Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 248 страниц)

Глава XXVII

Завершив свое небезопасное путешествие в лес к бункерам, Галя получила некоторое время на передышку.

Она сделала все, что предусматривалось разработкой операции. Теперь можно было не торопиться, выждать, осмотреться, не нарушен ли нормальный ритм «работы».

Бес попытался было выяснить с нею «отношения».

– Это вы уничтожили моих людей? – Референт службы безпеки редко выходил из себя, а тут даже не пытался скрыть, до какой степени раздражен.

– Вы ведь правильно рассудили, что Мыколе ни к чему знать о бункерах, – одобрительно сказала Галя. – И этим двоим тоже такая тайна не по плечу.

– Этим людям я доверял, – рассвирепел Бес. – И если вы еще раз…

– Остыньте! – резко приказала Галя. – Напомню, что приказываю здесь я. И если вы еще раз… – повторила она последние слова референта, – начнете своевольничать – я пойду на более крутые меры.

Бес холодно поклонился и ушел…

В Доме народного творчества Галя была не на плохом счету. Она с интересом занималась обработкой фольклорных материалов, классификацией собранных народных песен, пословиц, поговорок. Подборку партизанских песен она опубликовала на страницах областной газеты – ее заметили. Это тоже соответствовало разработанному Мудрым плану – добросовестный труд, признание начальства.

– Вы идете в гору, – шутили коллеги.

Галя смущенно улыбалась. Ей очень шла эта улыбка – мягкая, добрая, застенчивая. Скромная труженица на ниве украинской национальной культуры брала усердием и готовностью выполнять любую работу, лишь бы она была полезной людям.

– Наша Галочка – золото! – Коллеги ценили ее за спокойный, приветливый характер.

Опыт и чутье подсказывали Гале, что пока все идет нормально.

Однажды ей позвонили на работу, и звонкий молодой голос передал привет от сестры.

– У меня нет сестры, вы ошиблись, – сказала Галя. И не удержалась: улыбнулась одними глазами и тут же прогнала улыбку, оглянулась – не заметил ли кто? Но был обеденный перерыв, сослуживцы ушли в кафе перекусить, в кабинете Галя была одна.

– У меня нет сестры, – повторила Галя. – А кто говорит?

– Беспокоит вас корреспондент областного радио. Вы ведь обращались к нам с просьбой помочь разыскать родственников?

– Да, но я ищу не сестру, а брата.

– Одну минуту… Извините, я действительно ошибся… Вот, разыскал ваше заявление – тут и в самом деле речь идет о брате. До войны он работал на территории нашей области учителем. Точно?

– Да.

– Еще раз извините за ошибку. И не огорчайтесь: фамилия ваша очень распространенная, потому мы немного и поднапутали.

– Не буду: пока ничего страшного не произошло.

– Рады, что вы не унываете.

– Наоборот, не сомневаюсь, что все будет в порядке.

– Вот и мы почему-то уверены, – сказал корреспондент областного радио, – что брат ваш найдется в самом скором времени.

– Еще раз спасибо за заботу.

– До свидания.

– До свидания.

Галя положила трубку и отошла к окну. Она не хотела, чтобы кто-нибудь случайно увидел ее лицо. Такие доброжелатели обычно сразу участливо спрашивают:

– У вас, Галочка, что-нибудь стряслось?

У Гали Шеремет пока ничего не случилось, но ближайшие дни могли принести много новостей…

Свободное время Галя отдавала театру и библиотекам. Она слыла завзятой театралкой, посещала все премьеры, не пропускала гастролей столичных артистов.

В кругу близких коллег любила порассуждать о неисчерпаемых глубинах украинской культуры, о великих традициях гуманизма, у истоков которых стоят такие гиганты, как Тарас Шевченко, Иван Франко, Леся Украинка.

Все видели, что живет Галя очень скромно, на рубли зарплаты. И костюмчик у нее хоть и аккуратно отглаженный, но один-единственный, старенький. Дивчине не до нарядов, спасибо, хоть нашлась родственница, приютила, не надо платить за угол.

На нередких в учреждении собраниях Галя скромненько устраивалась в уголке, никогда не выступала, ораторов слушала внимательно. Иногда только забывалась, и тогда взгляд у нее становился отсутствующим, и видно было, что мыслями она далеко отсюда и заботы коллег ей кажутся не очень значительными.

Досужие учрежденческие кумушки нашли этому свое объяснение:

– Замуж ей пора, – шептались, – девка в самом соку, завянет…

И намекали, что в соседнем учреждении есть неплохой хлопец, с высшим образованием, самостоятельный. Чем не пара? Галя отшучивалась:

– Не тороплюсь замуж…

Такую осторожность одобряли. У девушки-сироты одно богатство – доброе имя.

И никто бы не подумал, что в другой обстановке, среди других людей Галя Шеремет вдруг становится резкой, властной, что она привыкла командовать, решать судьбы людей.

И даже Бес, который видел изредка, как скромно держится Галя в Доме народного творчества, куда приводили его дела, как застенчиво опускает она ресницы под оценивающими взглядами самодеятельных поэтов и артистов, только головой крутил:

– Ну и штучка!..

Стиль поведения, избранный Галей, он одобрял полностью.

Изредка Галя консультировалась с Юлием Макаровичем по вопросам, которые были ей непонятны.

– Мне предлагают заочно учиться в институте культуры. Что значит «заочно»?

– Это хорошо, что вам предлагают такие вещи, – солидно говорил Юлий Макарович. И начинал растолковывать: – Система заочного обучения строится следующим образом…

А про себя думал: «Видно, не все удалось инструкторам втолковать Злате Гуляйвитер, если такие простенькие проблемы ставят ее в тупик».

– Что вы ответили на предложение? – спрашивал обеспокоенно.

– Сказала, что подумаю.

– Правильно, – одобрял Бес. – Соглашайтесь, у Советов студенты, особенно такие, что работают и учатся, пользуются уважением. И кроме того, это даст вам удобный повод для поездок в Киев; кажется, там этот институт находится.

– Нет, институт московский.

– Ого! Еще лучше…

– Юлий Макарович, объясните, пожалуйста, систему начисления налогов, а то принесли напоминание, что у моей хозяйки не все за земельный участок уплачено, а я в этом не очень разбираюсь…

Такие вопросы для Юлия Макаровича служили своеобразным свидетельством того, что дивчина не очень знает действительность; там, за кордоном, ведь всему не научат, каждый шаг не предусмотрят.

Галя Шеремет нравилась Бесу. У него были на нее свои виды.

Однажды он попросил Галю прийти для дружеского разговора.

И когда девушка вошла в уже хорошо знакомую квартиру, она удивилась и богато сервированному столу, и необычному радушию хозяина.

Был Бес в добротном костюме, при модном цветном галстуке, хотя только что пришел с работы. В квартире у него ничего не изменилось с тех пор, как побывала Галя здесь поздним вечером. Все те же ковры, уют достатка.

– Садитесь, панна Галю, – приветствовал гостью Бес. – Вы, как всегда, очаровательны.

Галя неопределенно улыбалась, и улыбка могла означать что угодно: и то, что комплимент ей по вкусу, н то, что она находит его банальным.

– Не будем терять время, – сказала она. – Ведь вы позвали меня не для того, чтобы сделать предложение?

Юлий Макарович неожиданно поперхнулся горячим чаем, отодвинул стакан.

– А вы знаете, ведь именно для этого. – Он покачал руками, будто взвешивая свои слова. – Вы и я… Я и вы…

– Мы и они… – опять улыбнулась Галя.

– Вот именно… Зачем нам встречаться тайно, если мы можем устроить все совсем иначе?

– Ерунду вы говорите, – стерла улыбку с губ Галя. – Ваш вариант имел бы смысл, если бы я была связником при вас… А так… Мне надо держаться подальше, чтоб, не дай бог, кто-нибудь вообще не пронюхал о нашем знакомстве.

Перспектива стать «невестой» стареющего референта ее не радовала. Конечно, у Юлия Макаровича могут быть свои расчеты: может, Злата и привяжется к нему, оценит и тогда, уходя за кордон, позовет с собой?

– А вы не торопитесь, – рассудительно сказал Юлий Макарович, – за годы скитаний я научился думать о будущем. Жизнь за кордоном не застала бы нас врасплох. Я знаю, земля там злая, и своих нищих достаточно…

– Да, это так, – согласилась Галя.

– И если вы поможете… – Юлий Макарович умолк на полуслове, будто не решался продолжать. Исподлобья, мгновенным взглядом окинул он фигурку девушки. Красавица… Даже в простеньком рабочем костюмчике из недорогой шерсти красавица… А если нарядить ее в шелка, оттенить смуглый румянец, голубизну глаз драгоценными камнями? В шкатулке, вдали от нескромных взоров, хранит Юлий Макарович бриллиантовый гарнитур – взял его на квартире одного интеллигента в сорок третьем. К лицу эти камешки были бы Гале, ой как к лицу!..

– Уж не собрались ли вы в бега? – встревожилась Галя не на шутку. От старого черта ведь всего можно ожидать – соберет награбленное, и ищи ветра в поле!

– Нет, – твердо ответил Юлий Макарович. – У меня остался только один путь – после выполнения операции – на Запад, к своим. Я хочу, чтобы мы его проделали вместе.

– Это серьезное предложение? – прогнула то ли насмешливо, то ли вопросительно тонкую бровь Галя.

– Считайте, что да.

– Тогда вернемся к нему после операции.

Девушке, узнавшей голод и холод чужой земли, обреченной на скитания по чужим углам, следовало быть расчетливой и не отказываться от шансов на обеспеченную жизнь. Юлий Макарович не первой молодости? Ну и что же, курьерша с чрезвычайными полномочиями тоже не белая голубица – во время рейсов всякое случается. Если, зная– это, Юлий Макарович предлагает ей, как писали в старинных романах, руку и сердце, то зачем сразу говорить «нет»? С, пустыми руками такой человек, как референт службы безпеки, за кордон не уйдет… Особенно если помочь ему и здесь, на «землях», и там, в Европе.

Все это Галя прикинула, взвесила, выверила по каким-то, одной ей известным меркам и приветливо улыбнулась Юлию Макаровичу, доброжелательностью, своей подчеркивая, что оценила по достоинству неожиданное предложение Беса.

– Будем откровенны, – сказала, – если вы уйдете за кордон так, как надеетесь, то купите там невесту и получше меня. Кто я? Курьер, дивчина с пистолетом, леса да рейсы оставили в моей жизни зарубки, которые ничем не стереть – ни временем, ни лаской…

Юлий Макарович пожевал губами, подбирая ответ. Сейчас, при неярком электрическом свете, морщины на восковом лице казались особенно глубокими:

– Слышали ли вы что-нибудь о формуле «кровь и земля»?

– Естественно.

– В ваших жилах течет кровь старинного украинского рода. Если я не ошибаюсь, ваши предки служили еще гетману Мазепе?

– От деда к внуку передаются в нашем роду сказания о тех славных днях. – Галя сказала это чуть торг жественно и даже выпрямилась в кресле – наследница козацких старшин, кони которых пили воду из Днепра и Дуная, проносили смелых всадников к Черному морю.

– Не честь ли породниться с таким родом? И еще: вы вся от земли. Вы живете не легендами, хотя и воспитаны на них. У вас, Галочка, здравый разум, и вы поможете мне стать на ноги в новой для меня жизни. Думаете, я не понимаю, что в пятьдесят поздновато подаваться в бега на чужбину? Умные люди на ночь глядя в дорогу не пускаются. Но большевики не оставили мне иного выхода. Сидеть здесь и ждать, пока всплывет на поверхность мое прошлое?

– Ну, вы его основательно утопили – никто не докопается, – попробовала пошутить Галя.

– Не говорите, – безнадежно махнул рукой Юлий Макарович. – Пока не докопались, пока… Война, послевоенное время… А сейчас все у них идет на лад, и начнут выковыривать они своих врагов из всех щелей. Поверьте мне, у них хватит сил и опыта пройтись по самым скрытым тайникам.

– Невесело…

– Да куда уж там… Наши песни спеты, а впереди… Что там впереди – один бог знает.

Галя не сомневалась – референт говорит откровенно. Выглядел он сейчас намного старше своих лет, был усталым и каким-то необычно притихшим. И заботило его не будущее «национальной борьбы», а собственная судьба, последние листки своего календаря.

– Зачем вы мне все это говорите? – растягивая от необычности разговора слова, спросила Галя. – Я курьер закордонного центра, мое дело, узнав о неверии, нестойкости, возможности измены, немедленно принять для их искоренения самые энергичные меры. Организация, в которой мы оба состоим, облекла для этого меня своим доверием и наделила чрезвычайными полномочиями.

– Не прикидывайтесь прямолинейной до идиотизма фанатичкой, – Юлий Макарович сказал это невозмутимо, не повысив голоса.

Наверное, таким же тоном он попросил бы в том неопределенном будущем приготовить ему крепкий чай. И наверное, точно таким же голосом – без интонаций – в недалеком прошлом он отдавал приказы о расстрелах.

Галя не могла не отдать должное умению референта владеть собой.

– Вы уже несколько месяцев «гостите» на «землях», – продолжал Юлий Макарович, – скажите, только откровенно, какое впечатление произвела на вас здешняя жизнь? Вы до сих пор знали о ней по рассказам да пропагандистским лозунгам… А сейчас что вы о ней думаете?

Если бы Гале сказали, что такой разговор возможен, она бы не поверила. Первая заповедь истинного борца-оуновца: никогда, ни при каких обстоятельствах не будь откровенным, не доверяй никому, ибо самый добрый друг завтра может стать твоим врагом. Тайна, о которой знают двое, перестает быть тайной. Волк не идет по своему следу, сотня не повторяет маршруты рейдов, курьер не пользуется дважды одними и теми же документами… Не доверяй никому, ибо завтра твоя откровенность может обернуться обвинением против тебя. Если молчать невмоготу – уходи в ночь, но и с ветром не шепчись – ветер может разнести твои слова, и собрать их будет уже невозможно. Молчи: только те, кто умеет молчать, получают шанс на жизнь…

– Вы знаете первую заповедь, Юлий Макарович?

– Конечно, я всегда ее выполнял…

– Зачем же требуете, чтобы я ее нарушила?

– Я ничего не требую… Впервые за много лет я хочу, чтобы меня понимали. Наш разговор не носит такой характер, чтобы сообщать о нем в рапортах. Мне показалось, что вам это ясно…

– Поверьте, дорогой Юлий Макарович, я ценю ваше отношение ко мне. Должна предупредить, что мою откровенность будет трудно использовать против меня – я направила за кордон подробный анализ ситуации здесь, на «землях». Я старалась быть по возможности реалисткой, не строить воздушные замки и не преувеличивать наши возможности. Впрочем, я думаю, вы внимательно проштудировали мой рапорт – он шел по вашей линии связи.

– Да, – не смутившись, кивнул Бес.

– Могу повторить некоторые его положения… Борьба с каждым годом будет приобретать все более неопределенный характер. Надеяться на то, что идеи ОУН найдут поддержку хотя бы у какой-то части населения, нереально. Крестьяне поумнели, избавились от страха. Вооруженного подполья не существует. Вполне вероятно, что в различных городах сохранились одиночки, настроенные в нужном нам духе. Но они не представляют для Советов какой-либо опасности. На Украине последовательно проводится восстановление разрушенного войной хозяйства. Созданы хорошие условия для процветания культуры. Автомату они противопоставляют книгу, извечной темноте сел – клубы. Нет и намека на политику репрессий, национального угнетения и подавления.

– Вывод?

– Только один: социальной почвы для нашей борьбы здесь нет…

Бес задумчиво, выцветшими глазками изучал черно-красный узор на ковре.

– Украинцы уже имеют свою державу, – продолжала Галя, – они не променяют ее ни на какую другую.

– Вам бы лекции читать в клубе, добрый агитатор из вас получился бы…

– Сила любой организации – в трезвом анализе ситуации.

Бес поднялся, сделал вид, что набрасывает на плечи пиджак.

– Идемте…

– Куда? – растерялась девушка.

– К чекистам. В таких условиях остается только одно – сложить оружие.

– Сколько лет вы получите по большевистским законам? – ехидно спросила Галя.

– Суд будет щедрым – москали не поскупятся… Высшая мера…

– Расстрел?

– Не меньше. Впрочем, смертная казнь у них отменена, они отсчитают сполна годочками. Мне хватит до самой смерти…

– Тогда стоит ли торопиться?

– Вот и я думаю, – Бес опять сел в кресло, – может, попытаться выжить?

– Жить без надежды?

– Вы, Галя, трезвы до жестокости. Но в своем анализе вы допустили существенные просчеты: у большевиков ясная программа, но им не дадут спокойно ее осуществлять.

– Наши зарубежные друзья?

– Они, но не только они. Существование и укрепление Советов – это угроза не какой-то отдельно взятой капиталистической стране, это угроза целому строю, пока еще господствующему во многих странах. Против революции в семнадцатом году бросила свою объединенную армию Антанта. Я убежден, что скоро мы услышим о создании нового антибольшевистского блока, который объединит знамена разных цветов. И тогда…

– Далеко вперед заглядываете, Юлий Макарович.

– Я очень хочу жить, – тихо сказал Юлий Макарович, – а жить без надежды нельзя.

– Значит, мы понимаем ситуацию одинаково?

– Смею надеяться, – церемонно склонил голову референт краевого провода. – Потому и обратился к вам с таким смелым предложением…

– Хорошо. Я подумаю. Но вы знаете, как карают отступников…

– Мы доведем эту операцию до конца и получим право на тишину…

– Кстати, «кровь и земля» – это ведь эсэсовская формула, не так ли?

– Да.

– Вы толкуете ее весьма своеобразно.

– Применительно к нашим условиям.

– И знаете, прославление Древнего рода приятно для самолюбия истинной украинки, но я, кроме того, просто женщина, которая хочет, чтобы ее ценили и за другие качества.

– Я не успел вам сказать, что вы очаровательны. Как вы находите этот бриллиантовый гарнитур?

Глава XXVIII

Мудрый в грепсах торопил: выходите на прямую линию, начинайте завершающий этап операции.

Ничто не предвещало грозу. А она разразилась внезапно, нежданно и, может, потому была особенно жестокой.

С некоторых пор Левко Степанович Макивчук, редактор «Зори», не испытывал недостатка в информации с «земель». Щусь буквально творил чудеса. Не выходя из небольшого кабинетика, отведенного ему на первом этаже редакции, Щусь добывал информацию на любую тему из подшивок украинских газет.

Методика применялась крайне простая. Но именно в этой простоте и крылась ее сила. Допустим, сообщалось в газете, полученной «оттуда», что на Львовщине в таком-то колхозе, несмотря на засушливое лето, добились высокого урожая сахарной свеклы и звеньевая Ганна Швыдченко премирована за успехи путевкой в санаторий «Украина». Заметка как заметка. Щусь заимствовал из нее название колхоза, фамилии колхозников. И получалось у него, что во львовском колхозе (название подлинное!) дела идут худо, Поля стоят иссушенные солнцем, и звеньевая Ганна Швыдченко заявила своим подругам, что трудиться на «колгосп» больше не желает, лучше выехать из села куда глаза глядят… И выехала…

Левко Степанович стал публиковать такие обширные подборки «вистей», что даже Стронг вынужден был предупредить: «Смотрите не завритесь!..»

Щусь еще полюбил писать «письма». Это были обычно «лысты з батьшвщини». Они считались образцом публицистики – строки были наполнены такой ненавистью ко всему живому, что даже видавший виды редактор иногда брался за стило, чтобы вымарать наиболее забористые эпитеты.

Вечерами Щусь пропадал по кабакам. У него были стабильные привязанности, и Макивчук знал, куда в случае острой необходимости ему надо посылать курьера на розыски ценного помощника.

– Пане Щусь, вы б меньше… того… – иногда говорил по-отечески доброжелательный редактор.

– А вы бы, наоборот, больше… того… – хмуро бормотал Щусь.

– Чего… того?

– Платили бы больше, – уточнял Щусь.

Веки у него опухли, глаза заплетены красными прожилками, под ними – коричнево. Весь вид Щуся свидетельствовал, что ему глубоко наплевать на благолепие редакционного особняка, которое всеми силами создавала и поддерживала пани редакторова.

– За последнюю подборку сколько дали? Десяток жалких марок…

– Мы борцы за идею… – по привычке вздыхая при высоких словах, начинал объяснять Макивчук.

– Знаем! – бесцеремонно обрывал Щусь. – И мы тоже борцы… Но обдирать себя не позволим!

Макивчук сопел, наливался кровью, но пустой спор прекращал: помощник был ценным.

Иногда из своих походов по кабакам Щусь приносил любопытную информацию, которую обрабатывал в нужном духе и тискал в номер. Поставляли ему сведения личности с неопределенными занятиями – из тех, кто бежал с гитлеровцами, а теперь болтался по послевоенной Европе в поисках новых хозяев.

Однажды Щусь пришел на работу необычно рано и сразу же ввалился в кабинет к редактору. По неписаным правилам сотрудники в эти часы не беспокоили Левка Степановича – он работал над мемуарами, которые назвал, пока условно, «Наша боротьба».

– Где шеф? – спрашивали у Оксаны, секретаря редактора.

– Занят «Борьбой», – многозначительно отвечала она.

Даже пани Евгения в это время старалась не шуметь – Левко писал…

И когда Щусь, громко хлопнув дверью, прошел прямо к столу, за которым Левко Степанович трудолюбиво выводил строку за строкой, редактор осадил его злым взглядом.

– Это уже слишком! – наливаясь праведным гневом, сказал он. – Разве вам не известно?..

– Э-э-э, известно! – махнул рукой Щусь и удобно расположился в кресле. – Готовьте полсотни… Нет, меньше чем за сотню не отдам, – на ходу передумал он.

Эта его манера говорить обрывисто, будто приказывая, не объясняя, что скрывается за теми или иными фразами, доводила медлительного Макивчука до белого каления.

– Я подготовлю приказ о вашем увольнении! – сказал редактор и сам удивился своей решительности.

– Есть материал. Сенсация! – Щусь достал дешевые сигареты и нахально выпустил струю дыма в лицо Левку Степановичу.

Редактор слегка поморщился, отодвинулся подальше от помощника.

– О чем? – все же поинтересовался он.

Сигареты Щусь курил самого низкого сорта, и дым от них ел глаза.

– О героической борьбе с большевиками.

– Было, – равнодушно сказал Левко Степанович. – И оставьте меня в покое, я начинаю принимать с двенадцати.

– Это реальные факты. – Щусь, несмотря на протестующий жест редактора, поглубже опустился в кресло. – У вас были фантазии, а я вам предлагаю товар из первых рук. На Украине некоторое время успешно действовала подпольная организация, возглавляемая молодой девушкой, всем сердцем преданной нашим национальным идеям. Девушка эта, смелая, красивая, не покорилась большевикам и сражалась до последней минуты, пока случайность не выбила оружие из ее таких нежных и таких мужественных рук…

Чувствовалось, что Щусь заговорил абзацами будущего очерка.

– И она что, существует? – вяло осведомился Левко Степанович.

– Вроде бы теперь уже нет. Говорят, взяли ее чекисты не так давно. Так что публикация ей не помешает.

– Упокой господи ее душу, – набожно перекрестился Левко Степанович.

– Мне эту историю рассказал один хлопец, который ходил на ту сторону. Он у этой дивчины отсиживался на пути туда и обратно. В Московию и на Запад, – объяснил для чего-то Щусь.

– Мученица за свободу, – что-то прикидывая в уме, пробормотал Левко Степанович.

– И еще какая! – подхватил Щусь. – С подлинным именем, с указанием города, с рассказом о детстве и юности, о том, как впитывала она вместе с молоком матери любовь к голубому украинскому небу и верность неумирающим традициям борьбы… Сто, и половину немедленно, авансом…

– Шестьдесят, – заупрямился Левко Степанович. – Нельзя наживаться на чужом мужестве.

– Можно, – раздраженно сказал Щусь. – Мужество в наших условиях редкий товар и стоит дорого…

– Семьдесят…

– Не торгуйтесь, не пристало нам, борцам за идею, торговаться из-за каких-то паршивых марок. Выкладывайте аванс.

– Ладно, – сказал Левко Степанович. – Пишите в номер.

– Я продиктую Оксане. Все факты у меня собраны. А пока схожу хлопну пивка – душа горит…

Щусь небрежно скомкал пачку марок, выплаченных в счет будущего гонорара, и ушел не попрощавшись.

На следующий день «Зоря» вышла с аншлагом на первой полосе: «Поклонитесь ей, украинцы!» Чуть мельче был набран подзаголовок: «Рассказываем о мужестве верной дочери украинского народа, зверски замученной большевиками».

Щусь был мастером своего дела. Сдержанно-нежными красками нарисовал он светлое, безоблачное детство Гали Самчук, дочери директора гимназии. Семья «подлинных украинских интеллигентов», в которой превыше всего ценились народные традиции, верность национальному духу. Добрая бабуся, передавшая любознательной внучке свое уважение к простым людям… Мечты о служении добру…

Чуть суровее стал тон очерка, когда речь шла о военных днях. Отец вынужден был отбывать трудовую повинность в оккупационных учреждениях… Естественно, он этого не хотел, но считал, что может и здесь приносить пользу родной земле. Он пользовался уважением земляков, и они с удовлетворением увидели его на посту бургомистра… Шли к нему за защитой, и он, как мог, отстаивал их интересы. Дочь училась у отца мудрости…

Большевики угнали отца Гали в Сибирь, в лагеря, откуда не возвращаются…

Здесь Щусь щедро использовал все традиционные эпитеты «Зори». Короткие, обрывистые фразы будили у читателей «Зори» горькие мысли о том, что было бы с ними – тоже «служившими» родной земле в качестве полицейских, старост, бургомистров, переводчиков, если бы не удалось им своевременно сменить паспорта, уйти за кордон.

Галя выбрала путь борьбы, писал Щусь. Такая нежная и хрупкая – далее следовал тщательно выписанный портрет героини, – она не согнулась, не сломилась. «Я буду мстить!» – сказала она и перед фотографией отца дала клятву верности национальным идеям.

Тон очерка стал обличающим, из восклицательных знаков можно было бы выстроить плетень.

– Это место у вас особенно хорошо получилось, – сказал Макивчук Щусю, когда засылал его очерк в набор. Он поправил очки и с пафосом прочел: – «И сказала Галя, что никогда не изменит великому делу! Не изменит никогда! Пока жива! Пока бьется ее сердце! Пока стоит она на земле!»

Он затеял было разговор о том, чего не хватает современной публицистике, но Щусь перебил, как всегда, бесцеремонно:

– Давайте остаток гонорара! А то бросьте свою Евгению – и гайда со мной! Такие девицы есть – куда там этой Гале!..

– Что за цинизм! – крикнул возмущенно Левко Степанович и даже прихлопнул ладошкой по полированной крышке стола.

Щусь ухмыльнулся, притронулся к полям вытертой до блеска шляпы. «Бувайте, пане редактор», – и оставил Левка Степановича в одиночестве горестно размышлять о том, что даже самые великие идеи могут пахнуть спиртным перегаром, если к ним прикасаются такие люди, как этот Щусь.

– Идиоты! – тихо сказал Мудрый, прочитав «Зорю». Он, казалось, ослеп от нежданного удара – пытался открыть ящик стола, где лежали таблетки «от сердца», и не мог попасть ключом в замочную скважину. – Идиоты, – повторил он и не сел, мешком опустился в кресло, тупо размышляя, что же теперь будет.

Галя Самчук существовала и в жизни. Это были ее подлинные имя и фамилия, ее биография, и портрет ее был выписан с почти фотографической точностью. Чекистам оставалось только пойти по указанному адресу – Самчук (псевдо «Лелека») была хозяйкой явочной квартиры. Курьерская линия от Мудрого к Злате Гуляйвитер и Бесу без Лелеки не существовала.

«Зоря» выболтала святая святых. Она оказалась неточной (случайно или умышленно?) лишь в одном: Лелеку не арестовали, ей, насколько было известно Мудрому, ничто не угрожало.

А теперь ее возьмут – это точно…

Мудрый вызвал одного из своих подручных, приказал немедленно, срочно, не откладывая ни на минуту, разыскать Щуся и через него добраться до источника информации. В том, что Макивчук, этот идиот-редактор «Зори», действовал не по злому умыслу, референт СБ не сомневался. Скорее всего редактор влип в эту историю из-за чрезмерного усердия. Известно, что услужливый дурак опаснее самого лютого ворога. А Щусь… Сейчас главное выяснить, как докопался он до подробностей, являющихся строго охраняемой тайной.

В любом случае он должен понести примерное наказание. Гибель в случайной автомобильной катастрофе? Смерть в пьяной ресторанной драке? Нет, это все слишком мягко. Щусь погибнет так, что все, кто сотрудничает с центром, будут знать, по чьему приказу погналась за ним смерть. Мудрый представил, как затягивается петля на тонкой шее Щуся, трещат позвонки, и голова этого писаки, как тряпичная, валится набок… Да, именно так: удавка. И ножом пришпилить к стене записку: «За зраду национальных интересов». И не скрывать, что приговор вынесен службой безпеки.

Мудрый позвонил к нему домой, спросил:

– Где взял сведения о Самчук? Кто тебе позволил?

Щусь заплетающимся языком пробормотал какое-то ругательство.

– Сейчас приеду к тебе, разберусь, сукин ты сын! – Мудрому хотелось лично допросить этого писаку. Он не боялся, что тот может скрыться. Некуда ему бежать – без денег, без надежных документов.

Но Щусь преподнес Мудрому последний «подарок» – не стал ждать, пока его начнет пытать СБ, – застрелился. Оставил записку: «Плевать я хотел на вашу борьбу! Синица тоже хотела море зажечь, а толку? Перед путешествием на тот свет оставлю вам свой скромный подарок. Надеюсь, вы им подавитесь, чтоб вы все провалились сквозь землю и не поганили ее, вонючки!..»

Отдельно было приписано для Боркуна:

«Не ищи свою записную книжку – она переслана по назначению. Дерьмовый из тебя эсбековец. Трус и шмаркач».

О какой записной книжке писал Щусь, Мудрый не знал. Это предстояло выяснить. Но ясно было, что ближайшее будущее ничего хорошего не сулит.