Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 286 (всего у книги 317 страниц)

Глава 49

Сравнить Оппенгеймера с Теллером? Их характеры сравнить ничуть не легче, чем орхидею с одуванчиком. Орхидея тонко устроена, нежна, изящна и источает аромат. Ну а одуванчик – это нечто такое, что торчит из вашего газона и настолько раздражает, что так и хочется пнуть ногой.

Дороти Маккиббин , управляющая офисом Манхэттенского проекта в Санта-Фе, Ист-палас, 109

Оппи, то и дело изумленно покачивая головой, обходил просторную, более мили в поперечнике, территорию. Мир физиков-теоретиков в значительной степени отвернулся от Эдварда Теллера, а вот правительство явно обожало венгра и предоставило ему все, о чем он мечтал: собственную богато финансируемую лабораторию в Ливерморе (штат Калифорния), в часе езды к юго-востоку от Беркли. Как только Советы еще в 1949 году испытали свою первую ядерную бомбу, основываясь частично и на секретах, украденных Клаусом Фуксом с Горы, которой командовал Оппи, Вашингтону остро потребовалось нечто еще более разрушительное, и Теллер с радостью возглавил эту работу.

Теллер и Эрнест Лоуренс основали центр в 1952 году. В течение первых шести лет пост директора занимал Герберт Йорк, а теперь уже сам Теллер второй год руководил лабораторией, где в настоящее время работало 3000 человек, с годовым бюджетом в 65 миллионов долларов. И в отличие от Лос-Аламоса – комплекса, который все еще существовал, но уже ушел в тень этого, более нового центра, – на объекте Теллера центральное место занимали исследования термоядерной бомбы.

Оппенгеймер прошел в главное здание и нашел кабинет Теллера. Секретарша усадила Оппи ждать на деревянный стул, и он коротал время за просмотром последнего выпуска «Магнита», информационного бюллетеня для сотрудников лаборатории. Наконец секретарша сказала:

– Доктор Теллер готов вас принять.

Оппи встал, сглотнул и направился во внутреннее святилище. Он несколько раз видел Теллера после тех слушаний в Совете по благонадежности, но не наедине, всегда в чьем-то еще присутствии. Войдя в отделанный деревянными панелями кабинет, он заговорил, постаравшись вложить в голос как можно больше тепла:

– Эдвард! Очень рад вас видеть!

Теллер встал, обогнул большой заваленный стол и направился к нему навстречу.

– Роберт, – сказал он. Не Оппи. – Надеюсь, у вас все в порядке?

Оппенгеймер кашлянул и ответил:

– Да.

– А как Китти?

Оппи опустил взгляд. Накануне его поездки сюда они с Китти поссорились. В пьяном гневе она обвинила его в том, что он едет в Ливермор не потому, что ему нужно побеседовать с Теллером, а чтобы увидеть ее – «ее», – Джин, которая когда-то жила неподалеку. Но Джин уже четырнадцать лет как умерла. Когда Оппи, как ему показалось, мягко указал на это Китти, она швырнула в него стакан.

– У нее все хорошо, – сказал Оппи. – А как Мици?

– У нее тоже все в порядке. Она, естественно, передает вам наилучшие пожелания. – Естественно.

– Очень мило с ее стороны.

Молчание. Теллер оглядел Оппенгеймера с головы до ног и сказал совсем иным тоном:

– Ну, со светскими любезностями покончено. Роберт, какого черта вам нужно?

* * *

– Итак, если позволите, я попытаюсь подвести итог, – сказал Теллер своим тяжелым низким голосом, каждый слог которого отдавался рокотом. – Вы считаете, что для доставки людей с Земли на Марс лучше будет использовать не химические ракеты фон Брауна, а конструкцию «Орион»?

– Да, – ответил Оппенгеймер.

– А «Орион» основан на том, что из его кормы будет выбрасываться множество бомб реакции синтеза, которые будут приводить ракету в движение воздействием ударной силы на металлическую плиту?

– Да.

– И для перемещения космического корабля на межпланетные расстояния потребуются тысячи бомб реакции синтеза?

– Совершенно верно.

– Значит, ключ к спасению человечества – это…

– Да? – заполнил паузу Оппи, ожидая, что венгр закончит фразу.

– Нет уж, я предпочитаю, чтобы вы договорили все до конца. Ключ к спасению человечества – это…

Оппи моргнул:

– …бомба реакции ядерного синтеза.

– Известная также, как…

Оппи скрестил и распрямил ноги.

– Термоядерная водородная бомба.

– Именуемая в научном обиходе…

– Супербомба.

– Супербомба! – согласился Теллер. – Та самая супербомба, которой вы, как сказали мне после Хиросимы, никогда не будете заниматься. Та самая бомба, разработке которой вы всячески препятствуете уже десять лет. Та самая бомба, совершенствованию которой я посвятил всю свою карьеру.

Оппи глубоко затянулся трубкой и медленно выпустил дым.

– Эд, ваша ирония ускользает от меня.

– Ирония! – взбешенно выкрикнул Теллер. – Ирония, говорите? Я уже четыре года, с того самого проклятого расследования по вашей благонадежности, хожу в отверженных!

– Эд, я пожал вам руку.

– Вы – да. Но не Кристи! Не Раби! Не десятки других! Вы лгали правительству и кто вы теперь? Мученик! А я сказал правду, и меня подвергли остракизму.

– Я понимаю, как вы…

– Нет! – рявкнул Теллер. – Не смейте говорить, будто понимаете, что я чувствую. Вы на это не способны. Вы родились в благополучии и богатстве здесь, в Соединенных Штатах! А я трижды оказывался в изгнании! В восемнадцать лет – совсем мальчиком – мальчиком с одной ногой! – я вынужден был бежать из дома, из Венгрии, потому что там еврею нечего было и мечтать о научной карьере. А потом, в тридцать третьем, мне пришлось бежать из Германии, от нацистов, от Гитлера. А вы все это время жили тут в уюте, заигрывали с коммунистами и спали с чужими женами. А потом из-за того, что вы потребовали слушаний в Совете по благонадежности, зная, что неоднократно лгали, я оказался практически изгнанным из мира физиков!

– Эдвард, вы…

– Несправедлив? Ну, Оппи, скажите, каково это на вкус? Ирония, да? И теперь вам понадобилась моя помощь!

– Ваша помощь нужна – необходима! – миру. И, между прочим, вы…

– Что?

– Нет, ничего.

– Скажите.

Оппи молчал.

– Говорите! – заорал Теллер.

– Ладно, черт с вами. В прошлый раз, когда мир был в опасности – во время Второй мировой войны, – вы предпочли отсидеться. Нам нужна была атомная бомба, а вы не захотели помогать этой работе. Я нянчился с вами в Лос-Аламосе, предоставил возможность заниматься своим собственным проектом и…

– И теперь этот проект оказался ключом к спасению человечества, да? Так?

Оппи глубоко вздохнул и с шумом выдохнул.

– Так, – кротко сказал он.

– Ну, в таком случае, – сказал Теллер, – чтобы я принял участие во всем этом, вы должны восстановить мою репутацию.

– Эд, вы знаете, что у меня нет для этого возможностей.

– Еще как есть! Что вы придумали к семидесятилетию Эйнштейна?

Оппи кивнул, начиная понимать. «Премия Эйнштейна», учрежденная Институтом перспективных исследований, присуждалась по выбору комитета, который возглавлял Оппи. До сих пор эта премия присуждалась дважды: совместно Курту Геделю и Джулиану Швингеру в 1951 году и Дику Фейнману в 1954 году; в тот год газета «Нью-Йорк таймс» объявила награду «следующей по престижности после Нобелевской премии».

– Между прочим, – сказал Теллер и скрестил руки на груди, – с прошлого награждения прошло уже четыре года. Пора присудить премию кому-нибудь еще.

По иронии судьбы – как же часто возникает сегодня это слово! – золотую медаль и призовой фонд в размере 15 000 долларов предоставляет благотворительный фонд, созданный в память родителей Льюиса Стросса. Премию полагалось вручать в день рождения Эйнштейна, который приходился на 14 марта, и премия этого года, если ее присудят, стала бы первой посмертной.

Оппи нахмурился. У комитета уже имелась кандидатура на этот год: Уильям Либби, тоже участвовавший когда-то в Манхэттенском проекте. Наградой намеревались удостоить разработанный им метод радиоуглеродного датирования, обещающий революционный прорыв в археологии и палеонтологии.

– Решаю не только я, но и комитет, – сказал он.

– И в Лос-Аламосе решали не только вы, – ответил Теллер, – но всегда выходило по-вашему. И в Консультационном совете по международному контролю за атомной энергией решали не только вы, но всем известно, что доклад Ачесона – Лилиенталя был написан под вашу диктовку. Вот и теперь, куда вы ни свернете, хоть в нужную, хоть в ошибочную сторону, остальные последуют за вами.

– Ладно, Эдвард, ладно. Я это устрою: вы получите медаль.

– Хорошо, – утвердительно произнес венгр. Немного помолчал, удовлетворенно кивнул и снова заговорил: – Ну а теперь к делу. Значит, к звездам на водородной бомбе, да? Вот и займемся.

Глава 50
1959

[Проект «Орион»] позволит нам доставить колонию из нескольких тысяч человек к альфе Центавра, расположенной на расстоянии порядка четырех световых лет от нас, примерно за 150 лет [времени в пути]. Эти цифры представляют собой абсолютный нижний предел того, что можно было бы сделать, используя наши нынешние ресурсы и технологии, если бы какая-нибудь астрономическая катастрофа вынудила нас строить Ноев ковчег, чтобы спастись из гибнущей Солнечной системы.

Фримен Дайсон

– Водородные бомбы – это единственный известный нам способ сжигать самое дешевое топливо, которое у нас есть, – дейтерий, – сказал Фримен Дайсон. Он стоял на сцене в лекционном зале круглой библиотеки, диаметр которой совпадал с рабочим проектом корабля «Орион». – В настоящее время, – продолжил он с обычным блеском в немигающих голубых глазах, – я не знаю точно, насколько эффективны водородные бомбы, а если бы и знал, то не сказал бы вам. – В аудитории находились все пятьдесят сотрудников «Дженерал атомикс», занятых в проекте «Орион»; и почти все они дружно рассмеялись. – Далее я установлю верхний и нижний пределы величины, которую нам не положено точно знать…

Это была прощальная лекция Дайсона; вскоре он возвращался в Принстон и Институт перспективных исследований. Но он оставил после себя технико-экономические обоснования решения, которое, как и было обещано, позволило бы доставить пилотируемые космические корабли «Орион» на Марс через шесть лет, к 1965 году, и к спутникам Юпитера еще на каких-то пять лет позже. Если какой-то из этих планет суждено стать новым домом для человечества, у «Ориона» будет возможность сразу приступить к перевозкам, причем задолго до того, как химические ракеты фон Брауна смогут доставить людей на мертвую – а в сравнительно недалеком будущем еще более мертвую – земную Луну.

* * *

В кабинет Оппи вошел Дик Фейнман с научным журналом в руке и заявил:

– Переселение человечества на Европу можно выбросить из головы.

Оппи работал над бюджетом. Он закончил подсчет чисел в таблице и авторучкой записал семизначную сумму. Лесли Гровз уволился из армии, чтобы занять пост вице-президента в компании – производителе вычислительной техники и военном подрядчике «Сперри рэнд», но как-то умудрялся держать открытым кран, откуда текли неподконтрольные деньги.

– Почему? – спросил Роберт, подняв наконец глаза на Фейнмана, который остановился, прислонясь к дверному косяку.

– Слишком сильная радиация.

Оппи выколотил трубку в пепельницу.

– Вы имеете в виду Берка и Франклина? – Четыре года назад, в 1955 году, эти два астронома сделали открытие. Оказалось, что от Юпитера идет декаметровое радиоизлучение частотой до сорока мегагерц. – Из их работы следовало наличие мощного магнитного поля…

– Да, да, – сказал Фейнман. – Возможно, даже больше десяти гаусс. А в прошлом году «Эксплорер» обнаружил радиационные пояса Ван Аллена.

Весь мир знал «Спутник», первое искусственное небесное тело, запущенное на орбиту вокруг Земли в октябре 1957 года. «Эксплорер-1», первый американский спутник, запущенный всего на 119 дней позже, уже подзабыли. А ведь «Эксплорер-1» сделал поразительное открытие: обнаружил радиационные пояса Ван Аллена у Земли. За девять месяцев, прошедших с тех пор, физики определили, что тороидальные пояса, улавливающие высокоэнергетические частицы солнечного ветра, обеспечивают сохранение атмосферы нашей планеты; без них солнечный ветер давно унес бы большую ее часть. Они также были жизненно важны для защиты жизни на поверхности Земли от вредного излучения.

– Высокоэнергетические частицы вокруг Земли, – наставительно произнес Оппи.

– Конечно. Но если такие радиационные пояса дает магнитное поле Земли, то они, вероятно, есть на любой планете с сильным биполярным магнитным полем, а поле Юпитера гигантское, по меньшей мере в десять, а то и в двадцать раз больше земного.

– Но если с планеты исходит только дециметровое излучение…

– Да, в этом не было бы ничего слишком страшного. – Фейнман помахал последним номером «Астрономического журнала», датированным октябрем 1959 года. – Но вот тут напечатано сообщение Фрэнка Дрейка. Он обнаружил дециметровое излучение, исходящее от Юпитера. Деци-, а не дека-. Не десять метров, а одна десятая метра.

Оппи нахмурился:

– То есть в сто раз короче, чем следовало из первоначальных данных, а это… Черт! Это же значит, что…

– Совершенно верно. Синхротронное излучение, испускаемое электронами, несущимися с релятивистскими скоростями в юпитерианском аналоге поясов Ван Аллена. Излучение в миллион раз интенсивнее, чем в наших собственных поясах. И, упреждая ваш вопрос: я уже разобрался. Спутники Юпитера: Ио, Европа, Ганимед и даже Каллисто, – вероятно, вращаются в пределах поясов Ван Аллена Юпитера. Возможно, на Европе действительно есть океан, как предполагают некоторые, но его поверхность не может быть пригодна для жизни. С таким же успехом можно попытаться переселить человечество внутрь ядерных реакторов.

Оппи жестом попросил у Фейнмана журнал. Дик заложил нужную страницу листком бумаги, но Роберт на мгновение растерялся. В этом номере были опубликованы сразу два сообщения Фрэнка Дрейка, одно за другим. Первое не имело отношения к данному вопросу, а вот второе – «Нетепловое микроволновое излучение Юпитера» как раз и вызвало беспокойство у Фейнмана. Вообще-то, у публикации был соавтор, которого журнал указал как С. Хватума. Оппи сразу заметил, что инициал умудрились поместить с опечаткой: коллегу Дрейка по Национальной радиоастрономической обсерватории в Гринбанке звали Хейн. К сожалению, к остальной части краткого материала – всего три абзаца, занимающих гораздо меньше страницы, – было труднее придраться. Дрейк был хорошим ученым-эмпириком: признанным, уравновешенным, иногда блестящим. Его вывод, изложенный обычным для таких вещей бесстрастным языком – «из наблюдений следует, что общее число частиц в 10⁶ раз превышает таковое в земной системе», – означал, что Фейнман прав. Относительно продолжительное существование биологических молекул на поверхности Европы или других крупных спутников Юпитера нельзя было обеспечить никоим образом. О, воскликнул про себя Оппи: на Европе могла бы существовать глубоководная жизнь, защищенная многими десятками или сотнями метров воды, если за пределами Земли вообще существует жизнь и если на Европе действительно есть океан. Но в качестве второго дома для человечества? Не годится.

– Ну что ж, – сказал Оппи, закрыв журнал, – ничего не попишешь. Если мы собираемся отправиться на какое-нибудь крупное тело Солнечной системы, остается только Марс.

– Или какая-нибудь из лун Сатурна. Например, Титан.

– Да, пожалуй. Но я все равно ставлю на Красную планету. Слава богу, она, по крайней мере, выглядит несколько гостеприимнее.

Фейнман философски пожал плечами:

– Где есть жизнь, там есть и надежда.

* * *

Неделей позже к Оппи в кабинет явился И. А. Раби с потертой канцелярской папкой под мышкой.

– Вы не хотите слетать посмотреть испытание «Ориона»? – Он открыл папку и взглянул на верхний лист. – Оно состоится на Тихоокеанском побережье, в Пойнт-Ломе, неподалеку от Сан-Диего, в следующую субботу.

Пусть Сан-Диего находился очень далеко от Сан-Франциско, но все же в одном штате; даже через столько лет любое упоминание о Калифорнии вызывало в памяти образ Джин.

– Думаю, хорошая мысль, – ответил Оппи. – Взгляну наконец на эту чертову штуку.

– Но я должен предупредить вас, – сказал Раби, приподняв папку, в которой, судя по всему, содержались какие-то новости. – Туда может заявиться Роландер.

У Оппи заныло под ложечкой. К. Артур Роландер, проныра из Совета по благонадежности КАЭ, участвовал в сборе материалов против него и сидел рядом с Роджером Роббом на всем протяжении пресловутого слушания о лояльности.

– Какого дьявола ему там нужно?

Раби покачал головой:

– Вы не поверите, но теперь он вице-президент «Дженерал атомикс».

– Вот же пакость! – буркнул Оппи. – Я рассчитывал, что в следующий раз встречусь с ним, когда буду ссать на его могилу. – Он мотнул головой. – Нет, останусь здесь. В те места часто ездит Силард. Вы не попросите его заехать туда?

* * *

– Три!

Лео Силарда, стоявшего на теплом склоне холма, покрытом кактусами и цветущими кустарниками, с видом на Тихий океан, позабавило, что эксперимент начинается с обратного отсчета. Такой метод подготовки к запуску ракеты изобрели немцы, но не Вернер фон Браун и даже не его великий предшественник Герман Оберт, а всего лишь сценаристка Тея фон Харбу, придумавшая такой эпизод в 1929 году для научно-фантастического кинофильма Фрица Ланга «Женщина на Луне».

– Два!

Вообще-то, влияние научной фантастики в эти дни сделалось повсеместным. Испытательная модель «Орион» длиной всего метр походила на корабль, описанный Жюлем Верном в 1865 году в романе «С Земли на Луну» – в форме короткой пули, – и в набросках проектов создания полноценного судна предусматривались хитроумные амортизаторы наподобие тех, что были на космическом снаряде, выдуманном Верном.

– Один!

Даже в устройстве движителей было кое-что общее – взрывной метод. Корабль Верна привел в движение один мощнейший толчок, произведенный зарядом гигантской наземной пушки. Полномасштабный «Орион» должен был двигаться в результате последовательных одиночных взрывов множества термоядерных бомб, а в этой испытательной модели, получившей название «Патт-патт», использовались шарики пластида С-4 размером с грейпфрут, выбрасываемые через отверстие в пластине-толкателе.

– Ноль!

Первый взрыв…

Mein Gott!

Лео был полностью уверен, что первым же взрывом модель разнесет на мелкие кусочки. Но нет! Из облака черного дыма показался целехонький стекловолоконный корпус военного корабля США «Патт-патт», и…

Еще один взрыв!

Еще одно черное облако.

И опять схожий с пулей летательный аппаратик триумфально вылез из дыма.

Блам!

И раз за разом, взрыв за взрывом крохотный кораблик поднимался все выше, карабкаясь в небо.

Казалось, полет продолжался целую вечность, хотя, как Лео узнал потом, его истинная длительность составила всего двадцать три секунды. Но за это время «Патт-патт» поднялся на пятьдесят шесть метров, на высоту, более чем в пятьдесят шесть раз превышавшую его длину.

Когда череда взрывов прекратилась и раскрылся парашют, Лео вместе со всеми начал аплодировать. «Патт-патт» медленно опускался с небес, как ангел милосердия, снисходящий, чтобы спасти человечество.

Глава 51
Через четыре года: 1963

Кое-кто мог бы назвать нас кучкой безумцев, и это было необычное время, когда безумцам действительно давали шанс заниматься своим делом.

Фримен Дайсон

Восемнадцать лет, подумал Оппи. За такое время мальчик вырастает в мужчину. О, если стремиться к технической точности, годовщина будет только завтра, но это была ошибка всего в 0,015 процента – достаточно, как говорится, для правительственных решений. И совпадение дат было настолько лакомым кусочком, что на него не мог не польститься любой ведущий новостей: сегодня, 5 августа 1963 года, через восемнадцать лет после 6 августа 1945 года, когда «Энола Гей» сбросила первую бомбу «Малыш» на Хиросиму, лидеры Соединенных Штатов, Советского Союза и Соединенного Королевства наконец-то первыми из всех стран мира подписали первый ядерный договор, и была надежда, что все другие страны вскоре последуют их примеру. Госсекретарь Дин Раск в данный момент находился в Москве и ставил свою подпись на документе рядом с министром иностранных дел Андреем Громыко и министром иностранных дел Великобритании Александром Дуглас-Хьюмом.

Оппи знал, что ему следовало бы радоваться. С самого первого дня, с тех пор как сгорела Хиросима, он настаивал на учреждении контроля над ядерными вооружениями и боролся за то, чтобы разумные мужчины и женщины поклялись никогда больше не применять оружие, появившееся на свет его усилиями. И вот наконец свершилось – договор! О, чтобы надежно защитить мир от ядерных бомб, предстоит еще сделать много, очень много. Как сказал президент Кеннеди, объявляя о заключении договора: «Древняя китайская пословица гласит: “Путешествие в тысячу миль начинается с первого шага”. И если это путешествие действительно растянется на тысячу миль или даже больше, то история все равно отметит, что именно мы некогда сделали на этой земле первый шаг».

Да, он должен быть в восторге от происходящего – от того, что в публикациях и передачах новостей называлось по-разному – то Договором об ограниченном запрещении ядерных испытаний и Договором о частичном запрещении ядерных испытаний – по той причине, что в его полном названии было больше слогов, чем способна была усвоить американская общественность: «Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой». Не имея допуска к секретным сведениям, Оппи до широкого обнародования текста документа знал только о его названии и надеялся найти лазейку для своих работ. Пусть испытания строго запретят, но ведь должна бы остаться возможность практического использования. Но, увы, первая же статья договора безоговорочно разрушила эту надежду:

«Каждый из Участников настоящего Договора обязуется запретить, предотвращать и не производить любые испытательные взрывы ядерного оружия и любые другие ядерные взрывы в любом месте, находящемся под его юрисдикцией или контролем:

а) в атмосфере; за ее пределами, включая космическое пространство; под водой, включая территориальные воды и открытое море».

И это, как говорится, был тупик. Оппи в очередной раз вспомнил своего любимого поэта Т. С. Элиота, который был приглашенным художником в Институте перспективных исследований в течение тринадцати месяцев, начиная с октября 1947 года; о главном произведении Элиота «Полые люди»; и о его заключительной строфе:

 
Так пришел конец вселенной,
Так пришел конец вселенной,
Так пришел конец вселенной, —
Да не с громом, а со всхлипом![1548]
 

Итак, проект «Орион» оказался совершенно случайно уничтожен не единственным взрывом и не десятками тысяч ядерных взрывов, которые должны были привести космический корабль, полный беженцев, к новому дому человечества, а всего лишь тремя автографами – двумя на латинице и одним на кириллице.

* * *

Хотя в Принстоне никогда не бывает такой жары, как в Лос-Аламосе, влажность здесь гораздо выше. Оппи шел по территории института и чувствовал, как из-под тульи шляпы стекает пот.

Он почти не смотрел вперед, он шел, устремив взгляд вниз, на землю, и ощущал себя пленником гравитации, который, надеясь на спасение, много лет копал обычной ложкой подземный ход, и тот вдруг обвалился. И поэтому даже вздрогнул, когда перед ним внезапно возник Лео Силард в синем костюме-тройке и щегольской фетровой шляпе:

– Роберт, почему вы такой мрачный?

– А, Лео, привет. – И он рассказал о том, как договор о запрете ядерных испытаний скажется на «Орионе».

Лео, к его удивлению, вовсе не казался обеспокоенным. Венгр, как обычно, бесцельно бродил по территории и сейчас свернул с прежнего направления и пристроился рядом с Оппи.

– Вот еще, – сказал он, – «Орион» все равно никогда не взлетел бы.

– Почему? – спросил Оппи. – Вы же своими глазами видели испытания, и, насколько я могу судить, физическое решение там было весьма элегантным.

– И все равно он не полетел бы, – повторил Силард, – потому что вы сами убили его еще до начала работ.

Оппи изумленно вскинул брови:

– Я? Каким же образом?

– Помните закрытые сенатские слушания? Вскоре после Хиросимы, в 1946 году?

– А что там случилось?

– Вас тогда спросили, возможно ли, чтобы три-четыре человека тайно ввезли атомные бомбы в Нью-Йорк и взорвали весь город. Помните? И что вы на это сказали?

– Я сказал: конечно, это вполне возможно.

– А когда сенатор спросил, какой инструмент позволит обнаружить атомную бомбу где-нибудь в городе, вы что сказали?

Оппи невольно улыбнулся:

– Отвертка, чтобы срывать замки со всех имеющихся чемоданов.

– Вот видите! – воскликнул Силард. – Тринадцать лет назад вы говорили о крошечных бомбах, а ведь это были бомбы реакции деления, атомные бомбы. А для «Ориона» потребовались бы тысячи – миллионы! – крошечных термоядерных супербомб. Крошечных, сделанных под автомат для кока-колы! Ракету фон Брауна не спрячешь никакими силами, а как уследить за бесчисленными бомбами «Ориона»? Если горстка или хотя бы одна из них попала в руки сумасшедшего или следующего Гитлера… ба-бах!

Улыбка на лице Оппи сменилась хмурым выражением. Лео был прав. Действительно, после того заседания сената, по рекомендации Оппи, физикам Роберту Хофштадтеру и Вольфгангу Панофски было поручено проработать вопрос. Результаты они изложили в меморандуме, где перечислялись методы предотвращения подобного акта атомного терроризма, естественно, получившем название «Доклад “Отвертка”». По крайней мере, до тех пор, пока Оппи не лишили допуска, этот отчет все оставался засекреченным, поскольку, как и следовало ожидать, показал, что эффективных способов не существует.

Силард продолжал:

– Независимо от того, насколько важную роль может сыграть «Орион» для эвакуации людей с Земли в будущем столетии, мы просто не доживем даже до конца текущего века, если развернем производство крошечных супербомб. Неизбежно кто-то где-то найдет какой-то способ прибрать их к рукам, и это, мой друг, могло бы стать концом для всех нас.

* * *

Дик Фейнман взял со стола секретарши Оппи лежавший там журнал. Это оказался только что доставленный «Бюллетень ученых-атомщиков» за октябрь 1963 года. На обложке, как это часто бывало, были изображены часы Судного дня, показывающие, насколько близко человечество подошло к ядерному уничтожению. Циферблат часов в этом выпуске был пыльно-розового цвета; этот оттенок Дик хорошо знал по лос-аламосским закатам. Как всегда, на циферблате не было ни цифр, ни минут, а были отмечены только четыре часа, каждый из которых был обведен черным кружком: девять, десять, одиннадцать и двенадцать. Но в отличие от прежних изображений на часах было три стрелки: короткая черная часовая указывала, как всегда, на полночь, более длинная белая минутная стрелка указывала на сорок восьмую точку – другими словами, на без двенадцати минут полночь, но имелся также черный контур минутной стрелки, залитой тем же цветом, что и остальные часы, указывающий на без семи полночь.

Дик чуть слышно фыркнул. Можно было бы ожидать, что изобретатель диаграмм Фейнмана, системы, которая могла бы объяснить любую реакцию в квантовой электродинамике, сможет понять, какие мысли пытается передать такая простая графика, но, хоть убей, он не мог. Объяснение он нашел на второй странице журнала. Редакционная статья начиналась словами:

Заключение договора об ограниченном запрещении ядерных испытаний является обнадеживающим событием. Оно укрепляет слабую надежду на то, что человечество избежит уничтожения в ядерной войне, и позволяет перевести стрелки часов Бюллетеня на несколько минут назад от рокового часа.

Бог одной рукой дает – Фейнман был атеистом, но прекрасно знал вторую часть поговорки, – а другой отбирает. Конечно, заключение договора стало значительным шагом для мировой безопасности, но оно убило проект «Орион». Как бы там ни было, редакционный художник, оформлявший «Бюллетень», безусловно, мог бы поучиться графическому представлению на диаграммах Фейнмана. Указать направление против движения часовой стрелки от очерченной минутной к сплошной белой стрелке, и предполагаемый смысл прояснился бы: мы отдалились от полуночи еще на пять минут.

Вероятнее всего, в предыдущее положение – без семи полночь – стрелки часов были переведены в 1960 году. Совет по науке и безопасности «Бюллетеня» всего два раза в год собирался и решал, уместно ли манипулировать минутной стрелкой, и поэтому Кубинский ракетный кризис годичной давности, который, вероятно, должен был заставить стрелку перепрыгнуть на предпоследнее минутное деление циферблата, начался и полностью закончился между двумя заседаниями совета и, следовательно, никак не повлиял на ход часов.

Дик терпеть не мог работать в комитетах, но тот, который устанавливал положение часов, заинтриговал его. Какая интересная идея: мы не знали, который час, пока не пришли к групповому консенсусу. А как насчет несогласных? Вроде например… того парня, из-за которого ему пришлось искать в словаре слово «эскутеон»[1549]. Уорд Эванс, вот как его звали! Как много лет назад Уорд Эванс выразил несогласие на показательном процессе по проверке благонадежности Оппенгеймера, так и сейчас, если большинство членов комитета «Бюллетеня» проголосовало, скажем, за три минуты до полуночи, а остальные сочли, что лучше указать две минуты – что будет?

Это чем-то походило на феномен наблюдения в квантовой физике – кошка жива и мертва, пока кто-нибудь не проверит здоровье бедного животного, – но если там первый наблюдатель создает реальность, в которой застревают все последующие, то здесь мнение меньшинства означает, что хотя для большинства время было таким, но для некоторых оно было другим, и…

И… Г. Иисус Христос, где буква «Г», несомненно, означает Гейзенберга, так оно и есть! В точности то, что требуется: эксперимент, устройство, инструмент, машина, которая распадается не на одну реальность, а на две, будучи одновременно и тем, и этим, или, точнее, что важнее и мощнее, будучи и сейчас, и тогда одновременно настоящим и прошлым.

Черный телефон Верны Хобсон зазвонил, она сняла трубку, приложила к уху и почти сразу же повернулась к Фейнману.

– Доктор Оппенгеймер сейчас примет вас.

Дик поднялся на ноги, но направился не к двери директорского кабинета, а к другой, выходившей на первый этаж Фулд-холла.

– Нет-нет, – сказал Фейнман, – он примет меня тогда! – И он поспешно зашагал по коридору к лестнице, направляясь в кабинет Курта Геделя.