Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 158 (всего у книги 248 страниц)

Глава 7

12 февраля

СКАРГИН

Изучение пяти томов архивного дела, как и следовало ожидать, не прошло бесследно. Снова и снова я возвращался к нему, чтобы до конца разобраться в отношениях, связывающих убийцу и его жертву. Георгий Волонтир и Игорь Красильников – чем больше я о них думал, тем очевиднее становилась эта связь. Они были людьми не только разного возраста, но, по сути, и разных поколений, это верно. И все же что-то объединяло их, притягивало друг к другу, по неуловимым для окружающих признакам они узнавали «своего» и отличали его от «чужого»…

Это «что-то», несомненно, существует, думал я. И еще думал, что много лет назад, в сороковом, там, на Первомайской, вряд ли кто обращал особое внимание на Дмитрия Волонтира. Знали за ним недостатки, слабости, осуждали за пьянки, за грубое обращение с младшим братом, но никому – я уверен, никому – и в голову не приходило, что парень с их двора, утром усердно метущий улицу, вечером слушающий, как в беседке задушевно поют под мандолину, а в сорок первом вместе с другими ушедший на фронт, спустя год вернется в город с оккупантами и будет хладнокровно уничтожать беззащитных стариков, женщин и детей – своих сограждан, соседей. И дело тут не в маске, за которой, дескать, скрывался хитрый, вероломный враг. Суть в другом: задолго до того, как он предал, в душе его уже зрели ростки алчности, трусости, жестокости – того, что мы привыкли называть емким словом «пережитки», забывая, впрочем, как смертельно опасны порой бывают их носители. Что говорить – иной раз внешняя, так сказать, анкетная благополучность подобных людей вводит в заблуждение: чувствуешь червоточину, а разобраться в человеке, понять его успеваешь далеко не всегда…

Но вернемся к Красильникову. Несмотря на разницу в возрасте, он имел много общего со своей жертвой: оба нечисты на руку – один по мелочи воровал на базе, другой выколачивал «левые» с клиентов в ателье, – оба пили, оба были равнодушны к делам общественным и активны в личных и, как результат, оба, быть может, не отдавая себе отчета, были внутренне готовы стать на скользкий путь, ведущий к предательству, измене, преступлению. Нет, не внешнее, бросающееся в глаза сходство объединяло их, а тайное, спрятанное глубоко внутри. В этой их похожести, наверное, и крылась разгадка расследуемого дела…

Размышления размышлениями, а следствие продолжало идти своим чередом. На прошлой неделе мы предприняли выезд на место происшествия.

С первых минут в доме Георгия Васильевича Красильников повел себя по классической схеме «Убийца на месте преступления». Сначала впал в заторможенное состояние, потом стал озираться по сторонам, нервничать, а во время эксперимента с газовой плитой даже порывался бежать. За этим не последовало признания (втайне я немного надеялся на него), но пищи для размышлений эксперимент дал предостаточно. Во всяком случае, все мы пришли к твердому убеждению: случайно оставить газ открытым было просто невозможно – через минуту в тесной кухоньке начинал ощущаться сильный запах, а ведь Красильников, по его собственным словам, искал спички довольно долго. Кроме того, в полной тишине – Игорь подтвердил, что в доме было исключительно тихо, – становился слышен звук, с которым вытекал газ.

Так удалось отмести еще один пункт «легенды» Красильникова. Факт преднамеренного убийства оказался доказуемым, но мотив… мотив продолжал оставаться загадкой.

Все вместе, включая последние показания Тихойванова, Аронова, Харагезова и других, наталкивало на мысль о сложной и глубокой связи между прошлым покойного, путевкой для Нины Ивановны, вывернутой в прихожей лампочкой и утренним опозданием Красильникова на работу. Даже последовавшее за новыми показаниями Харагезова признание Игоря о взятке, которую он дал заведующему ателье, тоже, пусть косвенно, относилось к этой цепи. У меня не оставалось сомнений: каждая из перечисленных деталей имеет отношение к делу, случайных звеньев здесь нет. Скажу больше: я не сомневался, что мы стоим на самом пороге разгадки, хотя шли довольно сложным путем – через выяснение обстоятельств смерти Волонтира к мотиву его убийства. Количество рано или поздно переходит в качество, так получилось и с нашим делом.

Перелом в ходе следствия произошел на следующий день после выезда на место происшествия, то есть четыре дня назад…

Я сидел у себя в кабинете. Время близилось к шести.

Дневная работа была закончена, и в ожидании последней сводки из уголовного розыска я потихоньку собирал со стола бумаги. Не знаю почему – возможно, потому, что ждал звонка, а скорее всего без всякой связи – мне вспомнился фильм, который мы с женой смотрели неделю назад, вспомнился неправдоподобно закрученный сюжет, благообразный седовласый сыщик, лазавший по чужим чердакам в поисках всемирно известных шедевров живописи. Наверное, по аналогии с забитым хламом чердаком в сознании всплыла прихожая в квартире Красильниковых, а от нее мысли перекинулись на Нину Ивановну – безобидную старушку, которой так и не довелось съездить в санаторий за счет необъяснимой щедрости соседа. Необъяснимой… Мне бы способности киношного сыщика, вот для кого не существовало тайн!

И все же: зачем Красильникову понадобилось доставать путевку для Щетинниковой?

В бескорыстие его не то чтобы не верилось, я его просто исключал. «Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процента прибыли», – думал я словами Харагезова. Действительно, не тот. Но для чего же тогда? Какие проценты могло принести ему здоровье Нины Ивановны? Да никаких!.. А что, если поставить вопрос иначе: какие проценты мог принести ему отъезд соседки?..

И вот тут меня осенило – с нами, следователями, это случается; правда, не так часто, как с киногероями. Удивительно, как это я раньше не догадался?! Еще тогда, в день убийства, когда менял в прихожей лампочку?! И Красильникову и Волонтиру нужна была квартира Щетинниковой! Пустая квартира! И лампочка – она тоже… Ну, конечно!

Не медля ни секунды, я вызвал дежурную машину, соединился с отделом внутренних дел и спустя пять минут, прихватив двух понятых, вместе со своими ребятами выехал на Первомайскую. Уже по дороге вспомнил: за месяц, что мы возились с делом, жильцов дома успели выселить, предоставив им новые квартиры, и сейчас в доме наверняка никого нет, двери могут оказаться запертыми. Сотниченко, догадавшись о моих сомнениях, успокоил, показав никелированную отмычку, с которой, вероятно, расставался только на время сна.

Когда мы свернули на Первомайскую, в боковое окошко я мельком увидел Тихойванова с дочерью. Они стояли на трамвайной остановке. Федор Константинович что-то говорил Тамаре, и та, слушая его, кивала и слабо улыбалась чему-то. Между ними, взявшись за руки деда и матери, стояла Наташа, дочь Красильникова, – самый таинственный, но в определенном смысле и самый главный участник этой истории. Главный потому, что любой поворот в судьбе близких ей людей в первую очередь и больнее всего отзовется на ее жизни. Как ни громко звучат эти слова, но часть ответственности за ее будущее ложилась и на мои плечи – я ни на секунду не забывал об этом.

КРАСИЛЬНИКОВ

Сменивший прапорщика старшина повел его вверх по лестнице. Ребра ступеней были окантованы металлическими полосами, в средней части они стерлись до блеска и отражали дневной свет, льющийся сверху.

Всякий раз, поднимаясь на четвертый этаж, Игорь принимался считать ступени, но всегда сбивался, потому что по мере приближения к кабинету следователя совсем другие мысли овладевали им. И сегодня, гадая, что ждет его за обитой дерматином дверью, он вспомнил, как на прошлой неделе его неожиданно вызвали из камеры, посадили в машину и повезли к домику Волонтира, чтобы предложить ему воспроизвести все свои действия, показать и рассказать еще раз, что и в какой последовательности происходило в ту ночь. На их языке это называлось: «Выезд на место происшествия». Сидя между одетыми в длинные шинели конвойными, он не подозревал, что это будет так трудно и опасно, и даже обрадовался возможности хоть ненадолго сменить обстановку.

На Первомайскую приехали вечером. Вышли из крытого «газика» на злой, колючий от мороза воздух, через пустую подворотню прошли во двор.

Слева высилась черная громада пустого строения. Справа сиял огнями его дом. Мелкая снежная крупа плясала в падающих из окон пятнах света, холодной пылью оседала на шапках и пальто молча идущих по двору людей. На подсвеченной изнутри занавеске в окне первого этажа мелькнул знакомый Тамарин силуэт. Там было тепло и уютно, за столом, склонившись над тетрадкой, наверное, сидела Наташка или зубрила что-то, готовясь к занятиям. Хотелось остановиться, хоть одним глазком посмотреть на дочку, но его быстро ввели в нетопленый тесный коридорчик, где все еще ощущался легкий запах газа. Сзади захлопнулась дверь. Гулко забилось сердце. «Ловушка», – подумал он, оглядываясь по сторонам.

Знакомые предметы, оставшиеся на своих прежних местах, обступили со всех сторон и как будто злобно радовались его появлению. То, что он хотел считать безвозвратно канувшим в прошлое, о чем, сидя в своей камере, избегал думать, а если и думал, то, обманывая себя, как о постороннем, не имеющем к нему никакого отношения, оказывается, существовало все это время и ожидало его прихода, чтобы напомнить о себе парализующим волю страхом. Сознавая, что психологически не подготовлен к предстоящему испытанию, он изо всех сил сопротивлялся давящей атмосфере дома, в то же время завороженно смотрел на синие, с голубыми кольцами, обои, на календарь с не оторванным за январь листком, на газовую плиту, на колченогий венский стул, прижатый гнутой спинкой к стене, – смотрел и, не желая того, «видел» Волонтира.

Призрачный, видимый лишь одному ему, он выходил, припадая на левую ногу, из комнаты, почесывая поросшую седым волосом грудь, и ухмылялся. Совсем как в тот последний вечер. «Ничего, потолкуем. Вот попьем чайку и потолкуем…»

Мимо двигались люди, следователь отдавал какие-то распоряжения, а он застыл у проема, соединявшего коридор с комнатой, и не мог оторвать глаз от этажерки со старомодными слониками, безделушками, от круглого, покрытого пестрой клеенкой стола, рядом с которым стоял обтянутый коричневой кожей диван. Оставаясь невидимым для присутствовавших, Волонтир сидел на потертом диванном валике и скалился, обнажая свой желтые от табака зубы. Это до такой степени было похоже и на сон и на явь одновременно, что на миг поверил в живого Волонтира и даже услышал его знакомый испитой голос. «Мальчишка, щенок, – прозвучало в ушах. – Я тебя насквозь вижу, все твои куриные потроха. Вздумаешь обмануть – подохнешь. С того света достану…»

Следователь тронул его за рукав телогрейки:

– Красильников, вы меня слышите?

– Да-да… – Он перевел дух.

Рожденный воображением призрак пропал. На диване сидел молоденький лейтенант в милицейской форме и заполнял бланк протокола.

Неизвестно, что было хуже – плод его фантазии или действительность, во всяком случае, Игорь постарался сосредоточиться на происходящем, и ненадолго ему это удалось.

– Мы приступаем, – сказал Скаргин. – Красильников, покажите, пожалуйста, где располагались вы и где находился Волонтир в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января.

– Я? – Он неуверенно подошел к столу. – Я весь вечер просидел тут, на стуле. Волонтир – напротив, на диване. – Разрываясь между желанием не вспоминать подробности и необходимостью отвечать на вопросы, он указал на центр стола: – Здесь стояла закуска, бутылки, стаканы.

– С вашего места были видны часы. – Следователь остановился у этажерки. – Вы смотрели на них?

– Нет. У меня были свои, наручные.

– Уточните, в котором часу вы пришли к Георгию Васильевичу.

– В половине девятого.

«Да, это было в половине девятого», – подумал Игорь. Врать не было никакого смысла: тесть видел их с Жорой в подъезде, а сразу после его ухода, забежав домой за бутылкой, он, как и обещал, пошел к соседу.

– И больше временем не интересовались?

– Нет.

– На свои часы тоже не смотрели?

– Не смотрел.

Хотелось отвечать легко, непринужденно, а получилось сухо и скованно: продолжала давить обстановка, слова застревали в горле. Особенно избегал он смотреть в сторону дивана – излюбленного места Волонтира.

– Что пили? – продолжал следователь.

– Сначала мою «Пшеничную», потом Жора вытащил из холодильника «Экстру».

– На холодильнике отпечатки ваших пальцев.

– Да, извините, «Экстру» доставал я.

– Пили одинаково, поровну?

Игорь вспомнил, как, пользуясь любой возможностью, подливал водку в стакан Волонтира, подливал до тех пор, пока у того глаза на лоб не полезли.

– Поровну, – сказал он.

– О чем беседовали?

– Я же говорил – о разном.

– Точнее не можете сказать?

– Не могу.

– Присядьте на свое место. – Следователь подвинул ему т о т с а м ы й стул.

Подчиняясь чужой воле, он, как сомнамбула, присел, и сразу же произошло то, чего больше всего боялся: снова «увидел» Волонтира. Продолжением кошмарного сна промелькнула его зеленая байковая рубашка, его смазанное движением лицо с насупленными, черными как смоль бровями. Разом всплыло все, что исподволь наслаивалось в течение нескольких последних лет, всплыли полузабытые детали, некогда составлявшие нечто целое, значимое, но со временем выпавшие из памяти как мелкие и ненужные, потому что все разговоры, встречи были только прелюдией к главному – о б щ е й ц е л и, а она появилась не сразу, лишь на второй год знакомства.

С чего же все-таки началось?

А началось со странной просьбы.

Волонтир подстерег после работы, зазвал к себе, угостил вином и сказал, что давно к нему присматривается.

– Ну и что? – Привыкший у себя в ателье к конкретным просьбам заказчиков, Игорь не склонен был затягивать разговор без необходимости. – Надо чего?

В том, что у соседа просьба, не сомневался – иначе зачем дармовое вино?

Волонтир усмехнулся:

– Торопишься, парень…

Но тут же перешел к делу. Он хочет поменяться квартирами с их соседкой Ниной Ивановной, но она будто бы против, хотя условия выгодные: он предлагает сделать у себя капитальный ремонт и даже доплатить ей небольшую сумму – так, в виде компенсации.

– Какая же компенсация? – удивился Игорь. – У нее и площадь поменьше, и сторона несолнечная.

– Неважно. Мне больше нравится ее квартира, – отрубил Георгий Васильевич.

Игорь почуял: дело нечистое, но вникать не стал – своих дел по горло – и, чтобы отвязаться, отработать дармовое угощение, пообещал при встрече перемолвиться с соседкой, походатайствовать. На том и порешили.

Случай вскоре представился, однако Щетинникова – болезненная, еле передвигавшаяся старушка – наотрез отказалась: «Переезд – все равно что пожар, да еще в моем возрасте. Нет-нет, умру здесь, тут привычней». Игорь не особенно настаивал, не был заинтересован: Щетинникова как соседка его вполне устраивала – тихая, спокойная, неделями не выходила из своей комнаты, одним словом, божий одуванчик. Передал результат разговора Волонтиру. Тот расстроился и попросил повторить предложение. Игорь согласился, но на этот раз ничего делать не стал.

Настойчивость Жоры – они перешли на «ты» после нескольких совместных попоек – укрепила Игоря в мыслях о нечистой сделке. Он был совсем не прочь проникнуть в настоящие планы своего нового дружка и даже предпринимал что-то в этом направлении, расспрашивал, но Жора, или, как он его иногда называл, Джордж, не поддавался. «Ну и черт с тобой», – отступился тогда Игорь. Он был занят сколачиванием своей первой тысячи, которую тайком, от жены собирал из «левых» рублевок и трешек, и чужие секреты интересовали его постольку поскольку.

Со временем как-то само собой между ними стало считаться, что у Волонтира есть свой хитрый интерес в обмене, какая-то своя выгода. Сам он на эту тему не распространялся, но Игорю говорить не мешал, ему вроде даже нравилось слушать его треп о Щетинниковой.

Так повелось, что раз, а то и два в неделю они посиживали в волонтировской мазанке, ни о чем особенно не говоря, но и не скучая. Игоря устраивало новое, вскоре перешедшее в привязанность знакомство, тем более – и это немаловажно – что в большинстве случаев спиртным угощал сосед.

Привычка рождает доверие. Постепенно – на это ушли месяцы – Игорь многое рассказал о себе, и Волонтир, в свою очередь, стал откровеннее. Но прошло еще много времени, прежде чем Игорь понял все до конца. А пока «Джордж» сначала скупо и урывками, потом все подробнее говорил о своей жизни, о том, как в двадцатых годах его раскулаченные родители навсегда сгинули, уехав куда-то в Сибирь, как жили они со старшим братом на окраине, как собирались у них вечерами какие-то подозрительные типы, пили самогонку, играли в карты, делили барахло, а в сороковом брат устроился работать дворником, и они перебрались во флигель, откуда год спустя Дмитрия призвали в армию…

Однажды – это было уже совсем недавно, в ноябре, – разомлев от выпитого, Волонтир рассказал, как мальчишкой, оставшись в оккупированном городе, трусил, спасаясь от бомбежек в подвале дома, как в июле сорок второго после жестоких боев и вселяющих ужас артналетов в разрушенный город на мотоциклах и пятнистых танках ворвались немцы, а вместе с ними его брат Дмитрий, служивший в зондеркоманде.

– Так он предатель, изменник Родины? – поразился Игорь, впервые услышав эту историю.

– Идиот! – рассердился Волонтир. – Ты что ж думаешь, предателями рождаются, в роддоме их метят: этот героем будет, а этот предателем? Дмитрий свое получил. Расстреляли его по приговору трибунала. Думаешь, хотел он этого? Глуп ты, парень, жизни еще не нюхал настоящей. Повернулась фортуна задом – вот и пошел служить. Не по своей воле – заставили: не ты убьешь, так тебя прихлопнут. Разговор у немцев короткий был…

Игорь слушал вполуха, удивляясь и довольно слабо представляя, как могло случиться, что находившийся перед ним не старый еще мужик, оказывается, самолично видел то, что ему было знакомо только из книжек и кино: видел живых гитлеровцев, жил под одной крышей с братом-изменником, а теперь, спустя много лет, т о т ж е с а м ы й человек, взяв в гастрономе пол-литра и накачавшись, расселся на диване, спокойно разглагольствует об этом, и он, Игорь, пьет с ним, называет Джорджем. Уму непостижимо!

– Время такое было, – не унимался задетый за живое Волонтир. – Это сейчас все умные стали да волевые. Ты вот думаешь, из тебя непременно Александр Матросов вышел бы, случись что? А я так разумею: жидковат ты для этого в кости, парень…

– Но-но, полегче! – возмутился Игорь, и разговор на этом оборвался.

Допив бутылку, разошлись.

В течение последующих нескольких дней он то и дело возвращался к словам Волонтира, хотел даже порвать с ним, не здороваться при встречах, но острота ситуации сгладилась, потускнели новизна и необычность узнанного. Да и в чем, собственно, Жора виноват? Брата судили и расстреляли, а его-то не привлекли, не тронули, следовательно, ничего опасного в знакомстве с ним нет. К тому же возникла какая-то нужда в нем – кажется, Тане пришла блажь полакомиться бананом, а на овощебазе они были, – и отношения возобновились.

Позже они не раз и уже безболезненно возвращались к этой скользкой теме. Встречались часто, почти каждый день; вышло так, что не развела, а, наоборот, вмертвую соединила их история, рассказанная Волонтиром. Игорь будто чувствовал, что за сказанным стоит еще что-то очень важное, важное для него лично. Жора упорно проповедовал свои взгляды, сводившиеся к примитивной формуле: пятерка всегда была и есть лучше трояка.

– Жизнь одна, – философствовал он, – и, если повезет, выжимай из нее все, что можешь.

– Не много же ты из нее выжал, – поддевал его Игорь.

– Мой день еще не пришел, – многозначительно отвечал Волонтир.

Намеки на какие-то не осуществленные пока возможности, на имеющийся в запасе шанс разжигали любопытство Игоря, будили фантазию, придавали смысл и какое-то особое значение их отношениям. Он и не заметил, как постепенно «Джордж» занял в его жизни чуть ли не первое после Тани место…

Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы вернуть те дни: ушел бы, забыл, вычеркнул, как кошмарный сон. Откуда он взялся на его голову, этот потомок раскулаченного мельника?! Откуда, будь он трижды проклят!

– Красильников, очнитесь…

Игорь вздрогнул.

– Вы что, не слышите? Почему не отвечаете? – громко спросил следователь.

– Простите, я задумался и не расслышал вопроса.

– От какого места вы тащили Волонтира к дивану?

– От какого… от какого места, – медленно приходя в себя, повторил он за следователем и встал со стула. – Потерпевший стоял в проходе между комнатой и кухней. Я заметил, что ему стало плохо…

– Как вы это определили?

«Как, как! – раздраженно подумал он. – От такого количества спиртного другой свалился бы с ног еще до двенадцати! Фактически он выпил не меньше чем полторы бутылки, да еще и на работе приложился, не иначе…»

– Он зашатался, оперся спиной о косяк двери и начал сползать на пол.

– Что сделали вы?

– Подхватил его и повел к дивану.

– Положили, а дальше? Георгий Васильевич говорил вам что-нибудь?

«Говорил! Конечно, говорил, а то как же! Может, вам стенограмму представить, гражданин следователь?»

– Бормотал что-то, но я слов не расслышал.

– Уложив его на диван, вы пошли ставить чайник?

Игорь со скрытой ненавистью посмотрел на Скаргина: «Сколько будет продолжаться эта экзекуция? Неужели он надеется, что я выложу все как есть: нет, мол, пришлось подождать, пока эта скотина не отключится окончательно, и только потом…»

– Вы сразу пошли ставить чайник?

– Да, я пошел к плите.

– В чайнике была вода?

«Господи, ну откуда мне знать, была она там или нет?! Что ответить? Вдруг не угадаю?»

– Кажется, была. – И тут же, поймав взгляд следователя, поправился, чувствуя, как до предела напряглись нервы. – Точно была.

Следователь, видимо, понял, в чем дело, но виду не подал и жестом пригласил его выйти в коридор.

– Постарайтесь вспомнить: в доме не было слышно никакого шума? Музыки, например…

– Нет, было тихо.

– А репродуктор?

«Ну, на этом ты меня не поймаешь», – подумал он, не понимая, куда клонит Скаргин.

– Программа давно закончилась. Шел второй час ночи.

Следователь подождал, пока его ответ занесут в протокол, и кивнул на плиту:

– Включайте.

– Но ведь газ… – растерялся Игорь.

– Включайте смело. Газ перекрыт.

Фотограф навел на него свой объектив. Черная, с никелированной полоской, ручка легко повернулась на девяносто градусов. Послышалось шипение.

– Он не отключен! – воскликнул Игорь, и тут же мелькнула мысль: «Подловил, гад! Опять подловил!»

Взгляды всех присутствующих были направлены на него. Он ощущал это кожей, каждым нервом и оттого испытал неодолимое желание бежать, исчезнуть, оказаться где угодно, только не здесь, в ставшей безмерно огромной кухне, рядом с газовой плитой, из которой с мышиным свистом непрерывно вытекал газ.

– Слышите? – нарушил молчание Скаргин.

– Да.

– А тогда не слышали?

– Нет, не слышал! – поспешно выкрикнул он и взорвался: – Считайте, что у меня заложило уши, что я оглох, считайте, что хотите, только оставьте в покое!

– Слух у вас, прямо скажем, неважный, – холодно заметил Скаргин. – Ну а со зрением как? Взгляните прямо перед собой – на кухонной полке перед вашими глазами лежат спички. Тридцать шесть коробок…

Одновременно с фотовспышкой щелкнул затвор аппарата.

Скаргин, не дождавшись ответа, спросил:

– Покажите, где нашли коробок с одной спичкой?

– На столе. Я же говорил. – Взгляд Игоря был прикован к конфорке.

– Вы много чего говорили. – В тоне следователя впервые прозвучала неприязнь, но он справился с собой и по-прежнему сухо и подчеркнуто официально предложил: – Пройдите к столу, как если бы шли за коробком, и вернитесь сюда.

Игорь выполнил просьбу. Когда он снова подошел к плите, в нос ударил тухлый, вызывающий тошноту запах. С ужасом прислушиваясь к шипению газа, теряя над собой контроль, Игорь инстинктивно сделал шаг назад.

– Чувствуете запах? – следователь в упор смотрел на него.

– Нет, – едва выговорил он.

– Откройте вторую конфорку. Как тогда.

– Нет!

– Открывайте! – потребовал Скаргин.

– Нет! Не могу! – сорвался он на крик и в панике рванулся к двери.

Кто-то удержал его за руку, преодолевая сопротивление, вернул в комнату.

Он с облегчением отметил, что газ перекрыли, и лишь после этого спрятал лицо в ладони. Провал! Полный провал! Они привели его сюда, в волонтировский флигель, где еще бродит призрак хозяина, где еще звучит его голос, привели, чтобы он своим поведением выдал себя, и добились своего, добились, добились!..

Боясь отнять руки от лица, он раздвинул пальцы и сквозь узкий просвет увидел, что никто не обращает на него никакого внимания – каждый занят своим делом: лейтенант заполняет протокол, фотограф перезаряжает кассету, следователь диктует, прохаживаясь из угла в угол. Но это не успокоило. Он понимал: если и оставались возможности бороться за себя, то лишь формальные, потому что после сегодняшнего эксперимента морально он был уже уничтожен. Волонтир мстил ему, выполняя давнюю свою угрозу расквитаться за предательство. И, словно в подтверждение этой странной мысли, он вновь «увидел» сидящего почти рядом приятеля…

– Деньги я дам, парень. – Жора хлопнул заранее извлеченным из шифоньера бумажником. – Я ведь не так, как ты, в сберкассу не хожу. Держу свои наличными. Так спокойней. Сколько, ты сказал, надо? Четыреста?

Он послюнявил пальцы и отсчитал деньги.

– На, держи. Потом рассчитаемся. – Он снова полез в бумажник. – И вот тебе еще двести на путевку.

Игорь потянулся за деньгами, но Жора отвел руку.

– Погоди. Даю с условием, что отправишь эту каргу в санаторий не позже января, лады?

Разговор происходил в последних числах ноября, спустя месяц после того, как Игорь был посвящен в тайну.

Три года выжидал Волонтир: то боялся милиции, то сомневался. На четвертый начал строить планы, изобретал способы проникновения в чужую квартиру, но лучшее, что мог придумать, – обменяться со Щетинниковой. Обмен не состоялся. Нина Ивановна уперлась. И Волонтир растерялся. Прикидывал и так и этак, в конце концов сообразил: одному не справиться. Стал думать, кого взять в напарники, остановил свой выбор на Игоре. Тот устраивал его по всем статьям: в семье неблагополучен, собирается развестись с женой и уехать из города, не прочь выпить, в меру труслив, но за приличные деньги пойдет на риск, а главное – единственный сосед Нины Ивановны. Без него никак не обойтись. Делиться, конечно, не хотелось, но другого выхода не было, и он не торопясь стал готовить компаньона: осторожно прощупал, рассказал о Дмитрии, о его службе в зондеркоманде, потом о спекуляциях с имуществом, описал золото, драгоценные камни…

Как и ожидал, Игорь загорелся:

– Вот это размах, я понимаю!

– Ты, парень, еще не представляешь того размаха. Он, Дмитрий-то, в немцев не шибко верил, знал: будут деньги, будет и сила, и власть – все будет, потому и рассчитывал только на себя. Представь: сотни обручальных колец, перстни, монеты царской чеканки, часы с браслетами! Возьмешь такой – рука отвиснет.

– А ты не преувеличиваешь? – засомневался Игорь.

– Дурак. Знаешь, сколько народу в сорок втором ко рву поставили?..

– Так он с расстрелянных снимал?!

– И снова ты дурак, парень. Ну какая тебе разница, с кого снимал? Ты, что ли, этим занимался? Да и не знаю я точно. Может, и не снимал вовсе, может, ему немцы приносили. Среди них тоже спекулянтов хватало.

– В принципе верно, но…

– Что «но», что «но»? Отказался бы ты, к примеру, от килограмма золота? А?

Игорь ухмыльнулся:

– Чего зря языком молоть: отказался – не отказался. Был бы этот килограммчик в натуре, а уж я бы нашел ему применение, будь спокоен.

– Ну а если есть? – спросил Волонтир, невольно понизив голос, так как впервые открыто произносил то, что не давало покоя все три года. – Если есть такой килограммчик, что скажешь?

И подробно, пугаясь и одновременно удивляясь своей откровенности, рассказал, как часто в послевоенные годы вспоминал вещички, попадавшие в их дом от немецких офицеров, как удивился, узнав, что Дмитрий жив и привлечен к уголовной ответственности.

На допросах он не стал скрывать темные делишки брата в оккупацию, но при рассмотрении дела в трибунале изменил показания в его пользу. Произошло это по следующей причине. В один из первых дней судебного заседания его разыскал среди свидетелей словоохотливый адвокат, защищавший брата, и, отозвав в сторонку, передал привет от Дмитрия и его слова: «Если все обойдется благополучно, он сможет забрать себе все». При этом адвокат поинтересовался, не идет ли речь о деньгах. Волонтир поспешил ответить отрицательно, хотя сразу понял, что имеет в виду старший брат, понял так ясно, что, разволновавшись, вышел на улицу, чтобы никто не видел его дрожащих рук. Догадаться было и в самом деле несложно, так как ни на что другое, кроме ценностей из железного ящика, старший брат намекать не мог.

«Значит, не увез, спрятал», – ликовал Волонтир, прикуривая от вздрагивающей в пальцах спички. Стал перебирать в памяти полузабытые узелки с перстнями, монетами, массивными часами из тусклого желтого металла и только полчаса спустя, немного успокоившись, подумал: надо еще узнать, где спрятано. Дмитрий дал ему понять, что скажет, если все будет б л а г о п о л у ч н о. Значит, из кожи вон надо заслужить, сделать что-то для него! Но что? Над трибуналом не властен, свидетелей не подкупишь, остается изменить собственные показания. Скорее всего на это он и намекал, желая смягчить свою вину.

– Ну и ну, – удивился Игорь, слушавший внимательно, заинтересованно. – Много же ты выжал из одной фразы.

– На то и голова к плечам привешена, а не тыква, парень, – усмехнулся польщенный Волонтир.

– И что, сказал он тебе, где ящик?

– Прежде с меня семь потов сошло. Хотели даже к суду привлечь за ложные показания, но обошлось, сослался на память. Зато после приговора Дмитрий передал, что, мол, в печке кафель сменить надо. Там, значит, спрятана коробка.

– И известно, где печка-то?

– Не было бы известно, не затевал бы разговора. Но сначала скажи: поможешь?

– А ты уверен, что не соврал он тебе?

– Перед смертью? Его ж к расстрелу приговорили!

– Вот именно, что перед смертью.

Волонтир подозрительно повел глазами.

– Не юли! Говори прямо, согласен или нет?

– Ну согласен.

– Без «ну». В случае чего с того света достану, парень, так и знай. Со мной не шути, обожжешься!

Игорь успел догадаться: ценности спрятаны в квартире Щетинниковой, недаром Жора так «болел» обменом. Догадался, но не стал забегать вперед и терпеливо выслушал историю о том, что во время оккупации в их двухэтажном доме располагалась казарма зондеркоманды. В доме напротив – следственная тюрьма. На фасаде, со стороны улицы, висел флаг со свастикой, а перед домом ходили с карабинами часовые. Старший брат Волонтира занимал комнату на первом этаже, ту самую, в которой живет Щетинникова. Печь находится в этой комнате, вернее, не печь, а выложенная кафелем стенка, когда-то протапливавшаяся из другой квартиры.