Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 152 (всего у книги 248 страниц)

КРАСИЛЬНИКОВА

– Выгораживать сына я не собираюсь, – заявила Красильникова, и по тому, как решительно она это произнесла, Логвинов понял: Светлана Сергеевна ждала разговора и настроена по отношению к Игорю агрессивно.

Инспектор не спешил с выводами, и потому ответа на вопрос, что заставляет эту женщину занять именно такую позицию – свойства характера, равнодушие или желание избежать упреков в свой адрес, – у него не было. За те несколько минут, что прошли с начала беседы, мать Красильникова успела убедить его в одном: судьба сына волнует ее меньше, чем можно было ожидать.

– …Ему двадцать восемь лет. Возраст, когда пора отвечать за свои поступки. – Так она закончила свою мысль и одновременно как бы подвела черту под предварительной частью беседы.

Они сидели в просторном врачебном кабинете, сплошь заставленном стеклянными шкафами. Сквозь их прозрачные стенки были видны лежащие на полках эмалированные сосуды, банки, прикрытые марлей инструменты, пузырьки с лекарствами. Под потолком назойливо гудела лампа дневного света.

Светлана Сергеевна сидела, не касаясь спинки стула, внешне спокойная и подтянутая. Изредка она проводила пальцами по отворотам своего халата, проверяя, застегнута ли верхняя пуговица, и, убедившись, что застегнута, профессиональным жестом засовывала руку глубоко в карман. Халат был сильно накрахмален, и инспектор подумал, что он, наверное, страшно жесткий и скрипит, как застывшее на морозе белье.

– Видите ли, Светлана Сергеевна, – Логвинов отодвинул чистый бланк протокола, – в первую очередь нас, конечно, интересуют обстоятельства дела. Если вам что-нибудь известно о совершенном неделю назад преступлении, мы будем благодарны за помощь. Если нет – просто расскажите о своем сыне, нам это тоже интересно.

– Что и как там произошло, не имею ни малейшего представления, – отрезала Красильникова. – Живу я в другом районе города и на Первомайской не бываю.

Это прозвучало как подтверждение прежней линии невмешательства и предупреждение, что она снимает с себя всю ответственность за действия сына.

– Но вы знаете, что Игорь арестован? – спросил Логвинов. У него начинало складываться впечатление, что он вообще попал не по адресу.

– Два дня назад ко мне приходила Тамара, его жена, и сказала, что его забрали в милицию.

– А в чем он обвиняется, вы знаете?

Красильникова утвердительно кивнула.

– И это вас не удивляет?

– Как вам сказать… – Она без всякой надобности поправила шапочку, из-под которой кокетливо выглядывала прядь оранжевых, мелко завитых волос. – И да и нет.

– Поясните, пожалуйста.

– Долго рассказывать…

– Ничего, время у нас есть.

Светлана Сергеевна не спускала с собеседника твердого взгляда своих наведенных бледно-зелеными косметическими тенями глаз.

– Когда Игорю исполнилось пять лет, муж бросил меня, – сказала она бесстрастно. – С тех пор он ни разу не видел сына, открытки ко дню рождения не послал. Я воспитывала Игоря одна, без чьей-либо помощи.

– Вы хотите сказать, что, если бы отец…

– Я хочу сказать, – перебила она, – что делала для Игоря все, что было в моих силах. Он ни в чем не нуждался, никогда и ни в чем не был хуже других детей. Поэтому и удивляет, как могло случиться, что из него вышел… – Она запнулась, потом энергично продолжала: – Я хочу сказать, что из него вышел неполноценный член общества. Безусловно, мне, как матери, обидно сознавать, что мой сын оказался преступником…

Инспектор подождал продолжения, однако Светлана Сергеевна, в очередной раз подтвердив свою непричастность к случившемуся, а заодно подчеркнув объективность своих суждений, замолчала.

– Я вижу, отношения с сыном у вас не сложились, – констатировал Логвинов. – Почему, если не секрет?

– У меня нет секретов, – тоном учительницы, поучающей нерадивого ученика, сказала Красильникова. – А отношения… отношения у нас были не хуже, чем у других… – Она выдержала паузу и добавила: – Да, не хуже. Я считаю, нормальные отношения. – В подтексте звучало: разве в других семьях лучше?

– Он доставлял вам много хлопот?

– Игорь – взрослый, самостоятельный человек…

– Это я уже слышал, – мягко остановил ее Логвинов. – Я имею в виду не последние годы, а, скажем, детство, переходный возраст.

– Не больше, чем другие.

– Значит, он рос нормальным мальчиком?

– Совершенно нормальным, – с оттенком неприязни уточнила Красильникова.

– Ну, хорошо, – сдался Логвинов. – Вы сказали, что происходящее, с одной стороны, удивило вас, а с другой – не было для вас неожиданностью. Как это понимать?

Светлана Сергеевна, сощурившись, перевела взгляд на стеклянный шкаф, словно ответ на этот вопрос лежал на полке, среди пузырьков с лекарствами, и снова твердо и отчужденно посмотрела на инспектора.

– Перед окончанием школы, – сказала она, – Игорю выдали характеристику. Он принес ее домой, показал мне. В целом о нем отзывались неплохо, но в конце было написано: «Легко поддается чужому влиянию». Я побоялась, что это может повредить ему – Игорь как раз собирался подавать документы в институт, – пошла к классной руководительнице и упросила ее переписать характеристику. Понимаете, зачем я это рассказываю?

– Кажется, понимаю.

– Новую характеристику ему написали, а характер остался, – нашла нужным пояснить Светлана Сергеевна. – Он в самом деле легко поддавался чужому влиянию. Посудите сами: поступил в университет – через год бросил. Я устроила его на работу – он обзавелся дружками, проштрафился в чем-то и уволился.

– А в чем проштрафился?

– Уже не помню… Да это и неважно. – Красильникова явно не хотела говорить о краже. – Примеров и без того достаточно. Взять хотя бы его женитьбу. Я была категорически против, но отец Тамары нажал на Игоря, и он согласился.

– А почему вы были против их брака, Светлана Сергеевна?

– Я считала и до сих пор считаю, что эта девушка ему не пара. Какая-то подозрительная семья – отец вечно в разъездах, неделями не бывал дома. Девушка оставалась одна… – Она на секунду задумалась. – Не знаю, возможно, я не права, не могу сказать. Не лежало сердце – и все. Да и рано было ему жениться…

– Вы думаете, Тамара тоже плохо влияла на вашего сына?

– Он ведь арестован, так что выводы делайте сами, – не без сарказма ответила Красильникова. – Может быть, она, может быть, Федор Константинович, ее отец.

– А что отец?

– Он очень тяжелый человек. Я до сих пор так его и не разгадала. Всегда кичился своей порядочностью, любовью к дочери, а сам, не прошло и года, оставил их, бросил на произвол судьбы, ушел жить к своей сестре…

– Надо полагать, у него были серьезные причины.

– Не берусь судить, – не стала спорить Светлана Сергеевна. – Меня это не интересует.

– А почему сын не перешел жить к вам?

Вопрос, как ни странно, застал ее врасплох.

– Жилплощадь не позволяла? – переспросил Логвинов.

Она пожала плечами:

– Мы просто не обсуждали этот вариант…

– Но если Игорь нуждался, как вы говорите, в постоянном присмотре, контроле… Простите, Светлана Сергеевна, это как-то странно. А может, причина в том, что вы до сих пор не можете простить ему брак с Тамарой?..

– Ну, знаете! – Голос ее осекся, и Логвинов неожиданно увидел, как повлажнели глаза Светланы Сергеевны. – Не надо меня провоцировать! Свой материнский долг я выполнила, и совесть моя чиста! Лучшие годы я отдала ему, отказывала себе во всем, забыла, что такое личная жизнь. У меня голос, я могла бы петь на профессиональной сцене, могла тысячу раз выйти замуж. Всем пожертвовала ради него. И что же?! Что я получила взамен? У этого негодяя было все, чтобы вести честную, красивую жизнь, так нет – нашкодит, как приблудный кот, и в кусты, а ты за него отдувайся. Вылитый отец!.. – Красильникова перевела дыхание. – Да, я не могу видеть его жену, ненавижу всю их семейку! Они чужие для меня люди, и я не вижу причин скрывать это. Я сознательно устранилась, перестала вмешиваться в жизнь Игоря. Сам заварил кашу – сам пусть и расхлебывает, а у меня, простите, своих проблем по горло. – Последние слова Светлана Сергеевна произнесла почти спокойно.

Вспышка была сильной, но короткой.

– Скажите, а как у Игоря обстояло с деньгами? – спросил Логвинов.

– Не знаю. Думаю, хватало. Если бы нуждался – давно бы обратился ко мне, не из стеснительных.

– Он работал в ателье «Оптика». Это вы его туда устроили?

– Да, я.

– Работа ему нравилась?

– Наверно. Иначе давно бы ушел. – Она окончательно успокоилась и отвечала, по-прежнему вперив взгляд в невидимую точку между собой и собеседником. – Недавно хвастал, что скоро ему дадут свою мастерскую, то есть мастерскую, где он будет работать один, самостоятельно.

– Игорь жаловался на семейные неурядицы? Как он относился к жене?

– Вряд ли он был доволен своей семейной жизнью, – после долгой паузы сказала Красильникова. – Однажды я застала его у себя дома с посторонней девушкой. Смазливая такая, молоденькая… Значит, изменял жене, так надо понимать?

– Вы знаете эту девушку? Как ее зовут?

– Не помню. Кажется, Таня. Я ее тогда первый раз видела.

– Давно это было?

– Не очень. За несколько дней до Нового года. Я отпросилась с работы, уже не помню зачем. Пришла домой, стала открывать дверь, а ключ не проходит в скважину. Начала стучать. Он открыл. С ним была эта девица.

– Больше вы его с ней не встречали?

– Нет. Я отобрала у него ключ, чтобы неповадно было водить в дом всяких… – Осекшись, она так и не смогла подобрать подходящего определения.

– А кто она, где работает или учится?

– Игорь пытался представить ее мне, но я немедленно прогнала обоих. – Светлана Сергеевна сдвинула брови, и на ее лбу обозначилась глубокая поперечная складка. – Да, точно, ее звали Таней, вспомнила. А вот учится она или работает – не знаю… Игорь просил меня, чтобы я случайно не проговорилась Тамаре, сказал, что у него с этой девушкой все очень серьезно…

– Но если у них действительно было серьезно, почему он боялся, что вы проговоритесь Тамаре?

– Я не вникала в его интимные отношения с женой, – последовал ставший универсальным ответ.

– Они часто ссорились?

– Кажется, да.

– Ну, а к тестю он как относился?

Красильникова поморщилась:

– Повторяю, я не вникала в их внутренние дела.

– Восемнадцатого января была восьмая годовщина свадьбы, – сменил тему Логвинов. – Игорь не приглашал вас?

– Нет. Он знал, что я не приду.

– Вы что же, вконец рассорились?

Светлана Сергеевна подумала, прежде чем ответить.

– Не совсем. Но отношения были прохладные, это верно. Последние годы мы с сыном виделись все реже.

– Вечером восемнадцатого Игорь поссорился с Федором Константиновичем. Вы не подскажете, хотя бы в порядке предположения, из-за чего могла произойти эта ссора?

– Понятия не имею. Отношения между ними настолько запутаны…

Логвинов оторвался от протокола и, отложив ручку, подвигал пальцами.

– Еще один вопрос, Светлана Сергеевна, – сказал он. – Скажите, когда вы видели сына в последний раз?

Он не ожидал услышать что-то мало-мальски интересное, но Светлана Сергеевна удивила его:

– Девятнадцатого января.

– Девятнадцатого? – Логвинов мгновенно прикинул в уме: по словам жены, Игорь в тот день в половине девятого ушел на работу. Заведующий ателье подтвердил, что он пришел без опоздания, к девяти, и никуда не отлучался. А во время перерыва Красильников уже был арестован. – А вы не путаете, Светлана Сергеевна?

– Да нет, не так уж давно это было.

– Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наобум, ведь вас могло не оказаться дома?

– Я работаю через день, и он отлично знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.

– И в котором часу он пришел?

– Утром, не было еще девяти. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.

– Пакет? Большой?

Красильникова развела руки:

– Ну, размером со среднюю хозяйственную сумку. Довольно большой. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован. Я заподозрила неладное, потому что всегда жду от него подвоха, и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.

– Вы не разобрались, что в нем было? Может быть, на ощупь?

– Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку…

ТИХОЙВАНОВ

Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, – припомнил Федор Константинович фамилию, а вот имя и отчество, как ни старался, вспомнить не мог. – Серьезный, по всей видимости, человек, внимательный. Может, и разберется».

Воспользовавшись заминкой в разговоре, Тихойванов мысленно посетовал, что оказался не в состоянии сказать о зяте ничего путного, так за восемь лет и не постиг его характера.

В войну, пожалуй, проще было: не то что за восемь лет, в считанные дни, а то и часы успевал и познакомиться с человеком, и привыкнуть к нему, и сродниться, доверять, как брату, и, случалось, как брата, потерять. Одно слово – война: жизнь и смерть, солдатская спайка, зависимость от товарища, чей локоть вплотную к твоему… А что, разве сейчас иначе? Разве люди перестали зависеть друг от друга? Да нет, так же связаны, и друзья есть, и враги, как прежде, только что название у врага другое – хамство, подлость, равнодушие, и ранят они иначе – не тело, а душу…

«Чем же ему помочь? – подумал он. – И рад бы, но чем?»

– А теперь, Федор Константинович, вспомните, пожалуйста, что произошло между вами и Игорем в последнюю вашу встречу, когда вы праздновали восьмую годовщину свадьбы дочери, – попросил следователь и прибавил, улыбнувшись: – Только постарайтесь не взваливать всю вину на себя.

Тихойванов удрученно взглянул на полную окурков пепельницу и решил, что курить еще одну папиросу неприлично.

Просьба следователя заставила вернуться к тому, что уже много дней тяжелым грузом лежало на сердце: он вспомнил вечер, такую же, как и здесь, пепельницу на столе, Игоря, вошедшего с мороза с бутылками под мышкой, возившуюся у плиты Тамару…

Федор Константинович помог зятю разгрузиться, поставил шампанское на сервант, водку – на стол и, задымив «Казбеком», полез за шахматами.

Ничто не предвещало чудовищной ссоры, разразившейся получасом позже. Игорь ходил по комнате в приподнятом настроении, насвистывал какую-то мелодию, дочь была весела и добродушна. Слегка пожурив мужа за то, что он, не дождавшись, когда будет накрыт стол, открыл бутылку «Пшеничной» и налил две рюмки, себе и тестю, она освободила угол стола для шахматной доски, достала третью рюмку и тоже налила водки.

От батареи парового отопления несло жаром, под потолком горела пыльная старая люстра с оторванными стеклянными подвесками, за белым от мороза окном чуть слышно свистел ветер. Федор Константинович раскрыл доску и начал расставлять фигуры.

– За упокой души рабы божьей Нины свет Ивановны, – провозгласил зять.

Он чокнулся своей рюмкой о рюмку тестя, зажмурился, одним махом выпил и, морщась, двинул пешку вперед. Тамара тоже выпила.

– А ты что ж? – спросила она, обращаясь к отцу. Ее щеки горели ярким румянцем – видно, ей передалось приподнятое настроение мужа.

– Мне спешить некуда, – буркнул Федор Константинович и сделал первый ход.

Ему не понравился тон, которым Игорь произнес тост: «За упокой души рабы божьей… свет Ивановны». Он знал цену жизни и потому не переносил, когда о смерти говорили без особой на то необходимости, пренебрежительно, а тем более в шутку. Кроме того, Щетинникова была его соседкой много лет, знала покойную жену, нянчила, хотя и не часто, дочь. Он хотел было сделать замечание, но в последний момент удержался, промолчал, опасаясь нарушить мир и покой, в кои-то веки снизошедший на эту семью.

А Игорь, вяло переставляя фигуры, продолжал упражняться в остроумии.

– Любопытно, куда попадет ее душа: в рай или в ад? – разглагольствовал он. – Как вы считаете, Федор Константинович? Я лично думаю, ее душа останется на нейтральной полосе; знаете, как в песне: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты». Грехов за ней особых не водилось, следовательно, в ад не пустят, но подвигов за старушенцией тоже не числилось. За что же в рай? Получается, ни в рай, ни в ад. Куда же приткнуться, что остается? Дырка от бублика? Бермудский треугольник? – Глядя на шахматную доску, он пробубнил под нос отрывок из военного марша, потом передвинул фигуру и потянулся, отводя руки назад. – Ох и холодно ей сейчас на кладбище…

– Прекрати, Игорь, – не оборачиваясь, сказала возившаяся у плиты Тамара. – Ты же к ней неплохо относился.

– Я? – Он длинно, широко открыв рот, зевнул. – А что я? Я ничего. Я, как все, отдаю должное, чту, так сказать, память.

– Однако поглупел ты, зятек, – сказал Федор Константинович. Он выиграл фигуру, но слова его относились не к игре. Игорь уловил это и почувствовал себя задетым.

– Между прочим, все там будем, – раздраженно сказал он. – И умные и глупые.

– Вот ты бы о себе и говорил, а она свое отжила.

– А, ладно, – отмахнулся зять. – Далась вам эта старуха!

– Она ненамного старше твоей матери. – Тихойванов почувствовал закипающую внутри злость. – И имя у этой старухи тоже имеется!

Игорь ответить не успел.

– Слушайте, какая муха вас укусила? Мы что, поминки справляем? – вмешалась Тамара. Она была похожа на пожарника, почуявшего запах дыма. – А ну-ка, убирайте свои шахматы, я на стол накрывать буду. Несите тарелки.

Не успев начаться, скандал затух, но атмосфера сделалась взрывоопасной – это стало ясно всем, за исключением, может быть, Тамары. Она наполнила свою рюмку и рюмку мужа, выпила, далеко запрокинув голову, и, не обращая внимания на их хмурые, насупленные лица, взялась за вилку.

Ели молча. Зять – уткнувшись в тарелку. Федор Константинович – упершись взглядом в скатерть.

– Да, Игорь, я тебе говорила? Пока ты ездил на кладбище, домоуправление опечатало ее комнату, – сказала Тамара, вопреки логике надеясь таким образом разрядить обстановку. – Предупредили, чтоб ничего не трогали и никого не впускали.

– Знаю, – хмуро бросил Игорь.

Помолчали.

– Лампа в коридоре перегорела, – посетовала Тамара, переводя тревожный взгляд с мужа на отца. – Надо бы новую вкрутить, а, Игорь?

Игорь не ответил.

В окно ударил комок снега, и он вздрогнул.

– Может, телевизор включить? – спросила Тамара.

– Включи, но без звука. – Он повернулся к тестю и сказал, пережевывая кусок мяса: – Вот так и живем, Федор Константинович, хлеб жуем.

Вызова в его словах не было, но и сказаны они были вряд ли случайно.

– Вижу. – Тихойванов уже раскаивался в том, что так глупо сорвался за шахматами.

– Не нравится? – Зять не ждал ответа. Он искал повод высказаться и громче, чем, наверное, самому хотелось, добавил: – Мне, представьте, тоже!

Тамара насторожилась.

– Ты чего, Игорь?

– Да так. Хочу внести ясность в один вопрос. Знаешь, пьеса есть такая, «Без вины виноватые» называется». Островский написал. Не тот, что про сталь, а другой… Ты пей, пей… Так вот там, говорят, было виновато общество. – Он открыто, с вызовом посмотрел на тестя. – Ну а в нашем случае?

Федор Константинович сжал кулаки. Он понял, куда гнет Игорь, и это отозвалось в нем давней, никогда не утихавшей обидой. Зять действовал безошибочно, бил в самое больное место.

Недобро улыбаясь, он постучал вилкой о край тарелки и, будто обращаясь к многочисленной публике, воскликнул:

– Минуточку внимания, господа! У меня есть несколько слов… В эту славную годовщину мне хочется поговорить о супружестве. О супружестве вообще и о нас с Тамарой в частности. Вы, дорогой Федор Константинович, стояли, так сказать, у истоков наших отношений, вы в свое время настояли на нашем браке, и вам я задаю волнующий меня вопрос: вы довольны? Заметьте, я не обвиняю, не упрекаю, я тактично и вежливо спрашиваю: вы довольны?

Сколько раз Тиховайнов казнил себя за тот, восьмилетней давности, визит к Красильниковым, но никогда еще ему не было так горько и обидно за себя, за дочь, за ее отравленную семейными неурядицами жизнь.

– Вы человек положительный, – продолжал Игорь, – заслуженный, медалист, так сказать, и почетный пенсионер, но, простите, мне иногда кажется, что вы так и прожили всю жизнь, не сходя со своего любимого локомотива, просидели все годы в тендере, или как он там у вас называется…

Тамара истерично хохотнула и тут же прикрыла рот ладонью.

– Ну, хорошо, каждый сам находит место, где ему лучше – это понятно. Но зачем вы подцепили к своему составу меня? Катили бы своей дорогой на своем электровозе, а я бы свою и пешком прошел…

– Хватит, я ухожу. – Тиховайнов хотел подняться.

– Нет, постойте. Это не все. У меня еще вопрос. – С лица Игоря сползла напряженная улыбка. Он со злостью рубанул воздух рукой: – Чем, скажите на милость, я заслужил жену-грязнулю, квартиру хуже нужника? Чем? Это же общий вагон, уважаемый, общий! У меня были возможности, планы, перспективы, я жил полнокровной жизнью, под ясным небом, для меня светило солнце, понимаете вы – солнце…

– В плевке солнце тоже отражается, – не выдержал Федор Константинович.

– Вот-вот! Вы всегда презирали меня, – почти радостно подтвердил Игорь. – А чем, спрашивается, я хуже вас, хуже вашей дочери?! В чем я перед вами провинился?

– В чем?! – Тихойванов взглянул на дочь, увидел ее покрытое красными пятнами лицо, и его пронзило острое чувство жалости. – Ты спрашиваешь в чем? Хотя бы в том, что до замужества она не знала вкуса спиртного.

Тамара фыркнула:

– Ладно тебе, папа… – Глаза ее пьяно блестели. – И вообще, чего вы завелись?

Но Федор Константинович уже не мог остановиться:

– Чтобы ублажить тебя, она так и не поступила на работу, не смогла учиться, как мечтала до замужества. Восемь лет сиднем сидит в четырех стенах, готовит, обстирывает тебя и опускается, да, опускается все ниже! Посмотри на нее… – Он перевел дыхание, и зять воспользовался этим.

– Восемь лет назад, – выпалил он, – ваша дочь отдалась мне чуть ли не в подъезде первого попавшегося дома. Куда же еще опускаться?!

– Мерзавец! – задохнулся в приступе гнева Тихойванов. – Ты всегда был и остался мерзавцем!

– Отлично! – нервно улыбнулся Игорь. – Вот мы и разобрались, кто виноват.

Федор Константинович поднялся.

– Наталью можете привозить по-прежнему, – сказал он. – А моей ноги здесь больше не будет.

Тамара уткнулась лбом в скрещенные руки и заплакала. Игорь похлопал ее по спине.

– «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…» Есть у меня одна идейка: что, если тебе отдохнуть от меня? А что? Поживешь одна, устроишься на работу, в институт поступишь и начнешь подниматься все выше и выше. Слышала, что говорил твой папаша? Я с ним полностью согласен. А вы, Федор Константинович, – обратился он к Тихойванову, – переезжайте сюда. Ведь вы этого добивались? Переезжайте, переезжайте, и Наташу возить не придется. Заживете одной дружной семьей. А мне, злодею…

В дверь настойчиво позвонили.

Игорь осекся, нерешительно привстал и тут же опустился на стул. Но раздались еще более требовательные звонки, и он кинулся открывать.

Федор Константинович снял с вешалки пальто.

– Не обращай внимания, он пошутил, – всхлипнула Тамара, тяжело подняв опухшее от слез лицо. – Он всегда так: наговорит, потом отходит…

Тихойванов не нашел что ответить, оделся и вышел в темную прихожую.

Дверь в подъезд была открыта. Двое, стоявшие у лестницы, отпрянули друг от друга. Похоже было, что они ругались и даже собирались драться. Игорь демонстративно отвернулся, а Волонтир – вторым был он – поздоровался с Федором Константиновичем и, покачнувшись, сделал несколько шагов в сторону Игоря.

Тихойванов прошел мимо и громко хлопнул дверью…

– Вот такой была последняя наша встреча, – сказал он Скаргину.

– Вы не задерживались в подъезде? – спросил Владимир Николаевич.

– Нет, сразу ушел. У меня сложилось впечатление, что они либо выясняли отношения, либо сводили счеты. Хотя, если вдуматься, какие у них могли быть счеты?

– А вы попробуйте представить, что счеты были, – ухватился за эту мысль следователь. – Попробуйте. Вдруг получится?

Тихойванов подумал и отрицательно мотнул головой.

– Даже не знаю…

– Вспомните, Игорь никогда при вас не заводил разговора о Волонтире?

Федор Константинович помялся: разговор такой был, это верно, но не с Игорем, а с самим Волонтиром. Только стоит ли выносить сор из избы, тем более что ничего определенного об отношениях с Игорем Волонтир тогда не сказал.

Тихойванов решил промолчать.

– Так что? – переспросил следователь. – Как все-таки ваш зять относился к Георгию Васильевичу? Приятелями они были? Друзьями?

– У них слишком большая разница в возрасте и вообще…

– Что вообще?

– Игорь парень молодой, современный, а Георгий… Я знаю его много лет…

– А старшего брата тоже знали?

– И старшего тоже.

– Расскажите о нем, – неожиданно попросил Скаргин.

– О Дмитрии? – удивился Тихойванов.

Ему было что рассказать, но смущала та же мысль: нужно ли? Неужто это и впрямь интересует следователя?

– Зачем вам это? – неуверенно спросил он.

– А вы не находите, Федор Константинович, что настоящее зачастую определяется прошлым? – туманно произнес Скаргин, и пусть эти слова мало что Тихойванову объяснили, он подумал: «Что ж, надо так надо. Ему видней…»

За год до начала войны в их дворе появился коренастый парень с ярко-синими, глубоко посаженными глазами. Вместе со своим младшим братом Жоркой он поселился во флигеле, который раньше занимал дворник дядя Миша, и на следующий день уже мел улицу, нацепив на себя широкий дворницкий фартук.

Ходили слухи, будто их родители до революции имели мельницу, будто были раскулачены и высланы куда-то в Сибирь, но слухи смутные, неопределенные, и многие в них не верили.

Должности своей Дмитрий не стеснялся. Замкнутый, почти бессловесный, он быстро делал свое дело и исчезал на весь день. Изредка, по вечерам, у него собирались какие-то люди, мужчины и женщины. Он выгонял младшего брата и запирался во флигеле. Жорка стучал в дверь, просил впустить, чуть ли не скулил под окном, а иногда так и засыпал, сидя на приступке, ожидая, когда разойдется компания.

Тринадцатилетний Жорка вел себя не так, как брат: набивался в друзья к каждому, дневал и ночевал во дворе, но из-за вздорного и диковатого характера своим среди сверстников так и не стал, а ребята постарше относились к нему равнодушно, в лучшем случае терпели его присутствие.

О брате он отзывался по-разному: то хвастал его силой, превозносил его ум, находчивость и смелость, а то вдруг начинал жаловаться, что Дмитрий обзывает его «хромым», срывался на крик, оскорблял, говорил, что ненавидит его и всю его компанию картежников. Непонятно было, ревнует он брата к ночным посетителям или завидует, вымещает злобу за свою увечную ногу. Скорее все же причина была в хромоте – любимым его словечком было «бугай», в которое он вкладывал особо обидный, оскорбительный смысл и вместе с тем откровенную зависть.

Старшего Волонтира видели редко – либо рано утром, когда, надев фартук, он невозмутимо возился у мусорника, деловито стучал ведрами, подметал улицу, либо вечером, в тех редких случаях, когда, принарядившись, он подсаживался к ребятам и рассеянно, думая о своем, слушал песни и их разговоры о линии Маннергейма, о Молотове, о мирном договоре с Германией. Несмотря на разницу в возрасте – ему уже исполнилось двадцать шесть, – Дмитрий предпочитал общество ребят моложе себя, кое-кого даже приглашал к себе во флигель, где угощал вином, а для тех, кто внушал ему особое доверие, предварительно взяв клятву молчать, вытаскивал из-под клеенки, как величайшее сокровище, несколько потрепанных и замусоленных порнографических открыток.

Изредка братья дрались: из-за двери флигеля доносились истошные крики Жорки, но на вопрос, за что его бил старший брат, он с вызовом отвечал, что еще не известно, кому больше досталось. И это было не хвастовство, не пустые слова: старшего частенько видели с царапинами и синяками. Однажды, это случилось зимой, Жорка прямо посреди двора напал на брата. Припадая на левую ногу, он подкрался сзади и неожиданно кинулся на него, вцепившись в шею мертвой хваткой. Дмитрий, матерясь, отбивался от него, от его зубов и ногтей; с трудом отбросил в сторону, и Жорка отлетел в сугроб. Дергаясь всем телом, пачкая снег розовой слюной, стекавшей с разбитой губы, он истерично вопил: «Не подходи, бугай, не подходи! Зарежу гада!» Однако старший изловчился и несколько раз ударил брата ногой. Его схватили за руки, оттащили от Жорки, и тот, секундой раньше замерший в нелепой позе, словно убитый, легко вскочил на ноги и, прихрамывая, опрометью кинулся со двора.

На следующий день стало известно, что драка произошла из-за Нины Щетинниковой – тридцатидвухлетней вдовы погибшего в финскую кампанию Егора Щетинникова, весельчака и балагура, всеобщего дворового любимца…

– Из-за вашей соседки? – уточнил следователь.

– Ну да, – подтвердил Тихойванов.

Он испытывал двойственное чувство: с одной стороны, воспоминания о событиях тех лет были необычайно свежи в памяти, с другой – он продолжал считать интерес следователя к ним случайным и потому говорил неохотно, как бы через силу.

– Дмитрий Волонтир встречался с ней, – добавил он. – Собирался жениться.

– А при чем здесь младший брат?

– Наверно, не хотел, чтобы Дмитрий привел ее к ним в дом. А может, ревновал – она, Щетинникова, красавицей была… – Федор Константинович собрал на лбу морщины. – Мы, ребята, все были в нее немного влюблены…

– Скажите, а какие отношения с братьями были у вас лично?

– В общем-то, никаких. Дмитрий поначалу приглашал меня к себе, но я не ходил.

– Почему?

– К нему мало кто ходил. Мы, знаете, вином не увлекались, в карты тоже… Несколько раз он предлагал мне купить кое-что из одежды, отрезы на костюм, но я… не знаю, брезговал, что ли…

– А с младшим Волонтиром?

Федор Константинович вздохнул:

– Ему не позавидуешь – несчастный человек…

– В каком смысле?

– Так всю жизнь и прожил в тени брата, опозоренный… После войны стало известно, что Дмитрий изменил Родине. Сами понимаете, как к этому отнеслись.

– А вы?

– Я с ним не здоровался… Года четыре назад Дмитрия нашли – скрывался где-то. Военный трибунал судил. В газетах писали, что приговорили к расстрелу. Так Георгий после этого окончательно себя потерял, спился. Еще злее стал…

Скаргин долго молчал, обдумывая что-то, потом спросил таким тоном, будто не был уверен, что поступает правильно, спрашивая об этом:

– Ваш отец погиб здесь, в городе, верно?

– Да, зимой сорок третьего.

– Скажите, вам известно, при каких обстоятельствах это случилось?

– Я вам уже рассказывал. Его схватили в январе и расстреляли за городом, у рва…

– Да-да… – подтвердил следователь. – Вы говорили, что его взяли как героя гражданской войны. Об этом знали многие, не правда ли?