Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 248 страниц)

Бес стал прямо против входа, чтобы стрелять в упор. Все это заняло мгновение, и Леся отметила, что имеет дело с людьми опытными: не испугались, не засуетились, быстро и решительно приготовились защищаться. И в то же время они действовали неправильно – это ей тоже было понятно. Ну, отобьют они вторжение в ее хату, уйдут благополучно тихими переулками, исчезнут в ночи, уже прочно накрывшей землю. И никто не узнает, что были здесь, в этом домике на окраине, Бес и его боевик, лично им это ничем не грозит. Особенно если будут стрелять внезапно и наверняка.

Но она, Леся, будет провалена навсегда – стрельба из ее дома… Потом, если она даже уйдет с этими двумя, ей недолго гулять на воле – известны приметы, документы у нее легальные: розыск по краю, и… небо в клеточку. А если стучат случайно, кто-то из соседей?

– Назад! – тихо приказала она. – Садитесь за стол – вы мои родственники. И никакой самодеятельности, а то – пулю в лоб и скажу, что бандеровца убила.

И громко откликнулась на стук:

– Иду, одну хвылыночку…

Бес и Павел Романович послушно уселись за стол и приняли позы утомленных бесполезным разговором людей. И Леся, идя к двери, все-таки не могла не отметить, как умеет преображаться и импровизировать референт службы безпеки: за столом теперь сидел благообразный старичок, которому не по душе тяжелый разговор со своенравной родственницей. Павел Романович избрал для себя манеру поведения лица, заинтересованного в исходе разговора, но не правомочного вмешиваться в его бурное течение. И в соответствии с этим было у него выражение простоватое и немного лукавое.

Леся отбросила крюк, и в комнату вошел офицер – на погонах четыре звездочки. Капитан быстро окинул всех взглядом, поздоровался с Лесей.

– Здравствуйте, Леся. Извините за вторжение, но у вас такой крик, что я заволновался: не случилось ли чего?

– Добрый вечер, Иван Федорович, – остывая от перепалки, поздоровалась и Леся. – Проходите в хату.

Капитан подошел к столу – держался он напряженно, – в оттопыренном кармане кителя у него явно вырисовывался пистолет.

– Время тревожное, – сказал он, – мало ли чего…

– Спасибо за турботу, – Леся почти пела – ласково, доверительно. – Мы тут с родственником моим, Мыколой Пантелеевичем, во взглядах не сошлись… Ой, выбачайте, я вас не познайомыла. Мыкола Пантелеевич – голова колгоспу з нашой области, мий вуйко.

Бес доброжелательно протянул капитану руку – взгляд у него был открытый и приветливый.

– А это – бригадир колхоза, дядько Павло, – представила Леся и второго, – тоже мой родственник…

Говорила она, мешая украинские и русские слова, и это свидетельствовало о ее уважении к позднему гостю: хотелось бы ей говорить на его родном языке, но еще не умеет.

– Да вы присаживайтесь к столу, – приглашала она капитана. – У нас на Украине сосед – человек не чужой, а тоже почти родственник. Говорят даже: какой у тебя сосед, такая и жизнь…

Несуетливо подошла она к шкафчику, достала бутылку водки, подала закуску – помидоры, сало, домашнюю колбасу.

– Выбачайте, самогонка. Дядя привез, – ехидно сказала она. – Знаете, хоть и заборонено, але голови колгоспу все можна.

– Ну и язычок у тебя, племянница, – покрутил головой Бес.

Капитан от чарки не отказался, выпил одним глотком, похвалил:

– Крепко.

– Заходите почаще, – гостеприимно приглашала Леся, – для хорошего человека у меня всегда найдется.

– Боюсь, жене не понравится, – откликнулся капитан. И опять начал объяснять: – В этом доме стены будто из фанеры – вот я и услышал, что вроде бы дерутся…

– Та ни, это мы важный вопрос обсуждали, – Леся была вся воплощение доброжелательности. – Предлагает мне дядя вернуться в село, где я выросла. Нет у них сейчас заведующего клубом, а при новой жизни без клуба никак нельзя…

Бес уже в первые мгновения понял, куда клонит «племянница», оценил ее неожиданный ход и теперь посчитал, что пришла и его минута включиться в игру.

– Колгосп у нас не из бедных, – солидно сказал он. – Но грамотных людей, специалистов мало. Вот мы и хотим, чтобы молодежь, наша надежда, вернулась в село, помогла поставить новую жизнь на крепкие ноги. Правильно я говорю, Павло? – обратился он к своему спутнику – «бригадиру».

– Угу, – мрачно пробормотал тот.

– А я не хочу, – вновь повысила голос Леся, – надоело мне шлепать в резиновых чоботах по грязюци.

Она играла роль избалованной сельской девицы, добравшейся наконец до городской жизни.

– А хлеб кто растить будет? – не сдавался «дядько».

– Вы, – нимало не смущаясь, отрезала Леся.

Они опять заспорили громко, ожесточенно, и капитан смог убедиться, что действительно попал в разгар родственной баталии.

Сосед еще недолго посидел, попрощался и ушел, видно не желая вмешиваться в чужие семейные дела.

– Ну вот, – облегченно вздохнула Леся, когда остались они снова одни. – А вы – за зброю…

– Молодец, – должен был одобрить ее действия Бес. – Ловко выкрутилась.

Он налил себе самогонки, выпил, не закусывая, – нелегко дались Бесу двадцать минут мирного разговора с советским капитаном. Конечно, Юлий Макарович часто встречался на работе и в другой обстановке с представителями Советской власти, но там он знал, что их появление предопределено тем укладом жизни, против которого он боролся. Здесь же, в разгар проверки одного из своих людей, вмешательство советского офицера могло привести к неприятным последствиям.

Это он, Бес, виноват в случившемся. Дернуло же его встречаться с Чайкой у нее на квартире, не проверив, насколько здесь все «чисто». Сунулся в воду, не спросив броду. Видно, и правду люди говорят, что от спокойной жизни ум тупеет. За последние месяцы не было серьезных провалов в его, Беса, хозяйстве, вот и успокоился.

А задумано было неплохо: боевик приводит Чайку на ее же квартиру (а она ожидает, что поведут ее куда угодно, только не сюда), здесь их встречает Бес, два – три вопроса в упор – и… Бес всегда с охотой разрабатывал систему проверок агентуры и лично ее осуществлял – власть над людьми, возможность поиграть с ними в кошки-мышки приносили удовлетворение. Он и с Ксаной, той, что потом заняла такое важное место в его жизни, начал с проверки – жестокой и тонкой.

Павло Романович легче и проще других реагировал на происшедшее. Стрелять не пришлось – и то хорошо, стрелять с опасностью получить ответную пулю Павло Романович не любил. Выпили по чарке – и это тоже хороши, от дармовой выпивки ни один истинный боевик не откажется. Но они здесь по делу, а референт, кажется, скис. Задумался так, что забыл и про дивчину, которая, возможно, из НКВД. А там ничего не забывают, попадись им только…

– Так що з нею зробымо? – ткнул он пальцем в Лесю.

– Да, да, – оторвался от своих мыслей Бес. – Продолжим. Если вы связная Рена, мы должны были с вами встретиться. Но мы не знаем друг друга, следовательно, вы не входили в окружение проводника. Как видите, логика очень простая.

Референт говорил теперь тихо, в его тоне исчезли ржавые, скрипучие нотки.

– Давайте выясним, где и когда мы могли бы видеться, – предложила Леся. И добавила: – Только без гвалта, а то я на этот раз сама позову капитана.

Она тоже выпила немного, и Бес подумал, что Чайка и в самом деле красива. Поскольку встреча была назначена у театра, она, очевидно, решила, что ее пригласят на спектакль и будут беседовать в антрактах. И оделась специально для такого случая: длинное темное платье с кружевным воротничком, хорошо сшитое и пригнанное по стройной фигурке, было ей к лицу. Леся была похожа на Галю Шеремет. Бес подумал об этом, но чем они схожи друг с другом, решить не мог. Галя смуглая, с пшеничными косами, глаза у Гали голубые, почти как озерная лазурь. Леся же вся светленькая, нежную кожу лица чуть золотят остатки летнего загара. Но обе они тоненькие, гибкие, и манера двигаться, ходить по комнате у Леси и Гали одна – легкая, бесшумная.

– Я вас видела у проводника в том месяце, когда провожала в рейд сотню Стафийчука. Было это в сорок пятом. Вы пришли к Рену с двумя телохранителями, сидели и совещались с проводником часов до одиннадцати. А потом ушли на ночь глядя. Рен еще советовал по зорьке выйти, но вы сказали, что ночью чувствуете себя спокойнее. Ночь, мол, всем бурлакам друг, или что-то в этом роде вы тогда сказали…

– О чем шла речь у нас, если вы такая всезнающая?

– Уточнялись списки терактов. Вы хотели, чтобы сотня Стафийчука выжгла новый колхоз. А Рен возражал, говорил, что надо повременить, пока Советы пришлют в колхоз технику, тракторы и машины разные, чтоб костер получился побольше.

Бес хорошо помнил: такой разговор с проводником действительно был. Рен решительно отказывался жертвовать людьми ради того, чтобы сжечь десяток селянских халуп.

– И так пожары по ночам в округе, – бубнил проводник, – на них слетятся москали да чекисты со всех сторон. Бросят на нас полк, что делать будем?

Проводник был тогда в плохом настроении. От его куреня почти ничего не осталось – растрепали истребительные отряды, которых селяне да местные комсомольцы точно наводили на след бандеровских сотен. Проводник новыми налетами боялся обнаружить себя.

– Но почему же я вас не видел? – не унимался Бес.

– Эх, плохой из вас референт службы безпеки! – иронически протянула Леся. – Помните хлопца, который вам стол накрывал? Вы тоже пили тогда самогонку, не много, а так чарки две-три пропустили… И закусывали яичницей с салом. Проводник потребовал пампушек с чесноком, а хлопец сказал: «Нет, кончились…» Помните?

– Ну, кажется, было это, – неуверенно сказал Бес.

– И курили вы какой-то пахучий тютюн. Рен еще спросил, где добыли, а вы сказали, что хлопцы Джуры какого-то комиссара переселили на небо, а это – трофей…

– Было… – признал Бес.

– Так какого ж черта вы мне голову морочите?! Или память вам Советы выбили? Или мозги по дороге к дому моему растеряли?

Леся, начав ругаться, зажигалась, сама себя подзадоривала злыми словами и уже не могла остановиться, погасить ярость.

Бес отметил, что это у нее от сотни, где пан тот, у кого глотка сильнее.

– А раз все это помните, то тот хлопец Рена – вот он, перед вами!

«Ведь и в самом деле могло быть так, – размышлял Бес. – Крутился тогда вокруг проводника какой-то юнак, стаканы ставил на стол, сковороду с яичницей». Одет был, как теперь припоминал референт, в галифе, в куртку, на голове держалась мазепинка с трезубом. Проводник ласково на него поглядывал, это Бес заметил.

– Чтоб не сомневались, хотите, я все ваши псевдо скажу?..

– И это знаешь? Откуда?

– Мне Рен их назвал. Он дальновидный был, Рен. Заботился обо мне: «Если что случится, – говорил, – и тебе деться будет некуда – пойдешь к Бесу. Найти его можно так и так… Скажешь ему, кто такая. Передашь мой наказ: помочь тебе документами и деньгами».

– Даже так? – вроде бы удивился Бес. – Проводнику известно было – у меня не банк, а я не миллионер.

– Да нет, проводник как раз знал, что вы вроде миллионера, – многозначительно сказала Леся. – Так вот у вас были такие псевдо…

– Подожди, – остановил ее Бес и показал глазами на застывшего, как изваяние, Павла Романовича. – Такие вещи вслух не говорятся. Напиши, если знаешь…

Леся написала на листке несколько слов, передвинула его по столу Бесу. Тот прочитал, достал зажигалку, сжег листок и пепел растер в пепельнице.

– Об остальном – потом, – сказал почти добродушно.

– Не будем откладывать, зачем же? – вкрадчиво сказала Галя. – Та шкатулка…

– Хватит! – хлопнул ладонью по столу Бес. – Вижу, ты курьер Рена. Почему раньше меня не искала?

– Не было в том надобности.

– Отошла от борьбы?

– Нет, друже референт. По моим следам шли. Велика ли радость провалить и себя и вас?

– А как сейчас?

– Школа Рена, сумела оторваться… – К Лесе вернулось хорошее настроение. – Так что, по чарке в честь зустричи?

– Наливай, – согласился Бес и поднял рюмку: – Хочу сказать… Рад такой встрече. Нет, не все мы еще потеряли, если в строю остались лучшие из лучших. За тебя, Мавка. За то, чтоб доля была к тебе милостивой.

Что хотел этим сказать Бес, Леся не поняла. Но ясно было, что не так уж и рад референт неожиданному появлению Мавки, соратницы Рена, посвященной, как оказалось, в важные тайны. Правду говорят, что красуня из самого стойкого мужика такие сведения выспросит, которые тот другим и под пыткой не скажет. А Рен старел: седина в волос – бес в ребро. Сто чертей в печенку проводнику, хоть о покойниках, прости господи, плохо не говорят…

И про шкатулку не удержался, старый бабник!

О существовании шкатулки знали только трое. Впрочем, до последнего времени Бес считал, что знали всего лишь двое, и один из них погиб.

Появилась она несколько лет назад. Бес хорошо помнил, как это было.

Куренной Рен был мужичком хозяйственным. Он часто думал о будущем, о том будущем, когда сможет отложить автомат и стать «господарем» на манер тех, кого знал еще до войны в закарпатских селах: дом под железом полная чаша, и поля вокруг, сколько глаз охватит, – мои, а на усадьбе – батраки, кони. По воскресеньям завтрак в кругу семьи, а потом и в церковь пойти – в черном костюме-тройке, в шляпе…

Но куренной был и трезвым человеком – он не очень-то в последнее время верил в будущее. Горели хаты, падали под выстрелами хлопцев куренного бедняки-активисты, что выступали за колхозы да за Советы, но на место убитых вставали новые, и было их больше, чем раньше. И даже страх переставал быть союзником Рена, потому что его больше не боялись, а просто ненавидели. Было время, на белом коне въезжал в села. Ушло то время… Посоздавали везде истребительные отряды – «ястребки» встречали куренного свинцом, указывали дорогу чекистам. И даже те, кого удавалось схватить, плевали ему в лицо, хоть и знали, что будут резать их живыми на шматки. Куренной чувствовал, что протянет недолго. От куреня осталось одно воспоминание, горстка людей, которым терять уже было нечего, каждый мог в той крови, что пролил, выкупаться.

Потому и не любил Рен, чтобы величали его куренным. Звучало это насмешкой. Предпочитал другой титул – проводник. Что это за куренной без куреня, генерал без армии?

А тут еще над лесами появились самолеты, сбрасывали листовки. Обещались в них амнистия и мирный труд.

Был у Рена старый приятель. Вместе еще при польских панах мечтали о временах, когда ОУН добудет победу. Вместе и хутора свои пожгли, когда пришли Советы… Теперь трудился старый приятель бухгалтером в колхозе «Червоный прапор».

Наведался к нему Рен ночью. Не обрадовался ему приятель, но поставил на стол самогонку, закуску. Пили неторопливо, больше беседовали, как и водится между людьми, которые давно не виделись.

– Як в колгоспи? – спросил добродушно Рен.

Думал, что будет приятель новую жизнь проклинать. А тот сказал неожиданное:

– А чего же? Крепнет колхоз. Все село сейчас в нем. Недавно три трактора получили да два грузовика. Семенами держава помогла. Лес и кирпич на строительство выделила.

– Ты мне скажи, выгодное это дело для селянина или нет?

– Как для кого. Для тебя, к примеру, – нет. А для бедняков-середнячков – очень. Про тех, у кого вообще ничего не было, кто в наймах и злыднях век вековал, я и не говорю… Колхоз для них спасение…

Рен цедил горилку, задумчиво смотрел на приятеля. Продолжал расспрашивать с тем терпением, когда хотят узнать что-то очень важное.

– Ты бухгалтер, значит, знаешь все цифры по колхозу. И хозяин был из тебя неплохой, тебя не проведешь на мякине. Сойдутся у колхозников концы с концами?

– Готовим сейчас отчет для района, – степенно ответил приятель, – скажу тебе, что все планы выполним. Будем с большой прибылью. Если же ее разумно в дело употребить, то в следующем году не только все дыры залатаем, но и на обновки хватит. А потом должен еще ты учесть, что не только в прибыли сила колхоза. Школу вон построили, под клуб фундамент заложили… Молодых хлопцев колхоз от сохи отрывает, на трактор садит.

Рену вспомнилось, как встречались они много лет назад, когда хутора их рядом стояли. Другие тогда были разговоры у них.

– Значит, и ты москалям продался? – спросил приятеля.

– Никому я не продавался… Жизнь стала другой, и надо искать в ней свое место.

– А помнишь, как стихи писал о любви к Украине?

– Помню.

– Сжег те вирши?

– Зачем же? Я Украину любить меньше не стал…

Говорили они на разных языках.

И спросил еще Рен:

– Так, выходит, нам на поддержку селянина нечего рассчитывать?..

Длинный и путаный жизненный путь прошел приятель. Учился в гимназии во Львове, был учеником в акционерном обществе «Мануфактура», членом «Просвиты», ходил на «украинские вечера», даже одно время занимал какую-то должность в районном проводе ОУН. Если Рен всегда предпочитал автомат, приятель больше знался с книжками, сам писал в «национальные» журналы. Изучил творы духовных наставников национализма и мог их цитировать по памяти. Рен в свое время ценил его за острый ум и безусловную, почти одержимую преданность идеям националистов. И вот – бухгалтером в колхозе работает…

– Выходит, так… – подтвердил приятель.

– И борьба моя напрасна?

– Знаешь, Рен, – приятель обратился к куренному не по имени, а назвал его псевдо, – советую тебе – подумай о будущем. Самое время автомат закопать. Устала земля от крови… Не мне тебя учить, как избавиться от прошлого.

Рен выпил еще чарку, сумрачно глянул на приятеля.

– Ты вот свое прошлое, как ящерка хвост, отбросил, потому что схватили тебя за шиворот. Да, видно, не всё товарыщам энкаведистам рассказал. Я с ними в переписке не состою, но лыст пошлю, все твои заслуги перечислю.

– Не утруждай себя, Рен. Я им все рассказал.

– И простили?

– Как видишь…

Рен что-то прикинул, встал – был он большим, грузным и, казалось, усталым от невидимой ноши, которая гнула его к земле. Предложил:

– Давай выпьем. Хочу попрощаться с тобой.

Когда опорожнили чарки, сказал неторопливо слова, которые часто приходилось ему говорить:

– За зраду национальных интересов…

Выстрел хлопнул гулко, и эхо его ударилось в окна, отскочило от них и еще раз покатилось по хате.

Истошно закричала жена приятеля. Ее пристрелил телохранитель куренного.

Уже у себя в штабе Рен «оформил» убийство приказом. Любил он во всем порядок.

Но совет приятеля запомнил. И через несколько дней поздно вечером позвал к себе Мавку. Мавка, связная, и раньше часто оставалась в бункере проводника на ночь. И никто тому в штабе не удивлялся. Как-то само собой считалось, что Мавка при куренном. Выполняет только его приказы. Служит только ему. Рен от нее ничего не скрывал. И когда приходили к нему курьеры с особыми полномочиями или наведывались для тайных встреч коллеги-сотники, прислуживала на дружеских вечеринках тоже Мавка. Одевалась она под хлопчика. Носила китель, перешитый по талии из немецкого, брюки заправляла в хромовые сапоги. На косах задорно сидела мазепинка, у пояса у нее был пистолет. На рукав кителя, у плеча, Мавка нашила желто-голубую ленточку.

Девушку все приближенные Рена звали Мавкой; нравилось это ей, потому что вроде бы роднило с легендами. Мавка – лесная девушка, дочь леса… И Рен звал ее Мавкой. Постепенно почти все забыли, что было у этой девушки собственное имя – Леся, что в восемнадцать лет одолела с грехом пополам учительскую семинарию, учительствовала недолго, вступила в женскую вспомогательную организацию ОУН, потом ее приметил Рен и позвал с собой.

Рен научил ее жестокости, а жизнь в сотне – умению постоять за себя, своевременно учуять опасность, полагаться только на собственные силы.

Только Рен знал, что в годы оккупации работала Мавка переводчицей у гитлеровцев, и был у нее жених, носивший эсэсовскую форму. Рену было известно также, что ездила Леся в Берлин к родным жениха, собирались они вскоре пожениться.

Вернулась Мавка из гостей, а над могилой нареченного уже и вороны каркать перестали. Вроде погиб в облаве.

Такой была Мавка, и Рен относился к ней почти с нежностью, если вообще был он способен на это чувство. Раньше он ее часто посылал в курьерские рейсы, но в последнее время берег – стало опасно ходить тайными тропами, да и кто знает, как ведет она себя там, с «коллегами»? Дивчина красивая, а ночи в бункерах ой какие длинные, скучные. Принесет еще в подоле дытынку, скажет: «Твой сынок, друже Рен».

Мавка в тот вечер явилась перед очи куренного веселая, улыбчивая. Знала: любит Рен ее улыбки, оттаивает, когда они вдвоем. Поцеловала Рена, прижалась к нему, ласково упрекнула:

– Совсем меня забыл.

– Дела, – неопределенно отговорился Рен, хотя упрек был ему приятен.

Он посадил ее против себя за дубовый, крепко сколоченный стол. Положил на стол крепкие руки, чуть склонил голову. Поняла Мавка, позвал ее Рен советоваться. Стерла улыбочку и тоже руки на стол положила: так садились за стол отец ее и мать, когда решали важные дела. Сказала ласково, покорно:

– Слухаю, друже.

Рен тоже не любил, чтобы звали его по имени, считал, что и дисциплина будет не та, и конспирация нарушится.

– Хочу посоветоваться с тобой. Что услышишь сейчас – сразу забудь.

– Ты ж меня хорошо знаешь…

– Ага. Потому и верю.

Немногословен был Рен, а тут еще такой разговор… Это не приказ отдать, чтобы сожгли хлопцы пару халуп. Вот и выбирал слова с трудом, будто зерно просеивал.

– Думаю, недолго нам осталось держаться. К тому все идет.

Мавка молчала. Нельзя куренного перебивать – пусть выговорится. Была она из понятливых, сразу увидела, куда клонит Рен.

– Делила ты со мной честно и радость, и горе. Много дорог с тобой вместе прошли. Дай бог, чтобы заросли те дороги колючим терном и не припомнили их нам…

– Грустную песню поешь, козаче, – улыбчиво сказала Мавка, а глаза у нее были строгие. Ждала, куда повернет Рен.

– Была у меня надежда вырваться отсюда за кордон. Давно жду курьера, который принес бы мне такой приказ. Задерживается где-то курьер…

– Придет…

– Ну а если придет, но в приказе будет совсем другое – остаться на «землях»?

Мавка промолчала. Не сказал еще Рен главного для нее – возьмет с собой или бросит здесь?

– Если доведется за кордон уходить, ты, конечно, со мной, – будто отвечая на невысказанный вопрос, сказал Рен. – Ну а вдруг придется оставаться?

Понимала Мавка, что Рен уже все продумал и принял решение, которое сейчас ей объявит. Так оно и было. Рен дальше сказал, что надо быть готовым ко всему – чекисты на пятки наступают. И если так случится, что придется сражаться до последнего, не намерен он голову зря терять. Уйдет отсюда, сменит все: фамилию, имя, биографию, внешность. И где-нибудь в глубине страны будет жить как все.

Странно было слышать это Мавке от непреклонного, сурового Репа. Говорили ведь, что он как из железа и вместо крови у него в венах струится ненависть.

– Не думай, идеям своим не изменю, – сказал Рен, – до последнего вредить коммунистам буду. Стану волком-одиночкой.

Рен переплел пальцы и сжал их так, что суставы побелели. Сказал как о давно решенном:

– Ты будешь со мной.

Мавка тихо ответила:

– Конечно, Рен.

Повязаны они давно одной веревочкой. Куда она без него?

– И слушай теперь самое главное. Завтра ты уйдешь из сотни. Не крути головой, лучше подумай: я дело говорю. Уйдешь из сотни, вернешься домой. Бедствовать не будешь – выделю тебе денег. Дома сиди тихо и смирно…

– Не брошу я тебя, Рен, – Мавка отвернулась, чтобы не увидел куренной слезы. Не любил он этого.

– Ты выслушай до конца… Так будешь жить, чтоб никто не подкопался. Ведь из твоих сельчан никто не знает, что ты в сотне?

– Тайно уходила в лес, – подтвердила Мавка. – Все думают: у родичей я, пережидаю тяжелое время.

– Вот-вот. Самое паршивое, что тебе могут прицепить, – так только женишка да поездку в неметчину.

– Ты и это знаешь? – тихо спросила Мавка.

– Я все знаю. – Рен сердито шевелил бровями.

Никогда ни полсловом не дал он понять Мавке, что известны ему и те годы, когда была она еще Лесей Чайкой, крутила любовь с офицером из дивизии «Галиция».

– Но ты не волнуйся. Если даже и всплывет когда та история, – Рен выделил голосом последнее слово, – ничего тебе не грозит. Советы сильные, они мелкие грехи прощают… Ты будешь спокойно в своем селе сидеть и… ждать меня Когда меня прижмут окончательно, приду к тебе, отсижусь, выжду.

Не сразу согласилась Маска с предложением Репа. Она давно уже жила лесной жизнью и с трудом представляла, что может все у нее измениться. Будет она в доме, не в бункере, жить, сменит свою форму на платьице, запрячет подальше пистолет, перестанет на каждом шагу оглядываться. И заботы у нее будут другие. Одним словом, станет мирной жительницей…

– Еще хочу тебе сказать. – Рен теперь говорил очень тихо, будто опасался, что их может кто-то услышать. – Давно уже откладываю я самое ценное в качну куреня. Боевики о ней не знают. Думают, что отправлял я те ценности, которые удавалось нам взять, в центральный провод.

Мавка, конечно, видела, как при удачном грабеже отбирал Рен золотые кольца, броши, другие ценные вещи и отправлял их куда-то. Случалось, что становилось известно Рену, у кого из «бывших» имеются припрятанные ценности, и тогда приказывал он своим боевикам хорошенько потрясти подпольного богача. Не имело в таком случае значения, за Советы тот или против них.

Рен никогда не зарился на какие-нибудь там хромовые чеботы или одежонку – отдавал все хлопцам. Брал для «казны» только то, чему, как он считал, при всех властях и во все времена цена одна.

– Начало своей казне я положил еще во Львове, в оккупацию. – Рен, видно, решил до конца быть откровенным. – Если удавалось впереди немцев проскочить, добычу брали богатую…

В одном из особняков присмотрел Рен шкатулку из черного дерева. Она была тонкой работы: по восьми углам окована серебром, из серебра же был на крышке родовой герб какого-то польского вельможи. Внутри шкатулка выложена была алым сафьяном.

– Я передал ту шкатулку референту безпеки Бесу. В ней все, что удалось собрать, – закончил Рен. – Если с умом распорядиться тем богатством, то хватит не только до конца жизни, но и внукам останется.

Далее Рен сообщил, как разыскать Беса, назвал пароли.

– Если со мной что-нибудь случится – пойди к Бесу, забери у него то, что мне принадлежит. Скажешь – такой мой приказ. Он об этом будет знать. Шкатулку у него отберешь вроде бы для того, чтобы передать за кордон.

– Все сделаю, как надо, Рен.

– И еще учти: лапы у Беса цепкие. Он своего не уступит, да и чужого не отдаст. Потому иди к нему с оружием. И еще лучше, чтобы был с тобой кто-нибудь из наших людей. Бес одной рукой шкатулку протянет, а другой – нож в спину всадит.

Мавка сказала, что пока напрасны такие заботы, придет время – сам Рен заберет у Беса «казну».

– Будем надеяться, – ответил Рен, – но все, что я тебе рассказал, запомни.

Догорал огарок свечи, запрыгало пламя, пошел чад по бункеру. От неровного, мигающего света тени на стене шевелились, были огромными и расплывчатыми.

Мавка достала из шкафчика новую свечу, хотела зажечь от огарка.

– Не надо, – остановил Рен, – завтра тебе рано в дорогу, а я сказал уже все.

Мавка стелила на нарах домотканые рядна, готовила куренному постель. Рен придвинул автомат ближе к изголовью, положил под подушку пистолет.

– И смотри, – сказал, – не вздумай в селе шашни заводить. Приду – пристрелю…

Мавка знала: придет и пристрелит, если ему что покажется. Но она не обиделась на Рена: значит, любит, раз шевельнулось в нем что-то вроде ревности.

– Один ты у меня, Рен…

Рано утром Мавка покинула штаб куренного Рена. Было это за несколько месяцев до его гибели.