355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Леонов » Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) » Текст книги (страница 159)
Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)
  • Текст добавлен: 17 апреля 2021, 19:00

Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"


Автор книги: Николай Леонов


Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 159 (всего у книги 248 страниц)

В тот вечер они расстались поздно. Сошлись на такой идее – ее подсказал Игорь: достать старухе путевку в санаторий, уговорить ехать и в ее отсутствие обделать дело. Для осуществления этого плана Игорю следовало войти в доверие к Нине Ивановне, проявлять всяческую заботу и внимание, чтобы затея с путевкой не показалась ей подозрительной. Ценности решили разделить поровну.

Трудно сказать, принимал ли Игорь всерьез историю с кладом. Были, конечно, сомнения. Но в ноябре, когда Жора так легко согласился одолжить ему четыреста рублей, пошедших на взятку Харагезову, да еще прибавил двести на путевку, он поверил окончательно. Щедрость приятеля, значительность суммы – аргументы, против которых Красильников устоять не мог. На следующий день он нанес визит соседке и с тех пор заходил каждый вечер. Харагезов обещал достать путевку, и, если бы не смерть Щетинниковой, возможно, все повернулось бы по-другому.

Около восьми вечера семнадцатого января у Нины Ивановны случился сильнейший приступ. Она попыталась встать с кровати, кликнула ослабевшим от боли голосом соседей, но тромб, подобравшийся к сердечному клапану, в секунду оборвал ее жизнь.

К девяти, слегка поссорившись с Таней, домой вернулся Игорь и по установившейся за последние два-три месяца привычке постучал к Щетинниковой. Не дождавшись ответа, толкнул дверь, вошел и обнаружил труп соседки. Был соблазн сразу взяться за поиски, но шум могла услышать Тамара. Игорь рисковать не хотел. Он позвал жену, а сам выскочил к Волонтиру. Того дома не было – ушел на суточное дежурство. Игорь вернулся, отослал плачущую Тамару звонить в «Скорую помощь», собрался было, пока никого нет, простучать стенку, но помешала дочь…

Дальнейшее он помнил как в тумане. Приехали врачи, сидели, писали что-то. Игорь сказал, что он берет хлопоты с похоронами на себя. «Скорая» уехала. Приходили соседки, причитали вполголоса, плакали. Ушли. В одиннадцать, улегшись в постель с Тамарой, он стал обдумывать создавшееся положение. Жена долго ворочалась, мешая сосредоточиться, а когда заснула, он понял, что идти среди ночи в комнату, где лежит покойница, не сможет.

Наутро проснулся с готовым планом. Съездил на работу предупредить начальство, оттуда – в похоронное бюро, на кладбище, снова в бюро, и к часу дня все было в ажуре: соседки уложили старуху, гроб снесли в машину, отвезли, закопали. Около трех он уже был дома.

– Приходили из домоуправления и опечатали квартиру, – огорошила новостью Тамара и спросила: – Ты не забыл? Сегодня восемнадцатое.

– Ну и что?

– Годовщина нашей свадьбы.

Он ругнулся, удивляясь ее простодушию, но слова жены натолкнули на спасительную мысль.

– Значит так, собирай Наташку и езжай к отцу. – Знал, что дорога туда и обратно с транспортом, разговорами у тетки о житье-бытье займет, как минимум, три часа. – Оставишь Наташу и возвращайся с Федором Константиновичем. Отпразднуем. А я отдохну, устал что-то.

Едва дождавшись, когда хлопнет дверь в подъезде, подошел к двери в комнату Щетинниковой.

Поперек створок была приклеена четвертинка листа с чьей-то подписью и круглой домоуправленческой печатью. Сбегал к себе за бритвенным лезвием, попробовал поддеть – бумага надорвалась. Снова попробовал – опять надрыв. Кое-как справился. Сунул в замочную скважину ключ, висевший у входа на гвоздике, повернул. Дверь отворилась.

Внутрь через щели в ставнях падали полоски света. Пустая кровать, наспех застеленная шелковым покрывалом, стояла справа, слева – торшер.

Игорь действовал так уверенно, словно давно отрепетировал каждое движение: зажег свет, осмотрелся, присел на низкую скамеечку у кафельной стены и легонько стукнул молотком по плите. Звук получился слишком звонким. Тогда принес из дому стамеску и тыльной стороной ручки снова стукнул. Глухо. Ударил рядом. Глухо. Еще раз – то же самое.

Передвигая следом за собой скамеечку, добрался до середины. И вдруг звук изменился. Под кафелем, несомненно, была пустота. Под соседней плиткой – тоже. И еще под четырьмя. Игорь вытер капли пота, выступившие на лбу, стал на колени, приложил стамеску острым срезом к щели и ударил по ручке. По молочной белизне плитки побежали трещины. Он ударил сильнее. Стамеска, кроша сухую известь, на треть вошла в зазор между кирпичами. Брызнуло красное крошево.

Последующие удары он наносил, не целясь, стараясь лишь придерживаться намеченного прямоугольника. Острые осколки кафеля впивались в лицо, известковая пыль ела глаза, оседала во рту, но Игорь не замечал этого. Только когда преграда была сметена, он отбросил молоток и стамеску, заглянул внутрь. Там лежал ящик. Он вытащил его, попробовал на вес – тяжелый! Дернул за приваренную к плоской крышке ручку, ковырнул пальцем отверстие для ключа. Взгляд случайно упал на часы. До прихода жены и тестя оставалось чуть больше часа! Он удивился: неужели столько прошло?! Отнес металлический ящик к себе, положил под кровать, потом передумал, вытащил и задвинул под сервант, заложив банками с консервированными огурцами. Проверил, чтобы не было видно. Видно не было.

Целый час ушел на возню с дырой. Он заложил ее обломками кирпича, наскоро замазал разведенным на воде алебастром и на всякий случай придвинул к стене кровать.

Оставалось подклеить бумажку на двери. Как ни старался, получалось заметно, а времени было совсем мало. Он вынес из комнаты стул, поставил на него табурет и, забравшись наверх, выкрутил из патрона лампочку…

Четыре дня прошло после выезда на место происшествия, и все четыре дня, вспоминая свою позорную слабость, свое граничащее с полным признанием вины поведение, Красильников не находил себе места. Что-то изменилось в отношении к нему следователя – он чувствовал это совершенно отчетливо. Всего лишь раз, на следующий день после выезда, тот вызвал его к себе, но не строил, как обычно, ловушек, не ловил на противоречиях, а ограничился уточнением малозначительных, казалось, деталей: спрашивал о лампочке, о Щетинниковой, о ссоре с тестем, о времени его ухода. За всем этим что-то стояло: не то формальности последней стадии следствия, не то подготовка к последнему, решающему разговору. Игорь надеялся на первое и не хотел верить во второе. Создавшуюся расстановку сил предпочитал расценивать как патовую позицию, когда с его стороны не было ни малейшего желания сдаваться, а со стороны Скаргина не хватало данных для предъявления обвинения в умышленном убийстве.

«Ничего, пусть помучается, – думал Игорь, поднимаясь по ступенькам административного корпуса. – Пусть ищет. А я подожду, мне торопиться некуда – впереди два-три года в местах не столь отдаленных. Зато вернусь – заживу! Небесам жарко станет!» На возвращение после отбытия наказания он возлагал большие надежды, лелеял планы беззаботной, материально обеспеченной, или, как он называл, платежеспособной, жизни у Черного моря. И сейчас, в считанные минуты перед встречей со Скаргиным, ему вспомнился последний разговор в волонтировском доме в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое. Разговор, крепивший зыбкую почву его надежд…

Началось с угроз. Жора затащил его в комнату, швырнул на диван, придвинулся, дыша перегаром, разъяренно сверля глазами.

– Ты что ж, падла, в прятки со мной играешь? – Он схватил со стола кухонный нож. – Кровь пущу!!! – и приставил острие к горлу. – Где сейф? Говори, гаденыш, не то пырну!

– На работе спрятал, – выдавил из себя Игорь. Соврал сознательно, побоялся, что на самом деле пырнет, если принести ящик немедленно.

– Как – на работе?! – взревел Волонтир. – Зачем? Почему не принес мне? Вильнуть вздумал, гнида?!

– Тебя не было, я заходил… – Игорь изо всех сил давил затылком в спинку дивана, чтобы ослабить укол лезвия. – А дома держать побоялся. Вдруг жена найдет. Все дело насмарку…

Волонтир ослабил хватку.

– Сам должен понимать, не маленький, – оживился Красильников. – Ты подумай, подумай своей дурной башкой, куда мне его девать?! С собой носить? Или в камеру хранения на вокзал сдать? Усек?!

– Рассказывай. – Жора плюхнулся на валик. – Все рассказывай, гад! – И потянулся к бутылке.

Трогая саднящую ранку на шее, Игорь подробно описал весь день: хлопоты с похоронами, отправку жены с дочерью к тестю, поиски тайника. Когда дошел до сейфа, Жора, успевший проглотить полстакана водки, перебил:

– Ручка есть на крышке?

– Есть, есть, – успокоил его Игорь.

– А эмблемка с орлом?

– С орлом и свастикой. Сбоку пришлепана. Фирма!

– Он! Это он! – Волонтир опрокинул в себя стакан, крякнул, закусил огурцом. – Ну, парень, давай еще – за успех!

Выпили.

– Ты, видать, в рубашке родился, – повеселел Жора. – Тяжелый ящик-то?

– Килограммов пять-шесть будет.

– Господи! – Он сорвался с места, суетливо забегал по комнате. – Господи, шесть килограммов! Да ты соображаешь, что значит шесть килограммов?! – Внезапно остановился, пошатнулся, осел на диван. – Ты, конечно, открыл?

Игорь догадался, о чем подумал напарник.

– Да не бойся, не взял я оттуда ничего.

Волонтир сощурил глаза:

– Ты не бойсь, я проверю. – И слегка заплетающимся языком повторил: – Проверю… Думаешь, забыл я? Все помню, сколько чего…

Разлив оставшуюся водку, Игорь заглянул в холодильник и достал еще одну бутылку.

– Не волнуйся, все на месте. Разделим по-честному, Джордж, как договаривались…

С каждой минутой Волонтир хмелел все сильнее. Спустя полчаса, обнимая Игоря, допытывался:

– Ну скажи, скажи, колец много?

– Не считал, – отвечал Красильников, стараясь освободиться от его цепких объятий.

– Да я не спрашиваю, сколько штук. Ты только скажи: много? Только не ври, я помню. Они в связках были, на шпагат продеты.

Игорь, не вскрывавший ящик, мысленно прикидывая его вес, поддакивал:

– Много, много. Нам с тобой хватит.

– А камешки в парусиновом мешочке есть?

– Есть.

– А десятки золотые?

– Навалом, – говорил он и сам почти наяву видел россыпь золотых монет.

В половине второго ночи Жора, едва двигавшийся от выпитого, неожиданно резво кинулся к двери, запер ее, а ключ опустил в брючный карман.

– Ты вот что… не обижайся, парень… Будешь сидеть тут, со мной. До утра… Вместе пойдем… Вместе…

Он свалился на диван и, похоже было, потерял сознание.

Игорь, чуть не плача от досады, с ненавистью смотрел на полуоткрытый Жоркин рот, из которого вырывалось хриплое, нездоровое дыхание, искал выход, и когда решение пришло, оно показалось ему единственно разумным, снимающим все проблемы. Да, это и есть финиш, его финиш. Бег на длинную дистанцию закончился, позади остались Антоны и Тамары, Лены и Жоры, а ему наградой – золото…

Не колеблясь, он вытащил из кармана лежавшего без движения Волонтира ключ, отпер входную дверь и, обернув носовым платком пальцы, крутанул до отказа ручки газовой плиты…

СКАРГИН

Дом, как и ожидалось, был пуст. Теперь он стал точной копией второго – таким же заброшенным и обветшалым. По двору, повернувшись к нам мордой, пробежала собака с уныло опущенным хвостом. Холодная пустота подъезда была наполнена звуками, и каждый из них будто напоминал, что во всем здании не оставалось ни души. Где-то на втором этаже вовсю гуляли сквозняки, стукнула оконная рама – может, в квартире Ямпольской?..

В прихожей я первым делом подошел к двери справа. При ярком свете переносной лампы, которую притащил из машины Логвинов, увидел то, что из-за темноты не разглядел в первый раз – листок с росписью и круглой печатью. Края его были надорваны.

Несколько вспышек блица, и мы прошли в квартиру Щетинниковой. Странно было видеть единственную меблированную комнату в покинутом жильцами доме. Сбоку стоял торшер, вплотную к нему – столик, шкаф для одежды. По другую сторону – швейная машинка и кровать. Четкого представления, что именно следует искать, я не имел, подсказала сама обстановка: при осмотре в глаза бросились четыре лунки на полу, свидетельствовавшие, что на этом месте долгое время стояла кровать. Ее передвинули к противоположной стене, и передвинули, по некоторым безошибочным признакам, совсем недавно.

Логвинов уже занимался отпечатками пальцев, а я внимательно осмотрел мебель и пол. Ничего подозрительного, кроме крошечных осколков кирпича в разных углах комнаты, не обнаружил. С помощью понятых мы отодвинули кровать, и здесь, в кафельном монолите стены, увидели нечто интересное. В пятнадцати сантиметрах от плинтуса кафель был выбит и место это неаккуратно замазано белым веществом.

– Алебастр, – определил Сотниченко, когда мы, выполнив формальности, стали ковырять слой замазки.

Он был тонким, этот слой, зато тайник, скрывавшийся за ним, оказался прочным и вместительным, сделанным на совесть. Никто из нас не надеялся найти в нем что-либо; напротив, с первой минуты было ясно, что до нас здесь уже побывал кто-то. Собственно, гадать не приходилось: Красильников!

Оставалось узнать, за чем так долго и настойчиво охотились наши «кладоискатели», за что поплатился жизнью Георгий Волонтир.

На обратном пути я обдумывал создавшееся положение. Утром девятнадцатого Красильников ездил к матери, чтобы оставить у нее «коробку». Надо полагать, «коробка» и была тем искомым кладом из тайника. Светлана Сергеевна отказала ему. И он уехал. Куда? На что ушло у него время между девятью и половиной одиннадцатого? Где провел Красильников полтора часа? Где спрятал свою «коробку»?

Все замыкалось на Тане – таинственной знакомой Игоря.

Она занимала меня и раньше – девушка, промелькнувшая в свое время перед заплаканными глазами Елены Ямпольской, проскользнувшая мимо рассерженной Светланы Сергеевны, звонившая в ателье Харагезову…

Совместными усилиями уголовного розыска и народной дружины удалось отыскать шофера такси, в машине которого утром девятнадцатого января Красильников прикатил на работу. Шофер хорошо запомнил маршрут – они ездили в пригородную зону, и там, у девятиэтажного блочного дома, он больше сорока минут ожидал парня в пальто из искусственного меха. По фотографии шофер, не колеблясь, опознал Красильникова.

Установить личность Тани, располагая такими данными, было делом одного часа. Но посетить мы ее не успели. Вчера студентка третьего курса педагогического института Татьяна Филипченко лично явилась в районный отдел внутренних дел. Ее, как мне потом говорили, сопровождал долговязый светловолосый парень. Он и нес тяжелый, обернутый двумя листами ватмана пакет. Поступок Тани Филипченко понять нетрудно: месяц она выжидала, опасаясь наводить справки о внезапно исчезнувшем Игоре, потом все же решилась и, когда узнала, где в настоящее время находится ее приятель, струсила и принесла «коробку» нам…

Поздно вечером мы собрались в кабинете прокурора.

Отмычка плавно вошла в замочную скважину, послышался щелчок, и тяжелая крышка стального, украшенного свастикой и орлом сейфа открылась.

Злую шутку сыграл напоследок со своим младшим братом бывший ефрейтор. Внутри лежали толстые пачки банкнотов. Здесь были итальянские лиры, довоенные сторублевки, немецкие марки и даже американские доллары – валюта на все случаи жизни…

Сейчас у окна, выходящего на тюремный двор, все кажется предельно понятным.

Самое любопытное в этой истории то, что человек, который с минуты на минуту войдет в мой кабинет, до сих пор не знает, что убил человека из-за бумажек, давно потерявших всякую ценность.

Стоило ли, спрашиваю я себя, тратить время, прилагать столько сил, чтобы разобраться в грязной возне, поднятой двумя нечистоплотными людьми вокруг старого сейфа – наследства, оставшегося от фашистского прихвостня Дмитрия Волонтира? Я вспоминаю инвалида-буденовца, расстрелянного во рву за городом, вспоминаю своего друга Валерку, лежащего на испачканном кровью снегу, вспоминаю других участников этой истории. Да, стоило! Конечно, не ради Красильникова. Ради Тамары, ее отца, ради маленькой Наташи…

Я не спеша перелистываю томик с сочинениями Козьмы Пруткова. Не буду кривить душой – ношу его с собой не случайно. Еще в первые дни, стараясь лучше понять своего подследственного, я перечитывал эту книгу в надежде найти в ней ответы на одолевавшие меня вопросы. Ответов не нашел. Зато нашел другое – строчки, показавшиеся мне интересными: «Магнит показывает и на север и на юг; от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни».

На этом месте меня прерывает стук в дверь.

– Войдите, – говорю я, не вставая из-за стола.

В дверной щели появляется гладко выбритое лицо Красильникова…

Николай Сергеевич Оганесов – прозаик, член Союза писателей СССР. Автор остросюжетных повестей «Визит после полуночи», «Лицо в кадре», «Мальчик на качелях», «Двое из прошлого», опубликованных в Ростове и в Москве.

Н. Оганесов родился в 1947 году в Ростове-на-Дону. Окончил юридический факультет Ростовского государственного университета. Печататься начал в 1972 году.

По сценарию Оганесова Ленинградским телевидением снят двухсерийный телевизионный спектакль. Повести «Двое из прошлого» и «Мальчик на качелях» переведены на иностранные языки.

Дважды – в 1980 и 1984 годах – Н. Оганесов становился лауреатом литературной премии журнала «Смена». За большую работу по коммунистическому воспитанию молодежи Н. Оганесов награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.


Перов Юрий
Косвенные улики-Святой Маврикий-Судья

КОСВЕННЫЕ УЛИКИ
Глава I

Наш городок, или поселок городского типа, на первый взгляд ничем не примечателен. Вот разве только своим ликеро-водочным заводом, который, несмотря на изысканную первую половину своего названия, выпускает только водку. Да еще, кажется, какую-то фруктовую наливку на местном сырье и спирт.

Благодаря этому заводу жизнь нашего городка протекает весьма разнообразно… Это по мнению населения. А для нас – работников поселкового отделения милиции – это разнообразие выходит боком. Ничего серьезного, как правило, не происходит, но каждый день получается так, что мужики – конечно, не все – в конце смены заворачивают в цех готовой продукции. Достав из кармана уже усохший, припасенный с самого утра огурчик, стряхнут с него табачные крошки и пропустят, кто сколько может, чтобы «по струнке» пройти по заводскому двору. В проходной они еще должны «по-благородному» раскланяться с Трофимычем – вахтером, завзятым трезвенником. А за воротами уже сам себе хозяин. Хоть стой, хоть падай. Твое дело, да еще наше, органов милиции. Поэтому и веселятся все, кроме нас. А мы ведь тоже как-никак мужики, но при таком положении в городе обязаны быть все время начеку.

Случаев воровства нет, так как все друг друга знают. Хулиганства, такого настоящего, тоже нет по тем же причинам.

И кто бы мог подумать, что в нашем беспокойном, но веселом и беззлобном городке могут случиться события далеко не веселые?

Это произошло в конце августа 1970 года. Я зашел в Дом культуры. Была суббота, и после японской кинокартины «Красная борода» намечались танцы. А там всякое может случиться, притом после такой картины, где сплошные переживания в двух сериях… Я иногда хожу на танцы, хотя наши девушки уже давно махнули на меня рукой как на жениха. Может быть, и справедливо… За всю мною тридцатидвухлетнюю жизнь у меня еще ни разу не возникло желания жениться. И тем не менее я регулярно хожу на танцы и объясняю это сам для себя служебным рвением.

Не успел еще инструментальный квартет из заводской самодеятельности закончить вступительный вальс, как кто-то ворвался в фойе и закричал, что человека убили.

Все сразу бросились на улицу. Мне с трудом удалось обогнать толпу и присоединиться к бегущим впереди двум или трем парням. Лучи их электрических фонариков метались по дороге, заскакивали на штакетник, освещали открывающиеся окна и бледные, испуганные лица в них. Первомайская улица начинается с Первомайской площади, где расположен клуб, и прорезает весь город почти до конца. От нее отходит множество переулков. Они вырастают из Первомайской часто по правую сторону. И улица от этого похожа на гребешок. Я бежал, светил себе под ноги фонариком и думал: в каком же переулке это произошло?

Слово «убили» я, конечно, не понял буквально. Я был уверен, что кого-то крепко стукнули, и теперь он сидит у забора и никак не может понять, что с ним случилось. У меня и в мыслях не было, что в нашем городке могут кого-то убить. И единственное, что меня беспокоило в то время, это как бы не пропустить нужный переулок. В клубе в сумятице кто-то называл Кривой или Овражный. Они расположены рядом, чуть ли не в самом конце улицы.

«Ну ничего, – думал я, – кто-то должен быть на месте происшествия, а фонарь у меня хороший, осветит весь переулок».

Сзади слышался топот настигающей меня толпы, раздавались возбужденные выкрики, и десятки фонариков освещали мне затылок. В Кривом переулке все было спокойно, только щелкали запоры на окнах и в домах, то в одном, то в другом загорался свет.

«Вот, – думал я на бегу, – весь город через пять минут будет на ногах, а потерпевший, может быть, уже убрался восвояси. Вот теперь разговоров-то будет! Может, и до области дойдет… Сейчас посыплются звонки, и Зайцев из областной прокуратуры будет отравлять наше существование своим юмором».

В Овражном переулке светили три карманных фонарика и слышались приглушенные голоса. Никакого оживления, скорее, наоборот, фонарики не двигались, а голоса звучали странно тихо. Еще не добравшись до места происшествия, я, как и ожидал, увидел темную фигуру сидящего на земле спиной к забору человека. Когда я подбежал, осветил его лицо и нагнулся, чтобы лучше рассмотреть, меня как будто ударили по глазам. Лица у сидящего на земле не было…

Я заставил себя наклониться еще раз. На месте лица темнел мокрый провал. Нетронутым оставался только лоб. Рубашка и пиджак были залиты кровью.

Я попросил одного из парней сбегать в отделение и вызвать машину. Потом осветил лица тех троих, которых застал около трупа. Я хотел записать их фамилии, но подумал: «Зачем? И так знаю». Потом спросил:

– Кто первый увидел труп?

Как-то неудобно произносить это слово – «труп». Из толпы вышли двое. Их тоже осветил и тоже не стал записывать, а только попросил пока никуда не уходить. Это были парни из заводской дружины.

– Ребята, сделайте так, чтобы в переулке никого лишнего не было.

Ко мне подошел хирург из нашей больницы.

– Разрешите.

Я посветил фонариком. Хирург наклонился, нащупал запястье и через мгновение положил руку убитого на траву, затем поправил и положил ее на колено, блестящее от крови.

– Конечно – немыслимо… разумеется! Да, мертв. Мертв. Уже минут пять как мертв. Господи, да кто же это?

Я пожал плечами.

– Лицо изуродовано. Похоже, Никитин. Во всяком случае, документы его.

– Владимир Павлович? Не может быть… Не может быть… Зачем? Кто? Нет, не может быть… – Он еще раз посмотрел и отошел. С директором ликеро-водочного завода Никитиным они были в большой дружбе. Оба заядлые рыболовы и преферансисты. У хирурга Агеева частенько собиралась и расписывалась единственная в нашем городе полуночная «пулька».

Приехала машина со сменившим меня час назад дежурным лейтенантом Дыбенко. Вид у него был совсем растерянный, и, спрыгнув с подножки «газика», он стоял в оцепенении, уставясь на освещенного фарами убитого.

Потом мы, определив по луже крови положение трупа, сфотографировали это место и отвезли труп в морг.

В карманах убитого были обнаружены деньги, большая связка ключей, удостоверение личности, носовой платок, два билета с неоторванным контролем и два с оторванным, деловые бумаги, неотправленное письмо в областной пищеторг с претензиями на плохую сохранность возвращаемой тары, карманный фонарь с перегоревшей лампочкой, и треснутым стеклом. Такие фонари есть почти у всех в городе: в переулках осенью, когда ночи длинные и темные, без фонаря и шагу не ступишь.

– Значит, Владимир Павлович Никитин, – сказал Дыбенко. – Надо срочно звонить в областную прокуратуру.

Он снял телефонную трубку. В это время подошли дружинники и те трое, которых я застал на месте. Дыбенко звонил в область, а я сел заполнять протокол.

– Как вы обнаружили убитого?

Один из дружинников, Юра Блащук, подошел к столу и оглянулся на товарища, будто ожидая от него подтверждения.

– Мы патрулировали по Первомайской от Дома культуры. Народ шел домой, так мы каждый раз после последнего сеанса ходим. Всякое бывает после кино. Ну вот. Подходили уже к Луговому переулку, слышим: выстрел. Туда. Думаем, кто хулиганит. Заглянули в Конный – никого, посветили в другой – никого. Добежали до Кривого, нам из домов, из окон говорят – дальше. Завернули в Овражный и там сразу наткнулись. Подбежали, а кровь дымится, в луче так и видно.

– Когда вы услышали выстрел?

– Да как картина кончилась, мы со всеми и вышли. Я думаю, минут пять-семь всего прошло…

В отделение вошел запыхавшийся хирург Агеев.

– Да, это он. – Голос Агеева прерывался. Он с шумом забирал воздух и широко открывал рот, словно собирался крикнуть. – Это огнестрельная рана, безусловно, огнестрельная. Какое зверство, прямо в лицо! Брови обожжены, и на лбу точки от пороха. Какая жуткая рана! Похожа на осколочную… Зверство!

– Когда вы услышали выстрел? – снова спросил я у дружинника.

– Фильм кончился без пятнадцати одиннадцать, значит, выстрел был что-нибудь без десяти – без семи минут одиннадцать.

Я захватил с собой понятых, тех же дружинников, и снова отправился в Овражный. Навстречу нам попалась Настасья Николаевна Никитина, жена убитого. Она выглядела растерянной и удивленной. Уже отойдя от отделения, я услышал ее протяжный, нечеловеческий крик. Так кричат от физической боли. Я знал Настасью Николаевну как очень выдержанную женщину.

Город еще никак не мог успокоиться. В окнах горел свет, двигались тени.

«Что буду делать завтра, – думал я, – с чего начать? Разумеется, приедет Зайцев. Он мужик головастый. Только очень уж колготной. С утра нужно сходить в Дом культуры, выяснить, был ли Никитин на фильме. Потом неплохо бы собрать людей, которые видели его там. Порасспросить, с кем разговаривал. В каком был настроении. Кто же его убил? Кто мог убить в нашем городке? Да, еще нужно взять список в охотничьем обществе, обойти всех, у кого есть оружие. Да, может, Зайцев и кстати приедет. Народу у нас маловато. А может, он и не ходил вовсе в кино? Почему это я вдруг решил?»

С такими мыслями я дошел до Овражного переулка. Мы долго и тщательно, метр за метром, осматривали проезжую часть переулка. В прошлом году от весенних и осенних распутиц на всех улицах и переулках было сделано шлаковое покрытие. За год шлак утрамбовался, осел, стал твердым и ровным, как асфальт. Обнаружить какие-либо следы на таком грунте было совершенно невозможно. Я посветил через низкие заборы в палисадники соседних домов. И там никаких свежих следов не было видно. Ничего.

Потом стал искать пулю. Ведь она прошла насквозь, значит, должна быть здесь, недалеко, где-нибудь метрах в десяти-двенадцати. Никитин убит из охотничьего ружья, в этом нет никакого сомнения. Боевое оружие не оставит такой страшной раны. Может, выходное отверстие и будет большим, но входное должно быть только чуть-чуть побольше самой пули. Охотничьи ружья стреляют пулей метров на сто – сто пятьдесят. А если пуля прошла сквозь череп, деформировалась, потеряла свои аэродинамические качества, значит, улететь далеко не могла. Значит, где-то здесь.

И я снова метр за метром осветил всю проезжую часть. Внезапно, шагах в десяти-двенадцати от того места, где был найден труп, луч моего фонарика выхватил из общего темного фона дороги какой-то блестящий предмет. Я присел на корточки и поднес фонарик к самой земле. Это был свинец. Небольшая клякса свинца. Он блестел, как будто его только что расплавили и капнули им на дорогу. Я невольно с осторожностью поднес к нему руку, словно боялся обжечься. Свинец был, конечно, холодный. Я аккуратно взял его кончиками пальцев за края. На том месте, где он лежал, сделал отметину щепкой. Этого мне показалось мало. Тогда я нашел обломок кирпича и, расковыряв щепкой слежавшийся шлак, каблуком вогнал кирпич в ямку. Осветил отметину фонарем. Красный кирпич был хорошо виден на шлаке.

Возвращаясь в отделение, думал, что проверка ружей ничего не даст. Охотничий сезон начался две недели назад, и ружья почти у всех городских охотников хоть раз, да уже стреляли в этом году. Но ничего, можно будет поразмышлять над списком. Может быть, что-нибудь и придумаем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю