Текст книги "Кузнецкий мост (1-3 части)"

Автор книги: Савва Дангулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 128 страниц)

49

Коллинз пригласил к себе Бекетова с женой. Повод, как всегда у Коллинза, не очень обычный: выход в свет нового издания его книги «Человек живет все дольше».

Екатерина пыталась убедить Сергея Петровича, что это будет не столько семейное торжество, сколько праздник ученых и вряд ли есть смысл ей ехать, но Бекетов настоял. С некоторого времени он взял за правило: если Екатерину приглашали, не ехать без нее. Приемы, даже вот такие, как этот, были полезны Екатерине уже потому, что приобщали ее к тому, чем жил Бекетов. Было и нечто иное, что могло явиться действенным лекарством против «недуга» Екатерины: она заметно сторонилась людей, нет, не только англичан. Возможно, этот процесс начался прежде: ей было хорошо одной. Правда, ее работа не очень способствовала этому. Напротив, она ей мешала сберечь одиночество, но рядом был общительный Бекетов, и при случае он мог прийти на помощь. Бекетов это заметил не сразу, а заметив, решил: не помогать ей. Изучение ею английского продвинулось. Робея и радуясь, она дважды или трижды попробовала заговорить по-английски, и Бекетов осторожно похвалил ее. Измени ему здесь чувство меры, она это заметила бы, и тогда все пошло бы прахом. Он знал: она наблюдательный человек… У нее было особое чутье на фальшь, – казалось, в недрах ее существа природа поместила хитрый инструментик, который берет на пробу именно это качество человеческой натуры и безошибочно определяет его. То, что она говорила Бекетову о людях, подчас приводило Сергея Петровича в замешательство – она не оставляла места иллюзиям, как бы ни хотелось их сберечь. Ее вывод был всегда чуть-чуть безжалостен.

Сергей Петрович понимал: время – особенное, все русское в моде. Но до того как понял это он, это уразумели тысячи творящих имя и деньги, делающих то, что в этом мире называется «движением в сферы». Казалось, выгодно ставить на русскую лошадку. Выгодно, даже если через некоторое время придется отречься. За отречение здесь тоже платили, даже больше, чем за приятие. Выгодно ставить на русскую лошадку. Трижды жестокая правда: человек принимал сегодня, зная, что завтра отречется. Хочешь не хочешь, а станешь знатоком человеческих душ.

Предметом их постоянного спора был Коллинз.

– Честность строптива, – нередко говорила Екатерина, имея в виду Коллинза. – Она лишена одежд привлекательных, которые так любят люди.

– Я люблю? – спрашивал Бекетов.

– Нет, – отвечала она. – Но с Коллинзом тебе нелегко найти общий язык… С другими было бы легче, не правда ли?

Он смеялся:

– Я этого не сказал.

В какой уже раз они обращались к этой нелегкой теме.

Вот уже больше года, как Коллинз был вице-президентом общества, посвятившего себя упрочению советско-британских культурных контактов.

Он пошел на эту работу не без желания, но, когда выборы состоялись, захотел видеть Сергея Петровича. «Мистер Бекетов, вы знаете о моем избрании?» – «Да, мне сказали третьего дня… Я вас поздравляю». – «Но вы согласны с этим?..» Бекетов смутился: «Вы хотите спросить: пришелся ли этот выбор мне по душе? Несомненно». – «Нет, я хочу именно спросить вас: вы согласны?» – «Если вопрос поставлен так, я отвечаю: это решение ума коллективного, которое я уважаю». – «Но вы знаете, что наши с вами взгляды не во всем тождественны… Я могу не согласиться». – «Да, я имею представление и об этом», – сказал Бекетов. «И, несмотря на это, вы приветствуете?» – «Да, я приветствую это решение мистера Коллинза…» – «Вы, конечно, можете приветствовать этот мой шаг, мистер Бекетов, но имейте в виду: без меня вам было бы спокойнее».

С тех пор, как произошел этот разговор, минул год, не простой год, и Бекетов не однажды убедился, что разговор этот возник не случайно…

Было в русской победе нечто чистое, что в сознании людей хорошо сочеталось с именем Коллинза. Наверно, были и такие, которые шли на приятие, имея в виду отступничество, но не они призваны были взять Трою. Трою брали сподвижники Коллинза, и это было радостно, хотя последняя фраза Коллинза: «Без меня вам будет спокойнее, мистер Бекетов» – обескураживала и даже обезоруживала. С Коллинзом было непросто, настолько непросто, что не однажды Бекетов спрашивал себя: «Да был ли смысл начинать с Коллинзом?»

Итак, Коллинз пригласил Сергея Петровича с женой, и супруги Бекетовы поехали.

Съезд гостей едва ли уже не закончился, когда посольский автомобиль подкатил к подъезду двухэтажного особняка, столь знакомого Сергею Петровичу по его предыдущим поездкам в Оксфорд.

Видно, Коллинз приметил отсутствие Бекетовых и ждал их – по долгу гостеприимного хозяина он пошел им навстречу, едва они появились.

– Послал на всякий случай тридцать приглашений, не питая надежды, что явится половина, а они взяли да и явились все!.. – произнес он, наклонившись к Бекетову – он мог себе позволить такую вольность в разговоре с Сергеем Петровичем. – Пришлось перестраиваться на ходу, – засмеялся он; хитрый Коллинз сделал это признание не без умысла. Оно, это признание, как бы сближало его с русским гостем. – Накормить бы их!.. – созорничал англичанин – он сказал «их» и этим вновь как бы отделил Бекетовых от прочих гостей.

Бекетов окинул гостиную взглядом человека, годами работающего за границей, пусть в том же Лондоне, когда перед ним толпа англичан, но, как ни чрезвычаен повод, собравший множество людей, каждый остается самим собой и очень хорош для наблюдения. Бекетов готов был поверить Коллинзу, что тот не ожидал такого наплыва гостей, но, приглашая их, отнюдь не импровизировал: он созвал тех, кто представлял сегодня ветвистое древо английской культуры. Явившись сюда, эти люди воздавали должное Коллинзу – ученому и человеку. Но, искушенные в делах житейских и чуть-чуть в политических, гости не могли не учитывать и общественного положения хозяина дома, в частности всего, что он делал для упрочения культурных контактов с Россией. И это последнее, наверно, было самым показательным, по крайней мере для Бекетова. В умах английской интеллигенции, в ее отношении к России поистине были сдвинуты стопудовые камни, которые недвижимо лежали годы и годы. Стоит ли говорить, что уже в этом смысле время было необыкновенным. Оно было в какой-то мере похоже на великое противостояние: воспользуйся близостью Солнца к Земле и сделай все, что ты намерен сделать. Завтра будет поздно.

…Дверь в кабинет распахнута, и он выглядит как бы продолжением гостиной. Шоу устроился в кабинете хозяина, устланном медвежьими шкурами. Как задорно завилась и разлохматилась белая борода старого ирландца. Есть в нем сейчас нечто от нашего Павлова, как он изображен на известном нестеровском портрете в Колтушах. Вот сейчас вытянет руки, сжав их в кулаки, – Павлов, ни дать ни взять Павлов!.. И прямоугольная борода, и эти усы, беспорядочно торчащие, и брови, точно глыбы смерзшегося снега, нависшие над окнами деревенской хижины… Наверно, для Шоу превеликие доблести хозяина дома на ниве биологии много значат. Можно допустить, что их связывает нечто большое и в совместной борьбе за права науки, отечественной, но не только это… Среди тех первых, кто протянул России руки дружбы, был Шоу. Поэтому нет ничего необычного, что он сегодня в доме Коллинза, более странным было бы его отсутствие.

Шоу сидел у журнального столика, и чашка с кофе дымилась перед ним. Длинные ноги, которые он вытянул перед собой, уперлись едва ли не в противоположную стену. Собственно, он чувствовал бы себя в кабинете с медвежьими шкурами преотлично, если бы не эти ноги. Шоу не знает, что с ними делать: длинные, плохо гнущиеся, они решительно ему мешают – хоть отрубай!.. Так или иначе, а почтенный старец облюбовал не самое жесткое кресло в кабинете с медвежьими шкурами, что свидетельствовало о том, что он не думал покидать его тотчас. У кабинета возникла очередь, какая возникает в пасхальную ночь на пути к патриаршему трону: заманчиво было разбить заветное яичко с его святейшеством. Бекетов пошел к Шоу, когда очередь поубавилась – не говорить же с Шоу, стоя в очереди.

Его глаза под снеговыми глыбинами бровей показались Бекетову темней обычного.

– Меня вчера спросили: «Мистер Шоу, что сделают русские, когда войдут в Европу?» Однако хитрецы, не правда ли? Знают, кого спрашивать! Я им ответил: «Коли вы спрашиваете меня, вам надо поставить вопрос иначе: что сделал бы я на месте русских, войдя в Европу?» Ну, разумеется, они тут же утратили интерес и ко мне, и к Европе. Им-то известно, что бы сделал я, войдя в Европу, а вот что сделают русские – это действительно вопрос!

– Простите, мистер Шоу, а что бы сделали вы на месте русских?

Он принялся мять бороду, при этом его длинные ноги заплясали под столом.

– О нет! Скажите вы: что сделали бы русские?.. Мне необходимо это для дублинской газеты!

– У русских одна цель: освобождение! – произнес Бекетов.

Старику не просто было справиться со своими ногами, они плясали сами по себе.

– И я говорю: освобождение! Но вот вопрос: освобождение… от кого?

Казалось, ответ Шоу позабавил и его самого: он даже вытащил ноги из-под стола, чтобы легче было смеяться…

– Но вы не спрашивали Шоу о его больной жене? – полюбопытствовал Коллинз, когда Бекетов вышел из кабинета. – Ну, слава богу. – Он махнул рукой, произнес едва слышно: – Я предупредил всех, а вас забыл… Как же я вам благодарен, и старик, наверно, оценил: вон как он смеялся!.. – он посмотрел на Бекетова, потом обратил взгляд на группу гостей. – Вы видите вот этого господина… без шеи? Ну, в белой манишке, не столько рыжего, сколько белесого. Да, это Эндрю Смит, тот самый, что до войны затеял выпуск этих мировых классиков, нечто похожее на издания Брокгауза. Я прошу не очень торопиться покидать нас сегодня, я хочу рассказать вам о Смите.

– Простите, мистер Коллинз, но я с ним знаком и имел честь быть у него дома.

– Не на выставке ли книжной графики? О, тем лучше!

Бекетов понял: не иначе, Смит обратился к Коллинзу с деловым предложением. Такая идея могла прийти на ум деятельным лондонцам, полагавшим, что так легче уломать несговорчивых русских. Впрочем, в данном случае не было оснований для тревоги: если «человек без шеи» выпустил Ибсена, им руководили отнюдь не коммерческие интересы: на Ибсене в Великобритании не наживешься.

Как того хотел Коллинз, Бекетов дождался часа, когда начался разъезд гостей. Кстати, миссис Коллинз, очевидно зная намерение мужа, увела Екатерину в дальний конец дома, где находились лаборатории, – видно, она не впервые была гидом в таких экскурсиях – научные интересы мужа были не чужды хозяйке Дома: до того как стать миссис Коллинз, она была лаборанткой.

– Вы, наверно, догадываетесь, мистер Бекетов, что Эндрю Смит обратился ко мне с предложением весьма заманчивым… – начал Коллинз, огибая кресло, в котором за полчаса до этого сидел Шоу, и поглядывая на кресло так, будто предложение исходило не от Смита, а от Шоу. – Он сказал, этот Смит: «Я понимаю, что издание русских книг имеет для вас известный смысл, но зачем вам уговаривать издателей порознь? Передайте это право мне, и я вам гарантирую выпуск такого количества книг и таким тиражом, какого вы не имеете и, поверьте, иметь не будете… А о том, как я умею издавать, пусть скажет мистер Шоу…» Ну, в подтверждении Шоу не было нужды, я сам знаю, как издает книги Смит, но Шоу подтвердил: «Смит – это марка…»

Коллинз умолк и взглянул на кресло – его взгляд был столь настойчиво-просительным, что казалось, еще мгновение – и кресло произнесет: «Смит – это марка».

– Как вы, мистер Бекетов, а?..

Бекетов был немало озадачен: что ответить Коллинзу? Экспансивный Коллинз наверняка не удержался от того, чтобы сообщить почтенному издателю свое мнение. Каким могло быть мнение Коллинза?.. Ну, разумеется, не отрицательным. «Передайте это право мне, и я вам гарантирую издание такого количества книг…» Однако надо ли сосредоточивать все в одних руках? Наверно, есть обстоятельства, когда такая мера оправданна, но в данном случае решительно нет нужды делать это.

– Чтобы банки с медом были целее, их надо держать в небольших ящиках, – произнес Бекетов.

– Простите, но это гастрономическое сравнение как-то не дошло до меня… – Англичанин принялся тереть левую щеку – когда он волновался, она у него немела.

– Есть ли смысл в том, чтобы отдавать все в одни руки? – придав своему мнению форму вопроса, Сергей Петрович, как казалось ему, сделал это мнение не столь категоричным.

– Есть смысл, мистер Бекетов, – воодушевился Коллинз; то, что Бекетов все еще спрашивал, ободрило англичанина. – Поверьте моему опыту: мы сможем выпустить в два, в три раза больше! – Он увлекся, растирая щеку, щека стала белой, потом розовой. – В конце концов, какая вам разница, кто будет издателем… Перечень книг и нерушимость текста мы оговорим, не так ли?..

– Да, конечно, оговорим, мистер Коллинз, – согласился Бекетов, он хотел избежать крутых поворотов в этом разговоре. – Сейчас наши книги выпускают многие издатели, среди них немало добрых друзей… Поймите, отобрать у них это право и отдать в одни руки, справедливо ли это?

– Ну, разумеется, справедливо, – возразил Коллинз убежденно. – Цель оправдывает средства! Цель – издание книг, ей должно быть подчинено все… Когда речь идет об интересах дела, какие могут быть обиды, наконец?.. И потом… отказав в одном, мы сможем поощрить их в другом, не так ли, мистер Бекетов?

– Вы правы, мистер Коллинз, вы правы, но есть ли резон обижать наших друзей?.. – слабо возражал Сергей Петрович; главное, чтобы возразить не резко и спустить на тормозах. – Нам надо высоко нести престиж нашего дела, никакой монополии, хотя мистер Смит лицо, по всей видимости, уважаемое, если его большим замыслом была библиотека мировой классики.

– Ну, как знаете, как знаете, мистер Бекетов, – произнес недовольно Коллинз, застегивая пиджак на вторую пуговицу и этим как бы говоря: «Выше моих сил проникнуть в эти ваши доводы… Выше моих сил».

…Бекетовы возвращались в Лондон около одиннадцати.

Минувший день был хотя и дождливым, но жарким. Близость моря, обилие зелени вокруг сделали свое дело – с приходом вечера повеяло прохладой. В автомобиле открыли окна – ехать было приятно.

– Мне показалось, что Коллинз как-то скис под конец… верно? – подала голос Екатерина.

– Верно показалось…

– Что так?

Бекетов объяснил.

– Поверь мне, он знает Смита не больше, чем знаю его я, но как сказать ему об этом? – продолжал Бекетов. – Смит – это солидный делец, но нужен ли нам в данном случае делец? Завтра он отстранится… в какое положение он поставит нас? И с ним каши не сварим, и с добрыми людьми рассоримся… Нет, лучше так, как сейчас: книг действительно не очень много, но надежно…

– Погоди, но ты ему объяснил?

– Как мог… объяснил, – бросил Бекетов и умолк.

Машина огибала рощу, что темным увалом возникла слева.

– Что значит «как мог»? Ты ему сказал то, что сказал сейчас мне?

– Ему это нельзя говорить, Екатерина, – обидится. В конце концов, какие я имею основания не доверять Смиту?..

Она приутихла.

– Неверно, – сказала она, помедлив. – Понимаешь, неверно.

– Но я не могу ему сказать так, как говорю тебе.

– Должен был сказать вот так, как ты сказал мне… А получилось плохо: он, как думаю я, почувствовал, не мог не почувствовать, что ты недоговариваешь, а следовательно, ему не доверяешь. Ты сказал ему «нет», не обосновав своего ответа, и он вправе был заподозрить, что ты недоговариваешь, а это уже плохо. Поверь мне, плохо. С Коллинзом так нельзя, Сережа…

Он ничего не сказал ей. Ему надо было все хорошенько обдумать и решить, но одно было несомненно: в ней работал тот самый «инструментик», которым природа снабдила ее. Она сказала: «С Коллинзом так нельзя, Сережа». Он мог продолжать разговор, но главный ее довод, касающийся сути Коллинза, не было смысла оспаривать. Речь шла даже не о том, что думала о Коллинзе она, более важным было другое: что определял этот ее «инструментик», а он, как ему известно, действовал безошибочно.

Явившись к себе, Бекетов принялся было за разбор диппочты, прибывшей накануне, когда пришел Шошин. Его волосы были тревожно вздыблены, галстук лежал на лацкане пиджака.

– Сергей Петрович, разрешите? – произнес он, открывая дверь. – Я к вам минут на пять, – пояснил он, увидев, что письменный стол Бекетова и стол рядом завалены пакетами с почтой.

Что-то приберег строптивый Шошин чрезвычайное, коли явился, предварительно не позвонив, такое с ним бывало редко.

– Заходите, Степан Степаныч, – сказал Бекетов, вставая и переходя с Шошиным в дальний конец кабинета – великое половодье почты не дошло туда.

Они сели.

– Сегодня явился гонец из книгоиздательской фирмы на Пиккадилли, – начал Шошин, опустив глаза; он и прежде начинал разговор вот так, опустив очи, коли хотел возразить Бекетову.

– Пиккадилли – это… Смит? – спросил Бекетов – он начинал понимать, откуда ветром потянуло.

– Да, Смит и компания… – пояснил Шошин, не поднимая глаз – в разговоре, который попахивал огоньком, эти опущенные глаза помогали ему отстраниться, враждебно отстраниться. – Говорит, что его шеф беседовал вчера с Коллинзом насчет некоей издательской монополии на русские книги и Коллинз, не без вашего одобрения, сказал «да»…

– Все точно, – заметил Бекетов, сдерживая улыбку. – И Коллинз, и я именно так и ответили… – Он дождался, пока Шошин поднимет опущенные вежды – ему было нелегко поднять их сейчас. – А разве надо было сказать «нет»?

– Именно надо было сказать «нет», – произнес Шошин, обратив на Бекетова горящие глаза – никогда он не презирал Бекетова так, как в эту минуту.

– Погодите, а почему надо было сказать «нет»? – спросил Сергей Петрович примирительно.

– А потому, что этот самый Смит – адвокат дьявола, понятно?

– У вас есть основания, Степан Степанович, называть почтенного издателя с Пиккадилли адвокатом дьявола?..

– А у вас есть основания считать его христосиком? Есть основания?..

– Я верю Коллинзу, а он, согласитесь, Степан Степанович… – произнес Сергей Петрович с самым невинным видом, хотя смех клокотал в нем и рвал его на части.

– Я не знаю, какой ваш Коллинз биолог, но он Манилов чистой воды!.. – едва ли не взревел Шошин, и его сорвало со стула и бросило в противоположный конец кабинета.

– А если все-таки перевести этот разговор на язык доводов… что вы имеете против такого предложения, Степан Степанович?

Шошин затих сейчас в противоположном конце кабинета, не зная, стоять ему или садиться.

– Да неужели вам нужны еще доводы? – спросил Шошин – он был полон гнева.

– Представьте, нужны… – был ответ Бекетова. – Такова уж привычка: терпеть не могу голословного…

– Чтобы доверить Смиту такое, надо его знать лучше, чем знаем его мы! – не произнес, а выкрикнул Шошин – он понимал, что предложение Смита лишено для нас смысла, а об остальном у него не было ни времени, ни желания думать.

– И это все?..

Шошин сел, – ему было очевидно, что тут эмоциями не отделаешься – нужны доводы.

– Этот Смит, возможно, по-своему честный человек, но он всего лишь коммерсант… – заговорил Шошин, пытаясь взять себя в руки; казалось, что доводы, которые требовал Бекетов, возникали у Шошина сию минуту. – Всего лишь коммерсант: он с нами, пока ему это сулит прибыль. Не думаю, чтобы он относился к нам даже терпимо. Завтра погода изменится, и он сочтет за доблесть бросить нас. Какой же смысл передавать ему наше дело, отнимать у людей не столь богатых, но добрых и передавать ему… Нет смысла, решительно нет смысла.

– Ну, это уже довод, – сказал Бекетов. – Тут я вас готов понять, Степан Степанович.

– Но тогда как понять ваше согласие? – спросил Шошин. – Вы дали его?

– Нет.

– Не дали?.. Ну, тогда увольте и ведите-ка все эти переговоры со Смитом сами…

– А я готов, Степан Степанович, ей-богу, готов…

Шошин вздохнул тяжко, но, к изумлению Бекетова, не поднялся. В иных обстоятельствах он, пожалуй, устремился бы к двери и, чего доброго, хлопнул бы дверью, а сейчас продолжал сидеть недвижимо – не иначе, он сказал Бекетову не все, что хотел сказать.

– Сергей Петрович, – произнес Шошин с несвойственным ему смущением, – тут я слыхал краем уха, да не знаю, верно ли это… Хотел смолчать, а потом подумал: не могу скрыть от вас, не имею права.

– Коли не имеете права, тогда говорите.

– Одним словом, молва утверждает, – он умолк и печально и как-то просительно взглянул на Сергея Петровича. – Молва утверждает, что наше посольство в Вашингтоне возглавил молодой Гродко, да и у нас будет новый посол. Говорят, из Канады.

– Тарасов?

– Кажется. Не слыхали?

Бекетов, разумеется, знал об этой новости, но хранил ее в тайне, полагая, что это необходимо до поры до времени.

– Да, я слыхал, но не был уверен…

– Можно закурить?.. Ну, чего вы приуныли? Я же вас не виню, что не сказали. Не сказали, – значит, не надо было говорить.

А Бекетов думал: хороший человек Шошин. Вот ты, Бекетов, ему не сказал и даже не подумал сказать, а он, едва услышал, пришел, да еще пытается оправдать тебя.

– Новый посол – новая политика, Сергей Петрович? – произнес Шошин, мгновенно заполняя кабинет клубами дыма.

– Ну, новый человек – это всегда нечто… новое, – ответил Бекетов и, подняв руку, разметал ею дым – иначе мудрено было увидеть Шошина.

– Значит, новое? – Шошин задумался. – Все-таки человек по природе своей чуть-чуть ретроград… Вот, казалось, идет новое, может быть даже доброе новое, а тебе как-то тревожно. Нет причин для тревоги, а тревожно. – Он взглянул на сигарету и, точно поразившись, как быстро ее выкурил, осторожно положил в пепельницу. – Но каково Тарасову, а? – спросил он и внимательно посмотрел на Бекетова.

Действительно, каково Тарасову? Бекетов вспомнил свою поездку в Канаду и подумал, что в дорогах, которые иногда дарит судьба, есть некая предначертанность. Или мы полагаем, что это едва ли не воля рока, а на самом деле все закономерно? Просто земной шар сегодня так мал, что трудно разминуться двум людям…