Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"
Автор книги: Николай Леонов
Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 207 (всего у книги 248 страниц)
В глазах полковника блеснули озорные огоньки.
– В харбинскую, майор, – поправил он своего собеседника. – Измените свое распоряжение. Подозреваемого нужно доставить в Харбин
– Я вас понял! – тотчас же отозвался майор Замура, однако по его голосу нетрудно было догадаться, что он ровным счетом ничего не уяснил.
Допрос вели двое японцев в штатском и китаец-переводчик в форме унтер-офицера маньчжурской жандармерии.
Шэн Чжи, примирившийся с мыслями о пытках, через которые он неминуемо должен будет пройти, окончательно решил про себя: «Нужно твердо держаться единственно возможной линии обороны: терпеть и ни в чем не сознаваться, терпеть и все отрицать».
– Кто ты такой?
– Меня зовут Фу Чин.
– Что тебя привело в Тяндзы?
– Был на заработках в Корее. На вокзале, в Ванцине, украли документы и деньги. Пришлось отправиться пешком. Дорога в Муданьцзян проходит через Тяндзы – вот я там и оказался.
– Почему бежал от представителей власти, когда они тебя задержали?
– Испугался.
– Почему прятался под мостками?
– Даже заяц и тот, говорят, от страха на дерево забирается, а я от страха нырнул в пруд.
– Что тебе известно о диверсионном акте на железнодорожной линии Ванцин – Тумынь?
– Ничего не слыхал ни о какой диверсии. Я Фу Чин, был на заработках в Корее...
– Ты и твои сообщники вывели из строя бронепоезд?
– Про бронепоезд мне ничего не известно, и сообщников у меня нет. Я Фу Чин. На вокзале, в Ванцине, меня обокрали. Мне не на что было купить билет на поезд, и я отправился в Муданьцзян пешком...
Наконец высокий худощавый японец с желтоватыми глазами и почти европейским лицом потерял терпение. Оскалив зубы, глядя на Шэна ненавидящими глазами, он принялся что-то громко кричать – отрывисто и угрожающе.
Шэн бесстрастно смотрел на него и молчал.
Накричавшись, японец умолк. После вытащил из кармана светло-серых, тщательно отутюженных брюк желтый портсигар с голубым драконом на крышке, извлек из него сигарету с длинным мундштуком и вполголоса отдал переводчику какой-то приказ.
– Бедный Фу, жалко мне тебя! – с притворным состраданием обратился к Шэну переводчик. – Сейчас тобой займутся специалисты, которые и не таких, как ты, приводили в память!
Грустно покачивая головой, переводчик нажал на кнопку звонка. Дверь распахнулась, и вошли двое в синих куртках с рукавами, закатанными по локти.
Они начали с выламывания пальцев при помощи безобидной с виду бамбуковой палочки толщиной в карандаш. Именно с виду! Через минуту Шэн ощутил пронизывающую боль, от которой у него зарябило в глазах. Мучительную пытку истязатели повторили несколько раз. Но Шэн упорно держался.
Тогда «специалисты» пустили в ход уже не палочку, а палку. Ударами кулаков Шэна свалили на пол. Потом один из них навалился Шэну на ноги, а второй принялся бамбуковой палкой бить Шэна по лодыжкам. Боль была нестерпимой. Шэн, как ни силился сдержаться, не мог превозмочь ее, и при каждом ударе с губ его срывался стон. Когда и эта пытка не привела к желательным для японцев результатам, палачи поставили Шэна лицом к стене, приказали слегка согнуть ноги в коленях, а потом, забив шею в деревянную колодку, за кисти рук приковали пленника к стене. Сзади и с обоих боков тело Шэна подперли копьями с острыми наконечниками, под пятки подсунули планку, густо утыканную гвоздями.
Недолго, всего несколько минут, простоял он на полусогнутых ногах, а колени уже разламывались от режущей боли. Не помнил, сколько времени это продолжалось, только знал, что боль дошла до тех пределов, когда смерть кажется избавлением. Он начал впадать в беспамятство, мышцы словно парализовало, стало трудно дышать, в ушах шумело, перед глазами плавали мерцающие пятна. Чуть шевельнешься, в тело – на спине и под мышками – вонзаются наконечники копий. Опустишь ступни – пятки натыкаются на острые гвозди...
Очнулся Шэн в камере, лежа на холодном кирпичном полу, чувствуя ноющую боль во всех местах, где его тело было подперто копьями. Жгуче болели пятки, исколотые гвоздями.
Шэн попытался перевернуться на спину, и в тот же миг все его существо пронзила такая мучительная боль, что он вновь потерял сознание.
Улицы Харбина тонули в солнечном мареве. Слепя глаза, неподвижной ртутной течью сияла Сунгари. «Совсем как чешуя дракона», – подумалось полковнику Унагами.
Впрочем, на человека военного сейчас он походил мало. Светло-серый костюм, брусничного цвета галстук на бело-розовом фоне зефировой полупрозрачной сорочки, остроносые туфли с подошвами из белого каучука. Ну разве может прийти хоть кому-либо в голову, что это не вояжирующий по Маньчжоу-Го богатый турист с Японских островов, а крупный чин из штаба Квантунской армии, расквартированной на маньчжурской земле надолго, если не навсегда?
И уж конечно же, никто из встречных не заподозрит, что этот сухопарый пожилой господин с интеллигентным лицом возвращается не из музея восточных древностей, а из учреждения иного рода – харбинской тюрьмы, где «талантливые» умельцы демонстрировали перед ним виртуозные диковинки одного из древнейших прикладных искусств Китая – искусства пыток.
Двигаясь по теневой стороне улицы, выложенной плитами, Унагами думал о том, что все отношения японцев к Китаю построены на совершенно ложном убеждении, а именно: на кажущемся миролюбии китайцев и на будто бы национальном свойстве китайского народа – врожденной трусости.
«А на самом деле? – размышлял на ходу Унагами. – На самом деле то, что мы считали миролюбием, всего лишь инертность. А трусость?..»
«Нет, если китаец убегает с поля боя, победителю не стоит обольщаться, – глядя на носки своих туфель, нахмурился полковник. – Это вовсе не потому, что китайский солдат дрожит за свою жизнь».
Кто-кто, а уж он-то по роду своей службы хорошо знал, с каким поразительным самообладанием принимают китайцы самую жестокую, самую лютую смерть.
Но как же так: одни бесстрашно принимают смерть, другие разбегаются, не приняв боя? Как прикажете все это понимать? А понимать нужно так: корень зла не в малодушии китайского солдата, а в небоеспособности гоминьдановских войск с их невежественным офицерским составом и бездарными генералами. Сплошь и рядом командные чины еще до начала сражения оставляют свои посты, и воинские подразделения, как овцы без пастухов, никем не направляемые, не знающие цели боя и видящие лишь заразительный пример своих начальников, тоже снимаются с позиций и, бросая знамена, оружие, боеприпасы, разбегаются кто куда.
И в то же время нет врага страшнее, чем китаец, который знает, ради чего он взял в руки оружие и как именно его применить.
На ходу хорошо думается. Однако думай не думай, но пока что ни на шаг не продвинулось вперед дело, вынудившее полковника расстаться на время с мундиром и служебным кабинетом.
Впрочем, он достаточно пожил на свете и на своем веку не раз убеждался, что поспешность к успеху не приводит. А если поспешности сопутствует нетерпеливость, то и подавно нечего рассчитывать на удачу.
«Небо помогает лишь терпеливому», – вспоминалась полковнику народная мудрость. Он поднял голову и, блуждая взором по прохладной голубизне, столь приятной для глаз отягощенного раздумьями человека, улыбнулся, обнажив длинные, редко посаженные зубы.
Да, удобного случая дождаться трудно, а упустить его можно в один момент. Так что ни к чему пороть горячку. И потом, разве то, что он приехал сюда, в Харбин, это не первый шаг на охотничьей тропе, должной привести к потаенному логову, в котором скрывается враг? Подобраться к нему можно лишь крадучись, вооружившись терпением и хитростью. Пока до вожделенной цели далеко, но главное сделать первый шаг, и он сделан, черт возьми!
Мимо прогромыхала китайская телега, груженная туго набитыми рогожными кулями. Наверху восседал в позе Будды голопузый китаец в широкополой соломенной шляпе.
Унагами рассеянно взглянул на возницу, и тут по лицу его пробежала едва уловимая гримаса. Он вспомнил другого китайца: без сомнения, или бандита, или, на худой конец, пособника тех, кто организовал крушение бронепоезда.
Полковник снова посмотрел на небо – всеведущее, но умеющее свято хранить земные тайны.
«Нечего даже и рассчитывать на то, что задержанный хоть в чем-нибудь признается, – подумалось ему. – Такие не проговариваются...»
Унагами опустил голову. Ему много раз приходилось иметь дело с китайцами такого сорта – коммунистами, из которых не вырвешь ни слова правды даже с помощью самых изощренных пыток. Только ведь бывают случаи, когда злостное запирательство во время допроса с пристрастием столь же красноречиво, как и чистосердечное признание. Вот и этот красный фанатик со своим неуклюжим враньем, сам того не подозревая, кое-что выдал. И если раньше, до приезда из Синьцзина в Харбин, полковник Унагами не сомневался в собственной проницательности, то теперь, после посещения харбинской тюрьмы, готов был дать руку на отсечение, что дело с диверсией на железной дороге обстояло именно так, как он полагал: бронепоезд подорвали партизаны, действующие по указке коммунистического подпольного центра, который, в свою очередь, связан каким-то образом с резидентом военной разведки русских.
«Из этого следует, что я на верной дороге!» – вновь вскинув голову, подвел итог полковник. Через минуту он уже входил в здание японской военной миссии.
Это был двухэтажный особняк, стоящий в глубине сада, обнесенного чугунной решеткой. К парадным дверям из мореного дуба вела присыпанная гравием дорожка, упиравшаяся в полукруглую каменную лестницу. На фронтоне сияло лепное золоченое солнце с лучами в виде лепестков хризантемы – символический знак японской империи.
Полковник Унагами, обогнув парадное, проследовал вдоль широких венецианских окон, поблескивавших на уровне его головы, и по-хозяйски отворил боковую дверь. Начальник военной миссии генерал Эндо был настолько любезен, что предоставил столичному гостю изолированное помещение из трех комнат с отдельным входом. На втором этаже, где и потолки были без плафонов, и стены без пилястров, а окна не ослепляли венецианским размахом.
Пока полковник Унагами поднимался по черной лестнице, обитой гранитолем со звукопоглощающей прокладкой, на шестой линии Пристани, возле китайской харчевни, остановилась подвода, на которой горой возвышались рогожные кули. Обнаженный до пояса, мускулистый китаец в соломенной шляпе и в широких черных шароварах спрыгнул с воза на землю, потянул носом густой, сладковато-острый запах аппетитной похлебки из коровьей требухи, сдобренной чесноком и перцем. Это соблазнительное благоухание вырывалось из распахнутых настежь дверей. Босоногий возчик посмотрел глазами, зажегшимися голодным блеском, на пестро-красную бумажную медузу, качавшуюся на легком ветерке над входом в харчевню, и, сглотнув слюну, прошел во двор.
Сразу же за воротами горбилась глинобитная сторожка с крышей из ржавых обрезков листового железа.
Возчик побарабанил костяшками пальцев в окошко, затянутое промасленной бумагой.
– Чуадун! – позвал он. – Ты не спишь?
Из дверей фанзы высунулась голова с круглыми упругими щеками и глазками-щелочками без бровей.
– Рикша Лин еще не забегал? – спросил возчик.
– Лина пока еще не было, – ответил безбровый, потирая кулаком заспанные глазки, – У тебя для него есть новости, Чжао?
Возчик нагнул согласно широкополую шляпу.
– Иди-ка сюда, – подозвал он пальцем ночного сторожа Чуадуна.
На корточках они присели под стеной лачуги.
– Передашь рикше Лину, – торопливо зашептал Чжао, – что неподалеку от японской военной миссии возчик Чжао случайно встретил одного очень опасного человека. Скажешь, что возчик Чжао видел этого человека в Чанчуне в форме полковника и что чанчуньские товарищи говорили: мол, полковник этот – крупная шишка в японской разведке. Разве не подозрительно, когда полковник из разведки рыскает по Харбину, переодевшись в гражданское? Так и скажи рикше Лину: возчику Чжао такой маскарад кажется подозрительным. А уж рикша Лин без нас с тобою решит, кому передать это мое предостережение.
Возчик Чжао встал.
– Передашь? – спросил он утвердительно.
Чуадун, не поднимая головы, молча кивнул в ответ.
Через минуту возчик Чжао снова взбирался на гору из рогожных кулей.
В те же минуты полковник Унагами, сменив европейский костюм на удобное золотисто-зеленое кимоно с косыми полами, с записною книжкой в руке уселся за черным лакированным столиком в комнате, устланной циновками, готовясь погрузиться в дальнейшие свои размышления.
Но обоим им – и Чжао, и Унагами – было невдомек, что в это же самое время за тысячи и тысячи километров от Харбина, в утренней Москве, господин Мамору Сигемицу, посол Японии в СССР, был принят народным комиссаром иностранных дел М. М. Литвиновым.
– Согласно имеющейся у меня инструкции я должен сделать сообщение относительно пограничного инцидента в районе сопки Чжангофын, которую вы называете Заозерной, – заявил японский посол.
Затем продолжил:
– Императорское правительство прилагало все возможные усилия к тому, чтобы урегулировать положение на границе и разрешить инцидент на месте. Исходя из инструкций, полученных мною из Токио, я хочу сделать предложение, которое сводится к тому, чтобы немедленно прекратить с обеих сторон враждебные действия и урегулировать вопрос в дипломатических переговорах... Так что, – немного помолчав, продолжил господин Сигемицу, – если у советской стороны не будет против этого возражений, японское правительство готово приступить к конкретным переговорам. Я хотел бы знать мнение Советского правительства, – закончил он, и его прищуренные глаза впились в лицо советского наркома.
– Посол заявил, – начал нарком, – что императорское правительство намерено разрешить инцидент мирным путем, но, к сожалению, действия японских военных властей на месте не соответствуют этому намерению.
Японский посол мимикой выразил глубочайшее удивление.
– Нельзя же считать мирным разрешением вопроса переход советской границы с боем и с применением артиллерии или ночную атаку на пограничную заставу, – пояснил нарком свои слова. – Ведь так? Именовать такие события мирными можно только разве иронически... Сам же инцидент возник в результате этих действий. Без них никакого инцидента и не состоялось бы. Не мы начали военный конфликт. Мы лишь ответили оборонительным боем на атаку со стороны японцев. Если ваши войска прекратят свои действия, окончательно покинут советскую территорию и перестанут ее обстреливать, то у наших военных не будет никаких оснований продолжать ответные военные маневры, и тогда мы, конечно, не будем возражать против обсуждения тех предложений, которые нам сделает японское правительство. Но раньше всего, – с категоричностью в голосе заключил нарком, – раньше всего должна быть обеспечена неприкосновенность советской границы.
Японский посол выдержал длинную, едва ли не театральную паузу.
– Я не имел намерения говорить сегодня об ответственности за события, а также касаться в связи с этим вопроса о границе, – произнес он наконец с вкрадчивыми интонациями в хорошо поставленном голосе. – Но, поскольку вы коснулись и этого вопроса, я должен коротко на него ответить...
Предоставив японскому послу возможность высказаться до конца, нарком заявил:
– Мы считаем, что границы между государствами определяются исключительно международными договорами а картами, а отнюдь не субъективными мнениями правительств, военных сфер или неофициальными данными. В этом наше преимущество перед японской стороной. Мы предъявили японской стороне соответствующие международные договоры и карты, а японская сторона ничего не предъявила нам, кроме своего желания добиться границы, отвечающей лишь ее интересам...
Все было ясно как белый день. Однако господин Сигемицу, действуя в традициях японской дипломатии, принялся с помощью хитроумных словесных вывертов доказывать то, что по природе своей являлось недоказуемым.
– Ваш ответ, господин народный комиссар, – сказал он, – я понимаю таким образом, что советская сторона согласна практически урегулировать инцидент. Это соответствует намерениям японского правительства. Что же касается вашего замечания насчет международных договоров и карт, то я, господин народный комиссар, никогда не оспаривал силы международных договоров. Однако, говоря о границе между Маньчжоу-Го и Советским Союзом, нужно принимать в расчет и те аспекты, которые появились после отделения Маньчжоу-Го от Китая...
И вот что он услышал в ответ:
– Наша граница с китайской империей определена теми соглашениями, которые мы заключили с представителями этой империи. Мы считаем, что требования, предъявляемые к этой границе, адекватны также и к границе между нами, Маньчжоу-Го и Кореей. Оккупация японскими войсками Маньчжурии не дает Японии права требовать изменения границы. Мы, во всяком случае, на такое изменение и ревизию границы никогда не соглашались и не согласимся. Не наша вина, если Япония, оккупировав Маньчжурию, не изучила тех или иных соглашений или карт, подписанных нами и Китаем... Вместо этого японские военные предпочли путь военных действий и нарушили эту границу. Такое положение недопустимо. И поэтому наше согласие на прекращение военных действий посол должен понять в том смысле, что японское правительство обязуется немедленно отвести войска за черту, указанную на карте, не повторяя больше нападений на советскую территорию и не обстреливая эту территорию.
Господин Сигемицу отвел взгляд. Логика наркома была неотразимой, и противопоставить ей что-либо было невозможно.
– Во избежание недоразумений прошу вас, господин Сигемицу, точно передать в Токио наш разговор, – предупредил посла нарком. – Под восстановлением положения я имел в виду положение, существовавшее до 29 июля, то есть до той даты, когда японские войска перешли границу и начали занимать высоты Безымянную и Заозерную... Мое предложение сводится к тому, чтобы японское правительство отозвало войска, если они еще имеются на высоте Заозерной и в других местах, и чтобы японское правительство дало распоряжение прекратить новые нападения и обстрел нашей территории. Тогда военные действия прекратятся с обеих сторон...
В Москве было еще утро. В Харбине солнце уже клонилось к закату.
Августовская ночь обложила плотной темнотой улицы Харбина, словно взяв в осаду каждый горящий фонарь и освещенное окно. У одного из окон, выходящих в сад, стоял, зажав в зубах сигарету, полковник Унагами. На серебристо-дымчатом фоне ночных облаков, подсвеченных невидимой глазу луной, словно щупальца спрута, шевелились черные верхушки деревьев. Но полковник в эти минуты не думал ни о луне, плывущей в облаках, ни о легкомысленных цикадах, неутомимо звенящих в траве, ни о прочих прелестях маньчжурской ночи, располагавших к лирике и сентиментальности. Голова его была занята мыслями прозаичными и от реальности никоим образом не оторванными.
Он думал о том, что разработанный им план кое в чем напоминает шахматную партию: каждый следующий ход зависит от предыдущего. Каждый пункт его плана был одним из звеньев в хитросплетенной цепи взаимозависимых акций, которые в конце концов приведут его к победному эндшпилю. Но на этом сходство кончалось. В партии, которую предстоит разыграть ему, в отличие от шахматной все фигуры – главные. Да и правила игры совершенно другие. В шахматах ходы делаются в строгом соответствии с правилами, установленными раз и навсегда, а в его игре правила будут меняться по ходу дела...
От размышлений полковника оторвал шум подъехавшего к миссии автомобиля. Унагами бросил взгляд на часы: без четверти десять.
Минуты через три внизу, под окнами, раздались шаги. Шли двое. Один ступал твердо, вовсе не заботясь об ухоженной траве, которую топчут его сапоги. У второго походка была такая, словно бы он крался на носках.
Унагами обнажил в довольной улыбке длинные зубы. Мимо окон двигалась... пешка – та самая, которой по его замыслам в дебюте предстоящей игры отводилась роль главной фигуры.
Подтянув обшитый крученым шнуром оби – пояс кимоно, полковник быстро прошел в соседнюю комнату. Здесь находился его рабочий кабинет, где обстановка восточной изысканностью не отличалась. Сугубо европейский практицизм: письменный стол, пара плетеных кресел, узкий диван на гнутых ножках. На стенах, несколько скрашивая канцелярскую скуку, висели три картины, выполненные в чисто японском стиле: священная гора Фудзияма; голенастый журавль, взирающий задумчиво на цветущую сакуру; одинокая сосна, склонившаяся над ущельем.
Полковник погасил верхний свет, включил настольную лампу и установил ее так, чтобы свет падал на одно из кресел.
В ту же минуту в дверь постучались.
– Входите! – пригласил Унагами.
На пороге появился крепкий, полногрудый, коротко подстриженный человек в роговых очках и с усиками «щеткой». Это был майор Яманаси из харбинской контрразведки.
– Этот, – опускаясь на диван, указал майор глазами на дверь, – пусть подождет?
Унагами молча кивнул в ответ. Потом, тоненько кашлянув, спросил:
– Вы-то сами, майор, довольны отобранным экземпляром?
Яманаси пожал плечами.
– Выбирал не я. Выбирал начальник разведшколы майор Оноуци, – уклончиво ответил он. – Что касается меня, то я выполнял, так сказать, функции посредника.
– Вы считаете, рекомендации майора Оноуци сомнительны? – бросил испытующий взгляд Унагами.
– Отчего же? – вновь уклонился от прямого ответа Яманаси. Затем, откинувшись на спинку дивана, заметил: – Коль скоро майор Оноуци утверждает, что выбрал самого способного из своих учеников, значит, лучшего и не существует...
– Ну и как охарактеризовал этого китайца майор Оноуци?
– Одной фразой: предан как собака...
– Это хорошо, что как собака, – проронил полковник, опускаясь в кресло. – Не смею вас больше утруждать, майор. Благодарю за труды, и возвращайтесь домой, а собака... собака до своей конуры и сама добежит. Давайте ее сюда.
Майор Яманаси поднялся с дивана.
– Как вам будет угодно, господин полковник! – козырнул он.
Через минуту Яманаси вернулся вместе со средних лет китайцем – невзрачным, не вышедшим ростом, одетым без затей, даже бедно: куртка из синей дабы, такие же синие штаны, обернутые над ступнями белыми обмотками, войлочные туфли.
Полковник Унагами изучил китайца тем придирчивым взглядом, каким начальник призывной комиссии оценивает новобранцев.
– Вы свободны, майор! – благосклонно улыбнулся он, указав одновременно китайцу на кресло: – Садись!
За майором, тихо скрипнув, закрылась дверь.
Полковник пересел к столу.
– Давно сотрудничаешь с нами, как там тебя?.. – небрежно спросил он.
– Моя кличка Синдо, – с почтением улыбнулся китаец. – Я работал в Калгане агентом сыскного отделения, осенью тридцать шестого года завязал деловые отношения с вашим человеком – агентом по кличке Даймио.
– Что значит – с нашим человеком? – буркнул полковник. – Ты хочешь сказать, что этот твой Даймио работал на военную разведку?
– Совершенно верно, – склонил голову Синдо. – Даймио сотрудничал с Доктором – японским офицером по фамилии Морисима. Этот офицер возглавлял вашу военную миссию в Калгане. В харбинскую разведшколу я попал исключительно благодаря рекомендации уважаемого господина Морисимы...
– Угодил в передрягу, и пришлось ноги уносить из Калгана? – бесцеремонно оборвал китайца полковник, сморщив лицо в благодушно-презрительной улыбке.
Синдо виновато заерзал в кресле.
Полковник поднялся, обойдя стол, приблизился к Синдо и, запахнув привычным движением широкие косые полы кимоно, сел напротив него.
– Выше голову, Синдо! – похлопал он агента по тощему колену. – Хочу надеяться, что в Харбине ты в грязь лицом не ударишь!
– Что я должен делать? – негромко спросил Синдо и опять вздохнул.
– Дело для тебя не новое – слежка. Наведешь нас на след преступников, а дальнейшее не твоя забота.
– Кто они, эти преступники?
– Коммунисты, – отрывисто бросил полковник. И тут же уточнил: – Только скорее всего не китайские, а русские. Из тех, которые умеют заметать следы, а если стреляют, то без промаха.
– Постараюсь справиться, – уныло сказал агент.
– Повторяю: все, что от тебя требуется, это смотреть в оба, – успокоил его Унагами. – Выявишь, с кем русские шпионы встречаются, возьмешь на заметку дома, где они бывают...
– Это я могу, – бесцветным голосом произнес агент и опять вздохнул, но на этот раз облегченно, очевидно, крайне довольный тем, что, кроме слежки, ему больше ничем не нужно будет заниматься.
– Мой тебе совет: не преувеличивай своих возможностей и не преуменьшай опасности, – нахмурился полковник. – За дело возьмешься...
И прервался на полуфразе. Он и сам еще толком не знал, когда наконец сможет подать команду: «Синдо, ищи!»
– Наша беседа предварительная, – помолчав минутку, вскинул брови Унагами. – Слежку начнешь, когда я тебе прикажу. – Глядя мимо агента на какемоне с изображением божественной горы Фудзи, произнес равнодушно: – А пока – ступай.
И, покачивая в такт своим словам головой, проинструктировал:
– Сейчас ты направишься на улицу Модягоу, в ночлежный дом Дуна Шикая, скажешь ему, что тебя прислал Ва Ю. Жить будешь у него, и он даст тебе знать, когда ты мне понадобишься. И еще одно...
Голос Унагами зазвучал угрожающе:
– Запомни, у нас все по таксе: за верную службу – много иен, за нерадивость – бамбуковые палки и хомут на шею, за обман...
Унагами посмотрел агенту прямо в глаза и, поднявшись, провел ребром ладони по горлу: жест, понятный в любом уголке земного шара.
– Ясно! – отозвался агент, вскакивая с кресла.
– Ну иди, иди... – махнул рукой полковник.
Оказавшись за чугунной решеткой, ограждающей территорию японской военной миссии, неподконтрольную властям Маньчжоу-Го, ищейка Синдо, как назвал его про себя полковник Унагами, осторожно огляделся.
На улице никого не было. И все-таки несколько минут он стоял как вкопанный, прислушиваясь к тишине. Потом еще раз огляделся и, держась в тени узорной решетки, добрался до перекрестка. Здесь Синдо чуть не столкнулся нос к носу с каким-то запоздалым рикшей, неожиданно вывернувшим из-за угла. Ищейка Синдо отпрянул в тень. Выждав, пока рикша скроется из глаз в темноте, он пересек улицу и через секунду нырнул в зловонную темень проходного двора.
Ищейке Синдо в голову не пришло, что кто-нибудь может идти по его следам. Идти точно так же, как он: бесшумно ступая, останавливаясь и прислушиваясь к звукам и голосам ночного Харбина...
Прошло десять дней.
Полковник Унагами педантично и целенаправленно готовил все, от чего зависел успех предстоящей операции. Правда, вражеский радист все еще не выходил в эфир, да и бандит, схваченный в Тяндзы, как он и предвидел, ни в чем не признался. Однако полковник знал твердо: всему свое время. И, приближая это время, он работал не покладая рук, ничего не передоверяя подчиненным: сам выбивал дефицитные пеленгационные установки, сам инструктировал оперативную группу, сам подбирал агентов.
За этим нескончаемым роем забот полковник на первых порах как-то и не догадывался даже задаться вопросом: «Где тот магнит, который притягивает к Харбину военную разведку красных?» Но вот однажды утром, зайдя по делам в кабинет к майору Яманаси, он услышал:
– Ах, недоумки! Опять прошляпили!
И – удар кулаком по столу.
– Кто это вас расстроил, Яманаси-сан? – не преминул поинтересоваться Унагами.
– Вы только послушайте! – тяжело вздохнул Яманаси и, пододвинув к себе листок, испещренный иероглифической машинописью, процитировал выдержку: – «В непосредственной близости от секретного полигона Аньда обнаружены следы, оставленные неизвестным. Злоумышленник, скрытно пробравшийся в запретную зону, по всей видимости, вел наблюдение за ходом испытаний новых видов бактериологического оружия. Обнаружить преступника и установить его личность пока не удалось...»
Рука полковника сама собою потянулась к документу. Догадка, пока еще совсем смутная, неясная, мелькнула у него в мыслях.
– Испытательный полигон Аньда принадлежит хозяйству доктора Исии? – спросил он с легкой, но все-таки выдающей волнение хрипотцой.
– Кому же еще? – сердито пожал плечами Яманаси.
– И часто вам выпадает читать такое? – кивнул он на злополучный рапорт.
– Случается, – вздохнул Яманаси. – Совсем недавно какие-то негодяи заминировали шоссе, ведущее в Бинфан. Совершенно идиотская акция!..
Унагами усмехнулся. Он давно усвоил нехитрую истину: если не можешь добраться до смысла события, это вовсе не значит, что событие, с которым ты имеешь дело, бессмысленное. Не торопись, прояви настойчивость, пораскинь мозгами – и то, что казалось нелепицей, обретет смысл.
– Знаете, Яманаси-сан, меня весьма заинтересовало хозяйство доктора Исии, – дружески улыбнулся полковник, а про себя добавил: «И, как видно, не только меня одного».
Прошло еще три дня, и судьба предоставила полковнику Унагами возможность, не привлекая к себе внимания, удовлетворить свое профессиональное любопытство.
Когда в Харбин с инспекторской проверкой прибыл главнокомандующий Квантунской армией генерал Умезу, он, конечно же, изъявил желание нанести ознакомительный визит в знаменитое подразделение № 731.
Как только часовой, следивший за дорогой с высокой сторожевой вышки, доложил по телефону, что приближается кавалькада легковых автомобилей, генерал Исии в сопровождении старших офицеров и научных работников незамедлительно вышел к воротам, ведущим на территорию подразделения. Обычно закрытые и тщательно охраняемые, на этот раз они были распахнуты настежь.
Из большого серого лимузина выскочил сперва адъютант, подлетел к дверце и широко распахнул ее. Из кабины выбрался главнокомандующий – невысокий тщедушный старик с обрюзгшим лицом и умными глазками, Стоявшие перед воротами офицеры вытянулись в струнку, почетный эскорт взял на караул, оркестр грянул туш. Из остальных автомобилей высадились офицеры, представлявшие цвет штаба армии.
Высокий гость расплылся в улыбке, взяв под козырек, отдал встречающим честь и шагом, довольно бодрым для своего возраста, подошел к генералу Исии.
– Приветствую главнокомандующего Квантунской армией, одного из прославленнейших самураев его императорского величества! – отчетливо и громко выговорил Исии.
– Приветствую генерала Сиро Исии, смелого самурая и выдающегося ученого, создателя нового оружия, которое в руках доблестных воинов его императорского величества послужит славе и могуществу Японии – Великой азиатской империи!
Снова грянул военный оркестр. Под звуки бравурного марша шестидесятидвухлетний главнокомандующий и его свита, пройдя через раскрытый створ ворот, вступили в расположение части.
Через несколько минут прибывшие сидели в просторном, светлом и прохладном кабинете командира воинского подразделения № 731. Помимо Умезу и плеяды засекреченных научных светил, между которыми звездой первой величины сиял доктор Исии, здесь находилось немало и других достойных внимания лиц: начальник медицинской службы армии генерал Кайицука, начальник ветеринарной службы генерал Такахаси, начальник разведуправления генерал Мацумура, начальник отдела кадров полковник Тамура, – а в сторонке, положив руки на край стола,– пристроился еще один полковник – Макото Унагами.
