Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"
Автор книги: Николай Леонов
Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 99 (всего у книги 248 страниц)
Выполняя приказ Рена – узнать все об Офелии, – Сорока с помощью Оксаны собрал необходимые сведения. Чтобы вызвать Иву на откровенность, Оксане пришлось рассказать кое-что о себе.
Прошлое Оксаны Таран референт службы СБ знал и раньше. Когда накопилось достаточно фактов, Сорока направил донесения Рену. Он не заботился о стиле, знал – проводника интересуют только строго проверенные данные, а за литературные красивости в таких серьезных делах он может крепко взгреть. Потому и получились донесения похожими на протокольную запись двух биографий. Вскоре ее читал Рен.
Оксана Таран. Родилась в 1925 году под Ужгородом в семье учителей. Отец, Трофим Денисович, был активным деятелем местного отделения «Просвиты». Жена разделяла убеждения мужа и принимала участие в акциях, организованных «Просвитой». Кроме них, в «Просвиту» входили еще несколько местных учителей-украинцев, лавочник, дочь униатского священника, землемер. Руководителем был директор школы. Наиболее крупные мероприятия – создание украинского народного хора, выпуск рукописного журнала «Свитанок»[95], бойкот лавочника-еврея – основного конкурента члена «Просвиты» – под лозунгом «Украинцы покупают только у украинцев», устная пропаганда.
Во время событий 1939 года[96] относились к Советской власти откровенно враждебно, но активного сопротивления не оказывали – боялись. В годы оккупации абвер отнес местечко, где жила Оксана, к зоне, в которой карательные акции почти не осуществлялись[97]. Директор школы стал бургомистром. Он покровительствовал своим бывшим коллегам по «Просвите». Молодые из просвитовцев вступили в отряд украинской «вспомогательной полиции». К этому времени относится появление в местечке Марка Стрильця, известного вам под псевдо Беркут. Он пришел вместе с четвертой южной группой ОУН – «легионом „Роланд“»[98]. Беркут возглавил отряд «вспомогательной полиции». О деятельности Беркута писать нет необходимости – вы о ней знаете. К этому времени Оксане исполнилось восемнадцать лет. Она вступила в ОУН и по поручению Беркута руководила в местечке молодежной секцией[99]. Тогда же стала любовницей Беркута.
В 1943 году Беркут получил инструкцию готовиться к подпольной борьбе. В 1944 году в связи с приближением Советской Армии он увел людей из полиции в лес и создал из них сотню УПА. Оксана ушла вместе с ним. Отец посоветовал дочери сменить фамилию, а сам распространил слухи, что Оксана уехала к родственникам во Львов (там у Трофима Денисовича и в самом деле жила сестра).
Два года Оксана вместе с Беркутом кочевала по лесам, лично принимала участие в нескольких акциях. Псевдо Оксаны – Зирка.
В 1946 году сотня Беркута пыталась прорваться на Запад, угодила в засаду и возвратилась обратно в леса. Тогда же Оксана вышла из подполья – все соседи были уверены, что она возвратилась из Львова, от родственников. Стала связной между сотней Беркута и запасной сетью[100].
Во время облавы сотня Беркута была почти полностью уничтожена истребительными отрядами и подразделениями войск МГБ. Сотнику удалось спастись. Вашим указанием он был направлен в распоряжение краевой референтуры нашей службы безопасности. Оксана окончательно легализовалась. Однако в местечко просочились слухи о ее связях с Беркутом, и ей было трудно рассчитывать на доверие властен. Мы посоветовали ей под благовидным предлогом выехать. Она поступила в институт – мне нужен был опытный курьер. Беркут погиб в одной из акций…
Ива Менжерес. Отец Ивы был до войны известным в городе профессором западной литературы. В библиотеке института есть его научные труды. Сын крупного адвоката. Пользовался большим уважением среди украинской общественности.
В 1937 году профессор получил выгодное предложение преподавать в одном из университетов Польши. Семья перебралась в Краков, а дом был оставлен на попечение дальней родственницы – со временем профессор надеялся возвратиться в родные места. Завещание на недвижимое имущество составил на малолетнюю дочь Иву. Завещание сохранилось.
В Польше профессор установил связи с руководителями нашего движения, помогал деньгами, читал лекции, подписал несколько воззваний к украинцам. На квартире своего отца Ива познакомилась с Романом Шухевичем. Шухевич говорил:
– В семье подлинных украинцев, которую я хорошо знаю, растет черноглазая русокосая девочка с поэтическим именем Ива. С детства она знает, за что мы боремся, и сама готова на любые жертвы во имя наших идей. Мы подняли оружие ради наших дочерей, чтобы доля их не была плакучей, а земля родины не стала злой мачехой…
Есть свидетели этого выступления.
Иве было тогда пятнадцать лет. В шестнадцать она стала связной и курьером в ОУН, в семнадцать – руководительницей гражданской сети в одном из городков, выполняла сложные и ответственные задания.
Тогда же Ива познакомилась с Виктором Яновским, впоследствии сотником Бурлаком. Учился в Краковском университете. С приходом немцев учебу прекратил, активно участвовал в нашем движении. Прошел специальное обучение в школе в Австрии, работал на гестапо.
С его помощью Ива устроилась переводчицей в гестапо. Знает, кроме украинского, польский и немецкий языки. Сообщала ценные сведения СБ.
Виктор Яновский для любовных встреч с Ивой использовал одну из нелегальных квартир. В то же время убедил ее стать любовницей одного из высокопоставленных чинов гестапо. Это помогло ему выдвинуться по службе.
В 1944 году получил приказ уйти со своей сотней в леса. Действовал на территории Жешувского воеводства, часть населения которого украинцы. Сотня Бурлака выполняла приказ любыми путями помешать переселению украинцев, проживавших на территории Польши, на Украину[101].
В 1943 году отец Ивы умер. После его смерти Ива отдавала все свои силы организации. В 1945 году перешла на нелегальное положение и присоединилась к сотне Бурлака. Принимала участие во многих акциях, в частности в уничтожении отделений милиции на территории Жешувского воеводства в Польше.
Сотня Бурлака пыталась через Словакию прорваться на Запад. Но Бурлак был убит, сотня разгромлена. Ива получила приказ уйти на территорию Украины для продолжения борьбы. Возвратилась вначале в Краков, где заявила, что была в фашистском концлагере, потом в лагере для перемещенных лиц в Западной Германии. Предъявила властям соответствующие документы и справки. Получила, как украинка, разрешение на переселение на Украину. По линии организации была снабжена инструкциями, явками и паролями. Можно предполагать, что имеет конкретное задание. После возвращения поступила на учебу в институт, чтобы обеспечить себе «крышу».
Пользуется доверием у некоторых руководителей организации. Отмечаются личная храбрость Менжерес, опыт, ее убежденность и решительность. Награждена Золотым и Серебряным крестами.
По характеру крутая, замкнутая, склонная к истерике. Иногда ведет себя вызывающе, поэтому ее перевоспитанием занимается комсомол. Руководители института и общественных организаций считают такое поведение нормальным, так как, по их мнению, Менжерес росла в буржуазной среде.
…Две биографии. Два пути, схожие и не схожие друг с другом. Сведения были собраны по крошке теми, кто в этом был заинтересован. Но даже они не смогли бы сказать, что здесь правда, а что – из области специально разработанных легенд.
Чтобы доля не чуралась
Ива простила Оксане те неприятные минуты, которые ей пришлось пережить во время визита Кругляка.
– Я же не знала, кто ты, – оправдывалась потом Оксана. – Мне приказали, а в таких случаях не рассуждают.
– Успокойся. Каяться будешь перед смертью, – ответила ей Ива. – Ты поступила правильно. Единственное, что могу сказать, – действовала не очень умело. Будь на твоем месте дивчина поопытнее, так она сразу бы меня на тот свет отправила…
Жили они дружно, делили пополам хлеб и соль. У Ивы водились деньги, зато родители Оксаны бесперебойно слали своей доченьке продукты. Время от времени приезжали деревенские родственники Оксаны, передавали бесчисленные приветы, оставляли увесистые торбы с салом, яйцами и прочей снедью.
Однажды поздно вечером зашел на огонек Северин. Был он чем-то расстроен, поглядывал исподлобья. Оксана пригласила было садиться, а Ива начала ругаться – она не могла допустить такого грубого нарушения конспирации. Оксана успокоила:
– Не турбуйся, все знают, что Северин мой земляк, так что ничего особенного, если и проведает.
– Я «чистым» пришел. Трижды проверился, – сказал Северин. И жалобно попросил: – Не гоните меня, девчата. Тошно на душе, будто ведьмы там поселились – так и скребут когтями.
Северин достал из кармана бутылку водки, поставил на стол. Оксана побежала на кухню готовить закуску.
– Такое ощущение, что вот-вот попаду в капкан и тогда все кончится – и жизнь и небо голубое.
– Даже если нас не станет, жизнь все равно не остановится, – тихо сказала Ива, – может, никто и не заметит, что нас нет.
– Угу, – согласился Северин. – Шел вечером по городу. Каждому в лицо смотрел, люди думали, наверное, тихопомешанный. А я загадал: попадется навстречу угрюмый человек, обиженная женщина – значит все в порядке. Так нет же, идут, смеются, молодежь песни поет…
– На горе загадывал?
– А я радости давно не вижу.
Глаза у Северина тоскливо блестели.
– Вот ты была там, – он неопределенно кивнул в пространство. – Как на тех землях?
Ива догадалась, что спрашивает ее о сотнях, действовавших на территории Польши.
– Не буду обманывать – тяжко. Пока шла война, мы господарювалы в целых районах, утверждали наши идеи словом, кровью и зброею.
– Откровенно…
– Так було. Ты не из чужестранной газеты, а я не из референтуры пропаганды. Мы курьеры, «боевики». И знаем, что на наших полях посевы кровью орошаются, а урожай воронье собирает.
– Жестокая ты, и в глазах твоих ненависть…
– А у меня жовто-блакытна романтика вот где сидит. – Ива провела рукой по горлу. – Так вот, с того дня, как закончилась война, освободились войска с фронтов, превратились мы в зверя, на которого вышла облавой вся громада. Горит земля от края до края, и в огне том горят надежды…
Сели к столу. Оксана внесла на шипящей сковородке яичницу, домашнюю колбасу, достала рюмки. Вот уже и Северин взялся за бутылку, чтобы разлить, а Ива все никак не могла успокоиться. Она нервно терзала косу, расплетая и сплетая ее пушистый кончик, хмурила брови – от полных губ пролегли жесткие морщинки. Потом вдруг встала из-за стола, попросила:
– Оксана, Северин, выйдите на минутку…
– Выйдем, – шепнула Оксана «боевику», – опять на нее нашло, лучше не перечить.
Когда они возвратились, Ивы в комнате не было. У стола стояла совсем другая девушка – незнакомая, только чем-то отдаленно напоминающая студентку педагогического института Иву Менжерес. Одета она была в ту полувоенную форму, в которой иногда ходили уповцы. На ней были защитного цвета брюки, куртка из зеленого сукна, широкий солдатский ремень чуть провис под тяжестью пистолета. Коса была короной уложена на голове, на короне чудом держалась пилотка. На груди – нашивки за ранения, на пилотке – трезубец, не самодельный, а настоящий, из тех, что были изготовлены в Германии в первые дни создания УПА.
– Очумела, – зло сказал Северин. – А вдруг обыск? Больших улик не требуется, только эти…
– Не галасуй! – властно прикрикнула на него Ива. – Это я только на сегодня достала из тайника. Ты нашел его, этот тайник, в паре с Кругляком? Нет? И те не найдут. А мне силы нужны, чтобы сражаться, мне надо хоть иногда в руках пистолет подержать, чтоб почувствовать сталь, ощутить уверенность в себе…
Ива подняла рюмку.
– Выпьем до дна, чтобы наша доля нас не чуралась, чтоб было у врагов наших столько счастья, сколько капель на дне останется.
– Злая у нас доля, – подхватила Оксана, – так пусть же станет не мачехой, но ненькой.
– Чепуха, – сурово отрезала Ива, – нет лучшей судьбы, нежели борьба за счастье родной земли. Именно ради этого и жить стоит. За то выпью… – девушка решительно опрокинула рюмку.
– Торопишься вслед за ним? – Северин кивнул на фотографию чубатого хлопца, которая, как всегда, стояла на столе Ивы.
– Его не трогай, – Ива прикрыла фотографию черной косынкой. – И пусть он не видит, что я с тобой пью. Это был такой парень…
– Где погиб?
– В Словакии.
– Ого! И туда добрались?
– Мы хотели через Словакию уйти в Австрию. Глинковцы обещали помочь. И правда, дали проводника. Только не смогли мы пробиться.
Оксана снова налила в рюмки.
– Расскажи…
– Добре, – нехотя согласилась Ива. Глаза у нее тоскливо застыли. – От того рейда одна я осталась, остальные погибли, так что никому уже мой рассказ не повредит.
Ива медленно, часто задумываясь, замолкая надолго, поведала о том, как уходила сотня ее возлюбленного с польских земель.
Она припоминала детали, назвала людей, с которыми вместе воевала на территории Польши. Когда поляки загнали сотню Бурлака в горы, решено было уйти через Словакию в Австрию. Особенно подробно и взволнованно поведала о последнем бое, когда сотня, перейдя польско-чехословацкий кордон, столкнулась с пограничным отрядом, сформированным из рабочих пражских заводов.
– Они все легли там – Бурлак и его хлопцы. Ушли только я и проводник по тайной тропе. У меня были хорошие документы – будто я сидела в немецком лагере. Вернулась в Польшу, предъявила их и решила уехать на Украину…
Долго молчали. Потом Северин мрачно пробормотал:
– Интересная получается ситуация. Значит, били вас и украинские, и польские, и чешские коммунисты…
– Это и называется «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», – разжала губы в тяжелой усмешке Ива.
Оксана обняла подругу, ласково провела рукой по волосам.
– А дальше? Что дальше было?
– Работа, – неопределенно пожала плечами Ива. – Но, как вы понимаете, это уже не только моя тайна…
Они выпили еще. Ива пила мало, предупредила, что нельзя – болит сердце.
Поговорили о том, что трудно сейчас, зимой, хлопцам в бункерах, отрезаны от всего мира. Снова выпили за здоровье тех, кто сражается. И Ива уточнила:
– За настоящих героев, кто знает цель и во имя ее зброю поднимает!
– За справжних так за справжних, – охотно согласился Северин. Он перехватил знак Оксаны, которая просила ни в чем не перечить Иве.
Ива подошла к пианино, пробарабанила одним пальцем что-то развеселое.
– Спой что-нибудь, – размягченно попросила Оксана.
Иву не надо было упрашивать. Она села за инструмент, подняла руки, будто взмахнула крыльями. Это была странная мелодия. В глухих, то ровных, то неожиданно бурных аккордах слышался шум леса, стремительный рокот горных потоков, порывы неведомых гроз. Музыка то нарастала, обрушиваясь волной звуков, то становилась плавной, звонкой – казалось, это подковы скачущих лошадей вызванивают ее ритмичную канву. Голос у Ивы был чуть хрипловатый, низкий. В песне говорилось о том, как хлопец искал свою судьбу. Прошел горы и долины, леса и дубравы, казалось, скоро поймает свою судьбу-птицу, а она вела его все дальше и дальше, и не было у хлопца легкой дороги – только кручи и пропасти. Взял он тогда винтовку и пристрелил судьбу-птицу. А легче от этого не стало – зовет его судьба за собой в могилу…
– Мороз по коже от такой песни, – поежился Северин. – Где ты ее слышала?
– Был у нас в сотне один хлопчина – очень ее хорошо пел, – объяснила Ива. И буднично добавила: – Расстрелять пришлось – сбежать от нас надумал.
– Ну, за упокой его души, – взялся за чарку Северин.
Хмель ударил «боевику» в голову. Он все порывался рассказать, как однажды они громили село, поддерживавшее партизан, и как здорово горели хаты.
– Солома на крышах сухая, как порох…
– Сорока с вами был? – равнодушно спросила Ива.
– С нами. Этот сучий последыш только в таких акциях и участвовал, а настоящего боя не нюхал, отсиживался в бункерах.
– За оскорбление командира… – пьяно забормотала Ива, расстегивая кобуру пистолета.
– Оставь, – посоветовал Северин и распахнул небрежно пиджак – за поясом у него торчал парабеллум. – Послушайся меня: сожги эту форму, а пистолет спрячь. Те, – он произнес это с нажимом, – ищут лучше нас.
– Не треба, Северыночку, сперечатысь, подывысь краще на мене. – Оксана положила голову на плечо «боевику», ласково заглянула ему в глаза.
Они замолчали – говорить было не о чем. Северин достал пачку папирос, Ива попросила: «Дай и мне». Она ушла на кухню, бросив пренебрежительно: «Помилуйтесь, а я покурю».
Через некоторое время к ней выскочила раскрасневшаяся, с прыгающими чертиками в глазах Оксана. Умоляюще попросила:
– Можно, Северин у нас переночует? Поздно уже – будет уходить, соседи могут увидеть…
И, поколебавшись, добавила:
– Мы с ним уже давно…
– А… черт с вами! Я на кухне посплю, – раздраженно ответила Ива.
– Ой, спасибочки тебе, сестро!
Она втолкнула Иву в комнату, весело защебетала:
– Северин, наливай по последней.
– Последней рюмки не бывает, – угрюмо пробормотал Северин, – последняя была у попа жинка да пуля в автомате у энкаведиста для такого злыдня, как я.
– Чего это у тебя настроение сегодня такое темное? – равнодушно, от нечего делать, поинтересовалась Ива.
– Эх, долго вспоминать, много рассказывать.
Ива не стала его больше расспрашивать. Что знает один, то не должен ведать другой. Однако Северин разоткровенничался:
– Уйду завтра в рейд. Тебе можно все рассказать, ты, дивчино, мне мозги не вправляй, вижу – из особых, проверенных. Придет время, мы еще перед тобой на задних лапках потанцуем гопака. Не случайно тут у нас объявилась, про то и Сорока говорил… Пойду я в треклятый Зеленый Гай: надо помочь Остапу Блакытному на тот свет отправиться…
– Хватит болтать, – рассердилась не на шутку Ива, – вот уж правду люди говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Разве не знаешь, что иногда и стены слышат?
Она забрала свою постель, грохнув дверью, ушла на кухню. Оксана и Северин остались допивать.
– Чего это она, га? – несколько растерянно спросил Северин.
– Такая уж есть, – прощающе сказала Оксана. – Видно, вошли ей в кровь леса: то вспыхнет вся, то вдруг такая добрая становится… Очень характерная…
…Через несколько дней Северин был убит в перестрелке, когда его пытались арестовать на автобусной остановке неподалеку от Зеленого Гая. Ему предложили сдаться, но «боевик» поднял бессмысленную стрельбу, от которой могли пострадать мирные люди. Сорока бледнел от бешенства – краевой провод потерял испытанного курьера.
* * *
«А вдвоем нам на земле места нет!»«СОРОКА – РЕФЕРЕНТУРЕ СБ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПРОВОДА: Сообщите обстоятельства участия Офелии в рейде Бурлака в Словакию. По словам Офелии, дело было так…»
«РЕФЕРЕНТУРА СБ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПРОВОДА – СОРОКЕ: То, что вы сообщили, соответствует действительности. Подтверждаем полномочия Офелии».
– В том, что ты предлагаешь, есть разумное зерно, – сказал майор, начальник райотдела Малеванному, когда тот доложил свой план. – Есть и романтические домыслы. Давай попытаемся более четко выделить первое и отмести второе.
Майор до войны преподавал философию. От тех времен осталось стремление к строго научному анализу намечаемых операций и не совсем привычная для оперативных работников терминология.
– Основной вопрос: что первично у Чуприны – Савчука? Стремление действительно видеть свою родину счастливой пли националистический дурман? Насколько точно понимает он суть происходящих событий? Согласен с тобой: леса надолго оторвали хлопца от нормальной жизни. К тому же он находится под постоянным воздействием такой, безусловно, сильной личности, как Рен. Молодости, – майор укоризненно покачал головой, – вообще часто свойственно произвольно вырывать отдельные явления из общей цепи, возводить их в абсолют. Сказываются недостаток жизненного опыта, отсутствие серьезных знаний об окружающем мире, подверженность случайным влияниям…
Сотрудники райотдела называли уважительно майора Учителем. И сейчас Малеванный подумал, что неплохо бы действительно прослушать курс лекций в том институте, в котором будет преподавать. Учитель после ликвидации всякой бандитствующей сволочи.
– Но… дело еще и в том, что Чуприна не день и не два находится под влиянием националистов. Смертный приговор за пустячки не выносится – его вина перед народом огромна. И здесь в действие вступают новые обстоятельства: можем ли мы рассчитывать на то, что в конечном итоге у Чуприны возобладает стремление узнать истину, или главным для него будет чисто биологическое желание выжить любой ценой, убивая других, и этим, как ему кажется, оттянуть свой конец.
– Мы ничего не знаем о том, как ведет себя Савчук в последнее время, – сказал Малеванный. – Во всяком случае, сообщений о его непосредственном участии в террористических актах нет.
– Не забывайте, что убийца не только тот, кто нажал на спусковой крючок пистолета, но и тот, кто приказал это сделать. Но в принципе мы должны учитывать, что как раз сейчас, после того, как стало совершенно ясным отношение большинства населения к буржуазным националистам, для некоторых из них наступил период переоценки ценностей. Идеи, на протяжении десятилетий обраставшие мистической и романтической мишурой, оказались испачканными грязью предательства и провокаций. Помните знаменитое: а король-то голый? Если этот ваш Чуприна действительно мыслящее существо, то он должен переживать жесточайшую драму: то, чему он посвятил свою жизнь, оказалось элементарным бандитизмом.
– Немаловажное значение имеют и личные мотивы – его отношение к семье… – Малеванный невольно старался говорить так же суховато, но основательно, как и его начальник.
– Помню, – кивнул майор. Он не спеша ходил по комнате, говорил чуть глуховато. Много курил: пепельница щетинилась окурками. В кабинете плавал сизый дымок, забивался в темные углы.
Китель начальника райотдела висел на спинке стула. Он был в рубашке – пуговички воротника расстегнуты, – и это еще больше усиливало его сходство с человеком самой мирной профессии – педагогом. Но Малеванный знал, что майор может сутками не спать, никогда не жалуется на усталость, в яростных стычках с бандитами, которые были не редкость после освобождения области от гитлеровцев, отличался удивительным самообладанием и выдержкой. Когда началась ликвидация националистических банд, майор занимал солидную должность в областном управлении. Он попросился в самую гущу.
Буквально на третий день работы на новом месте майор привез в райцентр всю свою семью – жену и пятеро детей. На население окрестных сел это произвело большое впечатление – значит, приехал новый начальник райотдела всерьез и надолго, а бандеровцам – конец, потому что не стал бы такой солидный человек рисковать жизнью своих детей. А майор, уезжая по ночным тревогам, с болью думал о том, что, если на его дом нападут бандиты, – жене одной с пистолетом не отбиться. Ныло от беспокойства сердце, но он видел выход не в том, чтобы отправить семью в более спокойные места, а в том, чтобы как можно быстрее ликвидировать банды, чтобы не только его семья – все люди могли бы спать спокойно темными ночами.
Таким был Учитель, и если бы Малеванного спросили, на кого он хотел бы походить, он, не задумываясь, ответил бы: на майора.
– Словом, – подвел итоги начальник райотдела, – попытаться можно. В конце концов мы ничего не теряем. Но как мы сможем установить связь с Чуприной?
– С помощью Евы Сокольской, – Малеванный, не задумываясь, выпалил давно приготовленный ответ.
– Это вариант. Он осуществим опять-таки только в том случае, если Ева захочет нам помочь.
Малеванный хотел изложить свои аргументы, которые казались ему неотразимыми и убедительными, но майор остановил его взмахом руки.
– Я понимаю, на что вы рассчитываете. Если Чуприна не видел и не знает нашей мирной жизни, то Ева, наоборот, не могла Не заметить, что принесла эта жизнь ее сельчанам. Она одна из них и потому знает, как в селах ненавидят бандитов, в том числе и ее возлюбленного. Наконец, у нее растет дочь, и ей хотелось бы, чтобы у девочки был отец, которого та не будет стыдиться.
Малеванный в который раз подивился умению майора четко и ясно излагать мысли, которые он сам с большим трудом отбирал из массы неясных предположений, вертевшихся в голове.
– Решено, – сказал майор, – завтра же поедем в Зеленый Гай, попробуем поговорить с Сокольской.
Дом Евы стоял в густом яблоневом саду, наглухо прикрытый от посторонних глаз высоким забором. Майор и лейтенант Малеванный приехали под вечер, когда меньше людей могли обратить внимание на их визит. Вошли во двор. Ева была дома. Встретила она чекистов настороженно, дочку Настусю сразу же отправила в другую комнату. Ева нервничала: без нужды суетилась, забыла предложить гостям сесть, за торопливой скороговоркой пыталась скрыть страх.
– Не ждала таких уважаемых гостей, непривычно мне это. Живу одна, как кукушка в лесу, редко ко мне кто ходит, вот и отвыкла от людей, не знаю, как вас звать и привечать…
Но она, несомненно, знала, кто такие майор и Малеванный, и догадалась, что пришли они неспроста.
Ева была действительно очень красивой. Невысокая, крепко сбитая, она уже вошла в тот возраст, когда девичья миловидность перерастает в зрелую красоту. Особенно хороши были глаза: большие, темные, они в то же время казались очень чистыми и светлыми.
Майор присел к столу. Малеванный скромно устроился на дубовой лаве, покрытой домотканым ковриком. Ева выжидающе посматривала на гостей: зачем, мол, пришли и что вам надо, люди добрые, в моей хате?
Учитель сразу начал с сути:
– Мы знаем, кто отец твоей дочери. Роман Савчук, не так ли?
Ева побледнела. Она быстро подбежала к двери комнаты, в которую отправила Настусю, прикрыла ее:
– Забирайте меня, только пожалейте ребенка, она ни в чем не виновата. Если у вас есть дети, не губите дивчинку…
– У меня пятеро, – уточнил майор. – Не говорите глупостей, мы с детьми не воюем, вы это отлично знаете. Прежде всего успокойтесь. И садитесь к столу, разговор у нас будет долгий.
– Все-все знаете? – спросила Ева.
– Все не все, но многое.
Малеванный про себя отметил, что майор не делает вид, будто схватил Еву «на горячем». Нет, он, наоборот, дает ей время прийти в себя, оправиться от неожиданности, чтобы разговоривать трезво и здраво. Потому и не употребляет такие «неотразимые» с точки зрения некоторых молодых коллег лейтенанта аргументы, как «поедешь с нами – заговоришь», «посидишь – будет время подумать». Вся его манера вести разговор была сродни той крестьянской основательности, с которой привыкли на селах решать важные дела.
Ева действительно немного успокоилась, присела на стул против майора, сложила руки на расшитой тяжелой шерстяной нитью юбке, приготовилась слушать. Она все еще не сумела преодолеть первый испуг, плечи ее были безвольно опущены, а в темных глазах затаилась тревога, но мирный тон майора вселил неясные надежды: вдруг все не так страшно, как казалось ей длинными, темными ночами. Малеванный задумался: что бы он сказал этой измученной постоянным беспокойством женщине? «Я бы выложил ей все, что знаю про ее коханого муженька, – решил лейтенант. – Пусть бы поразмышляла, кого полюбила». А майор стал говорить совсем о другом. Впрочем, о том же, но другими словами.
– Воюете вы, ты и твой муж, против собственной дочери. А разве не так? Маленькой мирная жизнь нужна. Ей в школу скоро идти, расти честным человеком. Советская власть для нее эту школу открыла, а отец пытается сжечь. Три года девочка прожила на земле. Что видела? Больше оружия, чем игрушек, отца – ночами…
– Откуда вы узнали, кто ее отец? – волнуясь, спросила Ева. Бледность залила ее щеки, она казалась трогательно-беззащитной, и Малеванный посмотрел на нее с сочувствием. Ева перехватила этот взгляд, слабо улыбнулась лейтенанту. Ей нужна была в такую минуту поддержка, и она ее нашла там, где не ожидала.
– От людей ничего не скроешь, – ответил ей майор. – И то, что сегодня знают немногие, завтра может быть известно всем. На Настусю пальцами будут показывать – вот она, та, у которой батько – Чуприна, бандеровец и убийца…
Слова были жестокими, но справедливыми.
– Мой Роман никого не убивал – он мне сам в том поклялся памятью матери! – горячо заговорила Ева, прижав кулачки к груди.
– Убивали по его приказам, в ответ на его призывы, значит, и на его руках кровь. За что убивали? За го, что хотели люди счастья себе и детям своим…
Ева отвернулась к окну, чтобы не увидел майор слезы. Да, думала она об этом не раз, чувствовала сердцем, что за кровавое, несправедливое дело борется ее Роман. Говорила ему: «Ромцю, посмотри на наше село. Хорошо живут люди, и жизнь у них хорошая. А вы приходите с автоматами, с огнем, чтобы убить ее…» Роман молчал, хмурил брови или кричал зло: «То большевистская жизнь…» Однажды она набралась смелости, сказала: «Коммунисты принесли людям счастье, вы сеете горе…» Побледнел Роман, ожег Еву злым взглядом: «И ты продалась ворогам нашим…» – «Никому я не продавалась, – устало, возразила Ева, – сидишь ты в лесу и ничего не видишь».
– Растет Настуся, – продолжал говорить майор. – И будет у нее та жизнь, которую взрослые, мы, для нее создадим…
– Щедрое же у вас сердце, если о детях врагов своих заботитесь, – с тоской проговорила Ева.
– Я тебе говорил: у меня своих пятеро. А я их почти не вижу, за муженьком твоим, его приятелями по лесам гоняюсь. И ведь все равно выведем их, выкурим. Не сегодня так завтра. Интересно, что скажет тогда Роман людям? Как оправдается за все преступления, которые творились при его участии?
Рассуждал майор очень по-домашнему, не кричал и не грозил, и был он весь уравновешенный и спокойный – умный, умудренный опытом человек, к словам которого нельзя не прислушаться. А выходило из них то, что Ева на судьбу свою руку подняла: если бы любила мужа, помогла бы ему выйти на честную дорогу. Иначе проклянет его имя народ, который ничего не прощает и ничего на забывает.
– Роман любит меня! – крикнула как последний довод Ева. – Счастья хочет Украине! Он хороший!
– Злая у него любовь, – очень серьезно возразил майор. – Много горя может принести тебе и дочке! Говоришь, счастья хочет Роман Украине? Тогда я тебе расскажу, перед кем он ее на колени хочет поставить. Расскажу тебе о Рене, у которого твой Роман – первый помощник…
Майор ничего не смягчал и не преувеличивал. Он приводил только факты, и от этого его рассказ о преступлениях Рена перерастал в обвинение всем украинским националистам. Даже у Малеванного, которому были известны в деталях преступления Рена, побежали мурашки по спине. Майор по памяти называл села, которые подверглись кровавым налетам банд Рена, имена активистов, убитых и замученных националистами.
– Рен воюет за отцовские капиталы, которых лишила его народная власть. А за что воюет Роман? Когда Рен отдал приказ убивать каждого, кто вступит в колхоз, их семьи уничтожать, а дома сжигать, что тогда сделал Роман? Написал стихотворение «Кровью зросымо шлях у майбутне», в котором оправдывал все эти зверства. Ничего себе – хороший!
