Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 248 страниц)

Однажды вьюжной ночью

– Сразу же после того, как мы узнали о трагическом финале операции «Гром и пепел», я приказал отыскать Шевчук, – деловито начал Сорока. – Найти и уничтожить! К сожалению, с самого начала след к Шевчук был утерян – она будто сквозь землю провалилась. У нас не было даже ее фото. Пришлось одну из наших девиц загримировать под нее. Получилось достаточно достоверно – вы это фото сегодня видели. Фотографии роздали нашим людям, однако эту девицу пока обнаружить не удалось…

Референт потянулся к сигаретам. Курил он редко, очень заботясь о собственном здоровье. А сейчас разволновался – провал операции «Гром и пепел» темным пятном ложился на его репутацию среди бандеровских соратников.

Пани Настя внесла кофе. Сорока взял чашечку, подождал, пока хозяйка покинула их, и продолжил рассказ. После первой неудачи с поиском Горлинки он предложил взяться за Остапа Блакытного. Остап был телохранителем Марии, под ее влиянием сдал оружие и вышел из леса. Мария могла поддерживать с ним каким-либо путем связь, интересоваться его судьбой – ведь она в некотором роде была его наставником на новых путях.

Остап, после того как порвал с бандитским прошлым, поселился в Зеленом Гае.

– Принципиальным оказался, сволота, – цедил сквозь зубы Сорока, – даже фамилию не стал менять. Хватит, говорит, и того, что я три года по лесам под чужой личиной скитался. Хочу, говорит, стать самим собой…

– И вы позволили ему… стать самим собой? – недоверчиво спросила Ива.

– В этом районе наша сеть была разгромлена, – нехотя признался Сорока. – Подполья там больше не существовало. Остались только два – три информатора, они ни на что, кроме как собрать слухи и сплетни, не способны. Ну, может, еще кто-то в бункерах отсиживается. Но речь шла и о нашей чести – поэтому я отдал приказ нашему «боевику» Беркуту отправиться в Зеленый Гай. И сообщил ему одну из уцелевших явок…

…Беркут, он же Марко Стрилець, хвастливо заявил Сороке, что у него бывали задания и потруднее. На следующий день он отправился на розыски Остапа.

Сравнительно благополучно – пригородным поездом, а потом часто меняя местные автобусы – Беркут добрался до зеленогайских лесов. Пользуясь явкой Сороки, отыскал хату одного из «боевиков», Хмеля. Там жила родственница этого бандеровца, а сам Хмель отсиживался после разгрома банд в бункере. Родственница быстренько собралась в лес по хворост. Убедить Хмеля явиться на встречу оказалось не так просто – родственница не один раз сходила в лес и обратно, натаскала топлива на месяц про запас.

Беркут знал, что только крайняя нужда может заставить такого вот лесовика зимой покинуть бункер. На чистом снегу очень заметны следы, трудно замаскировать вход в убежище, пробраться в село, еще труднее незамеченным воротиться обратно. Вот почему «лесные братья» заваливались в свои бункеры – криивки – на всю зиму.

Только после того, как Беркут через все ту же родственницу-связную пригрозил, что сам отправится в лес и сунет в бункер гранату, «боевик» заявился в село. Пришел он после полуночи – обросший клочковатой бородой, осунувшийся парень лет двадцати пяти. Лицо его от постоянного сидения в подземелье посерело, глаза лихорадочно бегали. Он давно не был в нормальном человеческом жилье и все старался тронуть, погладить рукой мебель, домашнюю утварь. Даже на расстоянии от него разило терпким, спрессованным потом, и мороз не смог вышибить из одежды запах плесени, гнили, лесной влажной землицы. К тому же Хмель при каждом шорохе хватался за автомат. Беркуту даже показалось, что этот ошалелый от чистого воздуха и необычной обстановки парень может запросто всадить ему обойму в живот, не разобравшись что к чему. В иное время он и сам с радостью отказался бы от такого помощника. Но других не было, а Беркут понимал: одному схватить живьем Остапа и выпытать у него нужные сведения не под силу. Он терпеливо, несколько раз повторил пароль, пока не убедился, что Хмель понял, с кем имеет дело. После этого рассказал, зачем пришел.

Хмель знал Остапа Блакытного – раньше встречались. Но помогать Марку он отказался наотрез.

– Не пиду, – угрюмо бубнил он, – мени Остап ничого не зробыв. А не дай боже, з ним що трапиться – емгебисты всю землю перериют, а знайдуть винуватого. Воны сыла, а мы… – Хмель смачно сплюнул на пол и растер порыжелым сапогом плевок.

– Не брыкайся, – Беркут съездил Хмеля по физиономии.

Удар получился звонким и увесистым. Это напомнило Хмелю, что перед ним эсбековец, а с СБ не шутят, ее приказы выполняют, хочется тебе или не хочется. Как ни странно, но оплеуха даже приободрила «боевика». Раз бьет, значит имеет право.

Решили идти в Зеленый Гай в следующую ночь. День пересидели в погребе. Беркут в темноте чертыхался и матерился, а Хмель блаженствовал – после бункера погреб с домашним запахом квашеной капусты, огурцов, помидоров казался ему раем. В темноте он отлично ориентировался и сразу же начал шарить по бочонкам, набивал рот всевозможной едой, приглушенно икая.

– Да перестанешь ты, наконец, жрать? – заорал в ярости Беркут.

– Посидел бы с мое на гнилой трухе, посмотрел бы тогда на тебя, – огрызнулся Хмель. Он долго еще бормотал что-то про чистоплюев, которые думают, что они пуп земли.

После полуночи хозяйка отбросила крышку погреба, и они выбрались наружу.

Начиналась метель. Белая муть слепила глаза, хлестала по лицу. Неба не было, оно слилось с землей, надавило тяжелой, непроницаемой пеленой на поля и лес. Резкий, порывистый ветер рвал одежду, швырялся мокрым липким снегом. До Зеленого Гая было километров семь. Хмель хорошо знал дорогу. Впервые за все время он приободрился – в такую бисову погоду, когда на небесах чертенята в пряталки играют, их никто не заметит. Следы действительно сразу же заваливал, размывал ветер.

Как и предполагали, к хате Остапа подошли в самую глухую пору. Беркут рассчитывал, что примерно полтора – два часа уйдут на допрос Блакытного. До позднего рассвета они успеют скрыться.

Зеленый Гай спал – присели под снегом дома, укрывшись от непогоды садами. Беркут, перекрикивая ветер, вдалбливал напарнику:

– Подходим к хате. Я стучу. Он спрашивает: «Кто?» Говорю ему: «Принес привет от Марии Шевчук, учительницы». Ты стоишь сбоку. Он, конечно, открывает. Бей его так, чтобы не до смерти, нам еще побалакать надо будет. Он падает, втаскиваем его в хату и там начинаем разговор. А потом…

Хмель кивал. Ему не терпелось теперь побыстрее прикончить Остапа, чтобы возвратиться в свой бункер, где его и с собаками не найдут.

– Хорошая ночь! – проорал он. – Наша ночка…

– Ты чем будешь бить? – дотошно допытывался Беркут.

– А ось! – Хмель гордо сунул ему под нос пудовый кулак. – Я им – как цепом.

– Лучше рукояткой пистолета – надежнее…

Подошли к хате Блакытного. Родственница Хмеля, знавшая всех в округе, утверждала, что тот жил одни.

Беркут легонько стукнул в ставню. Никто не отозвался. Эсбековец забарабанил сильнее. Остап откликнулся сонным голосом:

– Кого там лихая годына несет? Нечай, ты? Хмель встал у двери, поднял руку, зажав в кулаке ствол пистолета.

Остап, уже из сеней, снова спросил:

– Кто?

– Вы Остап Блакытный? – Беркуту приходилось перекрикивать метель.

– Ну, допустим, я, – после паузы не очень приветливо откликнулся Остап.

– Вам прислала привет Мария Григорьевна Шевчук. Может, пустите погреться и пересидеть до утра, а то продрог в эту кляту завирюху, а где сильрада – не знаю.

– Чего так поздно? – недоверчиво расспрашивал Остап.

– На работу к вам назначили, завклубом. Вышел из райцентра утром и приблудил в непогоду.

Беркут потоптался, погрохал сапогами о крыльцо, чтобы Остап понял, как ему холодно.

Остап не торопился открывать. Его встревожило это позднее посещение. Где-то в глубине души он надеялся, что его бывшие соратники по бандитскому подполью забыли о нём, им не до мести после сокрушительного разгрома. И в то же время внутренне он был готов к тому, что однажды ночью вот так, как сегодня, постучат в окно и вызовут «для разговора». Да и кроме того, Беркут в самом начале допустил ошибку: Мария никогда не называла Остапа по кличке, только по имени. И Остап насторожился, он сам Слишком долго пробыл в лесу, чтобы не знать, для чего являются иногда непрошеные гости к таким, как он. Вспомнил предупреждение начальника районного отдела МГБ:

– Вас, Нечипорук, не оставят ваши бывшие друзья в покое. Может быть, лучше уехать?

Остап тогда не согласился. Видно, напрасно. И теперь ему стало тоскливо: нехорошо в такую ночь одному встречаться с врагом. Сколько их там, за дверью? Один? Двое или трое?

Остап уже точно знал, кто пришел к нему в «гости». Припомнил, что именно так однажды эсбековцы выманили из хаты «боевика», решившего сдаться властям. Проведали, что тот скрывается у матери, пришли ночью, передали ему привет от старого дружка – «боевик» поверил, открыл дверь…

Надо было что-то делать. Если не открыть – швырнут гранату в окно, а то и крышу подпалят… И Остап решил дорого отдать жизнь.

– Никак не нащупаю этот чертов крюк, – недовольно сказал он, – сейчас зажгу лампу.

Остап возвратился в комнату – сквозь неплотно пригнанные ставни мелькнула полоска света. Беркут терпеливо ждал. Его напарник зашевелился, заворочался в темноте, устав стоять с поднятой рукой, и Марко погрозил ему кулаком.

А дальше все произошло в считанные секунды.

Остап внезапно открыл дверь. Керосиновая стеклянная лампа полетела в лицо Беркуту, который не успел ни отклониться, ни прикрыть хотя бы лицо руками. Эсбековец взвыл от жестокой боли. Он повалился в сугроб, чтобы снегом сбить ручейки пламени, поползшие по одежде. Остап с топором кошкой прыгнул на него. Пока Хмель сообразил, что надо выручать напарника, было уже поздно – топор опустился на голову Марка. Хмель схватился за автомат, он выжидал, когда Блакытный выпрямится, чтобы стрелять наверняка, не рискуя зацепить очередью лежащего в сугробе Марка – может быть, еще жив? Остап увидел его и понял, что теперь ему не уйти – сейчас, через мгновение встретит смерть.

Тихо, приглушенный метелью хлопнул пистолетный выстрел. «Боевик» удивленно посмотрел куда-то в сторону и вдруг начал валиться на бок. Остап подхватил его автомат, отбежал за толстую грушу, подпиравшую хатенку, и упал в снег. Он подумал, что пришло трое, и тот, третий, которого он не заметил, случайно попал в своего. Остап не захотел укрываться в хате – его оттуда просто выкурят, сунув спичку под соломенную стреху. А здесь, во дворе, он на свободе и сможет продержаться, пока подоспеют на помощь свои, хлопцы из истребительного отряда. Теперь, когда у него в руках был автомат, Блакытный чувствовал себя уверенно: пусть сунутся. Он всматривался в темноту, исполосованную метелью, – где третий?

– Остап, не стреляй, – услышал он вдруг чей-то окрик.

Голос показался ему знакомым, но Остап решил никому не доверять и промолчал, чтобы не обнаружили, где он лежит.

– Остап, это я. Малеванный…

Лейтенант Малеванный, который допрашивал его после выхода из леса, отделился от стены сарая. Остап поднялся ему навстречу.

– Опоздал немного, – сказал Малеванный.

– Здорово стреляешь, – Блакытный пытался скрыть страх, который вдруг остро ударил по сердцу, – ведь еще немного, и… Откуда узнал, что эти… – он ткнул автоматом в сторону убитых бандеровцев, – собираются меня кончать?

– Родственница одного из них, Хмеля, пришла в сельсовет. Случайно услышала, куда собрались, и решила сообщить. Не хочу, говорит, за их злодейство отвечать. А я как раз в этом селе был проездом. Председатель сельсовета – ко мне, а я сразу сюда. Не было времени даже «ястребков» собрать.

– Спасибо, – Остап постепенно приходил в себя. Оба бандита не шевелились – значит, наповал.

Ветер сбил с Беркута пламя и уже начал заносить его снегом. Второй бандит лежал поперек порога, кровь растопила снег на ступеньках. Остап перевернул его, всмотрелся.

– Хмель…

– А там кто? – кивнул Малеванный на сугроб.

– Того не знаю…

…О всех событиях этой ночи Сороке стало известно из донесений информаторов.

– Черт с ним, с Беркутом, – мрачно констатировал референт, – а вот след к Шевчук мы тогда потеряли надолго.

– Значит, приговор так и не приведен в исполнение? – наседала Ива. – У нас так не делалось.

Сорока вскипел:

– Не забывайте, здесь Советская Украина! Советская! Поработаете, увидите, что это значит. Думаете, я дурак и не понимаю: каждый старик, каждый мальчишка, узнай, кто я такой, немедленно побежит в МГБ! С Блакытным надо решать. Пошлю Северина.

– А вы уверены, что Блакытный все еще дожидается вас в Зеленом Гае?

– Не знаю, – чистосердечно ответил Сорока. – Но в ближайшие дни выясню. И тогда Северин вместе с жилами вытянет из него все сведения о предательнице.

Ива Менжерес непроницаемо молчала.

«А нет ли у нее связи с закордонным центром помимо нас? – вдруг подумал Сорока. – Тогда она сама сообщает руководству о всех наших делах. Надо доложить об этом Рену…»

* * *

«СОРОКА – РЕНУ: Прибыла курьер Офелия. Провел проверку. Одно из заданий – выяснение причин провала известной вам операции».

«РЕН – СОРОКЕ: Еще раз проверь курьера и запроси подтверждение по ту сторону кордона».

Спецкурьер

Сорока был одним из немногих лиц, имевших связь с главарем краевого провода Реном. Точнее, даже он не знал, где находится убежище Рена, но поддерживал связь с ним с помощью курьеров. Зашифрованное донесение передавалось в три этапа. Курьер, уходивший из города, добирался до одной из деревень – там на старом католическом кладбище под могильной плитой находился первый почтовый тайник – так называемый «мертвый пункт». Курьер оставлял в тайнике грепс – кто его возьмет и когда, он не знал. Дальше шифровка попадала в хутор, прижавшийся к большому лесному массиву. В хуторе легально жил один из «боевиков». Он наблюдал за вторым «мертвым пунктом» и за лесом – отсюда начинались тропинки в глубь массива. Шифровку забирал один из людей Рена.

Только несколько человек знали, где находится его логово. Даже для многих руководителей банд Рен был личностью мифической: «Рен все может». Пропагандистская служба краевого провода старательно изобретала и пускала в обиход легенды о верности Рена бандеровским идеалам. Строжайшая конспирация, таинственность окружали каждый шаг краевого проводника.

Еще не так давно Рен гордо именовал себя лесным хозяином. Будучи в хорошем настроении, любил напоминать, что его владения занимают такую же площадь, как Бельгия и Швейцария, вместе взятые. Это и в самом деле было зеленое море, выплеснувшее на огромное пространство остроконечные волны деревьев. Места глухие, малолюдные, труднопроходимые. Тогда в подчинении у Рена были десятки «боевиков», вышколенная курьерская служба, его приказы безоговорочно исполнялись всеми бандами, а штаб находился в добротных бункерах.

Удар истребительных отрядов по основной базе националистов был неожиданным и жестоким. Рену удалось спастись, уйти в глубь леса, затаиться в глухомани. Краевой провод принял решение ограничить число людей, связанных с Реном, свернуть операции, которые могли бы подставить под новый удар штаб. И все-таки именно Рен держал в своих цепких руках все нити подполья: по его указаниям осуществлялись убийства, из его логова шли приказы, обрекающие людей на смерть.

Подлинную фамилию Рена знали только несколько человек. Обычно он пользовался тремя псевдонимами: Рен, 25-й, 52-й. Рен – для своих приближенных, 25-й – для подписи под приказами, 52-й – для донесений закордонному проводу. Манипуляции с псевдонимами помогали запутывать следы и подкрепляли легенду о могуществе проводника.

И совсем уж немного людей знали историю его возвышения – не выдуманную националистическими пропагандистами, а подлинную. Он был сыном коммивояжера из Закарпатья. Обучался в Венском университете, по поручению гестапо шпионил среди «своих» – националистически настроенных студентов-украинцев. Вместе с немцами пришел на Украину, деятельно сколачивал «вспомогательную полицию», насаждал в западных областях оуновские звенья.

Рена знал лично «фюрер» националистов Бандера, он же Сирый, он же Весляр, он же Баба, Старый, Щипавка, Быйлыхо и т. д. Вместе с десятком отборных головорезов Рен иногда выполнял его наиболее ответственные приказы.

В 1943 году гестапо стало известно, что один из лидеров националистов Закарпатья проявляет колебания, подумывает о том, чтобы повернуть оружие против своих немецких хозяев. Рену и его команде поручили навести порядок. Рен застрелил «предателя» и занял его место. Надо сказать, что он не замедлил отблагодарить своих немецких покровителей: в том же 1943 году присоединился к решению «Третьего надзвычайного сбора ОУН» о переориентации на англо-американцев.

Рен не терпел инакомыслящих и круто расправлялся с ними. Во время чистки весной 1945 года по его приказам было убито много крупных и мелких главарей. Это позволило на какое-то время задержать разложение краевой организации ОУН. Когда один из эмиссаров закордонного провода познакомился с методами проверки лояльности, применяемыми Реном, он сказал: «На таком допросе и я показал бы что угодно: что был, к примеру, родственником абиссинского негуса, тайным агентом Парагвая, а мой пятнадцатилетний внук уже двадцать лет служит в МГБ…»

Таким был Рен. Одна ниточка связи тянулась к нему от референта СБ Сороки. А вторая – оттуда, где за стеной лесов, за синими Карпатскими горами находилась граница. Ею пользовались редко, только в самых необходимых случаях. Это была тропа особо доверенных курьеров, уходивших от Репа за кордон или доставлявших ему приказы оттуда. Рен давно уже ждал эмиссара закордонного провода – шифровка о его визите поступила месяца два назад. Эмиссаром оказался его старый приятель по Венскому университету Максим Дубровник. В годы войны Дубровник находился на Украине, вел националистическую пропаганду. В сорок четвертом перешел в подполье, в сорок пятом бежал за кордон, стал особо доверенным курьером центрального провода ОУН, выполнял различные поручения.

Рен и Дубровник встретились как старые друзья. Они долго обнимали друг друга, похлопывали по плечам. Рен пошутил:

– А поворотись-ка, сынку…

Они были ровесниками, в одних бандеровских чинах, и шутка не понравилась Дубровнику.

– У нас один батько, – сказал он, намекая на Бандеру.

– У нас одна ненька, – подхватил Рен и тут же спросил: – А чего это хлопцы тут стовбычать? – Речь шла о двух телохранителях Дубровника, присевших на лаве, автоматы на коленях. – Или боишься? – ехидно осведомился он. – Так кого? Сюда еще ни один чекист не добирался.

– Отдохните, друзья, – обратился к своим спутникам Дубровник, – теперь мы у своих.

Хлопцы не торопясь выбрались из бункера. Устали они крепко, их шатало при каждом шаге.

Поговорили о длинном и трудном пути, который преодолел Максим. Вспомнили общих знакомых: кто погиб, кто по лесам бродит, кому удалось уйти за кордон.

Максим очень устал. Как пристроился на дубовом, сбитом из неоструганных досок табурете, так и не двигался. А Рен был, наоборот, весел и оживлен. Он размашисто вышагивал по просторному бункеру, грубовато шутил, прикидываясь эдаким селюком-простачком, и в то же время несколько покровительственно поглядывал на Максима: мол, мы хоть и лесовики, не то что вы там, за кордоном, но тоже не лыком шиты. Он приказал принести горячую воду, чтобы гость мог вымыться с дороги, приготовить обед. Адъютант проводника, Роман Чуприна, внес кастрюлю затирухи, бутылку самогонки. Рен половником разлил похлебку в деревянные тарелки. Пригласил:

– Садись к столу, наверное, отвык но закордонным ресторанам от козацкой затирухи в походной миске…

– Напрасно ты так, друже Рен, – спокойно отозвался Дубровник. – У вас свои трудности, у нас свои.

– Знаем, знаем, – веселился Рен, – всё места в будущей державе не поделите. А между прочим, настоящая борьба за нее идет именно здесь. – Рен стер с лица улыбку, глянул остро и жестко. – Наверное, с инспекцией прибыл? Ревизию производить?

– Об этом еще скажу, – уклонился от ответа Дубровник. – Устал очень, а про серьезное надо на трезвую голову говорить. – Он встал из-за стола – высокий, худощавый мужчина средних лет. Узкое лицо, длинные висячие усы, равнодушный взгляд придавали ему сходство со святым на изготовленных сельскими малярами иконах. Это сходство усиливалось тем, что глаза у Дубровника были будто застывшие – в собеседника он обычно всматривался так, будто примеривался, куда вогнать пулю.

– Сказал бы, где поспать. Трое суток на ногах…

– Трудно пришлось?

– Не особенно. Все застапы н посты прошли хорошо. Только в одном месте едва не напоролись на засаду – кого-то ждали.

– Пронесло?

– Слава богу. Твои предупредили, чтоб обошел.

– Спать будешь у меня. Второй бункер битком набит – там «боевики», курьеры… Потом что-нибудь придумаем.

– А хлопцы? Тоже здесь?

– Тесно будет. Отправим их к адъютанту. Дубровник поморщился.

– Все выгадуешь, друже Рен?

– Ты о чем?

– Хочешь на всякий случай меня без охраны оставить?

Такая откровенность поразила проводника. Он только головой крутнул.

– Отточили тебе зубы, Максим.

– Приходится остерегаться. В рейсах всякое бывает.

Дубровник укладывался спать основательно. Сунул маузер под подушку из красного ситца, еще один пистолет положил под матрац у бедра. Проверил автомат и поставил его у изголовья, подсумок с патронами и гранатами пристроил рядом. Рен молча наблюдал за этими приготовлениями.

– У тебя с нервами в порядке? – спросил. Дубровник неожиданно признался:

– Не очень. Когда вижу москалей – трясет от ненависти, боюсь сорваться. Кстати, еще до меня к вам должен был прибыть наш человек, что с ним?

– Нормально. Учится в институте. Сообщила, что прибыла проверить причины провала операции «Гром и пепел». Сорока, наш референт службы безопасности, докладывал, что у нее есть еще какое-то задание. Какое – о том Офелия пока молчит.

– У нее два варианта действий. Я тебе расскажу. Прежде встретиться с нею надобно.

– Сюда ей дорога заказана. Ни один человек сюда не должен приходить – кроме таких, как ты, разумеется.

– А она и есть такая, как я. Курьер с особыми полномочиями. И если бы пожелала – давно бы добралась до твоей берлоги. Хотел бы я посмотреть на того, кто не выполнил бы ее приказ. Но у нее не было задания нанести тебе визит – вот ты и потерял возможность познакомиться с очаровательной девушкой.

– Чертовщина какая-то, – вскинулся Рен. – Сопливых девчонок наделяют чрезвычайными правами, направляют ревизовать нас, испытанных боями, пускают их по курьерским тропам, которые мы сберегаем ценой своей крови…

– Не горячись. Тропу для себя она сама проложила. Легальную. Понятно?

– Ну, допустим.

– Не нукай, не запряг. – Дубровник тоже начал раздражаться. – А что касается сопливых девчонок… Знаешь, чья она воспитанница?

– И угадывать не буду.

– Напрасно. Романа Шухевича – вот чья. Советую, как старый друг: смотри не ошибись в оценке этой «девочки». Но в одном ты прав: идти ей сюда незачем. Опасно. И не для тебя, – Дубровник презрительно хмыкнул, – а для нее – дорога длинная, трудная. Есть у тебя надежная зачепная хата?

– Есть. Берегу для чрезвычайно важных обстоятельств.

– Считай, что они настали. Там я с нею и встречусь…

Он заснул сразу же, как только привалился к подушке. Сон был неспокойный, напряженный – как только Рен звякнул пустыми мисками, Дубровник схватился за пистолет, спросонья пробормотал: «Живым не возьмете…» Рен озабоченно подумал: «Накрутит он у меня тут дел… С такими нервами только в рейсы и ходить…»

Он сел к столу, положил голову на руки. Свет керосиновой лампы-мигалки вырывал из темноты его лицо – крупное, с твердыми чертами, изрезанное глубокими морщинами. Рен прикидывал, какая связь может быть между появлением в его владениях Дубровника и дивчины из Польши, почему Максим отложил разговор о делах, ни звука не сказал о том, что давно обещано ему, Рену, – об уходе за кордон.

Проводник накинул на плечи полушубок, прошел в схрон адъютанта Чуприны:

– Передай приказ Сороке. Пусть еще раз срочно выяснит все про Офелию: чем занималась в прошлом, с кем встречается сейчас, какую информацию собирает. И пусть его не гипнотизируют ее высокие звания – проверить необходимо очень тщательно. Вместе с нею кто-то из наших живет? И про ту дивчину тоже все узнать… Да поторопи этого интеллигента – кишки из него вон, – наконец нашел на ком сорвать гнев проводник.