Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"
Автор книги: Николай Леонов
Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 165 (всего у книги 248 страниц)
«Тогда я до конца понял, что если мы и виноваты оба, то его вина тяжелее. Он боялся меня и любым путем хотел заручиться моей поддержкой и молчанием. Что моя вина по сравнению с его? Так я думал тогда. И если дело раскроется, то ему будет хуже. Ему наказание будет строже. Так ему и надо. Тогда я начинал его ненавидеть, потому что он хотел купить меня. Он покупал мое молчание, хоть я и не собирался ни о чем рассказывать, и навязывал мне свою фальшивую, трусливую дружбу. И я начинал ненавидеть его, потому что он все еще имел для меня большое значение и мне нужна была его настоящая дружба».
Несколько месяцев они не виделись, и Куприянов на расстоянии, сознавая свою власть над Никитиным, наслаждался ею. Он мог попросить, вернее, потребовать у Никитина что угодно и не требовал, заранее зная, что тот ему ни в чем не откажет. Несколько раз он придумывал, что бы такое приказать своему дружку, и не приказывал. Но наконец соблазн оказался слишком велик, и Куприянов вновь пришел к Никитину. На этот раз он решил взять у Никитина денег и устроиться работать на его персональную машину, чтобы быть поближе к нему, чтобы все красивые слова Никитина о дружбе имели каждый день подтверждение. Никитин выполнил оба приказа, и жизнь его значительно усложнилась. Мало того, что Куприянов постоянно брал деньги и в его карман уплывали все никитинские премии и часть жалованья, персональная машина была теперь у Куприянова, а не у заместителя директора треста Никитина. Куприянов приезжал, когда хотел, и уезжал, когда ему было удобно.
Почему Никитин безропотно все сносил? Почему вернулся в свой маленький город? Почему сам отрезал все пути к так удачно начавшейся карьере? Очевидно, здесь дело не только в трусости. Допустим, именно трусость заставила его отказаться от хорошего поста в областном центре. Чем выше залетишь, тем больнее падать, а «положиться» на Куприянова он не мог. Он боялся, что в прекрасный день он будет не в состоянии удовлетворить всевозрастающие его потребности и Куприянов с досады донесет. Никитин и не догадывался, что сам вызвал этот поток требований, что Куприянова поначалу вовсе и не деньги интересовали, а скорее возможность держать верх, приказывать.
Так что же его тянуло в родной городок?
По-видимому, здесь правы и жена Никитина, и его приятель Агеев. Со встречей с Куприяновым в душе у Никитина открылась червоточина. Он стал жить временно, не давая себе забыть о преступлении, не позволяя себе пребывать в спокойствии и благополучии. Он не был откровенен с женой и друзьями. Завел себе любовницу, но и с ней не смог быть откровенным до конца.
Итак, он настоял на переводе в наш городок. Куприянов, разумеется, поехал вслед за ним.
«Я все время хорошо зарабатывал, – рассказывал Куприянов, – а деньги тратить не умел. Много ли мне было нужно одному? А те деньги, которые я получал от Никитина, были совсем лишними. И еще я их боялся. Они для меня были чем-то таким, что одновременно и сладко и жутко. Я любил смотреть на них. А потратить мне и в голову не приходило. Эти деньги для меня были что икона для верующего. Примерно так. Я не знаю, как по-другому сказать».
Прошло несколько лет. У Куприянова жизнь складывалась удачно. На новом месте его считали примерным работником, да он и был примерным работником. Не пил, несмотря на великие соблазны, окружающие его, машину свою любил и знал, с людьми держал себя вежливо, хоть и был немного замкнут и молчалив. Все относили это к характеру и не сердились. И, конечно, никто и не догадывался о другой его жизни.
Постепенно деньги, получаемые им от Никитина, потеряли свой первостепенный, символический смысл. Неодолимая тяга к наживе вытеснила все остальные стремления: и честолюбие, и месть, и желание дружбы, пусть фальшивой, пусть искаженной, но дружбы. Его уже не устраивали те маленькие суммы, которыми откупался от него Никитин.
Все чаще и чаще приходил Куприянов за деньгами. Угрожал, запугивал. И вот он нашел в системе заводского контроля лазейку, через которую с помощью самого директора он мог вывозить на своей машине лишнюю продукцию, то есть два-три ящика водки. В свою компанию он втянул рабочего склада и младшего бухгалтера.
Некоторое время Никитин колебался и отказывался, но потом страх взял верх, и он согласился. Он успокаивал себя тем, что корысти от пособничества мошенникам он не имеет и иметь не собирается, и все это не больше, чем попустительство. Если смотреть со стороны.
Для Никитина последние годы были особенно тяжелы. Как дамоклов меч висела над ним тягчайшая вина, расплату за которую он оттягивал из года в год. (В том, что это только отсрочка, он уже не сомневался.) Кроме того, малодушие вовлекло его в новое преступление. Он старался быть честным, работой, добротой, порядочностью искупить хоть часть своей вины, но трусость заставляла его преступать закон. Это как бы отрезало все надежды на помилование. Теперь он был уверен, что рано или поздно его ждет расплата за все, что ему самому придется рассказать все и официальным лицам, и людям, которые любили его, верили ему, работали с ним. И уже не тяжесть кары удерживала его от саморазоблачения, а горе жены, друзей, всех.
Куприянов стал изворотлив, осторожен и скуп. Он держал все деньги дома, пряча их по разным углам. Часто пересчитывал. Часто доставал и рассматривал их. Прикидывал на руке, сколько они весят. Тратить он их не тратил. Отчасти потому, что боялся, а отчасти потому, что трата денег у него ассоциировалась с пальмами, ресторанами, увитыми виноградом, и большими белыми пароходами. Как можно тратить деньги у себя дома в родном, крошечном городке, он не представлял.
А со временем пальмы и пароходы, которыми он разрисовал свое будущее, отодвинулись так далеко, что сделались нереальными. Годы шли, а он не то что пароходов, вообще ничего не видел. В очередной отпуск он ходил лишь раз и то по настоянию врачей. Да и что это был за отпуск! Он месяц провел в желудочном санатории неподалеку. В своей же области. Аккуратно пил пилюли, принимал всевозможные ванны. А, как правило, отпуск он не использовал. Брал денежную компенсацию. Ни разу не устоял от соблазна получить лишние полторы сотни рублей.
Для чего все это? Для чего деньги? Для чего он их копит? Для чего рискует? Такие вопросы он стал чаще и чаще задавать себе. И он решил: хватит! Вывез последнюю партию лишней водки, разделил деньги между компаньонами и пошел к Никитину брать отпуск за свой счет. Дело было в августе.
Отпуск он, разумеется, получил сразу, захватил с собой две тысячи рублей и вылетел в Сочи. Там он остановился на частной квартире, так как в гостиницах мест не было.
Он прилетел в Сочи тратить деньги. Начал посещать рестораны, все концерты и экскурсии, но привычка жить скромно взяла верх. Он не мог шиковать. Ему было жалко денег, да и потребностей в шикарной жизни у него не было. В ресторане Куприянов стеснялся. Ему все время казалось, что он не так ест, не то пьет, что официанты над ним подсмеиваются, а соседи по столику осуждают. Эстрадные концерты ему не нравились, он любил русские песни. В кино, особенно на двухсерийном фильме, у него болела голова. На экскурсиях он уставал, робел и терялся. Пить в одиночку он не мог, а друзей себе не нашел. С людьми он сходился тяжело. Был слишком замкнут и насторожен. В результате он потратил двести рублей, удовольствия не получил и вернулся домой раньше времени, озлобленный и угнетенный. Теперь ему не давала покоя мысль о деньгах. Работу он бросать не собирался, так как привык к ней и не представлял жизни без машины. Зарплаты ему хватало.
Он решил бросить водочные махинации и жить спокойно. Но бросить не удалось. Компаньоны стали теребить его, требовать возобновления операций. Он лишил их доходов, а без него у них ничего не получалось.
«Мне стало страшно, – рассказывал Куприянов, – мне стало очень страшно. Не было никакого пути. По ночам я не спал, все думал, думал. Вспоминал. Двадцать лет жизни я только прожил как человек. А остальное… остальное – с того самого случая в сорок первом… Все тягостно, плохо… Ни одного дня радости. И все он, Никитин. Я пришел к нему домой. Не знал, зачем пришел. Пришел просить, чтобы он освободил меня от этого проклятья. А он думал, что я пришел насчет накладных, то есть насчет лишней водки. Жены его дома не было. Он распсиховался, сразу закричал. Говорит, что ему все надоело, что он больше не может, что он больше не будет покрывать мои дела, что я могу идти куда угодно и рассказывать что угодно. Он, мол, сам решил во всем признаться и признается.
Я ни слова не сказал и ушел. Иду и думаю: «Вот ты как! Покаяния захотел! А я? Я как? Тебе покаяние, а мне тюрьма? Ты со своей совестью рассчитаешься, а меня так, мимоходом, заодно. Нет, не будет тебе ничего! И покаяния не будет. Я всю жизнь скотом жил, и помирать ты меня скотом заставляешь… Нет. Такого не будет».
Тогда по дороге я решил, что убью Никитина. И от этой мысли мне стало легче. Вроде просветление нашло. И заснул я спокойно. И на работе утром у меня было все хорошо. И с компаньонами я в то утро рассчитался очень просто. Как из сердца камень вынул. Тихо стало у меня на душе. Я знал, что мне теперь делать».
Глава XIVНа одном из последних допросов я не удержался и спросил у Куприянова:
– Что же заставило вас признаться?
Куприянов словно не услышал моего вопроса. Он сидел, углубленный в свои мысли, неподвижный и безмолвный. Большие руки безвольно лежали на коленях ладонями вниз. Они слегка подергивались.
Зазвонил телефон. Это спешил поздравить меня Зайцев.
– Ну наконец-то… – сказал он. – Поздравляю! Докопался все-таки… Молодец!
– А знаешь, я здесь, в общем-то и ни при чем.
– Брось прибедняться! – сказал Зайцев.
– Я не прибедняюсь…
– Кто же тогда при чем?
– Сам Куприянов, – сказал я. – Он сам признался. Очень самостоятельный человек.
– Чего же он раскололся? – весело спросил Зайцев. – Может быть, он того?..
Мне не хотелось продолжать разговор в таком тоне, и, ничего не ответив моему милому, непосредственному Зайцеву, я повесил трубку. Перезванивать он не стал. Возможно, как это с ним изредка случается, непосредственность покинула его на некоторое время.
Так мы и сидели друг перед другом. Я пытался выяснить свое отношение к Куприянову. Это было нелегко. Разумеется, я ни на мгновение не забывал, что он преступник. Хладнокровный и расчетливый убийца, и все-таки мне было его жалко. И мне было не по себе от этой жалости.
– Вы о чем-то спрашивали? – вдруг сказал Куприянов.
– Я спросил, почему вы так легко во всем признались, – повторил я. Он некоторое время смотрел на меня молча, словно не понимая сути вопроса, словно возвращаясь из своего далекого путешествия в себя.
– Разве для вас это имеет значение?
– Да. Очень большое.
– Я хотел освободиться от него… От всего хотел освободиться. Потом понял, что не получится… В тот же вечер. Вернее, в ту же ночь. Потом я ждал. Ходил, говорил, что-то делал и ждал. И вместо облегчения – новая тяжесть. Выходит, я ошибся. Освобождаться мне нужно было от себя. Мне стало все равно… Я никогда не верил в бога. И сейчас не верю. То, что люди перед смертью исповедовались, – это не от бога. Трудно помирать с тяжестью на душе. Это люди придумали для себя. Раньше я и в это не верил. Не думал об этом, не знал.
Он-то, Никитин, понял это раньше меня. Выходит, от этого все и произошло. Он всегда обгонял меня. У него еще в школе была кличка Выскочка.
Сперва я решил просто уйти. Потом понял, как трудно уходить, не исповедовавшись…
Так и кончилась эта печальная история, случившаяся в нашем маленьком городке, где все друг друга знают. Я получил ответы почти на все беспокоившие меня вопросы. На все, кроме одного, навязчиво преследующего меня до сих пор. Кроме вопроса, на который уже не могут ответить мне ни Куприянов, ни Никитин… Да и вряд ли они когда-нибудь могли на него ответить. Вряд ли я и сам отвечу на него.
А все-таки, что было бы, если бы они не встретились после войны?
СВЯТОЙ МАВРИКИЙ
На четвертом часу дежурства телефон наконец ожил. Анечка привернула репродуктор и придвинула к себе журнал заявок.
– Диспетчерская восемнадцатого ЖЭКа, – сказала она и виновато посмотрела на Сергея.
Тот пожал плечами с таким видом, будто он так и знал, что это рано или поздно случится.
– Что? Что? – переспросила Анечка. – Не понимаю… А-а-а… Спасибо. Это все? – Она захлопнула журнал.
Сергей облегченно вздохнул:
– В чем дело?
– Какой-то чудак поздравил с Восьмым марта…
– Ну и слава богу, – сказал Сергей.
– По-моему, ты просто лентяй, – сказала Анечка и посмотрела на часы. – Потерпи, осталось три с половиной часа.
– А по-моему, это свинство – работать, когда другие празднуют, – сказал Сергей и закурил.
– У меня сменщица заболела, – оправдывалась Анечка.
– А я отгулы коплю, хочу к старикам в Астрахань наведаться. С тех пор как в МИФИ срезался, не был. То ждал, когда списки вывесят, то, как по лимиту устроюсь, потом, когда на подготовительные запишусь. – Сергей стукнул ребром ладони по колену. – В этом году обязательно поступлю.
– Упорный, – вздохнула Анечка.
– Последовательный, – усмехнулся Сергей, встал и с хрустом потянулся.
– Здоров же ты, – еще раз вздохнула Анечка.
– Это после армии выровнялся. Раньше дохлый был. А теперь, – Сергей засмеялся и гулко постучал себя кулаком в грудь, – дешевле похоронить, чем прокормить.
Снова затрещал телефон.
– Да, – недовольно сказала Анечка. – Говорю вам, диспетчерская… Давно течет? Часа два? Записываю… Какой этаж? Пятый?.. Хорошо, сейчас будет…
Сергей поднял чемоданчик с инструментами и выдернул из-под пальцев Анечки листок с адресом.
– Я быстро, – сказал он, заглядывая Анечке в глаза. – И чтоб без меня ни-ни…
– Будет тебе, Сережа.
Сергей затопал по темному коридору. Из-за двери, ведущей к участковому инспектору Степану Константиновичу, пробивалась ниточка света. «Старик, наверное, домой скоро пойдет», – подумал Сергей и вдруг остро пожалел себя: тому небось холодца наварили, а тут живешь как собака, ешь всухомятку, спишь на одной простыне. Жениться, что ли?
У крыльца Сергей провалился в затянутую льдом лужицу и чертыхнулся. Торопясь, чтобы не замерзнуть окончательно в мокрых ботинках, заскользил по припорошенному снежком льду. Заворачивая в переулочек, он услышал резкий визг притормозившей машины и еле успел увернуться. Темную «Волгу» протащило юзом, потом шофер, не оглядываясь, поддал газу и понесся дальше в притихшую пустынную улицу. Это окончательно испортило Сергею настроение…
Дверь открыли сразу, как только Сергей отнял палец от кнопки звонка. В дверях стоял парень в белой рубашке и сбившемся на сторону галстуке. Из-за его плеча выглядывала девушка с растрепанной прической.
– Слесаря вызывали? – спросил он.
Парень осмотрел его с головы до ног и промолчал.
– Слесаря вызывали? – повторил Сергей.
– Ну… – сказал парень.
– Что случилось? – спросил Сергей, не зная, как расценивать это лаконичное «ну».
Парень снова промолчал.
– Что случилось? Зачем вызывали?
Парень понимающе улыбнулся и подмигнул.
«Везет на пьяных», – подумал Сергей и посмотрел на девушку. Она поняла, что без ее вмешательства не обойтись, и протиснулась вперед.
– Вызывали, вызывали, – сказала она и поправила прическу. – Пойдемте скорее, – сказала девушка и по-приятельски взяла Сергея за рукав.
Они прошли в полутемную прихожую.
– Это твой парень? – раздался голос сзади.
– Не твори глупостей, – сказала девушка, не оборачиваясь, и повела Сергея на кухню. В раскрытой двери был виден праздничный стол.
– Вот, смотрите, – сказала девушка, указывая пальцем на потолок. Там над плитой синело большое мокрое пятно. По его краям собирались крупные мутно-белые капли и с глухим стуком падали на кафельный пол мимо поставленного тазика.
– Вы наверху были? – спросил Сергей.
– Мы никогда наверх не ходим. – сказала девушка.
– Ну-ну, – сказал Сергей и направился к выходу.
Дверь в квартиру номер 17 была самая красивая на шестом этаже. Хорошо обитая, с тяжелой изогнутой ручкой и круглым старинным звонком с замысловатой вязью «Прошу повернуть». Сергей прочел табличку «Профессор Симонов В. С.» и повернул звонок.
Через несколько секунд послышались тихие шаги. Человек за дверью немного постоял, как бы раздумывая, открывать ли, затем шаги стали так же неспешно удаляться.
– Что, никого нет? – спросила девушка снизу.
– Да непонятно… Во всяком случае, не открывают… – сказал он и позвонил еще раз и еще.
– Что же, нас так и будет заливать всю ночь? – весело спросила девушка.
– Да нет. Не беспокойтесь. Что-нибудь придумаем. В крайнем случае дверь взломаем. Пойдете в свидетели?
Сергей подошел к перилам и посмотрел на девушку.
– Мы никогда наверх не ходим, – ответила она кокетливо.
Послышалось лязганье цепочки, потом тихо щелкнул замок, и дверь медленно открылась.
На пороге стоял высокий человек с красивой проседью в волосах.
С его широких плеч живописными складками ниспадал просторный домашний халат.
– Что вам угодно?
– Я слесарь из ЖЭКа.
– Мы никого не вызывали, – строго сказал мужчина в халате и внимательно оглядел Сергея с головы до пят.
– Вы-то не вызывали, а у ваших соседей внизу вот-вот штукатурка начнет осыпаться.
– А при чем здесь я? – недовольно буркнул жилец.
– Как при чем? Течет-то от вас. У них там потоп.
Мужчина долго смотрел на Сергея, о чем-то размышляя. Затем без видимого удовольствия шагнул назад и кивком головы пригласил Сергея входить. Потом долго возился с запорами.
– Проходите, это на кухне, – наконец сказал он, накинув последнюю щеколду.
«Ну и профессор, – невесело подумал Сергей. – Попадись такому в лапы на экзаменах – живьем съест».
На кухне по всему полу, выложенному метлахской плиткой, блестела вода.
Из трубы, идущей к старинному фаянсовому умывальнику, разрисованному какими-то легкомысленными розанчиками, с тихим шипением выбивалась тоненькая струйка воды.
– Да-а, – озабоченно протянул Сергей. Стало ясно, что так скоро он отсюда не выберется. Эти чертовы старые дома! В одном месте тронешь – в другом засвищет. Как бы не пришлось всю трубу менять. Хорошо, если вентиль работает. Хотя… – Куда же вы смотрели? – Сергей со злостью оглянулся на профессора.
Тот стоял за его спиной.
– Заработался…
– Заработались, – проворчал Сергей, демонстрируя свою слесарскую гордость и превосходство. – Смотреть надо! Вот заставят внизу ремонт делать… Ну, что вы стоите, давайте ведро, тряпку. Где у вас тут вода перекрывается?
Профессор, грузно ступая, решительно направился в ванную. Сергей, грохнув об пол чемоданом с инструментами, отправился за ним.
«Как слон топает, – злорадно размышлял Сергей. – Они заработались, а ты собирай теперь воду, а там ее ведра два, не меньше. Не заставишь же его ползать с тряпкой. Был бы помоложе – я бы тебя…»
Профессор недоуменно развел руками.
– Черт знает что такое, – растерянно улыбнулся он. – Вечно эта Настя куда-то все прячет. Не домработница, а инквизитор.
Слава богу, вентиль на стояке в туалете функционировал. Сергей перекрыл воду и с большим облегчением прислушался. Тихое шипение на кухне прекратилось.
Половую тряпку Сергей нашел сам. С чрезвычайной осторожностью, будто ступая в топкое болото, он шагнул в лужу на кухне. Профессор стоял на пороге и молча наблюдал за ним.
– Ну а ведро где? – раздраженно спросил Сергей. «Чего уставился? Теперь будет над душой стоять глазеть, как я на карачках ползаю».
– Не знаю я, куда она ведро дела, – сказал профессор.
– Тогда я буду в умывальник.
– Валяйте, только побыстрее.
Сергей бросил тряпку на пол, выжал прямо на розочки умывальника. Еще раз, еще…
Уйдет он когда-нибудь?
Он оглянулся. Профессор так и стоял на пороге. Сергей видел лишь его ноги в больших мокрых ботинках. Размер сорок пятый – сорок шестой. Вот уж действительно слон.
Сергей еще несколько раз проделал процедуру с отжиманием, варьируя про себя на разные лады слово «слон» и видя то умывальник, то профессорские ноги в огромных мокрых ботинках. Он успел досконально изучить эти ботинки с замысловатым рантом и с живописными соляными разводами, а воды оставалось еще порядочно.
И чего он в ботинках по дому ходит? В халате и в ботинках, и халате и ботинках… Говорит, заработался, а сам недавно с улицы. Вон даже ботинки не обсохли. А зачем он соврал? Почему не вызвал слесаря сам? Какой-то ненормальный…
Профессор стоял огромный и величественный, как монумент.
«В конце концов, я не обязан тут полы мыть», – решил Сергей и, в последний раз отжав тряпку, швырнул ее в угол.
Лужа исчезла, но пол был еще сырой.
Сергей направился в коридор за своим чемоданчиком.
Профессор не спеша, словно раздумывая, уступил ему дорогу.
– Это надолго? – спросил он.
Сергей пожал плечами:
– В этих старых домах ничего нельзя знать наверняка. Тронешь в одном месте, а расползется в другом.
– Мне скоро нужно уходить.
– Я постараюсь, – сказал Сергей и встретился взглядом с профессором. В глазах у того мелькнула тревога. – Не бойтесь, это не больше двадцати минут.
– Ну, тогда ничего – с облегчением сказал профессор…
Звук раздался неожиданно, будто кто-то специально дожидался паузы и, подгадав, бросил на пол тяжелый предмет.
Сергей увидел, как профессор вздрогнул и побледнел. Он даже прикрыл глаза, как от внезапной острой боли.
«Что с ним?» – испугался Сергей. И вдруг испугался по-настоящему, и не за побледневшего профессора, а за себя. Готовый было сорваться с языка вопрос застрял в горле.
Глаза профессора цепко обшаривали его лицо. Сергей увидел, что тот прочел его страх.
– Валерий Николаевич, что у вас там случилось? – крикнул профессор в комнаты.
Несколько секунд там было тихо. Потом неуверенный мужской голос ответил:
– Да вот тут книжка упала.
– Вы еще не закончили? – облегченно вздохнув, спросил профессор.
– Пока нет…
– Там мой дипломник работает, ужасно неповоротливый малый, – заметно оживился профессор, – вечно что-нибудь роняет. – Он говорил это почти весело и, пожалуй, чуть громче, чем следовало.
Сергей слушал его и не понимал смысла слов.
«А ведь он не профессор. – От этой мысли Сергей уронил газовый ключ. – Какая глупость, – спохватился он, поднимая ключ. – Типичный профессор. И руки профессорские…»
Сергей хотел взглянуть на его руки, но они были в глубоких карманах халата.
«В конце концов, какое мне дело?» – Сергей приладил ключ к муфте и осторожно нажал. Муфта не поддавалась.
«Как бы не стронуть всю трубу…» – Он нажал еще раз. Потом решил не рисковать и придержал трубу другим ключом. По счастью, у него был второй номер с собой. Он снял «первяк» с муфты и надежно захватил им трубу, а второй номер накинул на муфту и начал потихоньку нажимать.
Эти маленькие производственные проблемы немного отвлекли его. Но когда муфта благополучно отошла и обнажила ржавую резьбу сгона и оставалось только подмотать свежего льна и загнать муфту обратно, в дальней комнате раздался телефонный звонок.
Сергей встретил напряженный взгляд профессора.
«Нет, так не реагируют на обыкновенный телефонный звонок».
Профессор растерянно оглянулся и, словно подталкиваемый вопросительным взглядом слесаря, шагнул было к комнате. Потом вернулся и произнес:
– Я сейчас, на минуточку…
– Пожалуйста, пожалуйста, – насмешливо ответил Сергей.
«Чего он докладывается? Больно он здесь нужен. Стоит над душой. Терпеть не могу».
Профессор ушел, плотно прикрыв за собой дверь.
Телефон, очевидно, находился в дальней комнате. В первой было темно. Профессор прошел ее, не зажигая света. Во всяком случае, Сергей не слышал щелчка выключателя. А телефон все звонил. «Пора бы ему и трубку снять», – подумал Сергей.
Он отчетливо различал торопливые тяжелые шаги по дальней комнате, приглушенные голоса и резкую, настойчивую телефонную трель. Потом звонок затих.
Сергей был готов поклясться, что телефон накрыли подушкой. Он слышал очень тихое бреньканье…
– Да, это я. Нет, не могу. Я сейчас занят. У меня слесарь… – на всю квартиру кричал профессор.
Сергей воровато взглянул на дверь, быстро нагнулся за ключом и, захватив им целую и невредимую трубу, рванул на себя. Он видел, как на белоснежном, крашеном-перекрашеном тройнике лопнула краска и показался клочок прогоревшего льна.
«Пожалуй, хватит, – решил он, – обязательно потечет, когда открою вентиль».
Он швырнул ключ в чемоданчик, но, подумав, переложил в наколенный карман. Попробовал, легко ли вынимается.
Нельзя сказать, что у него уже созрело определенное решение. Сергей еще толком не понимал. И то, что он повредил трубу в новом месте, не было продиктовано ничем, кроме желания оттянуть время и попробовать разобраться в своих ощущениях и предчувствиях.
Безотчетный страх, охвативший его несколько минут назад, прошел. Скорее это был не страх, а какой-то животный ужас перед неизвестным, таинственным. Теперь, когда с этим было покончено, предстояло спокойно разобраться – что же происходит на самом деле. А потом уж и отвести себе в этих событиях определенную роль с соответствующей линией поведения.
Ход рассуждений Сергея Вишнякова был приблизительно такой: «Слесаря вызвали соседи снизу. Они сказали, что протекать начало полтора-два часа назад. Профессор долго не открывал, хотя и подходил к двери, а открыл после того, как я сказал, что придется ломать дверь. Он сразу послал меня на кухню. Следовательно, знал, где произошла авария. Когда я его спросил, почему не вызвали раньше, заявил, что «заработался». Не «заработались», что было бы гораздо точнее, раз их тут двое. Это не вяжется с двумя вещами. Первое – он знал про аварию и соврал, как мальчишка. Второе – у него мокрые ботинки. А на основе своего опыта хождения по гостям я знаю, что ботинки за два часа высыхают на ногах, тем более в таком тепле. Не раз приходилось их прятать под стул из-за этих безобразных соляных разводов. Следовательно, он незадолго до меня пришел с улицы.
Почему он так и не сказал? Это было бы проще всего. Очевидно, потому, что и мне эта мысль пришла в голову в последнюю очередь.
Раз профессор – значит, рассеянный, весь в работе, забылся, не заметил. Есть еще одно предположение, но оно отпадает сразу. Промочить ботинки в луже на кухне он не мог. Нигде на вощенном до зеркального блеска темно-красном старинном паркете не видно мокрых следов. Вернее, есть отчетливая цепочка уже высохших – моих собственных».
В дальней комнате замолкли голоса, и по грузным шагам Сергей определил, что это возвращается профессор. Слесарь выдернул из комка льна длинную прядку и стал не спеша накручивать ее на резьбу. Профессор, опять застывший изваянием на пороге, уже не действовал ему на нервы. Напротив, он словно подгонял его мысли.
«Хорошо! Отнесем эти соображения к странностям профессорской души. Но есть и другие неувязочки. Более серьезные…»
Сергей покосился на профессора. Тот стоял, как и прежде, погрузив руки глубоко в карманы… Из-под бархатного отпорота халата белел воротничок рубашки. Узел галстука был несколько старомодным, что и было теперь последним криком моды. На одной руке обшлаг, обшитый тем же темно-вишневым бархатом, задрался и обнажил пиджачный рукав.
Профессор, заметив вопросительный взгляд Сергея, чуть шевельнулся, потом отошел от кухонной двери, вернулся с хрупкой тонконогой табуреткой и осторожно опустился на нее.
«Почему он в халате? – подумал Сергей. – Ну, разумеется, пришел человек с улицы, снял пальто, переодеваться не стал, потому что скоро уходить, потом озяб и накинул халат. Вот чертовщина! Как только возникает какое-либо, пусть даже смутное подозрение, так тут же приходит нормальное жизненное объяснение. Можно подумать, что я поставил целью подозревать бедного профессора во всех смертных грехах. В том-то и дело, что никакой цели я себе не ставил, а подозрения возникли сами собой. Но почему он разгуливает по квартире в ботинках? Почему он до поры скрывал присутствие своего якобы дипломника, да и какие сейчас дипломы? Почему он накрыл телефон подушкой, вместо того чтоб или ответить, или просто не снимать трубку? Почему он делал вид, что разговаривает по телефону? И вообще!.. Чего он торчит здесь над душой? Шел бы к своему якобы дипломнику».
Сергей кончил подматывать лен и взялся за муфту. Придерживая трубу другим ключом, он загнал муфту на место и, собрав остатки льна в комок, вытер им руки.
Профессор оживился. Скрипнул табуреткой. Кашлянул, прочищая горло после долгого молчания, вынул руки из карманов и, опершись ими о колени, грузно поднялся:
– Ну что, молодой человек, закончили?
– Да вроде все, – ответил Сергей.
Он прошел в туалет и долго возился с вентилем.
«А если сейчас не потечет в новом месте? – думал он. – Мне ничего не останется, как собрать вещички и попрощаться. А дальше что? Ну, побегу я на улицу, ну, найду милиционера или из автомата позвоню своему участковому. И что я ему скажу? Приходите скорее, в квартире жулики? Смешно. Если это жулики, то почему они меня пустили? Могли бы подождать, пока я уйду, и смыться. С таким же успехом они могут смыться, пока я хожу за милицией. Да еще прихватят, что могут, а потом на меня же и шишки посыплются. Ты был последним, ты и взял. А если не ты, то почему не задержал сам? А как их задержишь? Кто знает, сколько их? Пока слышал двоих. Но их может быть и трое и четверо.
Но самое смешное будет, если этот тип окажется настоящим профессором. А скорее всего, так оно и есть», – неожиданно для себя заключил он и, решительно отвернув вентиль, отправился на кухню.
Ну вот, пожалуйста, в новом месте из-под тройника вода била в несколько веселых струй.
Профессора в коридоре не было. Сергей, чертыхнувшись про себя, быстро пошел к комнатам. Не успел он потянуться к дверной ручке, как дверь распахнулась и на пороге вырос профессор. Он буквально вытолкнул Сергея на середину коридора.
– Ну что там у вас? – с плохо скрываемой злостью быстро спросил профессор. – Закончили наконец? Закончили, так идите! Видите, я занят.
– Я закончил, – ответил Сергей, – но в другом месте потекло. Я хотел позвонить… Сказать… У нас там диспетчер. Она должна знать, где я, – бормотал Сергей, отступая на кухню, поближе к своим инструментам.
Профессор, как привязанный, шел за ним.
– Ну и что случилось? – медленно произнес он, и в голосе его прозвучала угроза.
– Я же говорил, – сказал Сергей, быстро нагибаясь к чемоданчику с газовым ключом, – что в этих старых домах в одном месте тронешь – в другом потечет. Теперь нужно начинать все сначала. Разворачивать опять этот сгон, вынимать трубу из тройника, подматывать и собирать снова. – Говоря это, Сергей с удовлетворением отметил, что профессор в кухню все-таки не идет: очевидно, боится намочить ноги. Плиточный пол еще не просох.