел по сторонам. На лицах всех присутствовавших – и старых друзей, и коллег, и совершенно незнакомых людей – он видел или каменное равнодушие, или откровенный гнев, но не встретил ни одного приязненного взгляда. Он выдохнул, и весь благотворный эффект, который только что оказывали на него горные ароматы, рассеялся.

– Пойдем, – вполголоса сказала Мици.

Он обнаружил, что стоит как вкопанный и не слышит ничего, кроме стука собственного сердца, каждый удар которого гулко отдавался в его ушах. В кишечнике вдруг забурлило: язвенный колит, мучивший его последние несколько лет, плохо переносил стресс. Но вскоре он опомнился настолько, что почувствовал в своей руке маленькую ручку Мици, нежно тянущую его за собой. Наконец Эдвард смог привести в движение здоровую ногу, за ней пошевелилась металлическая, и они пошли обратно к гостевому домику. Он шел, уставив взгляд в желто-коричневую землю. На тропинку перед ними выскользнула змея, и им пришлось остановиться и подождать, пока она не уползет.

– Я должен был сказать правду, – произнес он наконец, обращаясь не столько к Мици, сколько к самому себе.

– Конечно, Эде, а как иначе?

– Накануне того дня, когда я должен был давать показания, меня пригласил Роджер Робб. Он дал мне прочесть показания Оппенгеймера по поводу этого самого Шевалье. Ложь, путаница, умолчания; Оппенгеймер сам назвал все это чушью.

– Да, – отозвалась Мици, хотя Эдвард не сомневался, что ни о чем этом она прежде не слышала.

– Я должен был высказать то, что чувствовал. Разве можно, зная все это, доверять такому человеку? – Мици кивнула, и они пошли дальше. – А его постоянное противодействие водородной бомбе! Ты видела Оппенгеймера с его детьми: ему безразлично их будущее. А я хочу, чтобы наши Пол и Венди росли в мире, свободном от коммунизма.

Мици чуть сильнее любовно, успокаивающе сжала его руку.

– У меня не было выбора, – сказал Эдвард.

– Совершенно не было, – отозвалась Мици.

Они подошли к выделенному им домику. Эдвард отворил дверь и держал ее, пропуская внутрь Мици. Несколько очень долгих секунд он стоял на пороге, думая о том, как хорошо было бы, если бы здесь оказался его столько поездивший по свету рояль, и как хорошо было бы звуками Моцарта и Бетховена выбить из головы клокочущие там гнев и осознание предательства.

– Нет никакого смысла оставаться здесь, – сказал Эдвард еще более низким, чем обычно, голосом. – Собирай вещи. Мы уезжаем.

* * *

Оппи с радостью вернулся в свой кабинет в Институте Перспективных Исследований. Его приводила в ужас мысль о том, что Льюис Стросс, который все еще входил в совет директоров ИПИ, будет настаивать на его смещении и с этого поста, но, возможно, южанин придерживался теории о том, что своих друзей нужно держать вблизи, а врагов еще ближе. Или, может быть, Стросс просто боялся гнева Эйнштейна. Как бы там ни было, но никаких признаков того, что положение Оппенгеймера здесь покачнулось с тех пор, когда начались эти жуткие слушания в Совете по благонадежности, не замечалось.

Заглянул Лео Силард, принес Оппи пирожное, покрытое толстым слоем желто-белой глазури. Оппи поблагодарил его, но просто положил угощение на стол.

– Что ж, – заявил Лео, – если вы не хотите, то это съем я. – Он быстро протянул руку, в три укуса покончил с пирожным, а потом сказал: – Знаете, сегодня прекрасный день. Составьте мне компанию на прогулке.

Роберт взял шляпу, и они вышли через черный ход Фулд-холла на солнце. Оппи намеревался свернуть на давно исхоженную тропинку, но Лео направился прямо по газону к лесу, окружавшему институт.

– Кошмарная история, – сказал Лео. – Недопустимая.

Роберт кивнул:

– По крайней мере, пытки закончились и мне не нужно больше мотаться в Вашингтон.

– Да, да, но это не просто конец вашей карьеры государственного служащего, – сказал Силард, покачав головой. – Неужели вы не видите? Это конец нового миропорядка.

Длинноногого Оппи сразу унесло на два ярда вперед его тучного спутника. Он приостановился:

– Что вы имеете в виду?

– Период, непосредственно последовавший за Второй мировой войной, стал первым в истории, когда ученые – не наука в целом, а конкретные ученые с именами – были признаны ответственными за поворотный момент в истории. До этого подобное положение занимал только один ныне живущий ученый, мой дорогой друг Альберт, но даже он вынужден был признать, что своей славой обязан в большей степени своей эксцентричности и прическе, а не чему-то такому, что представители масс просто не способны даже выговорить. Но после войны появились ученые, получившие всемирную известность. Ваш портрет поместили на обложку журнала «Тайм»!

– Без последнего всплеска публичности я вполне мог бы обойтись.

– Ах, американцы больше всего на свете любят смотреть, как могущественные еще вчера люди летят вверх тормашками. Но неужели вы не понимаете? После войны нам, ученым, не только предоставили положение интеллектуалов, но и дали возможность вещать на публику. Наше мнение о политике по своей весомости равнялось нашему мнению о физике. Нас слышали. Но эта пародия на разбирательство? Всем недвусмысленно показали, что если ученый в своих высказываниях – в своих действиях! – отступит от линии партии, то его заткнут. Таков был вердикт на вашем процессе. Вы слышали, что говорил Эдвард?

– О да.

– Я не о том, что он высказал на процессе. До него.

Оппи покачал головой.

– Он хотел, чтобы вас полностью отстранили от дел, лишили статуса и вас лично, и всех «людей Оппенгеймера», всю «машину Оппенгеймера». И речь шла обо всех нас, о тех, кто осмеливался усомниться в праве военных диктовать политику. Такие люди, как Теллер и Лоуренс, с радостью дадут «ястребам» все, что те пожелают, и пойдут на все, чтобы заткнуть рот тем, кто будет с этим не согласен.

Оппи двинулся дальше, и коротенькому толстому Лео приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать.

– Но это же безумие, – сказал Роберт после продолжительной паузы. – Ведь Теллер знает о фотосферном выбросе.

– И о выбросе, и о нашем проекте по спасению человечества, который он намеревался возглавить, но это место заняли вы.

– Верно. И, полагаю, что не получить того, на что рассчитывал, очень неприятно. Но тем не менее он ведь должен думать о будущем.

Силард положил руку на локоть Роберта, и они снова остановились.

– Оппи, простите меня, но вы наивны. Что касается меня, то я совсем другой – возможно, непрактичный. Но вы просто не видите того, что находится у вас перед глазами. Большинство людей, находящихся у власти, заботятся только о сохранении этой власти. Я прочитал дюжину статей, в которых вас называют Фаустом двадцатого века, но это чушь, чушь, чушь! Вы не заключали сделку с дьяволом; ее заключили они – поджигатели войны, которые видят, что теперь, после Хиросимы, предел для них – только небо, и американский орел осыплет их деньгами. Они завладели мирскими благами – властью, престижем, богатством – в настоящем, и даже если те немногие, кому известна наша истина, верят, что это скоропреходяще и что в конце концов они сгорят, то они утешаются тем, что такая участь постигнет всех. Так почему бы не сидеть на вершине до самого конца?

Силард нахмурился и продолжил:

– «Тринити». Троица. Очень странный для еврея выбор названия. Но оно было уместно, Оппи, более чем уместно. Апофеоз ученого; физик как Мессия, способный проповедовать множеству людей. – Он покачал головой. – Но спасителя пригвоздили к кресту, как и всех ему подобных. – Он снова двинулся с места, и Оппи вместе с ним. – А Воскресения не будет; даже атомная бомба не смогла бы сейчас сдвинуть камень, погребший либеральную науку. – «Машина Оппенгеймера»? Такой просто никогда не было! А военная машина? Сейчас она у власти, и ее верховных жрецов зовут Эдвард Теллер, Эрнест Лоуренс и Льюис Стросс.

Оппи вынул из кармана трубку и принялся набивать ее любимым табаком с ореховым вкусом.

– Когда Гровз настоял на том, что все, касающееся солнечного взрыва, нужно засекретить, я возмутился, – продолжал Лео. – Военный склад ума! Ужас! Тогда он, конечно, был неправ, но обстоятельства изменились, и поворотным моментом стало ваше слушание. Тех, кто стоит у власти, нисколько не тревожат проблемы далекого будущего, и они с готовностью расстреляют любого, кто попытается отвлечь их от того, что происходит здесь и сейчас. Ученые в одночасье превратились из интеллектуалов с широким кругозором, мнение которых по любому вопросу достойно публичного внимания, в узких специалистов, которым разрешено говорить только о крошечных областях, и даже в этих пределах мы должны выражать свои мысли на языке столь же трудном и мало кому понятном, как…

– Как венгерский? – предположил Оппи.

Силард улыбнулся:

– Вот именно. В конце концов, вас судили не за ваши прошлые связи; первые двадцать три обвинения всего лишь гримировали двадцать четвертое. Но последнее из них – что вы, ученый, можете выступать против политики власть имущих, стоять на пути создания термоядерной водородной бомбы!.. – Они снова остановились, и Лео поскреб подошвой ботинка по камню, как будто там прилипла какая-то гадость и он хотел счистить ее. – Нет, теперь мне понятно, что если мы хотим спасти их, то действительно должны делать это тайно. – Он поднял глаза на Оппи. – А вот следует ли их спасать при нынешнем положении вещей? Ответ на этот вопрос я оставлю другим.