Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 301 (всего у книги 317 страниц)

*23*

Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.

Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.

– Зиглер сделала впечатляющую работу, – сказал он. – Что говорит наше теневое жюри?

Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри-Маргарет оставила на его столе.

– На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, – сказал он со вздохом.

Фрэнк нахмурился.

– Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.

– Возможно, – ответил Дэйл. – Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…

– Да?

– Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший – человек, а обвиняемый – нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. – Он помахал Фрэнку отчётом. – Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из-за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.

– Это будет непросто, – сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. – Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем-то таким – улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может – это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.

– Не нужно недооценивать присяжных, – сказал Дэйл. – Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как-то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из-за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. – Он продемонстрировал. – Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.

– Вау!

– Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.

– Значит, мы должны дать Хаску выступить.

– Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…

Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.

– Я хочу давать показания, – сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.

Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.

– Я бы не советовал, – сказал Дэйл.

Хаск секунду помолчал.

– Это решать мне.

– Конечно, конечно, – сказал Дэйл. – Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить – это почти всегда ошибка.

– Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?

– Никто не знает, о чём думают присяжные.

– Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?

– Нет, не так.

– Вы лжёте.

Дэйл кивнул.

– Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.

– Вот как сейчас, – сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.

Дэйл снова вздохнул.

– Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?

– Я это понимаю.

– И всё равно хотите выступить?

– Да.

– Ну ладно, – сказал Дэйл, смиряясь. – Но мы выпустим вас первым.

– Почему первым? – спросил Хаск.

– Потому что если Линда вас выпотрошит – простите мне эту метафору – то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. – Дэйл поскрёб подбородок. – Мы должны поговорить о вашем выступлении – обсудить, что вы скажете.

– Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Дэйл поднял брови.

– В самом деле?

– Вы этого не знаете, не так ли? – спросил Хаск.

– Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…

– Нет. Не знаете, говорю ли я правду.

– Гмм. Нет. А это так?

Хаск не ответил.

На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.

Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.

– Защита может начать опрос свидетелей, – сказала она.

Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт-вейдеровским голосом:

– Защита вызывает Хаска.

Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.

– Секунду, – сказала судья Прингл. – Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.

Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:

– Я понимаю, ваша честь.

– И никто не принуждал вас к даче показаний?

– Никто. На самом деле… – Он замолк.

Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему-то он Хаска всё-таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.

– Хорошо, – сказала Прингл. – Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. – Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.

– Положите руку на Библию, пожалуйста. – Хаск подчинился. – Клянетесь ли вы, – сказал клерк, – что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?

– Клянусь, – сказал Хаск.

– Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.

– Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха-А-Эс-Ка».

– Мистер Райс, – сказала судья Прингл, – можете начинать.

– Спасибо, ваша честь, – сказал Дэйл. – Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?

– Моя должность называлась Первый.

– «Первый» – это как «первый помощник»?

– Нет. Первый – это тот, кто первым выходит из гибернации. В мои обязанности входило разбираться с аварийными ситуациями в полёте, а также первым проснуться по прибытии, чтобы установить, безопасно ли пробуждать остальных.

– То есть вы были очень важным членом команды?

– Наоборот, я был наименее ценным.

– Обвинение предположило, что у вас была возможность убить доктора Колхауна. Она у вас на самом деле была?

– Я не был наедине с ним, когда он умер.

– Но вы не можете сказать, где вы были в течение всего периода времени, когда могло быть совершено убийство.

– Я могу сказать. Я просто не могу доказать, что мои слова – правда. Но такая же возможность была и у других.

– Обвинение также предположило, что у вас было орудие для убийства доктора Колхауна. А конкретно, что вы воспользовались вашим мономолекулярным резаком, чтобы отрезать ему ногу. Может ли этот инструмент быть использован для этой цели?

– Полагаю, что может, да.

– Однако обвинение в убийстве требует не только возможности и орудия. Оно…

– Возражение. Мистер Райс аргументирует версию защиты.

– Принимается.

– Так как же насчёт мотива, Хаск? Была ли у вас причина желать доктору Колхауну смерти?

Зиглер вскочила на ноги.

– Возражение, ваша честь. CALJIC 2.51: «Мотив не является элементом преступления, в котором обвиняется подсудимый и его нет необходимости доказывать».

– Отклоняется. Я дам присяжным соответствующие инструкции в должное время.

– Хаск, у вас была какая-либо причина желать доктору Колхауну смерти?

– Нет.

– Существуют ли какие-либо тосокские религиозные ритуалы, включающие в себя разрезание или расчленение?

– Нет.

– Мы, люди – довольно кровожадные существа. Некоторые из нас любят охотиться на животных. Ваш народ охотится ради спортивного интереса?

– Поясните «спортивный интерес», пожалуйста.

– Для развлечения. Для отдыха. Чтобы приятно провести время.

– Нет.

– Но вы плотоядны.

– Мы всеядны.

– Простите. Но вы едите мясо.

– Да. Но мы не охотимся. Наши предки охотились, это так, но то было столетия назад. Как суд уже видел, мы выращиваем мясо, не обладающее центральной нервной системой.

– То есть вам никогда не хотелось убить кого-нибудь собственными руками?

– Определённо нет.

– Разговор, записанный доктором Колхауном на видеоплёнку на борту вашего звездолёта, заставляет думать иначе.

– Это были досужие размышления. Я сказал, что мы, возможно, отказались от слишком многого, перестав охотиться на свою еду, но желания собственноручно забивать съедобных животных, чтобы насытиться, во мне было не больше, чем в вас, мистер Райс.

– В общем и целом, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть кого-то убить?

– Никаких.

– В частности, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть убить доктора Колхауна?

– Абсолютно никаких.

– Что вы думаете о докторе Колхауне?

– Мне он нравился. Он был моим другом.

– Что вы почувствовали, узнав о его смерти?

– Я был опечален.

– Отчёты не упоминают о том, что вы выглядели опечаленным.

– Я физически неспособен проливать слёзы, мистер Райс. Но я выражаю эмоции другими способами. Клит был моим другом, и я больше всего на свете хотел бы, чтобы он был жив.

– Спасибо, мистер Хаск, – Дэйл опустился на место. – Миз Зиглер, свидетель ваш.

– Хаск… – начала Зиглер, поднимаясь на ноги.

– Ваша честь, – сказал Дэйл, – возражение! Мистер Хаск имеет право на вежливое обращение. Миз Зиглер должна обращаться к нему, как к любому другому свидетелю.

Зиглер явно разозлилась, но, по-видимому, сообразила, что любое несогласие только ухудшит дело.

– Принимается, – сказала Прингл. – Миз Зиглер, вы должны обращаться к обвиняемому «мистер Хаск» или «сэр».

– Конечно, ваша честь, – сказала Зиглер. – Прошу прощения. Мистер Хаск, вы сказали, что вы не были наедине с доктором Колхауном в момент его смерти.

– Да.

– Но вы были наедине с ним при других обстоятельствах?

– Конечно. Мы летали вдвоём на звездолёт.

– Да, да. Но кроме того случая вы не проводили время друг с другом в общежитии университета?

– Время от времени он и я оказывались единственными присутствующими в том или ином помещении.

– Но не только это, не так ли? Правда ли, что вы часто проводили длительное время вдвоём с доктором Колхауном – иногда в его комнате в Валкур-Холле, иногда в вашей?

– Мы часто разговаривали, да. Друзья это делают.

– То есть не было ничего необычного в том, что он впускал вас в свою комнату?

– У Клита были необычные музыкальные пристрастия. Никто другой не хотел присутствовать, когда он запускал свой CD-плеер.

– Необычные пристрастия?

Хаск издал звук, очень похожий на человеческое откашливание, и пропел:

– Swing your partner, do-si-do…[1616]

Присяжные расхохотались.

– Спасибо за представление, – холодно сказала Зиглер. – Мистер Хаск, если вы были частым гостем в комнате жертвы, то почему мы должны верить, что в момент убийства вас там не было?

– Вы должны в это верить в соответствии с презумпцией невиновности, которая, как предполагается, является базовым принципом вашей системы права.

– Не является ответом на вопрос, просим вычеркнуть, – выпалила Зиглер.

Однако судья Прингл улыбалась.

– По-моему, отличный ответ, миз Зиглер. Отклоняется.

Зиглер снова повернулась к Хаску.

– Однако вы признаёте, что часто бывали с доктором Колхауном наедине.

– Я бы сказал «время от времени».

– Пусть так. Время от времени вы оставались с ним наедине. А в тот вечер, когда произошло убийство, вы решили не ходить на встречу со Стивеном Джем Гулдом.

– Это так.

– Почему?

– Я знал, что в тот вечер я должен буду линять.

– И вы хотели сделать это без посторонних глаз?

– Вовсе нет. Просто я знаю, сколько внимания люди уделяют тосокам даже в обыденных обстоятельствах. Мне показалось, что публичное сбрасывание кожи посреди лекции привлекло бы ко мне слишком много внимания, что было бы невежливо по отношению к профессору Гулду.

– Весьма предусмотрительно, – сказала Зиглер с сарказмом в голосе. – Однако вы не должны были линять в тот день. Откуда вы могли знать, что это должно произойти?

– Ранее в тот день у меня начали отваливаться чешуйки, а также я чувствовал зуд, обычно сопутствующий линьке. Я признаю, что линька была вне графика, но о её приближении я знал заранее.

– И как вы объясните присутствие предметов, похожих на тосокскую чешую, в комнате доктора Колхауна?

– Возражение, – сказал Дэйл. – Требование строить догадки.

– Я разрешаю, – сказала Прингл.

Щупальца не голове Хаска качнулись.

– Я был у него в тот день; должно быть, обронил несколько чешуек. Или, возможно, я сорил чешуёй по всему общежитию, а доктор Колхаун заметил и, заинтересовавшись, подобрал их и принёс в свою комнату для изучения; их могли сбросить со стола на пол в ходе потасовки, которая, возможно, сопутствовала убийству.

– Что вы делали в момент убийства доктора Колхауна?

– Я полагал, что обвинению не удалось установить точное время, когда оно произошло, – сказал Хаск.

– Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?

– С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.

– Какую программу?

– Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. – Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. – В конце концов, я мужчина.

Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.

– А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?

– В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.

– Конечно, – сказала Зиглер. – Так удобно подоспевшей линькой.

– Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие-либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.

Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.

– Инструмент, которым убили доктора Колхауна, – сказала Зиглер. – Он ваш?

– Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей-то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим – это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.

Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем – весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.

Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.

– Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?

– Да.

– Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?

– Да.

– А Селтар? Какова была её должность?

– Она была «второй» – при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.

– И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?

– Да.

– Одновременно?

– Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.

– Но Селтар погибла во время ремонтных работ?

– Да.

– Как?

– Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.

– Её тело было сильно повреждено?

– Нет. Удар пришёлся ей в голову.

– И что вы сделали с телом?

– Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.

– Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?

– Нет.

– Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?

– Нет.

– Вы не чувствовали желания совершить это снова?

– Нет.

– Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?

– Нет. Подобный интерес был бы неприличен.

– Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой – для вас – мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?

– Ну, если так это сформулировать…

– То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?

– Я оговорился.

– Сколько раз вы оговаривались до этого?

– Возражение! – сказал Дэйл. – Риторика.

– Принимается, – сказала Прингл.

– То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия – несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.

– Вы преувеличиваете мой интерес.

– Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?

– Нет.

– Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?

– Нет.

– И вы вспороли ему живот и вырезали его органы – точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?

– Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.

– Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.

– Возражение! – сказал Дэйл.

– Это неправда, – сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.

– Единственная правда, от которой никуда не деться, – сказала Зиглер, – это то, что Клетус Колхаун мёртв.

Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.

– Да, – согласился он, наконец. – От этого никуда не деться.

*24*

Возбуждение прессы немного – но только немного – улеглось на следующий день, когда продолжился опрос свидетелей защиты.

– Защита вызывает тосока по имени Рендо, – сказал Дэйл Райс.

Рендо прошагал к свидетельской скамье и был приведён к присяге.

Дэйл поднялся.

– Мистер Рендо, как называлась ваша должность на борту тосокского звездолёта?

– Шестой.

– И в чём конкретно состояли ваши обязанности?

– Я главный инженер.

– До того, как вы отправились в полёт к Земле, где вы жили?

– В городе Десталб‹хлоп› на планете, которую мой народ зовёт домом.

– И эта планета – где она расположена?

– Пользуясь принятой у вас терминологией – в системе Альфы Центавра.

– С какой целью вы прибыли на Землю?

Рендо бросил взгляд на присяжных.

– На нашем небе ваше солнце находится в созвездии, которое вы называете Кассиопеей. С Земли Кассиопея выглядит, как ваша буква W. На нашем небе ваше солнце добавляет к этой W ещё одно звено. Мы зовём это созвездие Змеёй. Ваше солнце – это яркий глаз змеи; остальное, то, что вы зовёте Кассиопеей – её более тусклый хвост. – Пучок щупальцев Рендо разделился посередине. – Каждый юный тосок, глядя в глаз змеи, знает, что это, за исключением Оранжевой и Красной – самая близкая к нам звезда. Естественно, мы должны были посетить её.

– Оранжевая и Красная?

– Так мы называем Альфу Центавра B и C. Альфу Центавра А мы называем Жёлтой, B – Оранжевой, и C – Красной.

– Какова цель вашей экспедиции?

– Мы исследователи. Мы пришли с миром и дружбой.

– То есть ваша миссия, как говорилось в одном старом земной телешоу, «искать новую жизнь и новые цивилизации»[1617]?

– Да.

– Но что-то случилось с вашим звездолётом, «Ка‹щёлк›тарском», не так ли? – Дэйл на удивление хорошо сымитировал специфический тосокский звук.

– Да.

– Что именно?

– У него два двигателя. Главный – это большой термоядерный двигатель, используемый для межзвёздного перелёта. Второй, меньший – обычный ракетный двигатель для маневрирования внутри планетной системы. Хотя этот последний исправен и функционален, главный двигатель повреждён и нуждается в ремонте.

– Как он был повреждён?

– Когда мы приближались к орбите вашей планеты Нептун, в него попал большой кусок льда.

– Повреждение поддаётся ремонту?

– Да. Имея соответствующие запчасти, двигатель можно починить.

– Способны ли вы произвести эти запчасти на борту вашего звездолёта?

– Нет.

– Способны ли люди произвести эти запчасти на Земле? – спросил Дэйл.

– Под нашим руководством, да. Фактически, это уже делается.

– Давайте я подытожу, мистер Рендо. Без доброй воли человечества вы и ваша команда застрянете здесь, не способные вернуться домой, не так ли?

– Это так.

– Так что последнее, чего могут желать тосоки – это рассердить людей до такой степени, чтобы они отказались вам помогать?

– Возражение, – сказала Зиглер. – Свидетель может говорить только за себя.

– Принимается.

– Главный инженер, – сказал Дэйл, – согласны ли вы, что, поскольку вам нужна наша помощь, то в ваших интересах сохранять с нами хорошие отношения?

– Совершенно согласен.

– Чтобы не осталось места для недопонимания: убийство не считается в тосокском обществе способом поддержанием хороших отношений, не так ли?

– Как и капитан Келкад, я хотел бы, чтобы люди составили о тосоках благоприятное впечатление. Я хотел бы иметь возможность сказать, что убийство неизвестно в моём мире, но это не так. Однако у нас точно так же не принято убивать того, от кого надеешься получить помощь.

– Спасибо, Рендо. Уверен, присяжные оценят вашу честность и беспристрастность. Миз Зиглер, свидетель ваш.

Линда Зиглер встала и переместилась на место ведущего опрос.

– Здравствуйте, мистер Рендо.

– Здравствуйте, миз Зиглер.

– Меня интересует случившаяся с вашим кораблём авария.

– Что вы хотите знать?

– Мне интересно, как так случилось, что настолько развитые существа, как вы, не были готовы к возможности столкновения в космосе.

– Мы были готовы к возможности столкновения с микрометеороидом во внутренних областях планетной системы, где вся команда уже пробудилась бы и была готова принять меры. Мы ожидали, что внешние области солнечной системы будут практически пусты, и поэтому наш корабль осуществлял лишь очень поверхностное наблюдение. Мы, разумеется, знали о вашем облаке Оорта – облаке кометного материала, окружающем ваше солнце на расстоянии до сотни орбитальных радиусов вашей планеты, однако мы не знали о диске кометных ядер, льда и прочего мусора на расстоянии примерно сорока ваших орбитальных радиусов от солнца.

Зиглер сверилась со своими записями, вспоминая, что говорили на посвящённом этим вопросам брифинге.

– Мы зовём этот регион «поясом Койпера». – Она посмотрела на присяжных. – Присяжные, вероятно, слышали о поясе астероидов между орбитами Марса и Юпитера, но это не то же самое; пояс Койпера находился гораздо дальше, за орбитой Нептуна. – Она снова повернулась к Рендо. – Согласно нашим теориям формирования планетных систем каждая звезда с планетами, вероятно, имеет вокруг себя подобный регион.

– И мы многое почерпнули из этих теорий, – сказал Рендо. – Доктор Колхаун рассказал мне про короткопериодические кометы, которые, как я понимаю, являются телами из пояса Койпера, которые падают во внутренние области солнечной системы. Я полагаю, эти кометы – весьма впечатляющее зрелище, но в моём мире их не наблюдали никогда – по крайней мере, в течение писаной тосокской истории. – Рендо помолчал, словно раздумывая, как лучше сформулировать. – Альфа Центавра – тройная звёздная система, миз Зиглер. Каждая из этих трёх звёзд оказывает гравитационное воздействие на тела, находящиеся на достаточно далёких орбитах. Из того, что я узнал от доктора Колхауна, я заключил, что Альфа Центавра A, B и C, вероятно, имели пояса Койпера из остаточного материала, когда только-только сформировались из первичного облака пыли и газа, такие же, как у вашего солнца. Но взаимное гравитационное воздействие звёзд A и B давно разрушило и разметало их пояса. Без намёка в виде короткопериодических комет в нашем небе нам никогда и в голову не приходило, что подобный пояс остаточного материала мог когда-то существовать вокруг нашей звезды, не говоря уж про другие звёзды. Авария в самом деле произошла так, как я описал, и мы в самом деле нуждаемся в помощи людей, и, как я и сказал мистеру Райсу, никто из моих людей никогда не стал бы рисковать этой помощью, совершая убийство.

Зиглер поняла, что не помогает версии обвинения.

– Вопросов больше не имею, – сказала она.