Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 243 (всего у книги 248 страниц)

Глава XVIII

Через тройку недель после юбилея Понько, за обедом я обращаю внимание на Савельева, который что-то горячо доказывает остро и зло глядящему на меня из-под нахмуренных бровей, как из-под забора, Коваленко. Широкоплечий, черноголовый, с крепкими, как металлический трос, мускулами, этот парень впечатляет своим видом.

Поев, я бегу на кухню в поисках Евстратова и нахожу его в посудомойке. С выражением страдания на интеллигентом лице он очищает алюминиевые миски от остатков пшенной каши.

– Земеля! – кричу я от волнения. – Не нравится мне суетливость отдельных личностей!

И, поскользнувшись на жирном полу, чуть ли не насаживаюсь на нож, который торчит лезвием вверх, застряв в сливной решетке.

Евстратов кидается ко мне, помогает встать и, не заметив ножа, тараторит:

– Я сам уже второй день над этим думаю. С чего это вдруг зашевелились Савельев с Коваленко.

Я вытаскиваю нож из сливной решетки и бросаю его в мойку.

После вечерней поверки и отбоя Сема, поводя крысиным носом, демонстративно обходит казарму, словно что-то вынюхивая, и скрывается за дверью. Я соскакиваю с кровати и босиком, чуть приоткрыв дверь, проскальзываю в коридор. Прячась за углом и прижимаясь к стене, я пробираюсь к лестничной клетке и вижу старшего лейтенанта Воробьева, Савельева и Коваленко. Они о чем-то яростно спорят или договариваются. Накал их разговора настолько высок, что лица их вздуваются от ярости и напряжения.

Я застываю от ужаса. Холодная, ясная, как утренний луч, мысль пронизывает меня: «Это обо мне! Это мои враги!»

В субботу, когда я смотрю кино, раздается крик:

– Якушин на выход!

Наступая в темноте на чьи-то ноги, я выбираюсь из зала. Дежурный по клубу говорит:

– Вас какая-то дамочка видеть хочет. В деревне ждет, у разрушенного храма. На КП вас пропустят.

Такое достаточно свободное посещение военнослужащими села ничуть не удивительно для нашего подразделения. По тем или иным поводам каждый из солдат, в том числе и я, бывает в деревне хотя бы раз в неделю – и с увольнительной, и без нее, по приказу старшины или взводного. Хозяйственная деятельность любого войскового подразделения, располагающегося в населенном пункте, традиционно своей пуповиной срастается с местным крестьянским хозяйством. И каждый день нашему командованию и правлению колхоза приходится решать задачи по доставке продуктов в часть, техническому обеспечению полевых работ, людским ресурсам и так далее.

«Неужели до такой степени взводный девку запугал, что та теперь только в деревне встречи и назначает», – думаю я об Ирине.

Стоит тихий безоблачный вечер. Я прохожу через КП и метров через двести вхожу в село. Храм на холме. Я поднимаюсь туда по стершимся каменным ступеням, и передо мной открывается широкий простор, освещенный лучами догорающего заката. Картина необычайной красоты. Солнце вот-вот скроется за лесом; запад горит золотом, по которому горизонтально тянутся легкие пурпурные и алые полосы.

Я обхожу серые, еще достаточно прочные стены заброшенного храма, но никого не нахожу. И решаю подождать минут пятнадцать. «Когда это женщина являлась на свидание вовремя», – говорю я сам себе и через открытые массивные двери вхожу в храм. На полу то там, то здесь валяются осколки битой посуды, сломанные пластмассовые игрушки, порванные тряпичные куклы, свистульки и рожки.

«Видно, здесь был какой-то цех по изготовлению игрушек или склад», – думаю я и, выбрав место почище, сажусь на пол, прислонившись к стене. Вдруг раздается шорох. Холодок пробегает по моей спине. Я поворачиваю голову на звук и вижу в воротах трех человек в рабочих комбинезонах и белых капюшонах с разрезами для глаз. Один громила под два метра, второй, наоборот, метр с кепкой, ну а третий – середнячок. В руках у них биты для игры в городки. Они делают еще несколько шагов и останавливаются метрах в пяти от меня. Я поднимаюсь и молча смотрю на них. Они разглядывают меня так же молчаливо и пристально. Их намерения ясны без слов, и это в какой-то момент вызывает во мне парализующий страх и чувство беспомощности. Но в таком состоянии я нахожусь только миг. В следующую секунду, сунув по московской привычке руки в карманы, я иду им навстречу.

Их движения, взгляды в разрезах капюшонов мне чем-то знакомы, кого-то напоминают, но кого, вспомнить я не успеваю. Неожиданно сильный удар биты валит меня с ног. Я падаю, утыкаясь головой в пол, но тут же упираюсь руками в холодный камень и, собрав все силы, откатываюсь в сторону. Следующий удар биты проходит мимо, едва задев сапог. «Бьют, гады, со знанием дела», – мелькает в моем помутившемся сознании. Нужно во что бы то ни стало подняться на ноги, иначе хана, они постараются больше не промахнуться. Я вскакиваю. Острая боль молнией пронизывает все тело и тут же пропадает, оставляя неприятное ощущение слабости и страха. Они полукольцом обступают меня.

Середнячок, стоящий слева и пританцовывающий на месте от нетерпения и азарта, вдруг ныряет мне навстречу, хакает отрывисто и хищно, но занести биту не успевает. Мой удар опережает его и валит на пол. В следующее мгновение я оказываюсь лицом к лицу с двухметровым громилой. Горячая волна схватки уже подхватила мое тело, которое сделалось легким, послушным, быстрым. Я молниеносно все рассчитываю, делаю прыжок в сторону ровно настолько, чтобы меня не достал коротышка сбоку, вскрикиваю, делаю новый стремительный прыжок, и громила сгибается пополам. От следующего, точно рассчитанного удара в челюсть спотыкается и падает коротышка.

И тут я получаю удар битой сзади по голове и падаю. «Успел подняться, гад!» – мелькает в моем гаснущем сознании. На меня наваливается огромная туша. В разрезах для глаз капюшона я вижу вращающиеся свирепые зрачки и слышу тяжелое частое дыхание. Чьи-то пальцы сдавливают мое горло, чье-то колено бьет меня в пах…

Я сижу у входа великого капища священного первичного огня на престоле жреца, изготовленном из священных деревьев дуба, березы и ясеня. Передо мной на троне богов восседает согнутая тяжестью горба богиня Баба Йога. Ее седые космы свисают вдоль худого, изрезанного морщинами лица. Она настолько стара и суха, что, кажется, легкое дуновение ветра может снести ее ветхое, как пепел, тело.

Правой рукой я опираюсь на жезл, вырезанный из бивня мамонта. Мне его торжественно вручили как члену касты жрецов.

Я поднимаю глаза к небу и внимательно изучаю состояние созвездий. А затем отмечаю замеченные мною малейшие движения планет на каменных квадратах, где выдолблены фигуры и линии, отражающие небосвод. На небольшом расстоянии от них высится огромный каменный столб, вершину которого, словно шляпа, накрывает плита. В отдалении от него, в определенном порядке, стоят такие же сооружения, но поменьше и разной высоты. Они позволяют входить в связь с богами, предсказывать затмения, лечить людей, определять погоду и влиять на нее, если требуется. Горизонт розовеет.

«Как бесконечно далеки от нас звезды, – думаю я, – как медленно движется там время из неведомого прошлого в неведомое будущее. Но как тесно с ними связаны наши судьбы».

В восточной стороне неба появляется слабый свет, подобный зареву какого-то далекого пожара.

Баба Йога, велев дать мне гусли, говорит:

– Ты умеешь играть на гитаре, думаю, сможешь и на этом инструменте.

Гусли вздрагивают в моих руках, и неожиданно для меня самого возникает торжественная мелодия гимна, посвященного восходу Ра.[123] Помогают мне его исполнять старик с желтовато-красной бородой, играющий на волынке, и юноша с каменной свирелью.

Вступает хор, и торжественные слова гимна, выводимые мужскими, женскими и детскими голосами, начинают возноситься над красавцем Асгардом Ирийским и всем Беловодьем, лесами и лугами. А затем начинаются ритуальные танцы. Старые и молодые мужчины и женщины пускаются в пляс. На звуки музыки приходят и три волчицы. Они укладываются возле нас, смотрят на танцующих людей, и кажется, что чуть-чуть улыбаются.

– Хочешь потанцевать со своими сестрами? – И, не дожидаясь моего согласия, Баба Йога забирает у меня гусли. А потом начинает говорить зверям, что музыка, исполняемая людьми, звучит еще прекраснее, когда ее слушают человеческие уши.

Волчицы поднимаются на задние лапы, мохнатые шкуры сваливаются с них, и Ра уже освещает трех танцующих женщин с бледной гладкой кожей, длинными шелковистыми волосами и сверкающими глазами. Одна из них оставляет подруг, подходит ко мне, берет за руку и вводит в круг танцующих. На колеснице, запряженной оленями, подъезжает мужчина в широкополой шляпе. Он соскакивает на землю и тоже включается в танец.

Утро вступает в свои права, и музыка замолкает. Люди расходятся по ожидающим их делам. Я возвращаюсь на свое место. Ко мне подходит юноша и, протягивая свою свирель, говорит:

– Дарю! Она тебе пригодится, если снова захочешь вернуться к нам.

И через мгновение уже волком мчится вслед за стадом оленей. У него свирепые глаза и звериный оскал, а у нагоняемого им оленя прижаты уши и в глазах таится смертельный страх и обреченность.

Баба Йога поворачивает ко мне голову:

– Ты прекрасно играешь и умеешь воссоединять музыку людей с музыкой сфер. И это очаровывает, околдовывает всех. Даже волчицы полюбили тебя и отныне станут твоими помощницами. А чем ты так взволнован сегодня?

– Я хочу знать, сколько я еще пробуду в этом времени? Ведь все уже было, и волчицы мне помогали, и мальчик, и мужчина, который приехал на колеснице позже других.

– А какая тебе разница, в каком ты времени? Как жрец, ты можешь находиться и в прошлом и в будущем, – смеется хрипло старуха, – а настоящее для тебя там, где ты есть в данный момент. Сейчас ты в Ассии.

– В Азии, – поправляю я Бабу Йогу.

– Как может страна Ассов называться Азией? Как же вы калечите родной язык. А это язык будущего человечества. У вас и море Ассов называется Азовским. Язык – тоже история. Неужели ты не слышишь? – И Баба Йога произносит: – Ра. – Затем замолкает и потом тянет: – Ассия.

– Мне такое и в голову не приходило, – удивляюсь я, – что в слове Россия содержится…

– Неправильно ты произносишь название своей страны, – перебивает меня бабка. – Только деревенские говорят, как должно – Рассия! В этом слове глубокий смысл. Рассия страна земных богов, а символ ее Ра – утреннее, восходящее Светило.

Вы не знаете истории. Вы живете настоящим, не задумываясь над тем, что настоящее – не более чем звено в цепи времени, переход от прошлого к будущему. А ведь увидеть очертания грядущего можно лишь тогда, когда вдумчиво рассматриваешь былое.

Может, ты желаешь взглянуть разом на всю ленту своей жизни? Как, будешь смотреть кино?

– Спасибо, нет! – отвечаю я. – Мне и того, что видел, уже достаточно.

Старуха закатывается хриплым хохотом.

– Я замечаю, что тебе нравится быть на удалении от реальности, – говорит она, прокашливаясь после смеха. – Когда ты пишешь свои песни, воображение кажется тебе приближением к истине, а реальность, окружающую тебя, ты считаешь бессмысленной, засоренной чем-то лишним, где для тебя нет истины. На самом деле все наоборот! Но пока тебе понять это не под силу. – Какое-то время она молчит, а затем продолжает: – Я должна тебя предупредить – никогда не соглашайся ни на какие заманчивые предложения. Это все сатана. В нашем времени пока нет ни сатаны, ни чертовщины. Здесь все силы, и небесные и земные, при деле, выполняют, что им положено. А там у вас все теперь – насильники реальности, практиканты прогресса! По сему мой совет полезен и для вашего времени.

– Бабуль, а вообще, что происходит? Кому это понадобилось таскать меня из одного времени в другое, может, ты водишь дружбу с Гербертом Уэллсом?

– Примитивен для жреца твой вопрос, солдат! Жрец-то уж должен знать, что зря ничего не делается. Я тебе сообщаю, что в вашем времени за всю историю еще не было более опасного момента, когда князь тьмы – антихрист был бы так близок к воцарению. Что станешь делать?

– Не пойму я что-то тебя, бабуля, то ли ты мне мозги пудришь этим самым антихристом, то ли искушаешь? Уж столько раз объявляли это людям. Не надоело?

– Какой же ты жрец, если тебе мозги запудрить можно? А уж что касается искушения, то искушаетесь вы добровольно!

– Может, мне действительно остаться в этом времени?

– А почему бы и нет! Здесь у тебя специальность, а что там? Ничего! Рабочий-слесарь и девять классов школы рабочей молодежи. Здесь будущее станешь предсказывать. Хотя должна тебя огорчить. Твои предсказания о событиях вашего 1958 года от Рождества Христова никому здесь не нужны.

Глава XIX

Я слышу негромкий стук, приподнимаю голову и вижу перед собой комбата. Он постукивает носком сапога о ножку моей кровати. На руке у него висит плащ-дождевик, который носят офицеры. На табурете у постели лежит мое обмундирование.

– Товарищ капитан, где я?

– В санчасти. Вчера я нашел вас валяющимся в бессознательном состоянии в капище.

– Ни в каком капище я не был. Я был у храма, а вернее, в нем.

– Да-да! Но изначально этот храм назывался капищем, а теперь все забросили. Врачи нащупали у вас на голове шишку. Одевайтесь.

Мы выходим на улицу.

– На вас напали? – Я киваю головой. – А вы можете опознать нападавших?

– Они были в белых капюшонах и комбинезонах. Как их опознать? – отвечаю я.

– Ну да ладно, разберемся. Отдыхайте сегодня, – завершает беседу комбат и уходит.

Я захожу в казарму и вижу Евстратова.

– Привет, земеля! – взмахиваю я рукой.

Евстратов оборачивается, на лице его самое простодушное удивление. Голубые глаза распахнуты во все лицо:

– Бог ты мой, Генка! Я так перепугался за тебя. Все, о чем мы говорили, оказалось куда серьезнее на самом деле. – Я вижу, что он пытается скрыть за словами свой страх. – Ну, рассказывай же, рассказывай, как все случилось?

Я все ему подробно описываю и вижу, как мой земляк бледнеет. Мой собственный пересказ и самого меня пугает. До меня только сейчас доходит, что меня могли убить. И никто не смог бы прийти мне на помощь. Эта тройка была ослеплена яростью и злостью! По мне пробегает судорога смерти. Что это со мной? Я весь дрожу.

Но главное для меня по-прежнему остается неясным – что со мной было после драки? Сон? Видение? Это неуловимо и в общем-то непонятно. Однако это было и продолжает во мне существовать. Опустив руку в карман галифе, я натыкаюсь пальцами на какую-то штуковину и вытаскиваю ее. О Боже, каменная свирель! Но тут к нам подходят находящиеся в казарме солдаты. К своему удивлению, я чувствую, что мне приятно их всех видеть. И хоть я каждый день с ними общался, они мне не надоели. Мне приятно ощущение постоянства, неизменности, ощущение, которого я раньше не знал. И прошедшее меркнет, желание разгадывать его проходит. Поверх ушедших событий наслаивается реальность будней, конкретная, пестрая, шумная и потому целительная.

Перед обедом появляется и взводный. Горло его перевязано бинтом, он в новых современных очках, а справа на лице, похоже, синяк, подмазанный и припудренный. Воробьев необычайно энергичен и резок в движениях.

– Здравствуйте, здравствуйте, Якушин. Где это вы пропадали? Вся часть была из-за вас на ногах! – необычайно заинтересованно спрашивает Воробьев.

– Так случилось, товарищ старший лейтенант, – отвечаю я холодно.

– Вечно с вами что-то случается, – смеется злорадно он. – А не были ли вы под хмельком?! Я прав? И ничего здесь нет особенного. – Его глаза за стеклами очков бегают по сторонам, оглядывая группу солдат вокруг меня. – Знаете ли вы хоть одного человека, который не пьет? Вы и сами любитель выпить, Якушин. Разве нет?

– А как же, товарищ старший лейтенант! Но почему вас это так волнует? – растягиваю я губы в улыбке. – Действительно, что в этом плохого? А вот что тут плохого! – резко поворачиваю я разговор: – Я вас величаю товарищ старший лейтенант, а вы меня будете величать пьянчугой! А если я пьянчуга, то и дела по моему избиению никакого не может быть. По пьянке подрался, а с кем, не помнит. Вот и весь сказ!

На другой день меня для беседы вызывает замполит. Я иду по коридору. Все комнаты заперты, а из кабинета комбата сквозь неплотно прикрытую дверь доносится прелюбопытнейший разговор. Разумеется, я не приставляю ухо к щели, мне и без того все отлично слышно.

– Итак, Воробьев, вы будете сами все рассказывать? – сурово спрашивает комбат.

– Товарищ капитан, я вам уже докладывал, – раздраженно объясняется взводный. – Якушин был в самоволке. Пьянствовал! Вы же сами нашли его в невменяемом состоянии.

– Я такого объяснения не принимаю! Что вы мне одно и тоже долдоните! Отвечайте, кого еще, кроме Якушина, в этот промежуток времени не было в подразделении? Молчите? А я знаю, что не было Коваленко и Савельева. Кстати, у них, как и у вас, есть повреждения на лицах и в других местах. Что вы скрываете?

– Товарищ капитан, я напишу рапорт в генштаб! Вы меня допрашиваете, как обвиняемого! – возмущается Воробьев. – Я не знаю, что вы имеете в виду, задавая мне эти вопросы, но я задам и свой. У вас солдат, быдло, увел жену! Вам на это начхать? Или болит сердечко?

– Хотите честный ответ?

– Желательно!

– Во время войны Понько, как настоящий русский офицер, пристрелил бы вас, если бы вы при нем назвали солдата быдлом! Для него солдат – чадо, дитя! А он его отец. Это первое. А второе – ту женщину, которую вы называете моей женой, я выгнал сам! Она не стала матерью для моего сына. Она не любила его. Больше того, она его ненавидела! Да и вообще я, видно, однолюб. Мать моего сына погибла. Она была радисткой. А больше по-настоящему я не смог полюбить ни одной женщины.

– Что-о-о? Но говорят-то люди другое, а людей не обманешь!

– При чем здесь обман? Я попросил солдата-москвича, который демобилизовывался, ее сопроводить. Вот и вся история, старший лейтенант! Скажите, у вас есть честь? Я, товарищ старший лейтенант, очень уважаю вашего отца генерала Воробьева, но не прикрывайтесь вы уж так откровенно им. «Направлю рапорт в генштаб!» Кстати, вам не хочется сходить в санчасть и освидетельствовать свои раны? Очень мне интересно, откуда они у вас появились.

– Неужели вы всерьез?

– А вы разве не всерьез решаете свои проблемы с помощью «казарменной малины»? И я действительно вас обвиняю в том, что вы организовали избиение Якушина, а вернее всего, и участвовали в нем!

– Это просто чудовищно! У солдата всего лишь шишка на голове, и больше ни царапины, а вы говорите об избиении. И еще, неужели вы всерьез думаете, что можно вытравить то, что вы называете «казарменной малиной»? Так везде!

– Значит?..

– Значит, за порядок у себя во взводе я спокоен! А синяки, даже если бы они и были, заживут! Это все. Разрешите идти?

– Идите!

Старший лейтенант выскакивает из кабинета и остолбеневает, уставившись на меня. Но я смотрю на него совершенно пустыми глазами, как разведчик, работающий по легенде «немого». Решив, видимо, что я ничего не слышал, Воробьев хлопает дверью и вылетает на улицу.

Да, комбат – мощный мужик, никому спуску не дает, будь у тебя родитель хоть генерал, хоть адмирал.

Я вхожу к замполиту. Он сидит за столом, обхватив голову руками и не смотрит на меня даже после моего доклада о прибытии. Я стою перед ним навытяжку. Наконец он говорит:

– Присаживайтесь. – Я сажусь у его стола. – С завтрашнего дня я гражданский человек и судьба нас может больше не свести. Хочу с вами попрощаться, поскольку часть направляется на боевые стрельбы. Мне думается, вы станете журналистом. Может быть, вы закончите, к примеру, в МГУ, факультет журналистики, где вас научат использовать слово. А оно обладает могучей силой, иногда даже опасной. Слово может быть обычной разменной монетой, но может стать и ключом, открывающим двери и к людскому счастью и к несчастью. Все дело в том, кто владеет словом, – союзник Бога или дьявола. И если вы станете писать о нашей армии, учитывайте несколько истин, и пусть вас не пугает, что некоторые из них связаны с религией. С религией связана вся история человечества.

Мы, русские, в своем могуществе всегда были сильны евангельской мудростью: «Ищи, прежде всего, Царствия Божия, а все потребное приложится». Держава даровалась нам, как Крест Христов, для защиты добра, а не как сугубо земное объединение людей, питающееся завистью, похотью, жадностью, чревобесием.

Дух победы – есть подлинный дух, который создал великую Русь. И суть национальной идеи русских – побеждать всегда, побеждать во всем! Русь – носительница мистической силы, удерживающей мир от окончательного падения во зло.

С древнейших времен существует богоборческая идея овладения миром. И сейчас «лавры» Нерона, Троцкого, Гитлера вполне определенным силам не дают покоя. Этому богоборческому проекту препятствует наша армия.

– Простите, товарищ полковник, я, наверное, что-то не понимаю… А Красная Армия, которая расстреливало священников?..

– Дорогой мой, это уже две разные армии. В Великую Отечественную батюшка у нас освящал «катюши» перед боем, а маршал Жуков, чтобы вы знали, носил на груди иконку Пресвятой Богородицы. И стоит сегодня нашей армии ослабнуть, как тут же начнут реализовываться богоборческие идеи. Будет уничтожена наша экономика, самобытность народа. И слабые превратятся в покорных обезьян. А затем: уничтожение православия и самой России, как главной крепости, защищающей мир от воцарения антихристовых сил. И последнее – полное уничтожение самого непокорного русского народа.

Я думаю, что вы запомните хоть что-то из сказанного мною. Прощайте!