Текст книги "Кузнецкий мост (1-3 части)"

Автор книги: Савва Дангулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 128 страниц)

18

Михайлов сказал Бекетову, что, судя по всему, Бивербрук поедет в Москву на конференцию трех. Михайлов хотел посетить Бивербрука в его министерской резиденции сегодня в три и просил Сергея Петровича быть с ним. Бекетов поблагодарил, сказав, что встреча с Бивербруком была бы и ему полезна.

Минуло два с половиной месяца с тех пор, как Бекетов прибыл в Лондон. Медленно, но верно Сергей Петрович постигал новые обязанности. Как ни своеобразна была жизнь посольства, она все больше становилась жизнью Бекетова.

Его глаз еще сохранил остроту видения, свойственную новым людям, и ухватывал то, что недоступно было другим. Очевидно, жизнь советского посольства в Лондоне напоминала посольскую жизнь в других столицах, но здесь было и нечто своеобразное. Это своеобразие облику посольства и всему его быту, как казалось Бекетову, во многом сообщил посол. Историк, не порывающий с наукой, он сумел с помощью каких-то только ему известных средств связать свои творческие увлечения с дипломатической практикой. Лингвисты, инженеры-энергетики, зодчие, становясь дипломатами, порывали со своей профессией. Михайлов, став дипломатом, не порвал с прежней профессией. И дело не только в том, что история ближе дипломатии, чем энергетика или архитектура, главное было в верности призванию, в решимости служить ему до конца. Разумеется, сочетать жесткие дипломатические будни с творческим трудом вряд ли мог даже Михайлов, но осмысливать происходящее, накапливать записи, накапливать впрок с намерением реализовать это в обстоятельном труде, который нужен людям, это Михайлов умел.

И еще он умел подметить в человеке искру божью и сберечь ее – и здесь у Михайлова был дар. Протянув руку к стопе деловых бумаг, лежащих на письменном столе, Михайлов, казалось, к удивлению своему, вдруг обнаруживал рукопись о таможенных законах, установленных Петром, или рукопись обстоятельной работы об известной стачке английских горняков. «Вот, прислал доцент из Саратова. Поймал меня, когда я был последний раз в Москве, а сейчас настиг, представьте себе, настиг в Лондоне!.. Если есть желание, могу дать прочесть, прелюбопытная работа!» И, взяв на ночь рукопись саратовского доцента, Бекетов действительно убеждался, что она принадлежит перу человека способного: в этой работе и знание предмета, и способность к анализу немалая… В посольстве говорили Сергею Петровичу, что когда Михайлов приезжал в Москву, в какие-нибудь две недели вокруг него возникал такой ансамбль больших и малых спутников, какому позавидовал бы сам Юпитер. В этом ансамбле были авторы произведений весьма экзотических, но это не смущало Михайлова. Он полагал, что заветная искра может отыскаться даже в тексте оды во славу пастыря, а остальное, в конце концов, приложится.

«Доброе дело имеет способность долго жить» – к этой формуле нередко приходил Михайлов. Откуда он вывел эту формулу, спрашивал себя Бекетов. Из какой поры своей жизни?.. Не из тех ли далеких времен, когда переселился в Англию, унося ноги от царской охранки, и потом жил на положении гонимого, перебираясь из одной лондонской мансарды в другую, жестоко мерз и голодал? «В Лондоне и теперь можно увидеть нужду диковинную, – сказал он как-то Бекетову. – Но то, что было в те годы, человеческому уму постигнуть трудно. Можете ли вы представить человека, бегущего по долгим лондонским улицам за каретой (где-то у парадного подъезда он увидел, как господин сел в карету, и теперь должен вместе с каретой домчаться до другого парадного крыльца, где господин из кареты выйдет), чтобы открыть дверцу и получить свою монету?» И еще думал Бекетов: «Что переживает Михайлов, глядя на тот же Лондон, где годы и годы он прожил на положении гонимого, а потом вернулся в этот город послом? Наверно, и у него есть минуты, когда ему хочется пройти по улицам своей юности. Каким видится ему то лютое время, и кажется ли оно теперь лютым?.. А может быть, все горькое ушло и остались только зримые острова доброго, редкие, но зримые?.. Ведь, согласно известной формуле Михайлова, доброе дело имеет способность долго жить».

Итак, они ехали к Бивербруку.

– Кажется, у Горького, в его воспоминаниях о Толстом… Ну, знаете, когда они идут с Толстым где-то в Крыму и Толстой видит женщину, работающую на огороде… Вы помните, что говорит Толстой?

– Что-то о физическом здоровье русских аристократов, Николай Николаевич.

– Именно о здоровье… Не могу припомнить всей фразы, нет, не потому, что она груба, отнюдь! В общем смысл толстовских слов: если бы не мужицкая суть и не ее бы богатырская сила, захирело бы голубое древо русского дворянства, высохло бы от корней до кроны… Нечто подобное хочется сказать, когда речь идет о Бивербруке…

– Бивербрук и… мужицкая могучесть?

– Именно! Эти лорды из плебеев, к которым принадлежит и Бивербрук, в сущности, явились той силой, которая дала жизненные соки голубому древу английской аристократии. Кстати, я вам рассказывал о своей первой беседе с Бивербруком?

– Нет, Николай Николаевич, но обещали рассказать. – Бекетов знал, дорога и прежде использовалась Михайловым для обсуждения каких-то аспектов предстоящей встречи.

– Когда в Москве начался знаменитый процесс «Лена-Голдфилдс»[8]8
  «Лена-Голдфилдс» – акционерное общество, учрежденное в начале века в Англии для эксплуатации золотых приисков на Лене. В 1925 году по концессионному договору, заключенному с правительством СССР, предприняло добычу золота в Сибири, на Урале и на Алтае. Ввиду невыполнения англичанами принятых на себя обязательств, правительство СССР расторгло с «Лена-Голдфилдс» договор.


[Закрыть], никто так зло и грубо не атаковал меня, как дружная стая Бивербрука… Прежде всего «Дейли экспресс». У Бивербрука было достаточно оснований полагать, что подобное непросто забыть или тем более простить. Может, поэтому, когда у него возникла необходимость в контакте с советским послом, он должен был отрядить гонцов, наказав им едва ли не стучать лбами об пол!.. В общем, это была классическая челобитная. Явился гонец от Бивербрука и сказал приблизительно следующее: «Лорд Бивербрук хотел бы с вами встретиться, он готов инициативу этой встречи взять на себя и с этой целью пригласить вас к себе… ну, хотя бы к завтраку. Однако прежде чем отважиться на это, он хотел бы знать, примете вы его приглашение?..» Как ни грубо было поведение достопочтенного лорда, в мгновенье ока все было если не забыто, то отодвинуто на второй план. Разумеется, личные обстоятельства имеют значение и для посла, но в несравненно меньшей степени, чем для всех остальных. Представляя страну и разговаривая от ее имени, посол должен быть готов обуздать собственное честолюбие. Нечто подобное потребовалось от меня. Короче, в условленный час мы сидели с Бивербруком за столом. Вдвоем. И были взаимно радушны. Больше того – доброжелательны. Как будто у русских не было конфликта с «Лена-Голдфилдс» и дружная стая газетных борзых не лаяла на советского посла. Как будто никогда лорд Бивербрук не науськивал эту стаю, не говорил ей: «Ату!» Я-то знал, что он науськивал, не мог не науськивать, обязательно науськивал. И тем не менее мы были взаимно доброжелательны. То, что он мне сказал в то утро, в сущности, ничем не отличалось от того, что сказал мне за год до этого Черчилль, и это было знаменательно. В высшей степени знаменательно!.. С тех пор как в Европе появился Гитлер, фронт наших недругов, столь монолитный со времен русской революции, дал трещину. В Великобритании первым спохватился Черчилль, вторым, пожалуй, Бивербрук… Я имею в виду самых крупных наших ненавистников, так сказать ненавистников с заслугами, на которых годы и годы держался английский антисоветизм. «Я понимаю, что главный враг Великобритании сегодня – гитлеровская Германия. Возможно, после поражения Германии дело будет по-иному, но все это не скоро. А пока мы друзья, и я готов служить этой дружбе, как готов служить Великобритании. Я не боюсь сказать: Великобритании, не России!» С той поры прошло шесть лет, но Бивербрук тщательно и точно соблюдает слово, данное им в то утро. Я скажу больше: среди англичан нет более корректного нашего партнера, чем лорд Бивербрук. Впрочем, сейчас вы в этом убедитесь…

Автомобиль подкатил к подъезду министерства.

– Вы дипломат по образованию или опыту?.. – спросил хозяин заинтересованно Бекетова. – А кем были прежде?.. Педагогом? Инженером-строителем?.. Представляю, какую великолепную профессию вы променяли на дипломатию!.. Я человек практического дела, и для меня создание гидростанций, например, да еще на великих русских реках, нечто более величественное и современное, чем дипломатия!.. В самом деле: как далеко дипломатия продвинулась за последние пятьсот лет?.. На дюйм!.. А строительство гидростанций?.. Нет, не за пятьсот лет, разумеется, а за пятьдесят… Эра! Я так думаю: великолепная мысль – глобальная карта энергетики!.. Так, чтобы одним движением рычага направлять реки электричества из одного конца планеты в другой!.. – Он даже покраснел – он был человеком увлекающимся, он мог себя заставить увлечься. Что для него строительство гидростанций, а вон как накалил себя, вон как зажегся… Он посмотрел на небо за окном, оно было ярко-синим, не лондонским. – А ведь с тех пор как у Гитлера возник восточный фронт, мы можем смотреть на небо спокойно…

В небольшом теле Бивербрука, как заметил Бекетов, был заряд энергии на трех великанов, и ему стоило усилий эту энергию укротить. Окруженный целым сонмом секретарей и помощников, которых Бекетов увидел в комнате рядом, он всех держал в состоянии постоянно вертящихся колес большой машины, его энергии хватало, чтобы зарядить машину на дни и ночи непрестанной работы. В нем и в помине не было того, что в представлении русского человека отождествляется с традиционной английской сдержанностью, – он смеялся, когда ему хотелось смеяться. Хозяин встретил русских весьма радушно, быстро и с явным удовольствием сымпровизировал меню легкого ленча (время близилось к двенадцати), который просил сервировать в комнате рядом.

– Наши корреспонденты в Москве сообщают сегодня о поездке под Смоленск. Их пророчества невеселы: немцы не хотят зимовать в открытом поле и еще до холодов навяжут русским сражение… В общем, они хотят обосноваться на зиму в московском отеле, разумеется, с видом на Кремль… кстати, порекомендуйте и мне хороший московский отель с видом на Кремль…

– Ну хотя бы «Националь», – смеясь, сказал Бекетов.

– Попрошу забронировать мне апартаменты именно в этом отеле, я хочу взглянуть из его окон на Кремль до немцев, – засмеялся Бивербрук и покатился по комнате. Он был не толст, упруго-крепок. – Если я бронирую этот отель, наверно, у меня есть уверенность, что я там не встречу немцев… Как вы полагаете?

Он задумался, – очевидно, поймал себя на мысли, что в этот раз юмор его не очень весел.

– Я еду в Москву и, естественно, тщательно подготовился к разговору по главному вопросу: наша помощь русским, точный перечень материалов, которыми мы можем помочь… Но, быть может, есть какие-то другие вопросы… Как вы полагаете?

Зазвонил телефон, зазвонил впервые. Бивербрук задвигал бровями.

– Э-э… Я же просил меня не соединять! – Он взял трубку, недовольно хмыкнул, услышав голос. – Мистер Крэгг, но я же просил звонить вас в два часа, а сейчас всего час тридцать!.. Я не заставлю себя ждать, мои сто двадцать строк будут у вас минута в минуту… Мистер Крэгг, вы человек новый и недостаточно осведомлены – газета никогда не опаздывала по моей вине! – Он вернулся к столу, улыбнулся – Крэгг не испортил ему настроения. – Быть министром и не оставлять своих редакторских обязанностей, наверно, не просто!.. Но как говорят в моем мире: «Ничего не поделаешь – газета должна выходить!»

Они сидели сейчас за столом, накрытым белой скатертью, и на плоских глиняных тарелках дымилось жаркое.

– Вы очень хорошо сделали, господин министр, подготовившись к обсуждению проблемы поставок. Это действительно для нас сегодня насущно… – произнес Михайлов, двигая тарелку, но не притрагиваясь к еде. – Хорошо и то, что вы запаслись точным списком товаров, – он тронул теперь вилку и нож, но все еще не приступил к трапезе. – Все это в высшей степени важно для сражающейся России, но, может быть, еще более важно другое…

– Я вас слушаю, господин посол…

Михайлов взял салфетку и принялся ее заправлять за борт пиджака. Он делал это с той неторопливостью и тщательностью, которые отличают каждое движение человека основательного и должны подчеркнуть значительность того, что он намерен сказать.

– Я говорю, более важно другое: проблема большой десантной операции союзников на континенте… Второй фронт.

Бивербрук, принявшийся было заправлять салфетку, положил ее на стол.

– Вы полагаете, что положение настолько серьезно, что немцы могут… срубить… русское дерево?

Михайлов коснулся кончиком вилки жаркого. Он явно хотел отвести взгляд от глаз Бивербрука – затененные густыми космами бровей, они не стали от этого менее острыми.

– Очевидно, немцы строят свой расчет на этом… Пожалуй, даже сегодня больше, чем вчера.

Бивербрук трудился сейчас над куском жареной говядины. Говядина была сочной, однако нож Бивербрука точно затупился, он плохо резал.

– С тем, чтобы потом бросить все силы на Британские острова и решить исход войны?

– Так мне кажется, – ответил Михайлов спокойно. Разговор обрел устойчивость, и оснований для волнения не было. – В этом случае Великобритания может потерять все. – Казалось, вместе с душевным равновесием Михайлов обрел и аппетит: он обложил жаркое листьями салата, сдобрил его подливкой. – Риск высадки на континенте не является для Британии вопросом жизни и смерти. Риск поражения русских равносилен для Британии гибели… Все достаточно ясно.

Бивербрук приготовился было ответить, но вдруг услышал шум автомашины, донесшийся из открытого окна. Он встал с завидной легкостью, быстро подошел к окну, не сказал – воскликнул:

– Господин посол, вот как раз об этом грузовом каре я говорил вам!.. Подойдите, пожалуйста, и вы, господин… Бекетов, только быстрее, прошу вас! Видите, как он разворачивается, а как он подвижен, несмотря на свои размеры! Не правда ли, великолепная машина!.. По мысли конструкторов, грузовик для перевозки гражданских грузов, по нашему мнению – военный грузовик, только надо чуть-чуть поднять и поставить дополнительную пару ведущих колес!.. Кстати, незаменимое средство доставки газет в провинцию! Пятьдесят таких машин могут сделать чудо: два часа – и «Дейли экспресс» в Оксфорде, еще час – и в Стратфорде!.. – Он оглядел своих гостей, развел руками: – Простите, но я еще и редактор!.. – Он вернулся за стол, задумался. Не просто переключиться от грузовика ко второму фронту. – Как вы знаете, я защищаю идею второго фронта, – произнес Бивербрук, глядя на Михайлова. – Но своей победой под Ельней вы затруднили мне борьбу и вооружили моих противников… Мне говорят: «Вот видите, русские не так слабы, они протянут и без вас!» Дай бог побеждать вам и впредь, но каждая ваша победа затрудняет мою борьбу за открытие второго фронта. Диалектика, не правда ли? Вот вы победите под Москвой и лишите меня последних шансов, а?

Бекетов думал: он сложнее, чем мы думаем. Его образ мышления, система анализа, сам подход к фактам лишены шаблона, чужды догмы, в конце концов. Однако как решит Михайлов задачу, которую поставил перед ним Бивербрук?

– А по-моему, каждая наша победа ослабляет Гитлера, требует от него переброски новых сил на восток, а следовательно, облегчает высадку десанта, делает это предприятие делом верным.

Бивербрук рассмеялся.

– Да, вы по-своему правы, господин посол!..

Пришел секретарь и сказал, что звонит Канада. Бивербрук просиял.

– Вы слышите, Канада!.. – засмеялся Бивербрук. Этот звонок воодушевил его. – Вы заметили, чем выше поднимается человек по жизненной лестнице, тем он кажется его землякам ближе. А потом наступает момент, когда они жить без него не могут, не так ли?.. Я иду, иду! – закричал он секретарю, однако, покинув комнату, оставил дверь за собой открытой. – Нет, нет, для меня… материнская земля! (This is my matherland!) Я говорю: плох тот сын, который не кормит мать!.. Мне нужен хлеб! Я должен кормить Британию!

Он вернулся повеселевший. Ему очень хотелось сделать гостей участниками разговора, который только что произошел, именно поэтому он и оставил дверь открытой.

– Черчилль говорит: «Нет, с канадцами будешь иметь дело ты, и хлеб будешь просить для Великобритании ты… Ох и скряги они, эти твои чертовы канадцы, как и подобает деревенским богатеям…» Наверное, он прав: они считают меня своим, и мне с ними легче разговаривать…

– Но хлеб вы добыли?

– Да, конечно… А по этой причине, как видите, весел и добр, как новорожденный…

Михайлов улыбнулся.

– Тогда обещайте сохранить это до Москвы…

– Сохраню, сохраню… – подхватил Бивербрук. Он действительно был сейчас в отличном настроении.

19

Две комнаты посольства, выходящие в сад, занимал отдел культурных связей и прессы, который отныне возглавлял Бекетов. Одна комната была чем-то вроде кабинета Бекетова, другая – референта Изосима Фалина. На следующий же день по приезде Бекетова в Лондон Михайлов провел Сергея Петровича в его рабочие апартаменты, познакомил с Фалиным.

– Фалин работник точный и усердный, – сказал Михайлов. – Все интересы у него здесь в посольстве, и я это весьма ценю… Знает язык и при желании мог бы его применить с большей пользой.

Бекетов увидел человека лет тридцати четырех – тридцати шести, который, протянув ему большую, но неожиданно легкую руку, взглянул почти кротко и улыбнулся. У него было серое лицо и темно-карие глаза, как показалось Сергею Петровичу, внимательные. Он ходил почти неслышно, был нетороплив, а в жестах спокойно-вял. В его кабинете все было на своих местах, однако то, что попадалось на глаза, не свидетельствовало о кипучей деятельности. Хотелось думать, что сам человек интереснее, чем работа, которую он делает. Где-то в его характере выпало одно звено, только одно – способность увлечься. Бесценное звено, которое незримо связывает человека с делом. Так думал Бекетов в первый день знакомства с Фалиным, но думал, естественно, втайне. Они, эти наблюдения, завладели им вдруг и могли быть ошибочны. Но одно было несомненно и в этот первый день: Фалин заинтересовал Бекетова, и Сергей Петрович ждал разговора с ним.

– Что могу сказать о себе?.. Кончил институт на Остоженке, был там председателем профкома три года, а потом вот… заграничная работа… Биография плоская, как стол: никаких проступков, но зато и никаких доблестей, – закончил он едва ли не радостно. – Прежде стыдился, а потом привык. Зауряд-дипломат. Скажу откровенно, я доволен, что вы приехали.

Бекетов не мог сдержать улыбки.

– Почему довольны? Ведь вы же меня не знаете.

Вопрос Фалина не смутил, но, прежде чем ответить, он долго думал.

– Вот меня пригласили в Москве куда следует и сказали: мы тебе доверяем, Изосим, поезжай и работай. Приехал сюда, те же слова: мы доверяем вам, Изосим Иванович, работайте… Вы только представьте себе: привезли в Лондон и говорят «доверяем», а у меня сердце от страха переместилось из левого бока в правый. Сказать «доверяем» – это еще не все. Надо всегда руководить мною. Я привык, чтобы мною руководили!.. Вот в профкоме, на Остоженке, там дело другое, там руководили мною повседневно…

– А здесь, Изосим Иванович, вас так и оставили на произвол судьбы? – засмеялся Бекетов.

– Нет, посол внимателен к моей работе, про посла ничего не скажу… Но ведь надо совесть знать!.. У него и без меня дел много, не пойдешь к нему по мелочам!..

– А по мелочам к нему не надо, Изосим Иванович!..

– Но ведь мелочь мелочи рознь, Сергей Петрович, и потом… Как война началась, тут такие масштабы работы!.. С утра до ночи звонят, требуют материалов о России! – Он приподнял плечи, губы сложились в трубочку. – Дай им о русских хорах, о Палехе и Кубани, о кавказских Минеральных Водах и, разумеется, о балете!.. А тут одна психопатка третий день одолевает: «Я прочла, что русские вывели белый огурец, кисло-сладкий, нельзя ли семена!» – Он закрыл глаза, вздохнул. – Вот умри, а достань ей белый огурец, иначе она богу душу отдаст… Вы говорите, посол. Ну, не пойдешь к послу с белым огурцом, а ответить ей надо.

– С белым огурцом к послу не надо, – сказал Бекетов.

– И потом: мне требуется прессу читать. Какой же я, простите меня, оперативный работник, если я прессы не читаю. Ведь завтра на приеме лорд Девис спросит меня: «Мистер Фалин, а что вы думаете о школьной реформе в Шотландии?» Тут молчком не отделаешься, тут отвечать надо по существу… Надо ответить?

– Надо, Изосим Иванович.

– А как же я отвечу, если я газет не читаю?

– А вы читайте.

– Но ведь и работать надо?

– Несомненно.

– Тогда как же?

Бекетов не ответил. Он внимательно смотрел на Фалина, тот точно так же внимательно смотрел на Бекетова, без признаков робости, без недоумения.

– Кстати о Шотландии, – сказал Бекетов. – Я условился с послом о поездке в Эдинбург и Глазго. Я выеду послезавтра…

– Так просто… возьмете и поедете?

– Да, разумеется.

– Один?

– Да, а что?

– Нет, ничего.

Но Бекетову показалось, что Фалин недоумевал. Чего-то не понял, что-то хотел спросить и не спросил.

– Сергей Петрович, у меня к вам просьба, – сказал Фалин, когда Бекетов собрался уходить.

– Да, пожалуйста.

– Моя жена, Анна Павловна, и я хотели пригласить вас к себе.

– Ну что ж, рад.

– Спасибо.

Фалин жил в двух шагах от посольства. Трехкомнатная квартира, светлая и сухая, с окнами на Гайд-парк. Квартира кажется светлее от крахмальных скатертей и занавесок, вышитых работящими руками Анны Павловны, жены Фалина.

– Только и названье, что живу в Лондоне, а хожу, как в лесу, по одной стежке: из дома на работу и обратно. Да только ли я?.. У всех лондонцев одна тропа, хотя никто из них не признается. Больше того, очень горды, что живут в Лондоне. А чем их лондонская тропа отличается от тропы в какой-нибудь деревушке под Брайтоном?.. Только и разница, что одна выстлана камнем, а другая продирается сквозь терновник и колючую акацию…

– Так вот и бегаете, Изосим Иванович, из одной крепости в другую? Из той, что выстлана красным деревом, в ту, что убрана крахмальным полотном?..

– Так и бегаю из деревянной в полотняную, и все по одной тропке, по одной, а кругом Лондон!..

– А кто вам мешает отклониться от тропы? Взяли бы и отклонились… Хотите, я дам вам такую возможность? Поезжайте в Стратфорд… Да, кстати… загляните в Виндзор и Оксфорд, это по дороге.

Фалин молчал.

– А мне посол говорил, что вы не робкого десятка, Изосим Иванович… Ходит слух, что во время последней бомбежки спасли вот этот дом от зажигалок.

Фалин вздохнул.

– Это другая храбрость, Сергей Петрович.

Анна Павловна пригласила Бекетова к столу. В крахмальном передничке, гладко причесанная, с безупречно ровным пробором посередине, была она строга и малоречива. Рядом сидела дочь Фалиных Анна, такая же строго-печальная и малоречивая. Мать сказала, что Анна в прошлом году пошла в английскую школу. Первое время ей трудно было с языком, но потом обошлось, сейчас она успевает.

– А как ее русская грамота? – спросил Бекетов.

– Ответь Сергею Петровичу, как твой русский, – сказала Анна Павловна дочери.

Девочка покраснела.

– Со мной занимается мама.

– Я не ошибся, Анна Павловна, вы педагог? – спросил Бекетов.

Теперь пришел черед краснеть маме.

– Ошиблись, я библиотекарь. Работала в Тургеневской читальне у Чистых прудов.

– У нас в посольстве большая библиотека? – спросил он.

– Хотелось бы, чтобы она была больше, – ответила она.

– Ну что ж, это, наверное, зависит от нас? – спросил Бекетов.

– Да, конечно, – согласилась она.

На обед были щи, мясо с жареной картошкой, яблочный пирог. Все вкусное, всего много.

– Вы добрая хозяйка, Анна Павловна, – сказал Бекетов Фалиной, и слова эти, как показалось ему, не столько обрадовали ее, сколько мужа.

– Сергей Петрович, если вы надумаете сделать жене подарок, скажите, Аня вам поможет, – сказал Фалин, осмелев. – Тут есть такой пан Рудковский, – он засмеялся очень искренне. Было не очень понятно, почему фамилия пана Рудковского повергла его в столь веселое настроение. – В некотором роде фигура популярная!.. А ведь предприимчивость – это ум!.. Пан Рудковский говорит по-русски, и к нему идут все русские! Но они идут к нему не только потому, что он говорит по-русски, – у пана Рудковского все лучшего качества, при этом цены божеские. Настолько божеские, что возникает страх: да не разорится ли пан Рудковский и не явимся ли мы причиной его разорения? Я наблюдаю его уже три года – не разорился. Больше того, сколотил капитал, какого не имел прежде. В чем дело? В расчете… пану Рудковскому есть расчет продавать товары высокого качества и при этом не втридорога – русским нравится пан Рудковский, и они охотно идут к нему, а их немало. Если каждый из них даст небольшую прибыль, в общем составится значительная сумма и пан Рудковский выиграет… Его сосед прогорит, если будет торговать по дешевке – десяти покупателям продавать невыгодно, пятидесяти – выгодно! Вот и судите, предприимчивость – это ум!

Пока Фалин рассказывал, Анна Павловна стояла поодаль, смутившись. Она явно не знала, как принимать рассказ мужа.

– Если возникнет такая необходимость, Аня вам поможет, – закончил свой рассказ Фалин и взглянул на жену. Она едва заметно кивнула головой.

Бекетов шел к себе, думал: «Да понял ли я Фалина, человека толкового и, очевидно, храброго, но, как он сам признался, храброго не до конца?»