Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 248 страниц)

2

Собеседник из меня оказался никудышный. Старожил-синоптик со своей спутницей не спеша удалялся вдоль набережной.

Похожие на удравших с уроков школьников, они держались за руки, женщина в панамке смеялась чему-то, ей вторил мужчина, а я глядел вслед и завидовал их беспечности, их хорошему, ничем не омраченному настроению.

Обратной стороной самостоятельности, о которой говорил Симаков, было одиночество, хотя об этом мой начальник, конечно же, не обмолвился ни словом.

Я был обречен на одиночество в силу порученного задания – оно предполагало мою полную изоляцию от сослуживцев, от случайных, не идущих на пользу делу контактов. Я успел убедиться, что это состояние, кроме прочих, имело еще одно малоприятное свойство: к нему нелегко было привыкнуть. А если прибавить оторванность от дома, чужой, незнакомый, по сути, город, получалось совсем худо.

Не знаю, уместно ли тут слово «ностальгия», но, глядя на здешнее раскаленное докрасна солнце, на праздные толпы веселых и беззаботных людей, я мысленно уносился за тысячи километров к северу, в свой далекий, скупой на краски город. Там уже ночь. Горят уличные фонари. Напоминанием о близкой зиме качаются голые ветки деревьев, и асфальт блестит от осевшей на него измороси. Оно, конечно, не так красиво: и моря нет, и горы пониже, да ведь это кому что нравится…

Я вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали розно семь.

Пора.

Прихватив полиэтиленовую сумку с изображением бородатого Демиса Русоса, я пошел добывать двушку.

Ближайший телефон-автомат находился неподалеку, у входа в бильярдную.

К трубке на другом конце провода долго не подходили. Наконец монета проскочила в прорезь, и глухо, точно с другой планеты, донесся низкий, не то мужской, не то женский, голос:

– Слушаю.

– Это библиотека?

– Слушаю, говорите, – повторил голос.

– Это библиотека? – крикнул я, опасаясь, что меня опять не услышат.

– Абонемент это. Вам кого? – откликнулось в трубке.

– Кузнецову Нину позовите, пожалуйста.

– Кого?

– Кузнецову Нину!

– Нету ее. Ушла.

– Давно?

– Громче говорите, не слышно.

– Давно она ушла?! – гаркнул я что есть мочи.

– Хулиган! – возмутился абонент, и в наушнике раздались короткие, как многоточие, гудки.

Я повесил трубку. Расстраиваться было не из-за чего. Телефонный разговор с вдовой погибшего в мои планы не входил – важно было убедиться, что она уже вышла. В остальном я полагался на удачу.

От библиотеки до улицы Приморской, где Нина Кузнецова жила одна после смерти мужа, четыре квартала. Следовательно, через десять-пятнадцать минут она будет дома. При условии, конечно, что мне повезет и она пойдет домой, а не свернет куда-нибудь по дороге.

Вообще-то идея встретиться с вдовой погибшего принадлежала не мне. Она принадлежала Симакову. Он эту идею выдвинул, и он же, поразмыслив, забраковал, посчитав малоперспективной. «Искать надо не тех, кто на виду, – инструктировал он напоследок, – а тех, кто хорошо знал Кузнецова и держался при этом в тени, на расстоянии. Ищи, Сопрыкин, невидимок! Это и будет твое задание».

Легко сказать! Второй день я болтался по городу, стараясь напасть на след этих самых «невидимок», и все попусту. Тогда – с отчаянья, что ли, – вспомнил об отвергнутом плане, и чем больше о нем думал, тем сильней становился соблазн пойти на Приморскую. В конце концов решил рискнуть: нас учили использовать любой шанс, каким бы ничтожным он ни казался, и не в моем нынешнем положении было пренебрегать этим правилом…

Я направился к лестнице. У ее каменного основания лежали два облезлых, подслеповатых льва. Сложив каменные морды на лапы, они меланхолично смотрели куда-то за линию горизонта.

Ступени вели круто вверх, к многоэтажному корпусу гостиницы, чьи ослепительно белые стены виднелись сквозь непролазные джунгли, раскинувшиеся по обе стороны спуска. Называлось это сооружение «Лотос». Тот самый «Лотос», из которого за день до смерти исчез Кузнецов. Гостиница стояла на Приморской, то есть на улице, куда лежал мой путь и где до своей кончины проживал известный нарушитель Правил поведения на воде. Вот, кстати, еще одна загадка: вместе с уложенной в парусиновые мешочки выручкой Сергей умудрился «пропасть» в ста метрах от собственного дома – обстоятельство если и не подозрительное, то весьма странное…

«Как он вообще мог утонуть? – рассуждал я, одолевая подъем. – Родился у моря, плавать, верно, научился едва ли не раньше, чем ходить. Что привело его на пляж? Свидание с сообщником? Он пришел немного раньше назначенного часа, решил окунуться… Но с тем же успехом можно предположить, что свидание уже состоялось. Шоссе в том месте проходит в непосредственной близости от пляжа, есть даже съезд к берегу. Сообщник подкатил на машине, забрал свою долю и… А почему они не поделили деньги раньше? Почему не разъехались сразу после ограбления? Почему, наконец, сообщник не взял его с собой? И вообще, был ли у него сообщник? Кто сказал, что Кузнецов был не один?

С другой стороны, где он скрывался после пятнадцатого? Как попал на дикий пляж? Откуда? Вот и выходит, что началась эта история гораздо раньше, чем зафиксировано в официальных документах. Слишком много в ней неясного, необъяснимого…»

В любое другое время путь наверх не занял бы у меня и пяти минут, но, как видно, я действительно был не в лучшей своей форме: когда одолел подъем и вышел к двум точным копиям с оставшихся внизу меланхоликов, и спину и лоб покрывала испарина, а голова ныла, словно на нее надели тяжеленный железный обруч.

Наверху стояла бочка с квасом. Я постоял в очереди и взял большую кружку, но, не успев сделать и глотка, поперхнулся. Проклятый теннисный мячик почти наглухо перекрыл горло. А жаль! Квас был хорош. Бережно поддерживая кружку обеими руками, я прислонился к холодному боку цистерны и посмотрел вдоль Приморской.

То, что я видел, меньше всего походило на улицу. Передо мной лежала короткая и широкая площадка, открытая для проезда и стоянки автомашин. Благодаря сравнительно короткому спуску к морю, близости к центру и дюжине магазинов, расположенных в квартале отсюда, это было одно из самых оживленных мест в городе.

Правую от меня сторону площади из конца в конец занимал фасад «Лотоса» с подстриженными газонами перед входом, светильниками и клумбами, террасой, на которой под пестрыми зонтиками шла бойкая торговля прохладительными напитками. На другой стороне тоже имелись газоны и клумбы, выложенные песчаником дорожки, а также невысокая стена, сплошь покрытая рекламными щитами. Прямо напротив «Лотоса» стояло карликовое здание под вывеской «Канцтовары», а за ним, полностью скрытый от глаз прохожих декоративным кустарником, прятался одноэтажный домик, в котором ожидала меня… впрочем, никто меня там не ждал – Нина Кузнецова и знать не знала о моем существовании…

Неудивительно, что все мои мысли так или иначе сводились к вдове покойного. С самого утра я только тем и занимался, что перебирал различные варианты нашей встречи, – занятие сколь необходимое, столь и бессмысленное. Рассчитывать, что она пройдет по загодя разработанному плану, глупо, я прекрасно понимал это, но ничего с собой поделать не мог и, точно одержимый навязчивой идеей, вновь и вновь проигрывал предстоящую встречу в лицах, пытаясь предугадать ее исход.

Этим самым я занимался и теперь, что отнюдь не улучшало моего самочувствия. Поэтому я вернул кружку с недопитым квасом и двинулся через дорогу, чувствуя на спине ожог от прикосновения к холодной, как лед, бочке.

В изгороди, правее магазина «Канцтовары», имелся проход. Им я и воспользовался.

Бетонированная дорожка вела мимо заросшей виноградом стены, сворачивала за угол, к беседке, в глубине которой стояла старая садовая скамейка с несколькими уцелевшими перекладинами, и обрывалась маленьким тупичком – двориком, размером чуть больше прихожей в квартире стандартных размеров.

На ступенях, ведущих в дом, сидела девушка.

Я сразу ее узнал. По снимку, который видел в деле. Он был из традиционного набора свадебных фотографий и изображал не менее традиционный сюжет под названием «Молодая чета обменивается обручальными кольцами». У жениха – лицо в меру торжественное, чуть растерянное, а у невесты… говорят, будто невесты нефотогеничны, будто во время церемонии бракосочетания они выглядят куда хуже, чем до и после. Может, оно и так, не спорю, только на снимке двухлетней давности невеста вышла очень даже недурно. Правда, время и события последних недель изменили Нину, и изменили не к лучшему: у глаз залегли тени, когда-то пышные волосы были стянуты в тугой узел, а у губ обозначились складки, которых на фотографии не было и в помине.

Нина сидела вполоборота к дорожке, в точности повторяя ракурс со свадебного снимка, и сосредоточенно рассматривала столбик пепла, наросший на сигарете, которая дымилась в ее руке.

Она меня не видела – я остановился у пышного, в человеческий рост растения, напоминавшего листьями домашний фикус, и мог наблюдать за ней сколько угодно долго. Однако рано или поздно надо было начинать. Я собрался с духом и вышел из-за своего укрытия.

Нина мельком посмотрела в мою сторону, автоматически отозвалась на приветствие и, помедлив, сообщила:

– Квартиры не сдаются.

Это был устный вариант популярного в городе объявления: я встречал его написанным от руки, отпечатанным на машинке и даже в виде долговечных металлических табличек, накрепко прибитых к дверям и заборам.

– Мне самому впору сдаваться, – сказал я как можно беспечней, но, кажется, сфальшивил и поспешил добавить более нейтральным тоном: – На квартиру у меня нет денег.

Вероятно, она решила, что ослышалась:

– Простите, что вы сказали?

– Я говорю, что у меня ни копейки. В кино сходить не на что, не то что квартиру снять. Знаете, где я спал последнюю ночь? На лавке, в парке культуры и отдыха. – Само собой, ни на какой лавке я не спал – просто слегка сгустил краски, рассчитывая на сострадание.

– В парке? – переспросила Нина. – Не понимаю. Чего вы, собственно, хотите? Кто вы?

Вот теперь другое дело – примерно таким и мыслилось мне начало нашего разговора.

– Извините, я забыл представиться. Володя, фамилия Сопрыкин. В настоящее время нахожусь в законном трудовом отпуске, приехал к вам…

– Меня не интересует, к кому и зачем вы приехали, – сухо перебила она. – Объясните наконец, что вам нужно?

Я готов был удовлетворить ее любопытство и извлек из сумки книгу, на которую делал главную ставку.

– Литературой случайно не увлекаетесь? Продаю вот…

Нина недоверчиво посмотрела на увесистый том в буром с позолотой переплете, и я, пользуясь моментом, перешел в наступление:

– Не упускайте случай, девушка. Это уникальное издание! «История крестовых походов». Слышали когда-нибудь? Единственный в своем роде экземпляр. Берите, не пожалеете. Правда, у меня только второй том, но… минуточку… вы только послушайте… – Я раскрыл фолиант на заранее отмеченной странице, где речь шла о легендарном Ричарде Львиное Сердце, и, подражая манере профессиональных чтецов, с расстановкой начал: – «Король Ричард, возвращаясь в свое отечество, сел на корабль и направил путь прямо в Германию. Пристав к одной гавани, он отправился оттуда, переодетый, сухим путем и, проходя через Австрию, был преследуем лазутчиками и узнан. Чтобы лучше скрыть себя, он переоделся слугой и нанялся на кухню помощником. Но один из лазутчиков узнал Ричарда и уведомил о том Герцога. Был послан сильный отряд конных воинов, чтобы схватить короля…» Ну как? Захватывающая история, правда? Только не говорите, что вам неинтересно, чем закончился этот средневековый вестерн… Серьезно, девушка, покупайте, пользуйтесь случаем. Другой может не представиться…

Я ничего не знал о характере Кузнецовой, о ее интересах, вкусах и наклонностях, не знал, что ей нравится, а что нет, и потому действовал вслепую. Отсюда и книга, купленная накануне в букинистическом, – более удачного предлога для знакомства я не нашел, ведь Нина как-никак работала в библиотеке.

– Ну что, хотите посмотреть?

Она неуверенно пожала плечами.

Ричард Львиное Сердце выдавал себя за слугу. А вот за кого выдавал себя я? За спекулянта? Хиппового оболтуса, путешествующего по стране без копейки в кармане? За попавшего в беду человека? В моем положении любая из перечисленных ролей могла оказаться выигрышной.

– Смотрите внимательней. – Я с подчеркнутой осторожностью протянул книгу. – И обратите внимание на год издания.

Нина взяла том, в нерешительности подержала его в руках, потом положила на колени и раскрыла на титульном листе.

– Тысяча восемьсот двадцать третий! – заглядывая ей через плечо, прокомментировал я. – Представляете?! Эту книгу вполне мог держать в руках Пушкин. Не верите? Напрасно. Тиражи были маленькие, какая-то жалкая сотня экземпляров. И дата подходящая. Только подумайте: в двадцать третьем Пушкин еще молодой человек, Гоголь – совсем мальчик, а Толстого – великого Толстого! – и вовсе на свете не было!

Столбик пепла с ее сигареты сорвался и рассыпался по странице.

– Ой, извините. – Она поспешно сдула пепел.

– Ничего, – снисходительно успокоил я. – Понимаю ваше волнение и потому не тороплю. Зрите и восторгайтесь!

– Но зачем вы ее продаете? – удивилась Нина. – Это же действительно большая редкость.

– Большая, – поддакнул я, радуясь наметившемуся в разговоре перелому.

– И вам не жаль с ней расставаться?

Прозвучавшие в ее голосе интонации я истолковал по-своему. Надежда, что между нами перекинулся мостик, придала уверенности, и я с удвоенной энергией перешел к укреплению своих позиций.

– Конечно, жаль. Еще как. Сами понимаете, я не стал бы продавать без особой нужды. Несчастье у меня, бумажник стащили… Собственно, может, и потерял я его, не знаю, но скорее всего стащили. И как назло, все деньги там были, в среднем отделении. Остался, что называется, без средств к существованию. – Для убедительности я похлопал себя по карманам. – Хорошо, документы уцелели, иначе совсем труба. На последнюю мелочь телеграмму матери отбил. Жду перевода. Ну а пока – полное банкротство. Спать негде, за койку платить нечем. Чужой город, ни друзей, ни знакомых. Приболел вот вдобавок. Лихорадку какую-то подцепил, второй день трясет. Одно к одному – знаете, как бывает…

Слушая мой треп, Нина рассеянно листала плотные, будто из картона вырезанные страницы, а я стоял сбоку и впервые после начала разговора позволил себе немного расслабиться.

Если не считать ссылки на болезнь, мой рассказ был чистым вымыслом, но, кажется, Нина принимала его за чистую монету, и в глубине души я уже поздравлял себя с успехом, почти не сомневаясь, что в самое ближайшее время с ее помощью нападу на след преступника. Как именно это произойдет и в чем конкретно будет заключаться ее помощь, я пока не знал, но это не мешало мне внутренне ликовать и праздновать победу.

Длилось это идиотское состояние всего секунду, не больше, и надо же было случиться – как раз в эту-то секунду Нина подняла голову. Что прочла она в моем взгляде, одному богу известно, только брови ее удивленно поползли вверх, и она поспешно отвернулась.

– Возьмите, – не глядя в мою сторону, она протянула злосчастный фолиант.

Это была расплата – справедливое возмездие за мою самонадеянность. Оно сработало как холодный, отрезвляющий душ.

– Но почему? – попробовал я спасти положение.

– Возьмите свою книгу, – настойчиво повторила она.

«Сейчас состоится изгнание торговцев из храма», – успел подумать я и зачастил с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку.

– Вы, наверно, из-за цены? Не беспокойтесь, я дешево уступлю, честное слово. Главное, книга вам нравится, остальное детали, об остальном мы договоримся…

– Все равно, – отрезала Нина. – У меня нет возможности ее купить.

– Ну хотя бы пятерку, – через силу выдавил я, ощущая закипавшую на самого себя ярость. А деньги отдадите завтра, мне не к спеху… – Я понимал, что сморозил глупость, но остановиться уже не мог: – Серьезно, давайте договоримся на завтра? У меня есть и другие книги, хотите принесу?

– Вы что же, так с библиотекой и путешествуете?

Ирония подействовала сильнее, чем если бы она послала меня ко всем чертям. «Знаю, зачем вы пришли, – будто говорил ее взгляд. – Вам нужны сведения о муже. Если так – спрашивайте прямо, к чему разыгрывать этот глупый спектакль, тем более что актер из вас неважный».

Я с треском заваливал экзамен. Я чувствовал себя как вор, на котором горит шапка. Ко всему прочему обидно было сознавать, что первая же серьезная попытка проявить самостоятельность потерпела полное фиаско. И из-за чего?

Нина поднялась со ступенек.

– Ничем не могу вам помочь. – Она смотрела с насмешливым любопытством, очевидно, ожидая, что произойдет чудо и я тут же, не сходя с места, сгину с глаз долой.

– Значит, нет?

– Нет.

Мне и в самом деле захотелось исчезнуть, то есть в самом прямом смысле взять и раствориться в теплом, перенасыщенном влагой воздухе. Без сомнения, я бы так и поступил, если б знал, как это сделать.

– До свидания, – сказала она.

– До свидания, – буркнул я в ответ и, кивнув, пошел со двора.

Ноги были точно ватные, в голове – ни единой стоящей мысли, полнейший вакуум. Я вдруг ощутил страшную, давящую на плечи усталость. Из всех желаний осталось одно: завалиться спать. И спать долго-долго, чтобы, проснувшись, можно было вспоминать о случившемся, как о дурном сне.

– Постойте, – раздался за спиной голос Нины.

Не уверенный, что не ослышался, я обернулся.

– Вам что, действительно негде переночевать?

Вероятно, мой вид сказал ей больше, чем я мог бы объяснить словами.

– Хорошо, я дам вам раскладушку… Только спать придется во дворе. Устроит вас?

Еще бы не устроило! Да предложи она мне лавку в беседке, собачью конуру, птичье гнездо на крыше, я согласился бы не раздумывая.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Она пожала плечами:

– Не за что. Вы и в самом деле еле на ногах держитесь…

3

Близилась к концу программа «Время». Женщина из Гидрометцентра СССР вдохновенно рассказывала о движении холодных и теплых масс воздуха и приступила к описанию драматического столкновения циклона с гигантским антициклоном, когда я перебрался в комнату.

Наступила ночь. Душная южная ночь с желтой, как срез лимона, луной, россыпью крупных голубых звезд и неумолчным стрекотом цикад.

Я воспользовался приглашением хозяйки и, сменив жесткие ступеньки на упругие подушки дивана, продолжал делать вид, что с головой ушел в приключения короля Ричарда. В соседней комнате молочным светом мерцал экран телевизора. Нина возилась на кухне и не обращала на меня никакого внимания.

С тех пор как она великодушно позволила мне остаться, мы не перемолвились друг с другом и парой слов. Во дворе меня ждала раскладушка. Книга, которую так горячо расхваливал, оказалась скучной, практически непригодной для чтения макулатурой и представляла интерес разве что для собирателя древностей. Я добросовестно переворачивал страницы, но мысли были далеко – я вспоминал строчки из протокола допроса Нины Андреевны Кузнецовой. Разумеется, она об этом не догадывалась, иначе с треском выгнала бы меня вон.

Ее показания, зафиксированные на стандартном бланке, занимали всего полторы машинописные страницы. По словам Нины, в последний раз она видела мужа в роковой день пятнадцатого сентября. Видела утром, перед уходом на работу. Накануне он пришел поздно и отсыпался после дежурства. Нина оставила записку, позже ее приобщили к делу, но ничего существенного она не содержала – обычная записка в две строки: «Суп в кастрюле. Хлеб черствый. Если можешь, купи свежий».

Вечером, когда Нина вернулась домой, Сергей уже ушел на работу. Поздно ночью от сотрудников милиции ей стало известно о его исчезновении. На Приморскую он с тех пор не возвращался.

Ни подтвердить, ни опровергнуть эти показания было некому, так как соседей у Кузнецовых нет: после реконструкции улицы уцелел только их дом, остальные снесли при строительстве гостиницы несколько лет назад.

Далее в протоколе со слов Нины записано, что с мужем они жили нормально, ссор и скандалов между ними не возникало, ничего странного в его поведении она не замечала, спиртным он не злоупотреблял.

«Характер у него был мягкий, открытый, но, случалось, уходил в себя и тогда становился угрюмым, раздражительным», – сказала она следователю. Эта фраза вызвала уточняющий вопрос: как именно и по какому поводу проявлялась его раздражительность, однако ничего более определенного Нина добавить не смогла.

К работе он относился добросовестно, с интересом, о другой не помышлял. Имел многочисленные благодарности от дирекции – такими словами заканчивались показания вдовы погибшего…

Я оторвал взгляд от книги.

Вдова… Как нелепо звучит это слово. Ей всего двадцать. Приехала сюда три года назад, поступила в техникум на заочное. Жила в общежитии. Вскоре познакомилась с Сергеем, вышла замуж. И вот – вдова…

Дверь на кухню была открыта. Нина продолжала возиться у плиты, но не исключено, что в этот момент мы думали об одном и том же.

Интересно, любила она мужа? Была с ним счастлива? В протоколе об этом ни звука: не положено – официальный документ…

Я представил, как всего две недели назад на этом самом диване, возможно, в той же самой позе, что и я, с книгой в руках, сидел другой человек.

Молчали они? Или шутили? Улыбались друг другу? А может, ссорились?

Теперь этого человека нет в живых.

Каким он был? О чем думал? Чему смеялся? Неизвестно. И жизнь, и отдельные его поступки обернулись загадкой, которую по странному стечению обстоятельств предстояло разгадывать мне.

В декабре ему исполнилось бы двадцать пять. Мне двадцать пять стукнуло немного раньше, в июне. Выходит, мы ровесники! Случайность, конечно, простое совпадение, но почему-то оно смущало меня, хотя, если разобраться, ничего особенного в этом нет…

Я поежился. По плечам и спине пробежал озноб. До сих пор мне помогало самовнушение, и, отгоняя мысль о болезни, я снова уткнулся в книгу.

Итак, показания Нины. Они не противоречили характеристике, которую выдала на покойного администрация ресторана. Вежливый, безотказный, добросовестный – эти качества приводились и в письменных и в устных отзывах.

Один из сослуживцев Кузнецова дополнил его портрет следующим штришком; «Хороший был парень, что говорить… Ну еще одеться любил по моде. Знаете, наверно, стиль такой модерновый, заграничный вроде – нынче многие так ходят, не одни молодые… Придет, бывало, в полусапожках, только что шпор не хватает, ну, джинсы, конечно, рубашка с блямбой на кармане, словом, во всей амуниции. Вылитый ковбой, хоть в кино снимай. Не подумайте, что я в осуждение, у самого сын такой, тронутый маленько на шмотках. Вроде парень как парень, а штаны с нашлепками увидит, аж дрожит весь. У них это вроде как пароль, узнают друг друга по этим самым блямбам. В общем-то ничего, конечно, даже красиво, если меру знать. А Сергей, тот знал, всегда стройный, подтянутый ходил… Ну и работник, я уже говорил, отличный: аккуратный, честный, деньги всегда копейка в копейку сходились…»

При чтении этого протокола у меня возникло желание узнать, на какие средства приобретал Кузнецов свою «ковбойскую амуницию». Возможно, это не вызвало бы особого интереса – сам хожу в джинсах, – не будь гардероб покойного столь внушителен.

Два кожаных пальто, куртки всевозможных фасонов, полдюжины джинсовых костюмов на всех стадиях носки, около десятка пар импортной обуви, фирменные рубашки, которые он менял довольно часто, – все это, если вдуматься, стоило не так уж мало, да и в магазинах, как известно, подобные вещи попадаются нечасто. Выходит, переплачивал? Если добавить к перечисленному солидный стереофонический «Шарп» и еще два магнитофона поменьше, но тоже импортных, невольно зародится мысль о кладе, наследстве или богатой тетушке, ссужающей деньгами своего единственного племянника.

Но в том-то и загвоздка, что клада Кузнецов не находил, наследства не получал и родственников у него не имелось. Это установил следователь, который тоже заинтересовался источниками его доходов. Выяснилось, что получал Сергей прилично, за перевыполнение плана в «Лотосе» систематически выплачивались премии, и все же самая грубая прикидка показывала, что концы с концами не сходятся.

Следователь оказался человеком дотошным. В ходе его настойчивых бухгалтерских изысканий всплыл небезынтересный факт: полтора года назад Кузнецов приобрел несколько билетов лотереи «Спринт» и выиграл по двум из них две тысячи рублей.

Сумма значительная. Она устранила если не все, то некоторую часть бюджетных вопросов, а на остальные ответила Нина. На повторном допросе она подтвердила, что выигрыш имел место полтора года назад и что все деньги действительно ушли на покупку одежды для мужа. Где Сергей приобретал вещи, она не знала…

Я перевернул страницу.

Самовнушение не помогло. Головная боль не утихла, наоборот – становилась все сильней. Ком в горле тоже увеличился и окончательно блокировал дыхательные пути. Пора было обратиться к более радикальным средствам.

Я собрался уже поинтересоваться содержимым домашней аптечки Кузнецовых, но Нина меня опередила.

– Садитесь ужинать, – позвала она. Голос был усталый и доносился словно бы издали.

– Спасибо, что-то не хочется, – отказался я.

Мысль о еде вызывала отвращение. Смешно сказать, но я мерз. На дворе теплынь, плюс девятнадцать, а меня неудержимо тянуло под одеяло. Я с сожалением подумал о теплом шерстяном свитере, который вместе с остальными вещами уже второй день лежал в одном из отсеков привокзальной камеры хранения.

– Давайте-ка без церемоний. – Нина вошла в комнату и поставила на середину стола хлебницу. – Садитесь. И не стесняйтесь, пожалуйста…

Вторично отказываться было неловко, и я поднялся с дивана.

– Вы макароны с томатным соусом любите?

– Обожаю. – Я сделал шаг, другой и с удивлением обнаружил, что пол подо мной подозрительно покачивается.

– Что с вами? – спросила Нина.

– Нет, нет, ничего. Это пройдет…

Однако не проходило: висевшая под потолком лампочка внезапно выбросила яркие протуберанцы, затем свет сфокусировался и превратился в луч мощного прожектора, направленного прямо в глаза. Нинина фигура выпала из поля зрения. Там, где она только что находилась, мелькали оранжевые и ядовито-зеленые, похожие на жонглерский реквизит кольца.

Что-то невыразимо гнусное, тяжелое возникло на дне желудка, оформилось в пульсирующую опухоль и медленно поползло вверх.

– Сейчас, одну минутку… – Я наугад побрел к двери, переступил порог и опустился на приступку, на которой несколькими часами раньше впервые увидел Нину.

Стало чуть легче. Ровно настолько, чтобы понять отчетливо и ясно – заболел! Ничего хуже случиться не могло! Я не успел осознать последствий, к которым это может привести, – новый приступ головной боли накрыл меня и наглухо отрезал от внешнего мира.

Минуту спустя – а может, только почудилось, что прошла минута, – я поднял голову.

Надо мной низко висели звезды. От них исходили злые колючие лучи. Ни с того ни с сего они, вдруг сдвинулись с места и, постепенно увеличивая скорость, закружились, вовлекая в свой сумасшедший танец луну, крышу, черные силуэты деревьев, угрожающе нависших над тесным двориком. Этот дьявольский хоровод сопровождался таким оглушительным стрекотом, точно его издавали не цикады, а спрятавшийся в кустах оркестр, исполняющий нудную, состоящую из нескольких бесконечно повторяющихся нот мелодию…

Сколько прошло времени – неизвестно. То мне казалось, что проваливаюсь в сон, то вдруг наступало короткое просветление, но ни встать, ни двинуться с места не удавалось.

В памяти осталось прикосновение холодной ладони к пылающему лбу, тревожный Нинин голос. Она заставила меня подняться, отвела в комнату, насильно впихнула в меня несколько таблеток и подвела к дивану. Кажется, я пытался возражать, порывался уйти, что-то доказывал, но болезнь брала свое: усталость и тупое равнодушие овладели мной, заглушили остальные чувства. Я наспех разделся и, лязгая зубами, повалился в постель.

Свет померк внезапно, будто кто-то разом повернул выключатель…

…Сначала я был птицей, у которой на лету сковало морозом крылья. Потом – вмерзшей в оледенелый наст травинкой, деревом с намертво выстуженной сердцевиной.

Я рассыпался на тысячи осколков, гнулся под ураганным ветром; мое окоченевшее тело лежало посреди голой равнины, и не существовало в мире силы, способной спасти, защитить от жуткого, пробирающего до костей холода. Он проникал всюду, в каждую пору, в каждую клетку, от него стыла кровь в жилах, а кожа не выдерживала и дробилась на хрупкие ломкие кристаллы.

Это был бред. Самый настоящий бред, в котором не оставалось места реальности. Краем сознания я вроде понимал это и в то же время явственно видел бесконечную белую пустыню, себя, полузанесенного снегом, мерцающую вдали цепочку огней. То светились огни поселка, к которому мне надо было пробиться, или, может, туманное облачко Млечного Пути, или фары машин на заснеженной трассе. Нет, скорее то были факелы! Преследуемый конным отрядом герцога, я порывался бежать от погони, но тяжелые стальные латы тянули к земле. Я выбился из сил и теперь лежал, сжавшись в комок, беспомощный, одинокий, обреченный на верную гибель. Ветер заунывно свистел надо мной, сек лицо твердыми, как толченое стекло, крупицами снега и сыпал, сыпал, пока над грудой холодного железа не намело белый холмик…

В какой-то момент мне удалось разлепить веки, и тотчас что-то больно резануло глаза. Я застонал. Вероятно, меня услышали, потому что свет погас и пространство заполнилось серыми размытыми пятнами. На их фоне постепенно, как на бумаге, сунутой в проявитель, возникло лицо мамы.

«Ты?» – удивился я.

Она молча сняла с себя теплый пуховый платок, накинула его мне на грудь и укоризненно покачала головой.

«Как же так, Володя?.. – Губы ее оставались неподвижными, но я отчетливо слышал голос, который невозможно спутать ни с каким другим. – Ты совсем себя не бережешь… И писем от тебя нет. Обещал писать часто. Я жду, жду… Как же так, Володя?»

«Разве ты не получила телеграмму?» – хотел возразить я в свое оправдание, но мама заторопилась.

«Ладно, сынок, я ведь не упрекаю… – Черты ее лица стали терять определенность. – Ты все же выбери минутку, напиши, как устроился, где питаешься…»

Лицо стало уплывать куда-то в сторону. Я пытался остановить, крикнуть что-то вдогонку, но поздно. Мама исчезла.

Очнулся я оттого, что арктический холод сменился каракумской жарой. С меня ручьями лил пот. Едва ворочая распухшим, шершавым, как наждак, языком, я попросил пить.

Передо мной появился стакан с осевшими на дно ягодами малины. Его держала девушка в легком ситцевом халате. Лицо, охваченное ореолом волос, взгляд больших карих глаз показались мне смутно знакомыми.