Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

А потом раздаётся мужской голос – камера, направленная на бедолагу на карнизе, не показывает чей – и выкрикивает два раскатистых слога: «Пры-гай!»

Человек на карнизе от неожиданности вздрагивает, и на короткое время на плёнке слышен неодобрительный ропот, но потом другой мужской голос кричит: «Пры-гай!» И женский голос присоединяется: «Пры-гай!» И скоро вся толпа скандирует: «Пры-гай!», «Пры-гай!», «Пры-гай!».

В конце концов несчастный и правда делает то, чего от него требует толпа. Правда, не совсем. Он не прыгает, но отталкивается ладонями от окна, перед которым стоит, и падает настолько похоже на Дона Дрейпера в титрах к «Безумцам», что я частенько спрашивал себя, а не был ли этот фильм источником вдохновения для мультипликаторов. Турист аккуратно снимал всё, включая удар о мостовую далеко внизу; упавший ударился так сильно, что отскочил вверх и затем снова упал, трупом.

Когда я показываю этот фильм в аудитории, я обычно останавливаю его на моменте, когда мужчина отталкивается от окна, – нет смысла демонстрировать ужас реальной, всамделишной смерти, и, кроме того, я хочу, чтобы студенты сосредоточились на другом ужасе: на том, что группа незнакомцев, собравшаяся вместе совершенно случайно, внезапно начинает проявлять безответственное поведение, которое мало кто из них проявил бы в одиночку.

В наши дни окна офисов не открываются, и под ними нет карнизов, на которые можно выйти, и даже на мосту, сменившем разрушенный Такомский, имеются противосуицидальные сети, так что снятые смартфонами видео толпы, требующей от кого-то прыгнуть и погибнуть, сейчас не так часты, как можно предположить. Но похожие вещи – один придурок начинает что-то делать, и это распространяется среди людей, как зараза, – всё ещё случаются. Случаются постоянно.

Когда я учился в школе, нам говорили, что Такомский мост рухнул из-за резонанса с порывами ветра, частота которых совпала с природной частотой мостовых конструкций. Но это была неправда – устаревшая интерпретация, уже тогда устаревшая. Как я узнал много лет спустя, настоящей причиной было совершенно иное явление, нечто под названием «аэроупругие колебания». Старое объяснение, хотя и казалось осмысленным, не соответствовало фактам.

И когда я давным-давно впервые увидел фильм о прыгуне-самоубийце, мой профессор сказал, что это пример деиндивидуализации – растворения индивидуальности в толпе.

Но это также было неправдой: это также было устаревшей интерпретацией, следствием неверного постулата о том, что всегда есть чему растворяться.

* * *

Я знал о сегодняшнем приезде Хизер уже несколько месяцев. Густав никогда не позволил бы ей приехать одной, но даже он понимал, что её бизнес – бизнес, за счёт которого у него не переводились спортивные машины и дорогая выпивка, – требует, чтобы она время от времени куда-то уезжала. Она собиралась остановиться у меня в квартире.

В Королевском театральном центре Манитобы шла пьеса под названием «Шок», на которую мне страшно хотелось сходить. В её основе лежала биография Стэнли Милгрэма; здесь шёл предварительный прогон, а в следующем году постановку должны были повезти на Бродвей к шестидесятой годовщине его печально известных экспериментов по подчинению авторитету.

Я купил билеты задолго до того, как кто-либо из виннипегцев всерьёз задумался о том, что «Джетс» могут оказаться так близки к завоеванию Кубка Стэнли, – но, ко всеобщему изумлению, они это сделали, и вечер, когда мы с Хизер собирались в театр, оказался также вечером финальной игры «Джетс» с «Нью-Джерси Девилс» в Эм-Тэ-Эс-центре, всего в километре к западу от главной сцены имени Джона Хирша. О парковке в центре нечего было и мечтать – тысячи людей, не попавших в спорткомплекс, приехали смотреть игру в окрестные бары и рестораны; мы доехали до Биржевого квартала на автобусе и оттуда дошли до театра пешком, наслаждаясь тёплым июньским вечером. У входа стояли бронзовые статуи основателей театра. Статуя Хирша была в очках – мне всегда казалось, что очки на статуе выглядят очень странно.

Обложку программки украшала репродукция объявления, с помощью которого Милгрэм набирал подопытных в Нью-Хейвене, обещая «4 доллара за час вашего времени» за участие в том, что он называл «изучением свойств памяти». Милгрэму было всего двадцать семь, когда он начал свои эксперименты; элегантный мужчина с проседью в волосах и густой бородой из учебников по психологии – это Милгрэм-почтенный-столп-общества, а не запуганный парень, пытающийся разобраться в обстоятельствах дела Эйхмана и в том, что Ханна Арендт вскоре окрестила «банальностью зла», – кажущаяся лёгкость, с которой обычного среднего человека можно склонить к выполнению всяких жестокостей.

Актёр, игравший Милгрэма, был слегка староват для той части пьесы, чьё действие происходило в 1961 году, но довольно интересен, а реконструкция электрошоковой машины Милгрэма и его лаборатории – весьма точна. Психолог во мне хотел бы придраться к паре мелочей – пьеса слишком сильно полагалась на книгу Джины Перри 2013 года о работе Милгрэма, которую я находил неубедительной, – однако театрал был увлечён, и Хизер просидела всё представление заворожённая и совершенно недвижимая.

Когда мы с сестрой вышли из театра, меня так и подмывало рассказать ей о реальности эф-зэ. Как полагали власти, способность Милгрэма и его ассистентов заставлять подопытных применять, как они считали, всё более мощные – и даже угрожающие жизни – электрические разряды, невзирая на протесты и крики тех, кого они били током, запутало всех исследователей-социологов на шесть десятков лет вперёд. Бо́льшая часть подопытных Милгрэма, хотя и изображала на лице муки совести, раз за разом применяла всё большее и большее напряжение; их доля составляла как раз те самые шестьдесят процентов, которые в общем населении Земли составляют бездумные зомби с приличной дозой психопатов сверху.

Я ничего не сказал Хизер. Однако, когда мы снова проходили мимо статуй, я спросил:

– Что ты думаешь о пьесе? – Время близилось к одиннадцати, и становилось прохладно.

– Хорошая пьеса, – ответила Хизер.

– И всё? Просто «хорошая»?

Она помолчала, словно обдумывая ответ, потом сказала:

– Да.

Мы шли на юг, Ред-Ривер была в одном длинном квартале слева от нас. Сворачивая за угол, я услышал впереди звуки какой-то заварухи: крики и вопли людей, а потом в течение буквально нескольких секунд зазвенело разбитое стекло и сработало несколько противоугонных сигнализаций.

– Что за чёрт? – спросила Хизер.

Я вытащил телефон, щёлкнул по иконке приложения «Си-би-си». Первый заголовок гласил: «Джетс проиграли 4:5 в дополнительное время до первой забитой шайбы».

– Господи, – сказал я, когда завыли сирены, насколько я понял, охранной сигнализации магазинов; немного спустя мимо пронеслись две белые полицейские машины с включёнными мигалками.

– Нам лучше вернуться, – сказал я, но через несколько секунд услышал звуки погрома и позади нас. – Быстро! – крикнул я, указывая вдоль пустой на вид боковой улицы. Мы побежали, но Хизер, оставшаяся в чулках, после того как скинула туфли на высоком каблуке, не могла за мной поспевать. Я притормозил, но быстро осознал совершённую мной ошибку. Здания по бокам нашей улицы были в основном темны, но впереди, где её пересекала другая, я увидел бегущую на восток толпу и услышал в быстрой последовательности звук трёх разбиваемых окон и трёх присоединившихся к какофонии сирен.

По левую руку от нас над тёмным силуэтом четырёхэтажного офисного здания поднимались клубы дыма. Здесь же был узкий замусоренный проулок между двумя зданиями, и мы устремились в него. Вероятно, самым безопасным для нас было просто спрятаться, но Хизер потянула меня за собой.

– Пойдём! – сказала она. – Посмотрим!

Шум приближающегося вертолёта заставил меня ненадолго взглянуть вверх, и Хизер воспользовалась этим моментом, чтобы кинуться дальше по проулку, по направлению к ревущей толпе.

Я погнался за ней и вскоре догнал. Мы выскочили из проулка менее чем в двадцати метрах от пятерых мускулистых парней в тужурках «Виннипег Джетс», переворачивающих красную «Хёндэ Элантру» кверху колёсами; её противоугонка завывала, не переставая. Хизер остановилась как вкопанная, и я, должен признаться, тоже: такие вещи обычно видишь по телевизору, но видеть их своими глазами – совсем другое дело. Ветровое стекло рассыпалось на осколки, когда крыша машины провалилась под её весом. Парни осмотрели дело своих рук, и один из них прокричал: «В жопу «Дьяволов»!» Остальные подхватили его клич, подняли сжатые кулаки к тёмному небу, и, к моему крайнему изумлению, их примеру последовала моя сестра, выкрикнув: «В жопу «Дьяволов»!»

Это не было «Прыгай! Прыгай! Прыгай!» – но правда оказалось заразно.

– Хизер! – крикнул я. – Ради бога!

Банда двинулась дальше, и, вместо того чтобы двинуться в противоположную сторону, Хизер пошла за ними.

Правило выравнивания: выбирай направление, являющееся усреднённым направлением других членов стаи.

– Хизер! Ты рехнулась? – Я поспешил за ней. Пятеро в тужурках остановились, и моя сестра тоже, в некотором отдалении.

Правило разделения: избегай скоплений соседей.

Она повернулась лицом ко мне:

– Пойдём, Джим. Поживём хоть раз.

Хулиганы пытались перевернуть ещё одну машину, но то ли из них начал выветриваться алкоголь, то ли машина оказалась потяжелее той «Хёндэ», им никак не удавалось поднять её до точки переворота.

За ними ярко горел огонь: подожгли ещё чью-то машину. И кто-то бросал тяжёлые предметы в витрины магазинов, пытаясь расколоть стекло…

…и одно из них таки раскололось, прозвучав резким контрапунктом другим окружавшим нас шумам.

Хизер склонила голову; я подумал было, что она отводит взгляд от творившегося перед ней безобразия, но потом осознал, что она ищет что-нибудь, чем можно было бы запустить в окно.

Я кинулся вперёд, взял её за локоть, развернул и потащил за собой в относительную безопасность проулка.

– Гос-с-споди боже ж ты мой, – сказал я, – тут повсюду камеры наблюдения, а ты – грёбаный адвокат, выступаешь в суде.

Какое-то время она казалась рассерженной, но потом кивнула и пожала плечами:

– Да. Думаю, ты прав.

Беспорядки скорее всего продлятся всю ночь. В Виннипеге никогда ничего подобного не случалось, но в Ванкувере – уже дважды, да и другие города по всему миру видели в прошлом всплески насилия подобного типа, хотя чаще в городах победившей команды, а не проигравшей.

Я уже чуял запах дыма; фоновый шум – крики, сирены, противоугонная сигнализация, звон стекла – не прекращался.

Я поглядел на сестру. Господи, неужели такое возможно? Весь смысл философского зомби в том, что его – по крайней мере бо́льшую часть времени – невозможно отличить от обычного человека, мыслящего на сознательном уровне. И, чёрт его дери, известие об их существовании в реальности оказалось так легко принять в качестве абстракции – шесть из каждых десяти людей лишены внутреннего мира. Но чтобы моя собственная сестра?

Я продолжал смотреть на неё, и она смотрела на меня, и я пытался понять, что происходило позади этих карих глаз – если там вообще что-то происходило, – пока ревущая толпа катилась через город, который я называл домом. Я привлёк Хизер к себе, обняв её так, как не обнимал уже десятки лет, закрывая и защищая её от мерцающего пламени. В глазах у меня защипало – и вряд ли от дыма. Звуки сирен доносились со всех направлений, и мы, я и моя сестра, ждали – вместе и в то же время порознь.

31

Беспорядки продолжались много часов. Пожарным и «Скорой» не давали проехать перевёрнутые машины и баррикады из поломанных изгородей, мусорных контейнеров, каких-то брёвен и прочего мусора, наваленного посреди улиц.

У меня был план, который, как я надеялся, приведёт нас в тихую гавань; он начинался с возврата по своим следам вдоль Мэйн-стрит и Ломбард-авеню. По дороге мы видели, как переворачивают ещё одну машину, и три уже перевёрнутые. Пара красных почтовых ящиков Почты Канады были повалены – из одного содержимое вывалилось на тротуар. В здании слева от нас было пять больших квадратных окон на первом этаже, и какой-то парень с помощью монтировки разбил все пять по очереди – аккуратность во всём.

Мы вышли с Ломбард на Уотерфронт-драйв возле железнодорожного моста, пересекавшего стометровое русло Ред-Ривер. Я надеялся, что мы сможем на него взобраться и перейти в спальный район на восточном берегу, но на путях уже были люди, а защитное ограждение оказалось снесено. Так что вместо этого мы с Хизер направились на юг по Уотерфронт-драйв; между отделяющим нас от реки парком Стивена Джубы по левую руку и пустым и тёмным бейсбольным стадионом Шоу-Парк справа. В воздухе висел густой дым – частично от горящего дерева, частично от марихуаны. Мы осторожно продвигались вперёд. Несколько фонарей высоко над улицей выглядели так, будто в них стреляли из ружья.

Из-за ряда деревьев вышли два малолетних урода с обрезками деревянного бруса. Я не мог впотьмах различить их лица, но было ясно, что они собираются на нас напасть, когда один из них воскликнул:

– Твою мать, это же профессор Марчук!

Они развернулись и бегом скрылись в ночи.

Моё сердце часто билось, а Хизер выглядела напуганной до смерти; мы осторожно двинулись дальше. Лежащий на газоне пьяный помахал в нашу сторону ножом и заорал:

– Сюда иди, придурок, я те яйца отрежу!

Мы никак не могли одолеть десять километров до дома – пешком, с Хизер на высоких каблуках, босиком идти также было невозможно – слишком уж много битого стекла. Однако к югу высилось здание Канадского музея прав человека; до него было всего несколько сотен метров.

Мы продолжали движение, но беспорядки уже охватили и Искчейндж-стрит, и Форкс; я слышал доносящийся оттуда шум, и пламя пылало практически там, где мы с Кайлой не так давно ужинали.

Мы поспешили дальше. Прошли мимо двух парней, дравшихся на ножах, – что напомнило мне ту ночь много лет назад, правда…

Правда, та ночь была плодом моего воображения; эта была реальна – и куда как хуже. Позади нас послышался вскрик, затем кто-то прорычал:

– Будешь знать!

В конце концов мы добрались-таки до длинного каменного туннеля без крыши, ведущего ко входу в музей. Я вытащил телефон и прокрутил список, пока не нашёл номер поста охраны, на который я несколько раз звонил в прошлом, чтобы меня впустили после закрытия.

– Охрана КМПЧ, – ответил мужской голос.

– Здравствуйте. Это Джеймс Марчук. Я из совета ди…

– О, здравствуйте, профессор Марчук. Это Абдул.

– Абдул, слава богу! Я перед главным входом в музей; в городе чёрт знает что творится. Вы можете впустить меня и мою сестру?

– О да, конечно – две секунды, – сказал он и со щелчком отключился. Мы беспокойно ждали; получилось ближе к двум минутам, чем к двум секундам, но нам они показались двумя часами. Наконец Абдул открыл левую из четырёх стеклянных дверей, и мы с Хизер шмыгнули внутрь; охранник сразу же закрыл дверь.

– Мы трижды просили подкрепления у городской полиции, – сказал Абдул. – Они проводят зачистку к югу отсюда: статую Ганди повалили. До утра наружу выходить не стоит.

– Боже, – сказала дрожащая Хизер.

– Давайте я отведу вас наверх, – предложил Абдул. – Там хоть диванчики есть, поспать можно. – Мы кивнули, и он повёл нас по каменному коридору мимо гигантских панелей, провозглашавших по-английски и по-французски: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Однако внутреннее освещение было выключено, и я различал слова лишь потому, что уже знал их.

* * *

Бо́льшая часть музейных экспозиций была из стекла, поэтому, когда взошло солнце, здание оказалось залитым светом. Я не помнил, как заснул, но, по-видимому, в какой-то момент это произошло, потому что солнечный свет меня разбудил. Я, пошатываясь, выбрался из кабинета куратора, где спал, и пошёл искать Хизер.

Она стояла у перил, глядя вниз на отделанные алебастром мостики, пересекавшие огромное, как пещера, внутреннее пространство музея. Я тоже, бывало, стоял здесь, глядя вниз, и зрелище всегда напоминало мне сцену из «Запретной планеты», в которой доктор Морбиус показывает своим гостям двадцатимильной глубины кубическое пространство мёртвого и похороненного города Крелл на Альтаире-IV. Слова Морбиуса из классического фильма всплыли в памяти: «Каких они достигли высот! Но потом, как кажется, на пороге некоего величайшего достижения, которое увенчало бы всю их историю, эта раса почти богов погибла за одну ночь…»

– Привет, – сказал я, становясь рядом с сестрой на краю бездны. – Как ты?

– В порядке.

– Давай поглядим, сможем ли мы добраться до моего дома, хорошо? – Я попытался превратить это в шутку. – Вчера вечером здесь было довольно мерзко, а ведь утром на экскурсию приедут набитые школьниками автобусы.

– В школах летние каникулы, – сказала она безжизненным тоном.

– Да, точно, – ответил я. – Так и есть. – И только тогда я повернулся и сквозь огромные панели гнутого стекла увидел поднимающиеся на фоне кроваво-красной зари столбы дыма.

* * *

Поездка домой на автобусе обернулась шоком. Я привык к тому, что другие пассажиры болтают с друзьями либо сидят, склонив голову и уткнувшись в телефоны, но сегодня все смотрели в пыльные запачканные окна. Многие, включая Хизер, удивлённо пораскрывали рты; и у прохожих, которых я видел, вид тоже был какой-то подавленный.

Конечно, большинство повреждений были чисто поверхностными: разбитые окна, поваленные заборы, непристойные граффити – ровно столько ущерба, сколько могут нанести неподготовленные люди. Тем не менее видеть это было неприятно, а приложение Сиджоб сообщало, что за ночь погибло одиннадцать человек – один из которых наверняка в той схватке на ножах, мимо которой мы с Хизер проходили, – и ещё тридцать попали в больницу.

Я позвонил Кайле из музея сказать, что со мной всё в порядке, но мы поговорили совсем чуть-чуть. Она не знала о здешних беспорядках; мы договорились вечером созвониться через Скайп.

Автобус высадил нас у дальнего от моего дома конца стрип-молла. Мы прошли через его парковку, мимо прилегающего к моему дому открытого бассейна, вошли в вестибюль и поднялись в квартиру. У меня два санузла, но только в одном из них есть душ; нам обоим нестерпимо хотелось вымыться, но я пропустил Хизер вперёд. Пока ванная была занята, я стоял на балконе и смотрел, как внизу неостановимо течёт река. Где-то в пятидесяти метрах вверх по течению, около одного из столов для пикника, рыбачили двое парней.

Мои мысли вернулись в Саскатун, но лишь частично к Кайле; да, я безмерно скучал по ней и после вчерашнего был бы весьма рад её объятиям, но я также думал о «КИС» и о том, есть ли какой-нибудь способ подставить мою сестру под Викин пучок, чтобы доподлинно убедиться, что Хизер – Q1.

Я пробежался по воспоминаниям нашего общего с ней детства: время, когда она смешила меня, и время, когда заставляла плакать; время, когда я беспокоился за неё, и время, когда она вроде бы искренне беспокоилась за меня. Могло ли всё это быть простым следованием шаблонам? Конечно, в детстве и юности у меня не было никаких особых познаний в психологии, но уж сейчас-то я должен быть способен решить, было то одно или другое.

Мы были очень разными в старших классах. Она зависала с популярными компаниями и делала всё, что делают дети, чтобы завоевать популярность среди своих: пила, курила и прогуливала уроки. И она определённо следовала веяниям моды – я до сих пор помню все песни «Спайс Гёрлз» наизусть, потому что она крутила их проклятущие альбомы по сотне раз. Что касается меня, я наотрез отказывался носить джинсы (у меня они впервые появились уже после тридцати) или футболки с любого рода рекламой, а слушал по большей части саундтреки из известных фантастических фильмов – Джона Уильямса или Джерри Голдсмита. Да, училась она хорошо – иногда получше меня, но опять же принимать входную информацию и, не думая, выплёвывать выходную – это как раз то, что эф-зэ предположительно умеют делать лучше всего.

Я едва не подпрыгнул, услышав позади себя звук сдвигаемой балконной двери. Хизер переоделась в свежее.

– Твоя очередь, – сказала она.

Я кивнул и вернулся в квартиру. Было здорово смыть с себя грязь и пот, а после этого я торопливо побрился и прошёл в свою спальню, расположенную рядом с маленькой гостевой комнатой, в которой поселилась Хизер, и переоделся. В шкафу висели мои единственные джинсы. Я носил их иногда, когда преподавал в летний семестр, но сейчас, потянувшись к ним, я остановил себя и вместо них взял бежевые слаксы.

Закончив с переодеванием, я вернулся в гостиную. Хизер по-прежнему была на балконе, смотрела на реку. Я сам часто так делал, но при этом погружался в досужие размышления – что внешне неотличимо от того, как если бы просто стоял на нейтральной передаче и ждал, пока что-нибудь не выведет меня из ступора.

Я вышел на балкон.

– Что делаешь?

– Ничего, – ответила она. И затем, словно это требовало оправдания: – Любуюсь пейзажем.

Я с интересом смотрел на неё. Знаю, знаю – мне и про Кайлу было интересно, но Кайла прошла тестирование у Виктории под пучком, и, кроме того, она продолжала бесконечно меня удивлять. Но моя сестра? О, я сам, по-видимому, удивил её, сказав, что не знал о том, что случилось с нашим дедом, но когда в последний раз она удивляла меня – до вчерашнего вечера, конечно?

Я повернулся и тоже стал смотреть на реку, и…

…и там что-то происходило. Двое рыбаков по-прежнему были там, но появилась также пара полицейских в форме, а ещё два человека по-крабьи спускались вниз по травянистому склону к воде.

– Ну-ка, пойдём, – сказал я, возвращаясь в квартиру. Хизер шла за мной следом, и, спускаясь по лестнице, я задумался, есть ли в этом какое-то отличие от вчерашнего. Выйдя из здания под солнце позднего утра, я решил, что есть: вчера она попала под власть толпы, сегодня же мне просто любопытно.

К счастью, Хизер переобулась в туфли без каблуков, так что нам понадобилось меньше минуты, чтобы добраться до места, где что-то происходило. Мы не были первыми из появившихся там зевак – две бегавшие трусцой женщины в трико тоже остановились поглазеть.

На берег втаскивали что-то большое: свёрток больше метра в длину, нечто, завёрнутое в зелёные мешки для мусора и обмотанное скотчем.

Один из копов держал нас на расстоянии, но мы поискали точку, с которой всё было хорошо видно, и нашли её. Мешки с одной стороны порвались, и из прорехи торчала нога.

– Ох, – тихо сказала Хизер.

Мы стояли там, словно в трансе; люди в штатском явно были криминалистами. Один из них всё фотографировал, другой брал образцы кожи – гладкой, цвета кофе с молоком. Коп в форме тем временем записывал показания рыбаков; я напряг слух. Из того, что мне удалось расслышать, получалось, что они первыми увидели свёрток и подумали, что какой-то козёл выкинул мусор в реку, но, когда он проплывал мимо, один из них заметил голую кожу. На них обоих были болотные сапоги, и им удалось поймать свёрток прежде, чем его унесло течением; они выволокли его на берег и позвонили в полицию.

Криминалисты наконец решили унести тело; они подхватили свёрток, но мешки при этом порвались полностью, и труп вывалился и немного съехал к воде. И теперь мы смогли её разглядеть: женщина-индианка с длинными чёрными волосами; сбоку на голове вмятина от сильного удара; на вид ей было не больше двадцати.

Прилагая усилия, чтобы удержать внутри то малое, что ещё оставалось у меня в желудке, я подумал, что, знакомя студентов с утилитаризмом, я иногда рассказывал им историю о девочке, тонущей в этой самой реке. Мост, который я упоминал в этом сценарии, располагался к югу отсюда; я на секунду задержал на нём взгляд.

Но было два бросающихся в глаза отличия. Во-первых, мой маленький мысленный эксперимент был вымышленным – этот же был целиком и полностью реален; во-вторых, тот несчастный ребёнок просто поскользнулся и упал в воду, но эта девушка – чья-то дочь, возможно, чья-то сестра, может быть, даже чья-то мать, – была жестоко убита, и хотя пройдёт некоторое время, прежде чем отчёт криминалистов станет достоянием гласности, но если девушка похожа на легионы других, умерших до неё, то она, вероятно, подверглась сексуальному нападению.

Да, резня в Техасе привлекла внимание прессы, но лишь потому, что это было что-то новое. Бесконечный поток пропавших или убитых индейских женщин и девушек здесь, в Манитобе, должен был стать национальным позором. В 2014 и 2015 годах, когда насчитывалось лишь двенадцать сотен неучтённых аборигенов, премьер Стивен Харпер в ответ на требования федерального расследования заявил, что этот вопрос «честно говоря, не находится в списке приоритетных».

Прошедшая ночь в Музее прав человека была физически некомфортна, но мои воспоминания вернулись дальше в прошлое – к тому моменту, когда мы были там с Кайлой, на том приёме в «Саду размышлений», и к социальному дискомфорту, который я тогда испытал. Однако ещё до Ника Смита с его неосознанной мимикрией тот афроамериканец – Дариус Как-то-там – рассказывал, как был рад отношению к нему в Виннипеге: «Теперь я понимаю, каково это – быть белым».

Но это лишь потому, что выбор «чужих» произволен: в одном месте это могут быть евреи, в другом – чернокожие, в Техасе сейчас – латиноамериканцы. А здесь, в Виннипеге, в географическом центре североамериканского континента, притесняемой группой были коренные канадцы – и этот факт дал «Маклинс» основание назвать в 2015 году Виннипег «самым расистским городом Канады». Обычно никогда не лезущий в карман за каким-нибудь почерпнутым из таблоидов фактом на все случаи жизни, в тот раз я молчал, как очень многие мои соотечественники, в течение долгого времени.

Хизер была права сегодня утром: в школах летние каникулы. Куда ни глянь, на всей планете медный таз[1434] становился всё реальнее.

32

Вторая половина дня у Хизер была занята бизнес-встречами – ради которых Густав и отпустил её сюда, – и, когда она закончила, я встретил её с прощальной чашкой кофе, а затем отвёз в аэропорт. Я мог бы просто высадить её у входа, но вместо этого припарковался и помог внести багаж. Моя сестра всегда брала с собой в дорогу кучу вещей; раньше я считал, что она продумывает мириады возможных сценариев своего пребывания в отъезде, но теперь подумывал, а не в том ли причина, что она в самом буквальном смысле не может принять решение относительно того, что взять с собой, а что оставить дома.

Виннипегский международный аэропорт имени Джеймса Армстронга Ричардсона имеет ужасно длинное название, но сам по себе довольно невелик. После того как я обнял сестру на прощание и она отправилась на контроль, я обнаружил, что с завистью смотрю на табло вылета, в списках которого значились сегодняшние рейсы до Саскачевана как «Эйр-Канады», так и «Вест-Джета». Однако мне придётся удовлетвориться Скайпом.

Мы, жители башен из слоновой кости, обычно избегаем ездить в часы пик, но сегодняшним вечером мне пришлось смириться: поток из сотен тысяч машин, выезжавших на улицы каждый день, вспухал и ослабевал, словно морской прилив. Часть водителей входила в режим автопилота лишь на время этой скучной рутины, но для большинства эта часть дня ничем не отличалась от любой другой – просто двигаться со стаей, выполнять программу, делать то, что делают окружающие.

Я пропустил завтрак и ланч, поэтому заехал в «Макдоналдс»-«мы обслужили миллиарды людей», где заказ выдавали прямо в машину, и разжился жареной картошкой и салатом, а потом медленно поехал дальше, лишь изредка выглядывая в боковое окно на остатки погромов прошедшей ночи, которые до сих пор убирали.

Когда я наконец въехал на свою парковку, я взошёл на травянистый бугор посмотреть, как развивается утренний инцидент, однако всё исчезло без следа, так что весь ужасный эпизод скоро будет предан забвению, как ещё один элемент статистики.

Вернувшись в квартиру, я сразу же проверил почту. Одно из писем было от Бхавеша Намбутири:

«Простите, Джим! Я помню, что у нас на завтра назначена встреча, но мой дом этой ночью довольно серьёзно пострадал: похоже, некоторые из погромщиков ненавидят не только «Дьяволов». Я вам сообщу, когда можно будет возобновить наши встречи».

Я пошёл в спальню и лёг на кровать. Мне было жаль бедолагу Намбутири, и я был не слишком огорчён тем, что нашу встречу пришлось отложить: я не был уверен, готов ли к ужасам своего прошлого.

* * *

В шестом часу вечера Кайла Гурон сняла дозиметр и положила его на полку рядом со стеклянным входом в здание «КИС». Виктория Чен появилась в то же самое время и тоже отстегнула дозиметр, позволяя своим густым чёрным волосам рассыпаться по плечам. Они шли к своим машинам вместе; солнце всё ещё стояло довольно высоко над западным горизонтом. Саскатун известен как солнечная столица Канады – город света; это одна из причин, по которой ему было отдано предпочтение перед Лондоном и Онтарио при строительстве синхротрона.

– Какие планы? – спросила Кайла, когда они пересекали парковку.

– Просто спокойный вечер с интересной книжкой. А у тебя?

– После того как заберу Райан от мамы – только ужин и телевизор. И с Джимом по Скайпу поговорить.

Вики заинтересованно посмотрела на неё:

– И как у вас с ним дела?

– Честно? Вся эта дребедень о наибольшем счастье для наибольшего числа через какое-то время начинает раздражать. Ну, то есть да, я со всем этим согласна, но…

– Ага. Но он, знаешь ли, по крайней мере делает, как говорит.

– О да. Он к этому относится совершенно серьёзно.

– Ещё как, – ответила Вики. – И мир в самом деле стал бы лучше, если бы каждый думал, как он.

– Верно.

– Впрочем, мир стал бы лучше, если бы каждый просто думал.

* * *

Впервые после развода – впервые после того, как я снова стал жить один, – я вернулся к некоторым привычкам своей студенческой жизни. Не полностью, ясное дело (я любил крафтовое пиво, а вот «Крафт»-ужин[1435] не очень), но я питал слабость к удобству приготовленного в микроволновке попкорна и разогрел себе упаковку. Я взял её с собой на диван, поставил лэптоп на скамеечку для ног, отрегулировал его так, чтобы меня было хорошо видно, и запустил Скайп. Оставалось ещё две минуты до восьми часов – времени, когда мы договорились сегодня созвониться с Кайлой. Аккаунт ещё был в офлайне. Я лениво просмотрел список других моих контактов: адвокат Хуан Гарсия был онлайн – предположительно в Калифорнии; моя бывшая жена Анна-Ли тоже была онлайн – и я с тоской представил себе, как Верджил играет где-то поблизости от неё. Мой маленький мальчик. Я сделал глубокий вдох и выдохнул, медленно и печально.

Часы на рабочем столе сменились на 20:00, но Кайла так и не появилась; обычно она была одержима пунктуальностью, как свойственно многим учёным. Я погрыз попкорн, заглянул в «Фейсбук» и «Твиттер»; но прошло 20:10, и я уже потянулся, было, закрыть лэптоп, но заметил, что значок её аккаунта сменился с «офлайн» на «онлайн». Я выбрал «Видеозвонок», сел прямо, пару секунд послушал скайповский сигнал вызова и затем, как это часто бывает, услышал Кайлу раньше, чем увидел.