Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-3". Компиляция. Книги 1-29 (СИ)"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

Соавторы: Роберт Сойер,Саймон Дж. Морден,Ричард Кадри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 317 страниц)

Джон Уэйн не стал бы стрелять человеку в спину, но это моя любимая мишень.

Я являю гладиус и поднимаюсь. Не сказать, чтобы я твёрдо держался на ногах, но я достаточно близко, чтобы это было не важно. Я как можно выше заношу гладиус и отсекаю руку с Верналисом Человека-Краба. Толпа стихает. Человек-Краб пялится на свою культю. Следом я отнимаю ему ногу. Он падает ничком, балансируя на руке и ноге. Он пытается повернуться ко мне лицом, чтобы напасть. Вслепую размахивает щитом в надежде, что я подойду слишком близко, и он сможет сокрушить меня. Я позволяю ему сократить дистанцию, прежде чем забрать и эту руку тоже. Я всё жду, что вооружённые охранники откроют огонь из дробовиков, но они просто наблюдают, такие же остолбеневшие, как пьяницы на трибунах. Я, пошатываясь, направляюсь, чтобы встать перед Человеком-Крабом. Хочу, чтобы он видел это.

У него осталась одна нога, и я отсекаю её по колено. Я хочу, чтобы он смотрел мне в глаза. Я хочу, чтобы толпа впитывала каждую минуту этого. Я убиваю их всех. Каждую толику боли, что я причиняю Человеку-Крабу, я причиняю им всем. Геноцид – это зло, а в данный момент зло хорошо на вкус.

Я разрезаю Человека-Краба справа налево, через всю грудь. Прежде чем он разваливается на части, я делаю гладиусом мах сверху вниз, аккуратно рассекая его от черепа до задницы. Он разваливается на четыре больших прижжённых куска запечённой ветчины.

Это, дамы и господа, то, что мы зовём зрелищностью, с любовью от Сэндмена Слима.

На стадионе по-прежнему тихо, как будто из него выкачали весь воздух. Но требуется всего лишь, чтобы кто-нибудь уронил бутылку, и этот звук сразу же выводит всех из ступора. Вы этого не предвидели, не так ли? Что какой-то отвратительный полудохлый пехотинец-адовец сможет достать гладиус. Спите крепко, гадая, какими ещё тайными способностями обладают наши пехотинцы.

Моя левая рука перестала кровоточить, но на её месте всё ещё большая открытая рана. Я лаю заклинание боли, прижимаю к руке гладиус и прижигаю рану. Затем я падаю и погружаюсь в утешительную темноту.

Я чувствую, как пара охранников тащат меня обратно к загонам. Я не возвращаюсь в загон к остальным пленникам. Они бросают меня одного в один из затемнённых фургонов. Даже сквозь полумёртвый туман я вижу, что они напуганы до усрачки. Может, я шпион или прибывший с проверкой офицер из Пандемониума, а они просто швырнули меня в колодец смерти с разъярённым стероидным болваном. Запах моей сожжённой кожи вызывает у меня тошноту. Чёрт, я бы сейчас не отказался от сигареты.

Я шарю руками в поисках «Проклятий». Это и в самом деле ад. Осталась одна сигарета, да и ту раздавили до неузнаваемости во время боя. Швыряю пачку в темноту. Ангел пытается мне о чём-то напомнить. Лезу обратно в карман и нахожу целебное худу-яйцо Мунинна. Кусаю его, и что-то успокаивающее и сладкое стекает по моему горлу. Спустя несколько секунд голова проясняется. Я всё ещё слаб, но боль прошла, и мир под моей задницей кажется твёрдым.

Я выпускаю на свободу ангела. Мне нужно всё обдумать, потому что, если только у моей новой культи нет плана 007, как вытащить нас отсюда, мне придётся назвать то, что я оставил свою руку там на арене, серьёзным провалом.

Интересно, есть ли способ отключить в этом месте антихуду покров. Я не слишком горд, чтобы заползти в тень и вечность-другую похныкать в Комнате. Мейсон уже развешивает плакаты о розыске. Он знает, что я здесь. Какое мне дело, если один из его карманных волшебников обнаружит, что я воспользовался ключом? Но я снова в зоне заключения, и покров работает, так что я не могу воспользоваться каким-нибудь худу. И с подрезанным крылом я не пробьюсь через всех этих охранников.

Мне нужно остановиться на минутку и перевести дыхание. Я не знаю, насколько хватит яйца Мунинна. Мне нужно продолжать двигаться, пока оно действует. Я позволяю ангелу завладеть моими органами чувств. Он может видеть прямо сквозь жестяные стенки фургона.

Я ожидаю увидеть здесь Роммеля вместе с Африканским корпусом, но в радиусе ста метров нет ни одного адовца. Я Чернобыль в гнезде белого отребья[709]. Ангел осматривает всё вокруг на триста шестьдесят градусов. Несколько адовцев, достаточно храбрых, чтобы держаться в пределах видимости, располагаются со стороны фургона, смотрящей на арену. Позади меня пустое поле. Но фургон защищён тем же заклинанием мальбранш, которое здорово долбануло меня на платформе. Я прорезаю в стенке дыру размером с человека и вываливаюсь наружу. Если я буду держать фургон между собой и бандой, то смогу поджав хвост незаметно исчезнуть в темноте.

Полагаю, это и есть план Б.

Всего в нескольких кварталах отсюда улицы забиты. Не знаю, где я нахожусь. Я пытаюсь выглядеть невозмутимым со своей отсутствующей рукой и боком пальто, пропитанным запёкшейся кровью и опалённым гладиусом. В толпе легко затеряться. Как и то, что многие из лежащих на улице и просящих милостыню у продуктовых лавок лузеров выглядят ненамного лучше меня.

Интересно, понял ли кто-нибудь из больших умов там на стадионе, что меня больше нет в фургоне? Один из самых храбрых скоро решит проверить руку, которую я там потерял, увидит, что она человеческая, и неизбежно поймёт, кому она принадлежит. Мои плакаты о розыске повсюду, так что меня не беспокоит, что узнают, что рука принадлежит мне, но мне ненавистна мысль, что какой-то адовец-хуесос повесит её у себя на стене в качестве трофея.

Это первый переполненный клочок земли, который я увидел в Элефсисе. Страна хардкорного мародёрства. Вместо того, чтобы нападать на отдельные рынки за углом, самые предприимчивые сносят их подчистую и устанавливают свои собственные ларьки. Это аллея аттракционов на окружной ярмарке, полная уродливых исчадий ада и голодающих атеистов, либо отчаявшихся, либо храбрых, либо достаточно глупых, чтобы копаться в сточных канавах и мусоре в поисках объедков. Глядя на происходящее на стадионе и на зачищающих здесь город безжалостных ублюдков, я не вижу большой разницы между мародёрами и той бандой, что преследовала нас с Джеком, за исключением того, кто им платит. Я задумываюсь, сколько солдат в легионах Люцифера были истово верующими, а сколько – простыми наёмниками. Ещё одна прекрасная проектная работа, Боже. Ты нажрался клетчатки и высрал ангельскую армию, которую можно купить за пиво и Твинки.

На стенах некоторых зданий впечатляющие трещины. Как и дома, некоторые подпёрты опорами линий электропередач. Другие гидравлическими автоподъёмниками и сломанными экскаваторами. В переулках рядом с горами мусора высотой в два этажа открытые выгребные ямы. Вот где тусуются большинство сумасшедших и атеистов, собирая и прикарманивая всё, что могут съесть или выменять. Трещины в тротуаре сочатся канализационной кровью, но я не вижу каких-либо больших воронок. Наверное, вот почему все собрались в этой части города.

Будучи подобным калекой, это никак не облегчает вызволение Элис из психушки, но когда Мейсон начнет свою войну, нигде не безопасно. От этого никуда не денешься. Это путешествие – комплексная сделка. Я должен найти Элис, и мне нужно остановить Мейсона. Одно ни черта не значит без другого.

Я продолжаю трогать левый бок, пытаясь нащупать отсутствующую руку и задаваясь вопросом, не совершил ли ошибку. Может, я всё ещё лежу на улице, где кирпич ударил меня сбоку по башке. Может, Человек-Краб поразил меня заклинанием иллюзии, и моя рука всё ещё на месте. Клянусь, я чувствую, как шевелятся пальцы. Но это просто синдром фантомной конечности. Понадобится время, чтобы все подходившие к руке нервы поняли, что там ничего нет, и умерли. Может, когда я вернусь домой, Аллегра сможет снабдить меня большой стальной перчаткой Железного Человека. Это бы до жути перепугало самых крутых Таящихся. Сэндмен Слим, нефилим-киборг.

На улице полно ларьков, и мародёры делают это место практически схожим с обычным адом. Но это не он, и я всё ещё не знаю, где нахожусь. Похоже, стена Элефсиса обходит весь Гриффит-парк от 101-й с одной стороны и до шоссе Голден-Стейт с другой. Я всё ещё вижу Обсерваторию-психушку прямо на севере. Если бы у кого-нибудь здесь была пушка, то они могли бы выстрелить мною прямо в холм, и я оказался бы там. Мне надо найти одну из туристических дорог. Если бы я попытался забраться на чёртов холм сквозь деревья, то всё ещё бы шёл спустя час после того, как вселенной пришёл конец. Мне нужна какая-нибудь возвышенность, чтобы сориентироваться.

В толпе бродят несколько Кисси. Они выслеживают мародёров, делая их пугливыми, параноидальными и ищущими драки. Они нашёптывают торговцам, которые начинают громко спорить со своими покупателями. Вот один в переулке швыряет зажжённые спички в пустые окна. Ещё ничего не загорелось, но дайте время. Я даже не пытаюсь отпугнуть их. Я не хочу выдать себя, и я слишком слаб, чтобы угрожать им.

Сейчас самое сложное – держать голову прямо, а мысли связными. Яйцо Мунинна не будет действовать вечно. У меня в руке уже появляются болевые ощущения. Может, это нормально, а может признак того, что яйцо иссякает. Меня впервые лишили конечности. Я не эксперт. Я натыкаюсь на стол. Выпивка, сигареты и бутылки со снадобьями стыкаются друг о друга. Некоторые падают. Я наклоняюсь, будто пытаюсь помочь поднять их, но на самом деле пытаюсь прикарманить пачку «Проклятий». Владелец выходит из-за прилавка и кричит на меня, подчёркивая свою точку зрения тем, что пинает меня в левый бок, где я ничего не могу с этим поделать.

Я подхожу к большому перекрёстку. Элефсис не горит, но Лос-Анджелес светится как уголь и плюётся огнём в небо. Я ныряю в четырёхэтажную парковку. Нижний этаж обустроен как лагерь сквоттеров. Здесь атеисты и сумасшедшие с холма, костры и палатки. Это место воняет телами и отходами. Я поднимаюсь по пандусу на второй этаж. Здесь меньше обитателей, и никто меня не беспокоит. Я продолжаю подниматься.

Третий этаж разнесён в хлам, как будто взорвалась бомба. Каждый сантиметр почернел и обгорел. Не похоже на бомбу. Скорее на пожар, достаточно крупный и жаркий, чтобы не оставить ничего, кроме наполовину расплавленных автомобильных шасси. Я устал после прогулки от стадиона. Нахожу местечко в темноте позади лифтов и ложусь. Голове так приятно от прохладного бетона. Я рад, что Элис здесь нет, и она не видит меня таким. Это может поколебать её уверенность в моём образе рыцаря в сияющих доспехах.

Воздух здесь относительно чистый, но я по-прежнему ощущаю запах тел внизу. Один запах не отсюда – непреодолимая уксусная вонь. Я поднимаю голову, вижу стоящего на расплавленном остове «МИНИ Купера» Йозефа.

– Не совсем тот прогресс, которого я ждал, – говорит он.

– Чувак, убирайся отсюда. Кто-нибудь тебя увидит.

– И что? Думаешь, кто-нибудь из этой толпы захочет или сможет что-нибудь с этим поделать?

– Суть в том, что мне не хочется выяснять. Никаких следов. Помнишь?

Я сажусь и прислоняюсь спиной к стене. Йозеф глядит на мой пустой рукав и качает головой.

– Ты смешон. Покалеченный. Запертый идиотами и ограбленный мёртвым психопатом.

Он пинает несколько камешков под ногами и обнаруживает пару раздавленных очков для чтения.

– Мы устали ждать. Мы выступаем сейчас.

– Милости прошу.

Он поднимает очки и подносит к глазам, щурясь сквозь линзы. Должно быть, они не из его рецепта. Он корчит гримасу и швыряет их через стену.

– Ты не собираешься попробовать отговорить меня?

– Нет. Милости прошу. Пандемониум в ту сторону, так же, как и девяносто процентов адских легионов. Если ты и твои дружки думаете, что сможете справиться с миллионом или около того солдат-адовцев, милости прошу.

Он наклоняется поближе, принося с собой свою вонь.

– Ты считаешь, что мы не сможем справиться с этими идиотами-адовцами?

– Может и могли, когда их было недостаточно в одном месте для приличного пикника, но эти парни практически заново собрали изначальные легионы восставшего ангела.

– И что? Они проиграли свою войну на Небесах, а теперь даже Люцифер пропал. Они слабы.

– Да, но есть ещё кое-что.

– Что именно?

– Есть сигаретка?

Он лезет в нагрудный карман и достаёт пачку обычных людских сигарет. Никогда не рассчитывай на то, что Кисси даст тебе именно то, чего ты действительно хочешь. Я прикуриваю сигарету зажигалкой Мейсона и глубоко втягиваю дым в лёгкие. Это лучше, чем ничего, и помогает замаскировать запах Йозефа.

– Ты упомянул, что есть ещё кое-то, – напоминает Йозеф.

– Ты смотрел когда-нибудь канал «Дискавери»? У них была передача, где колония маленьких крошечных красных муравьёв собрались вместе и убили взрослого волка. Понимаешь, куда я клоню?

– Нет.

– Только потому, что ты волк на вершине пищевой цепочки, это не значит, что ты пуленепробиваемый. Может ты со своими приятелями и в состоянии истребить адовцев, но они не сдадутся легко, и к тому времени, как закончите, вы будете слепыми и искалеченными. По мне, так это не звучит, как большая победа.

Йозеф делает глубокий вдох и поворачивает голову в сторону звуков с улицы.

– Сколько ещё нам нужно ждать?

– Всего несколько часов. Мне нужно подняться на этот холм, а затем добраться до генерала Семиазы. Он единственный парень, который может всё изменить.

– Он в Тартаре.

– Знаю.

– Полагаешь, что сможешь ему помочь? Как?

– Скажу им, что я разносчик пиццы. Они ничего не заподозрят.

– Не остри. Из Тартара никто никогда не возвращался.

– Может, они шли не в ту сторону.

– Выражение его лица меняется на неподдельный интерес.

– Ты знаешь тайный путь наружу?

Я затягиваюсь сигаретой. После «Проклятий» обычные человеческие сигареты – это как вдыхать пар от чашки травяного чая.

– Если тебя так заботит победа в этом деле, почему бы тебе не пойти и не заняться своей работой, и дать мне делать мою? Если я не вернусь в Пандемониум через, скажем, двенадцать часов, ты будешь знать, что я застрял в Тартаре и не вернусь. После этого ты можешь делать всё, что захочешь, но дай мне время сделать всё по-умному.

Он подходит ближе, снимает какую-то нитку у меня с плеча и отбрасывает в сторону.

– Это в последний раз. Начинается прилив, и ты не можешь сдержать море. Кроме того, ты не из тех людей, кому можно доверять.

– Да, но больше никто не хочет играть в наши кошки-мышки, так что нам друг от друга не деться.

Йозеф трогает пустой рукав моего пальто.

– Как ты собираешься провернуть всё это только с одной рукой?

– Справлюсь.

– Значит ты собираешься позволить своему эго всё разрушить.

– Это мой план. Мне и отдуваться.

– Нет, это не так.

Легко забыть, что Кисси – своего рода ангелы. Заводской брак, выброшенные-в-мусорный-контейнер-и-закопанные-на-свалке ангелы, но всё же несказанно могущественные создания. Когда Йозеф хватает меня, я ни черта не могу сделать, чтобы дать отпор. Я однорукий, потерявший равновесие, меня тошнит и кружится голова. Он бросает меня на колени, стягивает пальто и достаёт чёрный клинок. Я пытаюсь отступить, но он хватает меня за пустой левый рукав и тянет обратно, как рыбу на катушке. Он срезает прижжённую культю руки, снова открывая рану. Мои колени подгибаются. Я держусь за него здоровой рукой, пытаясь сомкнуть пальцы на горле или оттолкнуть его. Что-нибудь. Что угодно. Он отмахивается от меня и прижимает к стене. Он вырезает чёрным клинком на ладони моей правой руки “X” и прижимает мою окровавленную ладонь к культе руки.

Мне хуже, чем когда-либо. Не теряю сознание и не рвёт, но потерялся в пространстве. Как будто моё тело и мозг отказались от попыток регистрировать где верх, где низ, или в своём уме или безумен. Я продолжаю ждать, что ангел в моей голове вмешается и всё уладит, но он так же ошарашен, как и я. Культя зудит, и нервы, которые кажутся всё ещё соединёнными с пальцами, ощущаются таковыми ещё сильнее. Я гляжу, чтобы посмотреть, что происходит, и обнаруживаю что-то белое и пульсирующее, свисающее с моего тела, словно гигантская личинка. Здорово. Теперь мне придётся сменить фотографию на сайте знакомств.

Личинка обрастает венами и артериями. На конце шевелятся пять подёргивающихся щупалец. Личинка съёживается и практически чернеет. Вены и артерии укрепляются, пока не становятся кабелями внутри плотных тёмных мышц. Блестящая кожа скользит поверх и вокруг растущих структур. Она блестит как металл или панцирь скарабея. Мои пальцы изящные, но сильные, наполовину органическое насекомое, наполовину машина. Они сгибаются, когда я им велю. Я прикасаюсь кончиком каждого пальца к большому, считая один, два, три, четыре. Они двигаются легко. Йозеф вернулся к «МИНИ Куперу», вытирая белым носовым платком мою кровь с ладоней.

– Это должно дать тебе приличный шанс не проебать всё полностью.

Он складывает носовой платок и кладёт в задний карман.

– Я мог бы солгать и сказать тебе, что не могу сделать руку выглядящей более человеческой, чем сейчас, но мы оба бы знали, что я солгал. Носи эту и не забывай, кто твои друзья.

– Ты сама прелесть.

Боль и тошнота исчезли. Я встаю. Йозеф подходит и помогает мне надеть пальто.

– Побыстрее привыкай к новой руке. У тебя есть двенадцать часов с этого момента, или мы будем действовать без тебя.

Он спускается по пандусу и исчезает ещё до того, как достигает низа.

Я сгибаю и шевелю рукой. Поднимаю кусок бетона. Перекидываю его из здоровой руки в мою новую и обратно. Биомеханическая рука ощущает давление, тепло и остроту, но не как обычная. К ней придётся привыкнуть, но это лучше, чем обгоревшая культя.

Рука не единственное, что мне нужно разработать. Я не знаю тайного пути из Тартара. Мне даже не известен путь туда. Но я найду его, и, если худу и херня не вытащат меня отсюда, я стану задерживать дыхание, пока не посинею. На маму это всегда действовало.

Я поднимаюсь на открытый уровень в верхней части парковки и осматриваю город. В миле отсюда на вершине холма находится психушка. Если Элефсис так же причудливо устроен и испохаблен, как и остальной Лос-Анджелес, Элис с таким же успехом могла бы находиться на Луне. Не знаю, смогу ли я за двенадцать часов добраться хотя бы до неё, не говоря уже о том, чтобы забрать её и Семиазу. Нужно мне было попросить у Йозефа реактивный ранец вместо руки.

Сбежавшие психи греются у костра из старой мебели и моих плакатов о розыске.

Может мне стоит угнать машину и попробовать найти где-нибудь дорогу к Обсерватории.

– Всё ещё пытаешься подняться на этот холм, а?

Я оглядываюсь через левое плечо, затем через правое. На краю стены, свесив ноги с края, сидит маленький толстяк в сшитом на заказ красном костюме. Я смотрю на него, а он на меня.

– Он ушёл?

– Кто?

– Твой приятель Йозеф. Он ушёл?

– Он мне не приятель, и да, он ушёл. Ты кто?

– Я наблюдал за тобой, а затем увидел, как он оснащает тебя жучиной лапой. Естественно, я просто предположил, что вы двое – приятели.

Я обхожу его, пытаясь рассмотреть получше.

– Кто ты?

Он пожимает плечами.

– Кто мы такие на самом деле?

– Не умничай.

– Я родился умником. Ты чудовище.

Я достаю наац и держу его так, чтобы он не видел, и приближаюсь, пока не оказываюсь достаточно близко, чтобы хорошенько его рассмотреть. Это мистер Мунинн. Только не он. Это один из его братьев. Они не просто близнецы, они одинаковы в каждой детали, включая одежду, за исключением того, что там, где Мунинн весь в чёрном, этот весь в красном. Ангел у меня в голове издаёт звук, который я прежде от него никогда не слышал. Я убираю наац обратно в пальто.

– Как тебя зовут?

Толстяк постукивает пятками по стене здания.

– Малыш, ты не смог бы произнести моё имя, даже имея три языка и миллион лет практики.

– Мунинн сказал мне своё.

– Неужто?

– А разве нет?

Красный человек поднимает руки, широко растопырив пальцы.

– Пять братьев. Каждому из наших имён и сознаний соответствует определённый цвет. Жёлтый. Голубой. Зелёный. Я красный, как ты мог заметить. Мунинн чёрный, сумма всех нас.

Он отстукивает каждый цвет пальцем.

– Итак, если бы ты был интеллектуалом или прочитал хотя бы одну книгу за свою жизнь, то мог бы знать, что мифическое скандинавское божество Один путешествовало с двумя чёрными воронами. Одного звали Хугинн. Угадай, как звали другого?

– Мунинн назвал себя в честь птицы?

– Он так шутит. Не надо его презирать. Он самый младший.

Ангел у меня в голове прекращает издавать странный шум и, наконец, выдаёт одно-единственное слово: «Элохим»[710].

Красный человек смотрит на меня. У меня такое чувство, что он читает меня намного лучше, чем я могу читать его, потому что я не могу читать его совсем.

– Ты?..

– Ага.

– Вы все пятеро?

– Ага.

– Мистер Мунинн тоже?

– Думаю, мы признали это, когда установили, что он один из нас, пятерых братьев.

У меня снова что-то странное творится с головой. Скручивает желудок. Меня захлёстывают восхищение и гнев, которые я носил в себе гораздо дольше, чем те одиннадцать лет, что я провёл в Даунтауне.

– Мунинн лгал мне. Я считал его одним из немногих, кому я могу доверять.

– Успокойся. Он не лгал тебе. Он просто не подошёл и не сказал: «Привет, малыш. Я Бог. Как дела?». Ты бы ему поверил? Я бы нет, а я бы знал, что он говорит правду.

– По крайней мере, я могу звать его Мунинном. Как мне звать тебя? Санта – Элвис?

– Как насчёт Нешамы[711]? Мне кажется, это ты можешь произнести, не сломав себе челюсть.

– Что ты делаешь здесь внизу?

Он протягивает руки.

– Обозреваю дело своих рук.

Я прислоняюсь к стене с ним и оглядываю город. В нескольких кварталах к северу что-то взрывается. В здании дальше по кварталу начинается пожар. Полагаю, сбылась мечта Кисси со спичками.

– Если бы это был мой конструктор, я бы его вернул и потребовал обратно деньги, – говорю я.

Нешама качает головой и пожимает плечами.

– Знаешь, всё должно было быть не так. Когда-то Элефсис был прекрасным местом. Как и вся Вселенная. Мы… ну, тогда это был ещё я… строили совершенство, но всё пошло не так.

– Ты тогда изобрёл преуменьшение или придумал его позже?

– По крайней мере, мы, я, мечтали о большем. Ты о чём мечтаешь?

– Ты точно знаешь, о чём я мечтаю. Именно поэтому я здесь.

– Борющийся с ветряными мельницами остолоп на белом коне. Очень оригинально. Знаешь, что сделали мы с братьями? Мы изобрели свет. И атомы. И воздух.

– Если вы ставите себе в заслугу свет, то заслуживаете похвалы и за рак кожи, так что ещё одна первоклассная работа и в этом случае.

Он в преувеличенном жесте опускает голову в руки.

– Рак. Чёрт, вы, люди, такое недоразумение.

– Вы нас создали, так что, а вы тогда кто?

Он наблюдает за дымом, поднимающимся от ближайшего костра вверх навстречу пылающему облаку неба.

– Мы были так уверены, что сотворили вас правильно в первый раз. Затем произошло полное фиаско с Эдемом, и с этого момента всё покатилось под откос. Но не волнуйся, новые намного лучше.

– Вы закончили с нами и переходите к Человечеству 2.0?

– О, мы уже далеко за пределами 2.0. Новые почти идеальны. Практически ангелы. Ты бы их возненавидел.

– Скрещу пальцы, чтобы никогда не встретить ни одного из них.

Он наклоняется ко мне и говорит притворным заговорщицким шёпотом.

– Не встретишь. Я поместил их далеко-далеко от вас, людей. Почему, ты думаешь, космос такой большой?

Он садится прямо и смеётся, довольный своим спектаклем. Я всегда задавался вопросом, не пересекусь ли с ним когда-нибудь. Не уверен, чего я ожидал. Мускулистого ветхозаветного Конана Иегову. Возможно, торчка новозаветного секс-гуру. Чего-нибудь. Но не Мунинна. И уж точно не плохую мудацкую ксерокопию Мунинна.

– Зачем ты оставил меня здесь внизу на все те годы?

– Ты имеешь в виду, почему я допускаю людские страдания?

– Нет. Я имею в виду именно то, зачем ты оставил меня здесь внизу?

– Тебе нигде нет места, так что, какая разница, где ты находишься?

– Ты действительно ненавидишь меня, так ведь? Я каждая грёбаная ошибка, которую ты когда-либо совершал, в одном флаконе.

– Да, что-то в этом роде.

– Аэлита убила Уриэля, моего отца.

– Да.

– Это ты ей сказал сделать?

– На самом деле, мы с Аэлитой сейчас не в тех отношениях, которые ты бы назвал разговором.

– Мой отец застрял в Тартаре?

– Нет.

– Где он?

– Ушёл.

– Куда?

– Просто ушёл.

– Другие мёртвые нефилимы, они тоже ушли?

Он поднимает руку и опускает обратно на колени.

– Что там в Тартаре? – спрашиваю я.

Он какое-то время молчит.

– Я был бы признателен, если бы ты потушил сигарету. У неё от меня аллергия.

– У тебя аллергия?

– Только здесь.

Я щелчком отправляю сигарету через край в костёр психов внизу.

– Чего я не понимаю, так этого исчезновения. Ты ненавидишь меня. Это факт. Но если ты поставил крест на всех нас, смертных обормотах, и переходишь к версии 2.0, почему ты просто не убил нас? Или ты даже не потрудился избавить нас от страданий? Так вот кто ты есть? Один из тех, которые забывают ребёнка в машине в жаркий день, пока того не хватит удар?

Он какое-то время не двигается и молчит. Просто глядит вниз на улицу. Мимо проходит парочка налётчиков, гоняя туда-сюда бутылку. Нешама перегибается через край и плюёт, попадая одному из налётчиков в макушку. Смеётся.

– Вы разбили мне сердце. Не ты конкретно. Всё человечество. А потом был инцидент на Небесах с Люцифером и его друзьями, малолетними преступниками. Мне пришлось бросить в пустоту треть своих детей. Мне кажется, что те, которые остались, цитирую, «преданные», были такими же плохими, если не хуже. Такие же надутые от своей важности и самодовольства. Самое смешное, что я никогда по-настоящему не верил, что Люцифер хотел моего трона, но считаю, что некоторые из оставшихся ангелов, хотели. Они видели мои неудачи и чувствовали себя вправе претендовать на него после того, как сражались и победили.

Он качает головой. Глядит вниз, постукивая пятками по зданию.

– Как и любой порядочный бог, я сам явил себя на свет. Я создал время, пространство и материю, и намеревался построить Вселенную. Когда я закончил, ничего не работало так, как я задумывал. Ангелы восстали. Кисси сеяли хаос. А вы все на земле, ну, вы просто были собой. И вот однажды я понял, что не был больше собой. Я превратился из одного большого себя в пять маленьких. Я никогда не утруждал себя попытками собрать себя обратно. Какой в этом смысл? Некоторым из меня не хотелось этого делать, и я не хотел бороться с самим собой.

– Знаешь, я уверен, что, если ты вежливо попросишь, они могут найти для тебя койку в той симпатичной больничке на холме.

– Следи за языком. Я мог бы превратить остального тебя в насекомое, чтобы соответствовать этой руке.

Как раз то, что мне нужно. Чтобы всё ещё больше стало кафкианским[712]. Подправим курс.

– Интересно, кому понадобилось построить в аду психушку, и для кого?

– О, первая интересная вещь, о чём ты спросил. Изначально она была для Падших. Некоторые из них сошли с ума, когда поняли, что натворили, и сдались. Время от времени у проклятых человеческих душ развивается подобное состояние, так что, когда я вернул себе эту часть ада, чтобы создать Элефсис для атеистов, то не тронул психушку. Бессмысленно наказывать сумасшедших – они не понимают, что происходит и почему. Лечение помогало им прийти в себя, чтобы они могли должным образом продолжить свои страдания.

Я потираю свою новую руку там, где она переходит в плечо. Контраст между мягкой плотью и твёрдым хитином разительный.

– Ты хладнокровный ублюдок, – говорю я.

– Слышать такое от того, кто менее часа назад безмятежно покромсал до смерти другое разумное существо, это что-то.

– Отец Травен рассказал о тебе кое-что интересное. Он употребил слово, которого я никогда раньше не слышал, так что пришлось посмотреть в интернете. Была такая греческая группа, которых звали гностиками…

Он закатывает глаза.

– Только не грёбаные гностики, пожалуйста.

– Они не называли тебя богом. Они называли тебя демиургом. Они не верили, что ты всемогущий уберменш. Ты больше похож на одного их тех папаш, которые пытаются соорудить барбекю на заднем дворе, только ты не можешь следовать инструкциям, поэтому неправильно кладёшь кирпич, цемент сохнет слишком быстро, и всё выходит так же криво, как покер в Хуаресе[713]. Затем, ближе к закату, заявляешь, что закончил, хотя всё выглядит как герпес. Ты бросаешь в огонь несколько стейков и притворяешься, что это как раз то, к чему ты стремился всё это время. Вот что ты сделал со Вселенной.

Он перебрасывает ноги обратно через стену и спрыгивает на крышу гаража. Улыбается мне.

– Ты в самом деле что-то читал? Вот свидетельство истинного чуда, наряду с хлебами и рыбами[714].

– Почему ты такой мудак, а Мунинн такой хороший парень?

Он с отвращением вскидывает руки.

– Все так влюблены в бедняжку Мунинна. Вот почему он всегда добивался своего. Он прячется там, в своей пещере, коллекционируя игрушки, цепляясь за прошлое, потому что не хочет иметь дело со всем этим. – Нешама указывает на горящий город. – Но он часть нашей коллективной сущности, и несёт такую же ответственность за это бедствие, как и любой из нас.

– По крайней мере, он не нытик.

– Забери у него игрушки и увидишь, сколько это продлится. Как думаешь, почему он прячется? Он так и не научился делиться.

Нешама достаёт из внутреннего кармана фляжку. Откручивает крышку и делает большой глоток.

– Как думаешь, можно мне глоток? Это был долгий кошмарный день.

Он качает головой.

– Тебе бы это не понравилось.

– Я пью Царскую водку; насколько это может быть плохим?

Он пожимает плечами и протягивает мне фляжку. Я опрокидываю её и выплёвываю все, что касается моего языка. Нешама забирает фляжку и надрывается со смеху.

– Что это за дерьмо?

– Амброзия. Пища богов.

Он делает ещё глоток и кладёт фляжку обратно в карман пальто.

– Итак, если ты здесь, внизу, а Мунинн на земле, где остальные?

– Где-то. Мы много путешествуем.

– А кто-нибудь из вас есть на Небесах?

– Всегда. По крайней мере, один из нас.

– Люцифер знает, что вы раздроблены, не так ли?

Он кивает.

– Люцифер всегда был самым умным. Вот почему они с младшим никогда не ладили. Один – сердце, а другой – голова.

– Всё это случилось после ухода Люцифера. Почему вы не пошлёте его сюда вниз, чтобы всё починить.

– Это не поможет. Ты был прав в одном. Я создал всё не так хорошо, как мог бы. Рано или поздно это должно было случиться.

– Вы пятеро знаете, что слышат и видят остальные?

– Не всё. Мы также любим немного уединения. В противном случае мы бы всё ещё были вместе.

– Они знают, что мы сейчас разговариваем?

– Они могут слышать каждое слово.

– Значит, вы получили послание, которое я отправил с ангелом обратно из Эдема?

– Получили. Тебе не нужно было так его кромсать. – Он кивает на мою новую металлическую жучиную руку. – Но, полагаю, вы квиты.

Я отворачиваюсь. Здание, которое поджёг Кисси, реально ревёт. Я отсюда чувствую жар. Я задаюсь вопросом, не стоит ли нам двигать, но Нешама не выглядит обеспокоенным, так что и я решаю не волноваться.