Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 248 страниц)

Глава XX

Через некоторое время в областном Доме народного творчества все забыли, что Галя Шеремет – новенькая. В первые послевоенные годы люди не засиживались подолгу на одном месте – работников, особенно опытных, не хватало, их часто переводили с места на место, из учреждения в учреждение. Возвращались демобилизованные из армии; они с жадностью брались за любой мирный труд, потом, чуть поостыв от горячих военных ветров, пообвыкнув в новой жизни, искали такую работу, которая была им больше по душе. Шло великое передвижение кадров, как говаривал директор Дома творчества Степан Сыч.

Галя выполняла свои обязанности добросовестно, охотно ездила в командировки «за песнями» и всегда привозила что-нибудь новенькое.

Сыч, как и положено руководителю солидного учреждения, принимая ее на работу, познакомился с анкетой и автобиографией. Год рождения 1923-й, место рождения – село Кагарлык Киевской области, украинка, член ВЛКСМ, образование среднее специальное, окончила техникум культпросветработы. Из анкеты и автобиографии явствовало, что Галя Шеремет – круглая сирота, родителей ее расстреляли гитлеровцы, что в этот город она попала в поисках брата, который жил здесь до войны, а потом затерялся. Брата не нашла, деньги кончились, пришлось думать, как жить дальше.

Она пришла в областное управление культуры, показала свой диплом, попросилась на работу. Ей обрадовались, так как специалистов действительно не хватало, направили к Сычу. Сыч, не будучи формалистом, ограничился беседой по душам, порасспросил, чем увлекается, и подписал приказ о назначении Галины Шеремет методистом.

– А что случилось с той… Шеремет? – спросила Ганна, когда познакомилась с документами, врученными ей Юлием Макаровичем.

Бес набожно поднял глаза к потолку.

– Кто ее?

– Можно сказать, что сама себя. Кто заставлял ее ехать с Киевщины к нам? Жила бы там, ничего и не случилось бы…

– Значит, все-таки отправилась она на тот свет не по доброй воле? – нахмурилась Ганна.

– А чого це вас турбуе? – насторожился Юлий Макарович. Он уловил в тоне Ганны раздраженные нотки.

– Потому это меня беспокоит, – спокойно сказала Ганна, – что я должна знать, не ищут ли эту девушку, не подведет ли меня ее биография. Чужая жизнь – потемки, не заблудиться бы в ней.

– Это от вас зависит. А с Шеремет все чисто: она после окончания техникума получила назначение в одно из сел, специально сюда просилась, чтобы брата поискать. Направление на работу вы видели, оно сохранилось. Приехала поездом, потом автобусом добиралась до райцентра, там – пешком шла километров пять. В лесочке ее хлопцы и взяли. Не дошла девица…

– Ну и?.. – строго спросила Ганна.

– Что «ну»? Пожила в бункере дней пять, все про себя рассказала. Действительно сирота, нет у нее никого. Мой помощник ее допрашивал, вывернул, можно сказать, всю ее жизнь наизнанку. Жизнь эта показалась нам подходящей. Всегда здесь, у нас, имели большую ценность надежные документы, позволяющие кому-то перейти на легальное. Чтоб не запутаться, помощник записал весь ее рассказ. Вот он, – Бес протянул Ганне несколько листочков бумаги. – Хранил я эти документы для важной оказии, – он подчеркнул этим свою дальновидность, – и вот теперь пригодились.

Ганна вглядывалась в исписанные химическим карандашом мятые листочки. Ей вдруг показалось, что она слышит голос этой девушки, схваченной на дороге в лесной глуши:

«Родилась я в селе Кагарлык Киевской области. В 1923 году. Отец работал в колхозе, мама тоже. В 1941 году окончила среднюю школу. Потом в наше село пришли немцы. Отца и маму они расстреляли у колхозной конторы за то, что они помогали партизанам. Хотели и меня расстрелять, но я спряталась – помогли соседи. В 1944 году, когда пришла Красная Армия, меня послали учиться в техникум. А еще у меня был брат Василий, он до войны уже женился и работал в этих местах после тридцать девятого года учителем. Гад он сейчас, не знаю, наверное, погиб…»

Дотошный помощник Беса, видно, часами допрашивал девушку о том, как они жили до войны, как назывался колхоз, с кем училась вместе в школе, у кого пряталась от оккупантов. Были записаны даже фамилии соседей по улице, председателя колхоза, учителей, у которых Галя училась.

– Старательная работа, – признала Ганна. – Расстреляли ее?

– Зачем лишний шум? – Юлий Макарович смотрел на Ганну своими выцветшими глазками безразлично, будто речь шла о вещах, не имеющих отношения ни к жизни, ни к смерти. – Удавили…

Ганна еще раз перебрала тоненькую стопочку документов, все, что осталось от неизвестной девушки, в жизнь которой ей предстояло войти: свидетельство о рождении, свидетельства об окончании школы и техникума, комсомольский билет, фотографии отца, матери, брата, фотографии самой Гали в пору ее студенческой жизни.

– Подойдут эти документы, – решительно сказала она. – Отныне я – Галя Шеремет…

Документы и в самом деле были подходящими. Чистая, светлая жизнь… Нелегкая – узнала дивчина и горе тяжкое, и беду лихую. Враги уничтожили ее семью – видно, настоящих украинских патриотов: не примирились с оккупацией. Галя Шеремет – дочь войны… Отвернулась доля от дивчины…

И была в ее биографии одна деталь, которая показалась Бесу особенно уместной: поиски брата. Сестра брата ищет, брат разыскивает сестру…

Юлий Макарович пользовался в управлении культуры репутацией добросовестного и очень исполнительного работника. Его ценили. К слову его прислушивались. И его рекомендации было бы вполне достаточно, чтобы Галю Шеремет быстро оформили в штат. Но Юлий Макарович был не так прост, чтобы самому хлопотать за курьера центрального провода. Вдруг провал? Тогда придут и спросят Юлия Макаровича: «А на каком основании вы рекомендовали в советское учреждение агента националистического центра?» Что тогда он ответит?

О том, что есть вакантное место в Доме народного творчества, Юлий Макарович узнал совершенно случайно – при нем инспектор отдела кадров жаловалась коллеге, что вот уже полгода эта должность остается – вакантной и финансовые органы могут вообще ее ликвидировать.

– Идите к директору Дома творчества, покажите документы, поплачьтесь на судьбу, и вас примут, – посоветовал он Ганне.

И еще сказал:

– Держитесь робко, крупные руководители любят симпатичных девушек, которые сразу же признают их превосходство.

То ли действительно была нужда в таком специалисте, то ли Ганна держалась так, как нужно, но она и сама удивилась той легкости, с которой стала творческим работником солидного областного учреждения.

Она теперь спешила к девяти на работу. Сыч любил порядок, хотя сам появлялся в Доме творчества только к обеду. По устоявшейся среди служащих моде Ганна носила скромненькую юбку, вышитую белую блузку, хромовые сапожки. Даже прическу она изменила, чтобы быть больше похожей на ту, настоящую Галю Шеремет, так неожиданно ушедшую из жизни.

Ганна явилась в райком, встала на комсомольский учет.

Труднее было решить проблему с жильем.

Бес прикидывал:

– Вам нужна такая квартира, где бы никто не смог контролировать, когда вы приходите и уходите, кто у вас бывает и по какому случаю. Всякие там углы у хозяек, комнатушки, которые сдают внаем, ни к чему.

– Неужели это так сложно? – наивно спросила Ганна. – Достаточно обратиться к маклеру, и он подыщет то, что требуется.

– Чему вас только учат в ваших закордонных разведшколах? – криво улыбнулся Бес. – Какие здесь, у Советов, маклеры?

Ганна поняла, что опять попала впросак, и не стала раздражать старика ненужными расспросами. Она, к сожалению, нередко делала такие мелкие ошибки, в основе которых было неполное представление о жизни, в которую она вошла с черного хода. А Юлий Макарович не упускал случая, чтобы не отметить ехидно тупость инструкторов, готовивших курьера к рейсу.

Он нашел идеальное решение квартирной проблемы. Город война пощадила, он остался почти нетронутым. Был город из тех областных центров, где только главная улица застроена двух– и трехэтажными каменными зданиями. Они казались островом среди многочисленных частных домов, выстроившихся в прямые, тихие улицы с тополями, с вишневыми и яблоневыми садами. По складу своей жизни обитатели этих домов как бы остановились на полпути между селом и городом. Многие из них работали на мелких предприятиях, имели рабочие профессии, но у себя дома, на своей усадьбе ревниво сохраняли сельский уклад.

На окраине города, на одной из таких улиц стоял небольшой домик, утонувший в саду. Дом этот принадлежал вдове врача, исчезнувшего в годы оккупации: то ли гитлеровцы его расстреляли, то ли он с ними сбежал. Во всяком случае, после возвращения Советской власти вдова, шустрая старушка лет шестидесяти, твердо придерживалась версии, что ее дорогой Гнат Трофимович Твердохлеб положил жизнь за правое дело в борьбе с ненавистными оккупантами. Близкие соседи, правда, кое-что знали, но вся истина была известна, пожалуй, только Юлию Макаровичу. А в то, что знал Бес, редко посвящался еще кто-нибудь.

У вдовы был сын, он работал в одной из центральных областей, и старушка давно собиралась к нему в гости, только вот не на кого было хату бросить. Это знали все соседи.

Но опять-таки им не было известно, что вдова эта в годы оккупации вместе с мужем своим, Гнатом Трофимовичем Твердохлебом, выдали гестапо двух советских десантников. Десантники были ранены в перестрелке с патрулем и ночью приползли к домику врача. В гестапо, после пыток, их расстреляли.

Но если этот факт не был известен соседям, то это не значит, что о нем не знал Юлий Макарович.

И когда однажды вечером к хозяйке дома пришел солидный, ранее незнакомый ей мужчина и доброжелательно посоветовал поскорее собираться в гости к сыну, а хату свою сдать в аренду, она без особой радости, но и без сопротивления приняла этот совет.

Тем более что доброжелатель подкрепил его пачкой ассигнаций и воспоминаниями о тех днях, когда расстреливали советских десантников, фамилий которых вдова не помнила, а он вот не забыл.

Мужчина сидел в густой тени – вдова экономила на электричестве, – и рассмотреть его лицо было трудно.

– А как же хозяйство, птица, садок? – заволновалась вдова.

– Здесь, – гость указал на деньги, – больше, чем стоит вся ваша рухлядь. Но кое-что продайте, и это будет нормально – нельзя ехать к сыну с пустыми руками, нужны деньги на билет, на гостинцы. А это, – он опять указал на ассигнации, – спрячьте и никому не звука. Соседям скажете, что оставляете дом на племянницу: мол, приехала она с учебы на работу, уничтожили фашисты всю ее родню, кроме вас, разумеется. Надо же где-то сиротинке прислонить голову…

– А у нее и в самом деле…

– Ага. Только если вы такая любопытная, то я еще могу вспомнить, как приходил Гнат Трофимович в гестапо со списком активистов, евреев и коммунистов…

– Ох, не надо! – побледнела вдова. – Я с радостью поеду к сыну, давно не видела, хочется внучат понянчить…

– Так-то лучше, – тяжело усмехнулся гость. Улыбался он странно: раздвигались губы, а лицо оставалось неподвижным, каменным.

Нет, это был не Юлий Макарович. Он бы никогда не сделал такой шаг – «показать» себя в работе. К вдове наведался один из его людей, которого отличал Бес за ум и хватку в сложных ситуациях, Мовчун.

– Дивчина к вам придет завтра, – сказал он.

– Неужто мне так быстро ехать? – всполошилась вдова.

– Зачем же? Поживите какое-то время вместе, познакомьте свою племянницу с соседями, соберите гостинцы – и в дорогу.

– Добре, все зроблю, як кажете, – торопливо заверила хозяйка.

– И вот еще, – сказал он уже с порога. – Если хоть кто-нибудь пронюхает…

– Я себе не враг.

– Нет, дослушайте. Если хоть кто-нибудь пронюхает, мы вас будем резать на тоненькие-тоненькие шма-точки; и даже если оживет Гнат Трофимович, склеить эти шматочки он не сможет…

От этих слов у женщины потемнело в глазах, и она уже почти не видела, как осторожно, оглядываясь, покинул пришелец ее хату.

…Так Галя Шеремет неожиданно обрела родственницу и стала почти полновластной владелицей уютного домика на окраине города.

Глава XXI

Мудрый имел все основания быть довольным ходом разворачивающейся операции. По грепсам, теперь достаточно часто поступавшим с «земель», он ясно представлял ее картину.

Злата Гуляйвитер, использовав документы Ганны Божко, успешно перешла кордон.

Она разыскала сотню Буй-Тура и пересидела там время облав и активного розыска Ганны Божко: глупо надеяться, что чекисты не возьмут под наблюдение репатриантку из западной зоны оккупации.

Буй-Тур, как и было предусмотрено, связал агента с референтом службы безопасности Бесом.

Бес обеспечил превращение Златы из Ганны Божко в специалистку по культурно-просветительной работе Галину Шеремет.

У Галины Шеремет сейчас надежное «прикрытие», хорошая, открывающая определенные возможности работа, благополучно с жильем.

Связь с нею поддерживается через Беса. Существует еще один канал связи, но он надежно законсервирован, им разрешено воспользоваться только в аварийной ситуации.

Прошло уже много времени с начала операции. Нет, действительно нечего на бога обижаться, все пока шло хорошо.

Первый, подготовительный, этап можно считать завершенным.

Мудрый твердо придерживался правила, что как у хлебороба урожай зависит от того, как вспахано поле, так и в разведке успех операции обеспечивается работой на самой первой ее стадии. Если именно здесь все продумано и взвешено, то и дальше можно надеяться на хорошие результаты.

Мудрый имел обыкновение задерживаться по ночам в своем кабинете, чтобы в тишине, без суеты снова и снова все продумать, взвесить, попытаться предусмотреть развитие событий.

Сегодня поступило новое сообщение от Златы. Она была готова к активным действиям и даже поторапливала центральный провод. Из ее донесения явствовало, что удалось сколотить небольшую (шесть человек) группу из людей, частью рекомендованных Бесом, частью завербованных самой Златой. Группа энергичная, все проверены, готовы к работе. И помощницу Злата себе подобрала – некую Лесю Чайку, псевдо «Подолянка». Агент сообщала сведения о Подолянке, и Мудрый проверил их, они совпали с тем, что было известно.

Злата просила рассматривать Подолянку в качестве своего заместителя и доверять ей полностью.

Но полностью Мудрый не доверял даже себе. Он любил подчеркивать, что человек сам себе не хозяин, он завтра может вдруг выкинуть такой фокус, о котором вчера и не подумал бы.

Мудрый полностью доверял только мертвым – эти будут молчать, как бы их ни шевелили.

У Подолянки прошлое не вызывало сомнений, ее работа и собачья преданность Рену были известны. В свое время Рен даже просил дозволу уходить за кордон вместе с курьером, которого он обозначал псевдо «Подолянка» и «Мавка». Но не мешало выяснить, как жила Подолянка после гибели проводника. Известно, что девчата, лишенные своих кумиров, к жизни относятся байдуже и способны из-за этого равнодушия на любую пакость.

В свое время у него тоже была подруга, от которой он вынужден был избавиться: решила дивчина, что сотник Мудрый ее разлюбил, и собралась наведаться в связи с этим к чекистам.

Мудрый попытался восстановить в памяти лицо Ксени, но это не удалось – почти семь лет прошло, много.

Итак, Злата готова действовать… Ей нужна техника, без нее она как бы без рук. Технику – мощный радиопередатчик – она ждет из-за кордона. Нужен ей и помощник, специалист.

Референт службы безпеки представил, как в один из дней на всю Европу заговорит подпольная радиостанция. Неважно, сколько она проговорит, – десять минут или год. Политическое значение будет иметь самый факт – поборники «самостийной Украинськой державы» не сложили оружия, они сильны, они могут говорить «оттуда» (а технически установить, откуда работает передатчик, легко) со всем «свободным миром».

Но Мудрый, задумывая эту операцию, даже от Бор-куна и Стронга скрыл некоторые ее возможности. Был эсбековец человеком суеверным и не хотел прокаркать раньше времени. Нет ему необходимости связываться с рискованной операцией по доставке техники на «земли». Вспомнилась ночь…

…Гауптман Кюне вызвал к себе срочно сотника Мудрого.

– Мы уходим, – сказал гауптман.

Что гитлеровцы драпают, это было видно и без напоминаний Кюне.

– Очень жаль, – вполне искренне сказал Мудрый.

– Мы с вами неплохо работали вместе, – гауптман, обычно сухой и сдержанный, пребывал в несколько возбужденном состоянии. – У меня есть инструкция командования передать вам из. наших запасов снаряжения то, что пригодится для длительной борьбы. Бункера готовы?

Два бункера, построенные подразделениями Тодта в глухом лесу, вдали от населенных пунктов, предназначались именно для этих целей – служить тайными арсеналами.

– Да.

– Тогда поднимайте свою сотню по тревоге. Мы с вами отберем все необходимое на армейских складах, а остальное – на воздух…

Гауптман надел фуражку с высокой тульей, намереваясь немедленно приступить к делу. У него были основания торопиться – вдали, как мощный водопад, неумолчно били орудия.

– Одну минуту, – остановил гауптмана Мудрый.

– Что там еще у вас? – проворчал тот.

– Хочу просить, чтобы закладку снаряжения и вооружения в бункера произвели ваши солдаты. Я не смогу потом перестрелять всю свою сотню, – сказал Мудрый с сожалением. – Это слишком много.

Он подумал и добавил:

– Даже для меня.

Гауптман с интересом посмотрел на Мудрого.

– Жаль, что нам не придется больше работать вместе, – сказал он. – Я всегда ценил в вас решительность.

– Наступают такие времена, когда решительность должна подкрепляться дальновидностью…

Вместе с Кюне Мудрый тщательно подобрал все, что могло понадобиться в длительной тайной войне. Гитлеровцы щедро выделили автоматы, ручные пулеметы, легкие минометы, боеприпасы к ним. Несколько грузовиков увезли обмундирование и продовольствие. Внимание Мудрого привлекла радиоаппаратура, добротно законсервированная в непромокаемой упаковке.

– Радиостанция?

– Да, – равнодушно подтвердил Кюне. – Наши пропагандистские подразделения собирались организовать передачи на местном языке. Не понимаю, кому это было нужно?

Временами Кюне забывал, что Мудрый тоже украинец, во всяком случае, это слово значилось у него в графе «национальность». Гауптман нетерпеливо постукивал плетью по полированному голенищу. Гул артиллерийской канонады за несколько последних часов стал значительно громче.

– Можно ее тоже забрать? – спросил Мудрый.

– Если вам нужен этот хлам – пожалуйста.

Так новенькая радиостанция перекочевала из арсенала оккупантов в тайный бункер, подготовленный в Черном яру. Строили бункер военнопленные, которых гитлеровцы расстреляли. Заполняли его снаряжением немецкие солдаты: вряд ли те из них, кто остался в живых, помнили об этом маленьком эпизоде. Да и кто из них остался в живых…

…Мудрый пока молчал о бункерах – это была его козырная карта. Пришло время бросить ее на стол. Но карта была слишком крупной, чтобы швырять ее как попало. В грепсах Беса Мудрый уловил странные нотки: референт службы безпеки, ничего не предлагая, настойчиво твердил о необходимости строжайшей конспирации и дважды сообщал точные приметы прибывшего к нему агента. Бес не будет зря тратить слова донесений на то, что для него ясно и так.

Мудрый принял решение разрешить Бесу самую строгую проверку Златы Гуляйвитер или человека, подменившего ее на длинной курьерской тропе.

Галя Шеремет, ибо именно такие имя и фамилию носила с некоторых пор Ганна Божко, став обладательницей уютного домика на окраине, принялась рьяно наводить в нем порядок. Она под одобрительные пересуды соседей побелила комнаты, наняла плотников, которые починили штакетник, отремонтировали двери и~окна. Так же, как это делали в селах, веселыми красками – красной, зеленой и синей – расписала ставни. Соседям это тоже понравилось – сельская дивчина, хозяйственных родителей дочка. И никто из них не заметил, что мастера по просьбе хозяйки сделали незаметную для посторонних дверцу в стене сарая-пристройки – теперь легко можно было из дома выбраться в сад. Были сделаны и некоторые другие «усовершенствования» в планировке дома. «Мастеров» к ней прислал Бес. Галя понимала толк в таких вещах, и «мастера», тоже люди не без опыта, только удивленно переглядывались, когда выслушивали просьбу хозяйки об очередной «реконструкции».

Мебель, доставшуюся от вдовы врача, она менять не стала: хозяйка, как думали соседи, уехала пусть и надолго, но не навсегда, и было бы странно, если бы племянница что-то меняла помимо ее воли.

Бес в домик на окраине не заглядывал, но обо всех заботах Гали знал в деталях. Или от Гали, или от тех, кого просил присмотреть за нею.

Интересовался тем, как ей живется, и директор Дома народного творчества Степан Сыч. Галя ценила эту заботу и часто обращалась к нему с мелкими просьбами: то отгул просила (мастера придут), то аванс (заплатить за ремонт нечем).

Сыч широко разводил руками: какой может быть, мол, разговор, и охотно удовлетворял все просьбы симпатичной сотрудницы. Говорил:

– Вы так много пережили, Галочка, что было бы грех вам отказать.

Сотрудники Дома творчества в своем кругу называли Сыча Барином. Это прозвище к нему шло. Может быть, оттого, что носил Степан шубу, не расставался с тяжелой тростью с серебряной инкрустацией, говорил властно и раскатисто, любил, чтобы на вечеринках по случаю дня рождения или по другим поводам за него произносились красивые, изящно-подобострастные тосты. Но, может, кличка эта прилипла к Сычу и по другой причине: втихомолку поговаривали, что дед Степана до революции был крупным помещиком в Таврии.

Сыч не обошел вниманием симпатичную девушку. Он по поводу и без повода приглашал ее в кабинет, вел долгие разговоры о жизни, вспоминал прошлое, делился наблюдениями над современной «жизненной рекой», как он говаривал.

«Река» катила свои воды плавно, и это Сычу не очень нравилось:

– Наши предки – а кровь у них была – огонь – любили быстрину, и быстрина, как колыбель витязей, воспитывала из них народных вождей, атаманов и героев.

Намекал Сыч на походы запорожских Козаков.

Галя больше молчала, слушала, иногда восхищенно вскидывала глаза на Степана, знала, что ради этого восхищения тот и разглагольствует, сыплет красивым словом.

Сыч однажды вечером пригласил Галю вместе поужинать.

– Что люди скажут? – засмущалась девушка, даже румянец разлился по щекам.

– Скажут, что вы мне нравитесь, – легкомысленно ответил Сыч, поигрывая тростью. – Решено: заказываем столик в «Днепре».

Он потянулся к телефону, поболтал несколько минут с какой-то Ниной Сергеевной и объявил, что все сделано, отступать некуда, он заходит за Галей около семи.

Галя отказаться не смогла. Сыч отличался в полном соответствии со своей кличкой характером мелким и мстительным, а Гале совсем не хотелось осложнений на работе. У нее были свои причины избегать конфликтов.

Галя постаралась, чтобы глаза ее излучали немой восторг, когда заняла вместе с Сычом уютный столик в «Днепре», заранее со вкусом сервированный и украшенный табличкой «Зарезервировано».

Сыч разлил вино в тонкие хрустальные рюмки. Он не спросил, что будет Галя пить, – такие церемонии с сельской девицей были, по его мнению, ни к чему. Достаточно, что ей и так оказана высокая честь.

– Кажется, ваша тетка уже уехала? – спросил он после третьей рюмки.

– Да, к сыну в гости, – подтвердила Галя.

– Тогда после ужина мы поедем к вам пить кофе.

– Я не умею варить кофе, – теряясь под оценивающим взглядом Сыча, сказала смущенно Галя.

Она вообще в этот вечер вела себя робко, и Сычу это нравилось – девица немного ошалела от неожиданного счастья.

Вечер развивался в нарастающем темпе: Сыч не скупился на коньяк и комплименты, у столика постоянно вертелись какие-то неопределенные личности.

Галя почувствовала, что пьянеет, и сказала об этом Сычу. Тот засуетился: пора уезжать из ресторана, и в самом деле засиделись. И снова твердо, неожиданно трезвым голосом сказал:

– Едем к вам.

– Так я же не умею варить кофе, – заплетающимся языком напомнила Галя.

Как и все очень пьяные люди, она держалась неестественно прямо, говорила вызывающе резко. Она почти безразлично смотрела, как Сыч расплачивается, прощается с приятелями, ловит такси. У нее наступило такое состояние, когда события кажутся отдаленными во времени, происходящими с кем-то другим.

Сыч не поверил бы, если бы ему удалось хоть раз поймать взгляд Гали – трезвый, острый, оценивающий. Но этот свой взгляд Галя тщательно прятала, а смотрела покорно и как-то по-детски растерянно. Ибо, конечно же, Сыч ожидал, что ресторанное застолье, коньяк, музыка, комплименты произведут на Галю ошеломляющее впечатление.

Немного пришла в себя Галя в домике на окраине. Услужливая официантка из ресторана спроворила Сычу пакет с выпивкой и закуской, и он заставил Галю быстро собрать на стол.

Теперь он уже пил, не считая, коньяк наливал в стакан – рюмок у Гали не нашлось.

Галя, постепенно трезвея, с тоской думала, что вот скоро Сыч угомонится с выпивкой и даст волю рукам, потащит ее в постель.

Она налила Сычу стакан до венца, себе – чуть.

– За ваше здоровье, Степан. За то, что вы не оставили сироту в беде.

Сыч выпил охотно, уже не закусывая, а только облизнув мокрые полные губы.

– А теперь к делу, – неожиданно сказал он.

Приподнялся с кресла, прошагал к оконцу, стукнул в стекло.

В хату вошел парень лет двадцати пяти, Галин ровесник. Он нагловато ухмыльнулся – дернулись уголки губ в гримасе, посмотрел выжидающе на Сыча.

– Мой помощник, – серьезно представил его Сыч. – Поможет нам завершить наш приятный вечер.

Галя никак не могла сообразить, почему дверь оказалась не на запоре, – вроде, входя в хату, сама набросила крючок.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказала она и даже руками всплеснула, – врывается ночью в дом незнакомый человек какой-то… Объяснили бы хотя, Степан…

– Сейчас, сейчас… – охотно ответил Сыч. – Вы затеяли игру с ряжеными, вот мы тоже хотим принять в ней участие…

– Боже мой, да скажите же яснее, – чуть не плача, взмолилась Галя.

Ее бил нервный озноб, и девушка набросила на плечи пиджачок, сняв его со спинки стула.

– Хватит прикидываться! – рявкнул Сыч. – Я сейчас уйду – так, чтобы все соседи слышали – убрался ваш поздний гость. Помиловался с дивчиной – и побрел домой. По улице буду идти – песню запою… Я уйду, – опять заорал он, – а хлопец мой останется, чтобы придушить тебя…

– Да за что? – побледнела как полотно Галя. – Что я вам такого сделала?

– Принимайся за дело! – приказал Сыч боевику. – А мы пока объяснимся с дамочкой.

«Помощник» начал методично уничтожать следы пребывания чужих в хате. Парень он был широкоплечий, но передвигался по комнате ловко, стараясь ни к чему не прикоснуться, все предметы оставить на предназначенных им местах.

Несколько наиболее ценных вещей завязал в узелок, рассовал по карманам найденные в ящике письменного стола деньги, золотое колечко, часики.

Грабеж он имитировал сноровисто и умело. Галя искоса глянула на него – равнодушное лицо, человек выполняет привычную работу. Над правой бровью парня синел тонкий шрам – такой остается от мгновенного взмаха острым ножом.

– Вы обвиняетесь в том, – торжественно начал Сыч, – что, будучи агентом НКВД, обманом пытались проникнуть в организацию украинских националистов, чтобы выдать чекистам борцов за свободную Украину.

– Какая чепуха! – прошептала Галя. – Я никогда не слышала об организации украинских националистов.

– З востока она? – равнодушно спросил парень. Это были первые им произнесенные за все время слова.

– По «легенде», – тонко улыбнулся Сыч, – а так – с Львовщины…

– Ага…

Шестым чувством Галя понимала – перед нею разыгрывают комедию. Только кто ее автор? Сыч просто актер, которого выпустили в нужный момент на сцену…

А вдруг нет? Ведь были же случаи параллельного существования подпольных группок ОУН, а условия конспирации требовали, чтобы они ничего не знали друг о друге? И одна из них, вдруг заподозрив в предательстве кого-либо из членов второй, выносила безжалостный приговор. И приводила его в исполнение…

Но так могла оценить ситуацию неопытная Галя Шеремет. По-другому должна была отнестись к ней Ганна Божко – прошедший сквозь огонь курьер закордонного провода.

Итак:

Галю Шеремет подозревают в предательстве…

Сыч – функционер какого-то подпольного звена ОУН…

Этому «звену» что-то известно о реальной Гале Шеремет или о том, по каким причинам Галя Шеремет «воскресла»…

Сыч раскрывает себя, так как убежден, что тайна умрет вместе с Галей?

Неизвестно:

Связан или нет Сыч с Бесом – может, он выполняет поручение референта, проверяет «лояльность»?

Насколько категорично демонстрировать свое непонимание происходящего или бросить на стол крупную карту?

Эти и десятки других вопросов возникли внезапно, и с той же быстротой, с которой они возникли, Шеремет должна была отыскать на них ответы. Они могут быть только верными, потому что ошибка даже в одном из них приведет к искаженной оценке всей цепи событий и может повлечь за собой самые тяжелые последствия.

Смущало еще одно: неужели опытный подпольщик Бес мог сунуть ее в одно гнездо с Сычом? Это противоречило инструкциям. Но в то же время, если Бесу требовалось, чтобы Ганна Божко была под присмотром… Рыбак, поймав плотвичку, сажает ее на длинный кукан, чтобы не подохла преждевременно. А рыбка, описывая круги, думает, что она на свободе…

Ситуации, подобные тон, в которую попала Шеремет, требуют мгновенных решений. И Галя по-своему уже ответила на неожиданный ход Сыча – она оставалась растерянной, ошеломленной. В ее глазах ясно читался ужас. Именно так должна была бы вести себя любая сельская дивчина, особенно если она не может понять смысла внезапно происшедших событий.

Парень методично обшаривал комнату. Он добрался до красного угла – там, убранные цветастыми рушниками, красовались иконы богомольной вдовы. Он почти ласково притронулся к иконе Георгия Победоносца – небесный рыцарь пользовался особым почетом у тех, кто сам брался за оружие. Слегка приподнял икону Иисуса Христа и решил заглянуть за оклад. Там было пыльно и пусто, от стены к иконе потянулись ниточки паутины. Но икона показалась, видно, парню слишком тяжелой, он даже взвесил ее на вытянутых руках, а потом повернул к себе тыльной стороной.

Галя хранила за окладом иконы пистолет, несколько обойм к нему, комплект запасных документов, которые позволили бы в случае опасности выбраться из западни.

Она уже несколько минут с тревогой наблюдала за манипуляциями «помощника». Парень попался дотошный в отличие от своего шефа – Сыч по-барски развалился на стуле и с видимым удовлетворением наблюдал за тем, как Галя, будто затравленный зверек, пытается вырваться из капкана.