Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 248 страниц)

Глава XVI

Осталось для Боркуна навсегда тайной, кто встретил его ночью на старинной площади. И не знал он, кому отплатить за удар рукоятью пистолета по затылку, за те минуты острого, все сметающего страха, которые пришлось ему пережить. Он пытался было навести справки, но выяснить не удалось ничего. Беспокоила пропажа записной книжки – в умелых руках ее страницы кое-что могли все-таки рассказать.

У Боркуна было несколько мелких агентов, о которых он знал, что в «затишье» добывают они себе средства к существованию отнюдь не законными способами. Боркун приберегал их для тех случаев, когда требовалось незаметно и бесшумно войти в чужую квартиру, умело взмахнуть ножом, в «пьяной» драке искалечить строптивого. В лагерях для перемещенных лиц жизнь была не сладкой, и многие опускались на самое «дно». Обычно это были рядовые националисты, которые в сотнях привыкли к грабежу, к безнаказанности. Воспитанные лесом, они очутились за кордоном без копейки и профессии и принялись за то ремесло, которое только и было им известно, – бандитизм. По вечерам вся территория вокруг лагеря пустела – даже самые смелые обыватели обходили ее стороной.

Боркун поручил своим подручным выяснить, кто из «коллег» выходил в ту ночь на «дело». Агенты пошатались по баракам, по пивным, поговорили с приятелями и… вернулись ни с чем. И все-таки, припоминая славянский акцент одного из грабителей, Боркун был уверен, что отделали его свои.

Он не ошибся. Более того, он пришел бы в еще большую ярость, если бы узнал, что ограбил его, можно сказать, коллега по профессии.

Щусь, один из инструкторов Златы Гуляйвитер, в эти дни крепко сел на мель. Мизерный заработок, мелкие подачки помогли бы как-то свести концы с концами, если бы Щусь не пил.

А он уже не мог обойтись без спиртного, он чувствовал себя человеком только после доброй порции шнапса. Было продано все, что можно продать. Перекочевали к другим «реликвии», вывезенные с родной земли, – вышитая сорочка, гуцульский посошок-топорик, редкое издание «Кобзаря». И теперь уже бывший приятель Щуся рассказывал каждому, у кого была охота слушать, как шел с топориком (вот он, не могу расстаться с этим спутником тревог) и автоматом по Карпатам через облавы.

Щусь остался даже без надежды, потому что не мог появиться перед очи «соратников» – не в чем было выйти из каморки, которую снимал.

Он позвонил Макивчуку, сказал, что заболел.

– Выздоравливай, – равнодушно ответил тот.

Щусь сидел в каморке, именуемой «комнатой», и тупо смотрел в стену. Хотелось выпить. Казалось, стопка спиртного прояснит мозги, и тогда удастся найти выход. Очень хотелось выпить, и ради этого Щусь готов был на все.

В «схрон» Щуся, как по привычке именовал свою каморку, вот в такую минуту и ввалился старый приятель, известный среди полууголовного эмигрантского люда под кличкой Козырь. Псевдо, которое когда-то в годы оккупации Мыкола Янчук выбрал, вступая на шлях борьбы за «национальные идеи», стало здесь, на Западе, уголовной кличкой, а его владелец – «лыцарем» ночных улиц.

Козырь пришел с приятелем.

– Доходишь? – спросил он участливо Щуся, заметив, что тот находится в состоянии полной отрешенности, от которой один шаг в мир иной.

По стенам каморки крупными грязными каплями проступила сырость. В углах повисла паутина. Колченогий столик был пуст – Щусь подобрал даже крошки.

Хозяин не ответил на приветствие. Пришли посмотреть на упавшего? Ну и пусть смотрят…

Козырь был человеком энергичным. Вместо всяких там слов сочувствия он извлек из кармана плаща плоскую флягу, нашел среди грязной посуды стакан, плеснул в него.

Щусь выпил и какое-то время сидел неподвижно, давая телу ожить. Взгляд его приобрел осмысленность, на лице проступили красные пятна.

– Ну вот, подзаправили хлопца, – удовлетворенно сказал Козырь приятелю и принялся философствовать: – Человек ведь та же машина. Есть горючее – работает, пыхтит; Нет – хоть на свалку…

– Дякую, – хрипло сказал Щусь.

– А помнишь, как ты меня втолкнул в эшелон, когда москали поджарили нам пятки? Советы были совсем рядом, а немцы в эшелоны никого не пускали, только своих. Ты мне тогда паперы стоящие добыл – смог я смыться из пожара. Помнишь?

– Когда то было…

– Добро не забывается.

– Это в наши дни товар тухлый.

– Не скажи. Козырь, – приятель иногда любил говорить о себе в третьем лице, – все помнит и свои долги отдает.

– Тогда дай сотню марок, – меланхолично попросил Щусь.

После шнапса, согревшего и оживившего, пришли мысли о безысходности, о том, что все равно выхода нет и придется околевать, как шелудивому псу, под чужим забором.

– Нет у меня таких денег, – честно признался Козырь.

– Значит, и говорить не о чем.

Затеплившаяся было надежда погасла. На сотню марок можно было бы приобрести костюм, обувь и явиться перед очи «руководства» на работу.

Было очень жаль себя. Ведь он, Щусь, не какая-нибудь рядовая сошка, он журналист, писал когда-то статьи, которые «прорабатывали» в подразделениях УПА, – так в них все складно и хорошо было написано о символах веры, тенях великих предков и славной истории.

Почему бы не вспомнить прошлое? Снова бы перо в руки, бросил бы пить…

Козырь был настроен по-деловому.

– Вот что, друже, – сказал. – Мы тоже поиздержались – на кружку пива в карманах не наскребем. Но, к счастью, в этом городе есть люди, у которых бумажники набиты купюрами.

– Есть, – кивнул Щусь. Его всегда бесили ожиревшие, степенные бюргеры, которых даже война не растрясла, не ощипала.

– Мы намерены сегодня вечерком кое-кого пощупать…

И Козырь кратко обрисовал ситуацию. Если действовать быстро и умело – а ловкости им, слава богу, не занимать, – можно в две-три минуты подправить финансовое положение. Не заниматься же, как сопливые недоростки, мелкой куплей-продажей на черном рынке? Нет у них капитала для солидных сделок. Да они и не торгаши какие-нибудь, а вояки, гроза лесов. Проще уж выйти с пистолетом на темную улицу.

– Разбой? – спросил Щусь.

– Да нет, разбой – это когда до банка доберемся. А сегодня ночью только экспроприация излишков.

Козырь почти серьезно объяснил, что немцы в долгу перед Украиной – немало там награбили в оккупацию, да и их, оуновцев, крепко подвели: орали «дранг нах!..», обещали победу, а что получилось? Так что не грех им и поделиться кое-чем с бывшими соратниками.

– Грабеж на идейной основе, – подвел итог разглагольствованиям Козыря Щусь. – Что же, жить надо. А с протянутой рукой не пойдешь. И церкви здесь другие, да и не подают, сквалыги.

– Пусть куренные и проводники попрошайничают у высоких порогов, – съехидничал Козырь, – а мы люди простые: козака шаблюка кормит.

– Так, так, – Щусь окончательно решил, что иного выхода нет; хочешь жить, цепляйся за соломинку. – А что твой напарник молчит?

– Так я всегда молчу, – неожиданно густым басом прорычал спутник Козыря, – чого базикаты? Пистоль под нос – р-раз, карманы вывернул – два… И ходу!.. Не впервые…

– Пусть он лучше молчит, – сказал неодобрительно Козырь. – А то еще что-нибудь ляпнет.

Не понравились Козырю слова дружка о том, что не первый раз.

Они встретились в точно назначенное время поздним вечером, когда улицы опустели и даже редкие полицейские покинули темные переулки, замаячили на освещенных перекрестках.

Щусь узнал Боркуна только тогда, когда тот поднял руки. Узнал и отодвинулся, чтобы эсбековец его не увидел. Впрочем, Боркун был так перепуган, что не признал бы в эти минуты и родного отца, не то что какого-то там бывшего журналиста, которому и руку при встрече не подавал.

У Щуся от ярости скрипнули зубы: сытые, довольные «борцы за идею» не с пустым брюхом и не с тощим бумажником перебиваются на чужбине. Он размахнулся и двинул Боркуна рукоятью пистолета.

– Зачем ты его? – спросил Козырь.

– Со знакомым поздоровался, – процедил Щусь.

Уже дома, в своей каморке, он страницу за страницей перелистывал записную книжку Боркуна. Листал неторопливо – самая короткая в его националистической борьбе «операция» прошла успешно, на столе стояла бутылка шнапса, закуска, что Щусь позволял себе редко.

Значение некоторых записей в книжке он понял. И решил, что надо бы послать ее людям, которым будет она небезынтересной. «А что, – пробормотал про себя, – посмотрим, проглотят ли эту пилюлю Боркун и Мудрый…»

Он ненавидел тех, кто сломал его жизнь, капля за каплей потчуя националистической отравой.

– Пусть подавятся своим варевом, – процедил злорадно странный человек Щусь, надписывая на конверте адрес.

Глава XVII

Коломиец и Буй-Тур встречались теперь часто. Полковник приглашал Буй-Тура на чашку чаю к себе в кабинет, и разговор у них тянулся иногда до полуночи. Как это ни странно, но именно в тюрьме Буй-Тур впервые за последние годы почувствовал себя человеком. Кончилась дикая безнадежная гонка по лесам. Не надо было ни самому стрелять, ни спасаться от выстрелов. Полегли в лесах, крепко сели в лагеря хлопцы его сотни.

Охрана в разговоры с ним не вступала и вообще относилась равнодушно. Следователь вел допросы неторопливо, не кричал, наоборот, вроде бы относился к его показаниям с доверием.

– Меня расстреляют? – спросил его Буй-Тур.

– Меру наказания вам определит суд.

– Почему обращаются со мной на «вы»? На моих руках кровь…

Буй-Тур протянул вперед руки – сильные, с широкими ладонями. Растопыренные пальцы чуть подрагивали.

– Нервы шалят… – отметил следователь. – Надо показать вас врачу.

Буй-Тур едва не взвыл от тупой, саднящей боли, ударившей в сердце. Его, лесного волка, показывать невропатологу?

– Меня не в больницу, а в клетку железную надо, – процедил сквозь зубы. – Чтобы все видели, какие на внешний вид бандиты…

Следователь хотел сказать, что Буй-Тур не первый из лесных «гостей» после поимки занимается самобичеванием, бандит пошел удивительно однообразный – сперва шкодит, потом исступленно кается. Но сдержался. Следователю надлежало вести допросы ровно и спокойно, ничем не выдавая своих подлинных чувств. И все-таки Буй-Тур не принадлежал к разряду обычных лесных бандитов, это следователь определил быстро. Сотник был из числа тех обманутых, кто на первых порах, во всяком случае, искренне верил, что он «борец» и «лыцарь». У себя в камере Буй-Тур ночи напролет сидел, уставившись в стену, один на один со своими думами.

У него не было желания жить, и он сказал об этом Коломийцу.

– Легкий выход, – ответил полковник. – Вы нашкодили и исчезли… А кому-то за вами кучи грязи разгребать?

– А что я могу? – У Буй-Тура вошло в привычку разговаривать, не поднимая тяжелую, с густым чубом голову.

– Почему ваша сотня последние месяцы затаилась, отказалась от налетов и терактов[56]? – резко спросил Коломиец.

Буй-Тур еще ниже опустил голову.

– Боялись носа показать.

– Неправда, – уверенно сказал полковник. – Мы знаем, что у вас был приказ: затаиться, выждать время, сберечь людей и ждать особых указаний.

– Да.

– Вы успели получить эти указания?

– Нет.

Буй-Тур начинял понимать, что Коломийцу известно больше, чем он предполагал.

– Вас берегли для важной операции? Какой?

– Мы должны были принять двух курьеров.

– Почему двух? Что за роскошь? – иронически спросил полковник.

– Ну хорошо, – после некоторого раздумья сказал Буй-Тур. – Я не прошу сохранить жизнь. Она мне ни к чему. И даже сыну лучше будет, если я исчезну в неизвестности. Люди забудут и бандеровщину, и меня вместе с нею, и никто, даст бог, не попрекнет сына отцом-бандитом…

– А, вон вы куда! – протянул Коломиец. – Не сомневаюсь, что ваш сын вырастет хорошим человеком – об этом позаботятся его мать, другие люди. Но не надейтесь – бандеровский бандитизм не забудем. Мы уже научились все помнить, чтобы в будущих схватках не оказаться безоружными.

– Предусмотрительные…

– Мы построим на месте сожженных вами сел новые. Они будут краше старых. Жизнь в них будет лучше, богаче. И в каждом селе, где побывали бандеровцы, мы поставим погибшим памятники. На обелисках золотом выбьем фамилии замордованных, замученных бандитами людей. Они всегда будут напоминать о мужестве павших и о подлости тех, кто поднял руку на народ.

Коломиец говорил тихо, но в словах его чувствовалась такая сила, что Буй-Тур не сомневался: так и будет, как сказал полковник.

– Вы хотите знать, почему берегли мою сотню? – после тяжелого молчания спросил Буй-Тур.

Месяцев за пять до ареста Буй-Тур получил необычный грепс. Ему предписывали свернуть активные действия и уйти в глухое подполье. Сотне запрещали предпринимать самостоятельные шаги, она ждала курьера с особыми полномочиями, который сообщит, что делать дальше. А пока надлежало связаться с Бесом – он распорядится о некоторых приготовлениях, которые требовалось сделать до прихода курьера.

– Вы вышли на связь? – спросил Коломиец.

– Я вошел в контакт с Бесом – эсбековцем. Он лично побывал у нас, инспектировал сотню.

– В чем заключалась инспекция?

– Бес долго беседовал с моими людьми.

– Сколько в сотне было к этому времени боевиков?

– Сорок семь. Мы понесли потери в боях.

– Что сделал Бес?

– Пять человек из наших получили приказ оставить сотню. Куда они ушли, я не знаю.

– Так-так, – Коломиец что-то черкнул в блокноте. – Что это могло означать?

– Только одно: Бес перетряхивал сотню, избавлялся от вызвавших подозрение.

– Он был один?

– Нет, с ним пришел телохранитель. Его псевдо «Мовчун».

– Вы думаете, отмеченные Бесом люди далеко не ушли?

– Они исчезали поодиночке, их выводил на тайную тропу Мовчун.

– Ясно…

Пятеро не внушали доверия, и их уничтожили руками Мовчуна. Не впервые националисты перед какими-то акциями чистят ряды – это их обычная практика. Сотне и впрямь предстояло какое-то важное дело, и служба СБ заранее выкорчевывала нестойких. У Буй-Тура наверняка было несколько насильно угнанных из сел парней. От них и избавились.

– Что делал Бес дальше?

– Проверил основную и запасную базы сотни.

– Что представляет собой запасная база?

– Это большой бункер, построенный еще немцами. Там несколько помещений, соединенных системой ходов. Бункер сооружен рядом с подземным ручьем – запас воды имеется всегда, вдобавок ручей – это вроде бы природная канализационная труба. Имеется небольшой запас продовольствия и боеприпасов. Бункер находится почти на вершине холма, в густом лесу, обнаружить его трудно, а в случае осады есть возможность уйти – запасной ход ведет в овраг.

– Почему вы не воспользовались этим логовом, чтобы отсидеться, когда вас начал преследовать Малеванный? – Полковник Коломиец слушал Буй-Тура со всевозрастающим вниманием.

– Не имел права. Наоборот, я уводил преследователей в другой квадрат – так требовали инструкции Беса.

– Бес знает вас лично?

– Да. Во время визита в сотню он жил в моей землянке.

– Если бы вы решили передать ему грепс, как бы вы это сделали?

Буй-Тур искоса глянул на большие настенные часы – стрелки почти сошлись на цифре «два». Разговор – допрос ли это или нет, Буй-Тур не мог определить – длился уже четыре часа. Полковник устал, он позволил себе небольшую вольность – расстегнул верхнюю пуговку у воротничка.

Буй-Тур понимал: его откровенность приведет к провалу важного звена подполья. Чекисты заметут Беса, Мовчуна, всех, кто остался на воле. Закордонные курьеры сами придут к ним в руки, не надо будет даже тратить силы на их выслеживание.

И конечно же, здесь допрос, хоть и стынет в тонких стаканах чай. Не два приятеля встретились для полуночного задушевного разговора – сидят лицом к лицу советский полковник государственной безопасности и он, сотник разбойничьего националистического воинства. Когда-то, очень давно, отец говорил ему, Марку: «Расти, сынок, большим и сильным». Вырос: большим – ни в одну землянку, не сгибаясь, не входил; сильным – руками гнул железные прутья. А толку? Упал отец, пробитый немецкой пулею. Умерла, побираясь по милости оккупантов, мать. Сизым пепельным дымом поднялась к небу хата, в которой родился. Ни кола у него ни двора. Думал, родина есть. Нет, оказывается, и ее. Потому что родина – это не шмат собственной земли под жито и не хуторок в степи, родина – это земля и люди, что живут на ней, говорят на твоем родном языке, поют твои родные песни.

…Люди рассказывали – отец у немцев пощады не просил. Смерть встретил с достоинством. Старик всегда говорил, что и умереть надо уметь по-человечески…

Полковник ждал ответа. Помнится, прошлый раз просил он помочь. И он, Буй-Тур, пообещал, что сделает это…

– Что же вы хотите, Максим Федорович?

– О, я многого хочу, – усмехнулся Коломиец. – Но есть у меня главная мечта: дожить до того дня, когда полностью и навсегда будет выкорчеван бандитизм.

Почти мечтательно Коломиец протянул:

– Мирная земля – и ничто не нарушает тишину. Представляете?

– У меня есть две ниточки связи с Бесом. Одна обычная, по курьерской тропе. О второй знаем только он и я, она организована для предстоящей операции.

– Вы еще можете ею воспользоваться?

– Конечно… Если Бес не знает о разгроме сотни.

– Бес убежден, что у вас все в порядке.

Полковник не стал говорить Буй-Туру, что недавно его люди перехватили донесение Беса за кордон. Тот сообщал, что подготовительный этап завершен и он готов приступить к операции.

– И еще два вопроса, Марк Иванович, – неторопливо сказал Коломиец. – Слышали ли вы что-нибудь о курьере по кличке «Подолянка»?

– Курьер Рена? Еще бы не слышать! Я ее даже видел однажды… Это была отчаянная дивчина: когда Рена обложили со всех сторон, она подняла боевиков в атаку, чтобы спасти куренного.

– Спасла?

– В тот раз – да.

– Вам неизвестно, что с нею приключилось?

– Ходили слухи, будто, узнав о гибели Рена, Подолянка покончила с собой. Ее можно понять, – размышляя вслух, добавил Буй-Тур, – по ее следу шли и не сегодня-завтра тоже взяли бы.

Коломиец нажал на черную пуговку звонка.

– Чайка здесь? – спросил у адъютанта. И, когда тот кивнул, приказал: – Введите.

Адъютант вышел и через несколько секунд впустил в кабинет полковника Лесю.

Девушка переступила порог, чуть прищурилась от яркого света.

– Добрый вечер, точнее, доброй ночи, – сдержанно сказала она. – И сами не спите, и людям не даете.

– Это хорошо, что вам не изменяет чувство юмора… Подолянка, – вместо ответа сказал полковник.

– Я устала повторять, что вы меня с кем-то путаете. – Леся говорила ровно, спокойно, так учительницы разговаривают в классе.

– Марк Иванович, вам знакома эта девушка?

Коломиец внимательно следил за выражением лица Буй-Тура. Сотник сидел в мягком кресле, чуть в стороне от Леси. Ему хорошо были видны и ее лицо, и тоненькая, будто застывшая на ветру, фигурка. Девушка кутала плечи в яркий платок, чуть отвернулась от Буй-Тура.

Тяжело, жалобно скрипнули пружины кресла, он поднялся, подошел к ней вплотную.

– Ну, – сказала Леся, – опознавай, как тебя там…

Буй-Тур одно мгновение готов был поклясться, что перед ним курьер Рена. Тот же взгляд – властный и жесткий. Тот же профиль лица – он видел ее, когда курьер что-то втолковывала батьке и так же повернулась к нему вполоборота. И голос тот же – певучий.

И в то же время она чем-то отличалась от той Подолянки, которую Буй-Тур знал. Сотник не мог уловить это отличие, хотя и чувствовал его чисто интуитивно. И дело было не во внешнем сходстве или в отсутствии его: жизнь за короткое время может резко изменить человека, украсить его сединой, согнуть, потушить глаза, изрезать морщинами. Да и чего оно стоит, внешнее сходство, в той жизни, которую Буй-Тур вел?

Девушка похожа была на Подолянку, как сестра. Она могла быть и ее двойником, умело изготовленной копией. Но она могла быть и Подолянкой, добавившей к своим годам новые месяцы суровой борьбы.

– Я не знаю эту девушку, – глухо сказал Буй-Тур. – Вижу впервые.

Леся чуть выпрямилась, платок соскользнул с плеч. Во взгляде появилась уверенность, она даже недовольно пробормотала:

– Таскаете по ночам…

Буй-Тур и сам сейчас не мог бы ответить на вопрос, что заставило его сказать неправду. Просто ему показалось, что это еще спасет дивчину и ей удастся вырваться отсюда, выйти на волю из этих глухих стен. Она молода, у нее жизнь впереди. Вдруг сможет начать ее с новой тропки?

– Уведите, – коротко приказал Коломиец.

И когда захлопнулась за Лесей и адъютантом дверь, полковник сказал Буй-Туру.

– Если вы и впредь будете таким же откровенным, Марк Иванович, это доставит нам немало хлопот…

Коломиец произнес эту фразу с иронией, и Буй-Тур ее понял.

– Я с женщинами не воюю, гражданин полковник. – Тень легла ему на лицо, и непонятно было: оправдывается сотник или отметает подозрения в неискренности.

– Ой ли?.. – насмешливо сказал Коломиец. – Помните, схватили в сорок четвертом двух связных – шли они на связь с польскими повстанцами, – что сотворили с девчонками?

– Это не моя работа, попали они в лапы к Стафийчуку… Вы и это знаете?

– Мы многое знаем, Марк Иванович, говорю это не для красного словца… А теперь второй вопрос: известно ли вам, что здесь у нас находится еще одна девушка?

– Да, я видел, как ее вели на допрос. В этом случае могу поклясться – я ее не знаю.

– В этом случае, – выделил первые слова полковник, – охотно вам верю. Вы еще не успели познакомиться с Ганной Божко – курьером закордонного провода, – она только шла на связь с вами…

Буй-Тур прикрыл глаза ладонью. Полковник не обманул, когда сказал, что они многое знают. Курьера он ждал три месяца назад. Ему сообщили, что это будет девушка. Она должна была предъявить голубую косынку с черной каймой и специальный пароль, который был дан только ей – в центральном проводе, и ему – эсбековцем Бесом. Дальше он поступал в полное распоряжение курьера. Так приказал Бес.

– Вы помните пароль, которым должны были обменяться с курьером?

– Да.

– Напишите. – Полковник протянул Буй-Туру листок бумаги и ручку.

– Учтите, гражданин полковник, – решительно сказал Буй-Тур, – я вам помогаю не потому, что хочу поторговаться со смертью…

– Учтем…

– Мне не нужны смягчающие обстоятельства, – почти крикнул сотник.

– Возьмите себя в руки, – резко сказал полковник. – И поймите, наконец, что помочь обезвредить бандитов – это не малодушие, не предательство и не трусость. Подойдите к окну, – внезапно приказал он.

Коломиец отодвинул тяжелую штору. Город спал предрассветным крепким сном. Большими многоярусными кораблями плыли в легкой дымке дома. Уже погасли фонари – посветлел небосвод, лазурь подкрасила густую синь неба.

– Город спит спокойно, – отметил Коломиец. И резко бросил: – Хотите, чтобы в эту тишину ворвался взрыв гранаты? Хотите, чтобы небо было не голубым, а красным от пожарищ и крови?

– Не хочу, – тихо сказал Буй-Тур.

– Тогда перестаньте играть в «лыцаря» и будьте мужчиной. Вы не однажды здесь у меня говорили, что любите наш народ… Хоть раз докажите это…

Сотник опустил голову.

– Никак не мог понять раньше, – сказал вдруг Коломиец, – почему у ваших боевиков, проводников, эсбековцев и прочих такие устрашающие клички.

– Какие?

– Бес, например. «Пошел к бесу!» – говорят, когда злятся. И другие не лучше: Звир, Вырвизуб, Волоцюга, Шайтан… Ну что за коллекция…

– Хотели, чтоб боялись, вот и напридумывали, – нашел простое объяснение Буй-Тур.

– Наверное, вы правы. От собственного страха эти «страшные» клички.

Коломиец медленно и устало прошел к письменному столу, показал Буй-Туру на кресло: «Садитесь». Окно он не зашторил, и сотник время от времени бросал на этот квадрат голубого неба тяжелый, недоумевающий взгляд. Вот оно все как обернулось…

– Вы пошлете грепс Бесу, – Коломиец говорил спокойно, будто не он только что почти кричал на Буй-Тура там, у окна. – Сообщите ему, что Ганна Божко благополучно прибыла к вам и пребывает в добром здравии, шлет ему поклон и благодарит за помощь. Объясните, почему сотня ушла в другой район. Подтвердите, что запасная база не обнаружена. Попросите указаний.

– Хорошо, – сказал Буй-Тур. – Я подумаю. Но в главном вы, конечно, правы: каждый человек должен сделать свой выбор…

– Мне не хотелось бы торопить вас с решением, – сказал полковник, – но учтите, что времени и у вас и у нас не так уж много.

– Я понимаю…