Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 95 (всего у книги 248 страниц)

Тоска

Оксана и Ива поселились вместе. Когда Оксана первый раз пришла к новой подруге, очень удивилась.

– Не думала, что ты так живешь… – Она показала на старинную мебель, пианино, дорогие ковры, изящные безделушки. – Откуда это у тебя?

– Батькова спадщина[79], – не вдаваясь в подробности, скупо объяснила Ива. – Кое-что люди сберегли, другое удалось собрать по чужим квартирам.

– Люкс, – восхитилась Оксана.

– Берлога, – поджала губы Ива. – Днями придет один нужный человек, поможет все это привести в божеский вид.

Квартира действительно смахивала на склад дорогой мебели.

В тот же день Оксана перевезла свои пожитки. Она радовалась.

– Мы тут сами себе хозяйки. Хотим – спим, хотим – гуляем.

Пришел «нужный человек» – Стефан. Он восторженно осмотрел мебель и ковры, немного поторговался, привел в следующий раз с собой мастеров, которые со вкусом обставили комнаты, задрапировали окна, оборудовали стеллажи для книг. Стефан лебезил перед Ивой, а она обращалась с ним приветливо, но высокомерно. Ива объяснила Оксане:

– Хочется, наконец, жить по-человечески.

Оксана была на седьмом небе от счастья, что у нее такая подруга.

Потянулись дни – ровные, спокойные, одинаковые. Девушки избегали шумных компаний. Но Ива последовала совету новой подруги: кое-как объяснила на курсе свою вспыльчивость на собрании. Мол, нездоровилось, нелады были с жильем, вот и разнервничалась.

Она всеми силами старалась быть приветливой с товарищами. Никогда не отказывала, если требовалось помочь однокурсникам в занятиях. Регулярно ходила на воскресники. И в то же время тактично уклонялась от всевозможных собраний, которых на первом курсе проводилось с избытком. Ни с кем из парней или девчат особенно близко не сходилась.

Оксана была более общительной. Она звонко сыпала смехом, плутовато стреляла карими глазками, но… появившихся было поклонников быстро отвадила. Единственным человеком, который иногда заходил к ней в гости, был сумрачный парень, работавший не то инструктором, не то инспектором в каком-то областном учреждении. Звали его Марком.

Ива занималась усердно, чересчур усердно, выделяясь среди других студентов знаниями и прилежанием. На собраниях, где обсуждалась успеваемость, девушку неизменно ставили в пример. Иногда с нею беседовали комсомольские активисты: как живет, не требуется ли помощь? Ива искренне благодарила, отвечала, что все у нее в порядке, привыкает к новой жизни. Первое время она все вечера просиживала над конспектами, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Даже Оксана удивлялась.

– Не записалась ли ты в монашки, подруженька?

– Мой монастырь – белый свет, – туманно отвечала Ива.

Над кроватью у нее висела двустволка – простое, без излишних украшений ружье, из тех, которые делают для работы, а не для забавы. Потускнела вороненая сталь на стволах, сошел, стерся лак приклада, видно, не всегда она висела вот так, без дела. Иногда девушка брала ружье в руки: подержит, подержит и… повесит обратно.

– Тоскуешь? – интересовалась деликатно Оксана.

Ива отмалчивалась.

Она рассказала новой подруге, что последние годы жила в Польше, в лесной глуши, охота там была богатая, привыкла к простору, а в городе ей не по себе. На осторожные вопросы, где именно жила, в каком воеводстве и почему забросила ее туда доля, отвечала неопределенно:

– Не мы выбираем себе дороги – они нас ищут. И еще сегодня не знаем, куда пойдем завтра…

– Не пойму я, что ты за человек, – сказала как-то Оксана, – все скрытничаешь…

– Нет, просто моя жизнь принадлежит не мне одной.

Что скрывалось за этой фразой, Оксана могла только догадываться.

Но все-таки иногда Ива оттаивала и тогда рассказывала, как хорошо ей жилось с отцом, а потом пришлось уезжать. Отец был в своей среде известным человеком, занимался общественной деятельностью, и всегда у них в квартире было шумно, собиралось много интересных людей, спорили, разрабатывали планы на будущее. Это было увлекательное время, а люди – настоящие украинцы, не чета тем, кого еще Тарас Шевченко называл лизоблюдами. И ходил к ним один парень, ох какой парень…

В такие дни Ива становилась беспокойной, нервной, она отшвыривала учебники, говорила подруге: собирайся. Одевалась в свои лучшие наряды, тщательно причесывалась, и они отправлялись куда-нибудь в ресторан, к свету, к людям. Ива много танцевала, не отказывала никому, кто бы ни пригласил, была полна какого-то неестественного, взвинченного веселья. Пила она обычно очень мало, выбирая вина весьма тщательно. Оксана видела в этом признак аристократизма.

Приходили домой поздно. Ива, не снимая шубки, падала на кровать и долго, не шевелясь, лежала молча, не спала, о чем-то думала. «Недаром говорят – в тихом болоте черти водятся», – качала головой Оксана. Она довольно быстро приноровилась к неровному, вспыльчивому характеру Ивы.

Однажды на свой столик Ива поставила фотографию симпатичного хлопца: упал на глаза буйный чуб, улыбается хлопчина, наверное, весело ему было, когда фотографировался. И видно, не сам снимался – половина карточки отрезана, да так неумело или в спешке, что край пошел волнистой линией.

– Кто? – допытывалась Оксана. – Файный легинь[80]. А как звать?

– Много у него имен было, – сказала Ива. И замолчала, перевела разговор на другое.

Но Оксана этот ответ запомнила. А в один из ноябрьских дней Ива обвила рамку фотографии черной траурной лентой.

– Не пойду сегодня в институт, – сказала. Оксана удивилась.

– Или письмо получила, что с ним, – кивнула на фото, – что-то стряслось? Так вроде не было письма…

– Ты что, не знаешь, какой сегодня день?

Оксана глянула на календарь – 21 ноября[81]. Протянула понимающе:

– А-а-а… Но в институт все-таки иди, не дай бог, те, – неопределенно кивнула куда-то в пространство, – поймут…

Ива накинула черный платочек на косы, нехотя – согласилась:

– Добре, пиду…

Весь день она была необычно молчаливой и тихой. Вечером после занятий они долго сидели в темноте, молчали. Заглянула в окно луна, проложила серебряную дорожку.

– Погиб? – наконец сломала тишину тихим, робким вопросом Оксана.

Бывает так, что молчать дальше невмоготу, молчание камнем давит на сердце, и кажется, не выдержит оно этой тяжести, остановится.

– В сорок шестом очередью его как пополам перерезали. Ой, попался бы мне тот, кто счастье мое погубил!

– И что бы ты? Мы, девчата, ничего не можем, ни счастье свое защитить, ни за горе отомстить. Наша доля – терпеть и… молчать.

Ива сняла ружье. Переломила двустволку, вогнала патроны, вскинула к плечу.

– Я все могу, – сказала глухо.

Ненависть в ее голосе была такой осязаемой, что казалось, можно тронуть ее рукой, но страшно – обожжешься.

– А кем он у тебя был?

– Учителем деревенским, потом сам учился в университете. Очень любил людей и землю нашу. Говорил: «За нее кровь свою отдам по капле. Только бы знать, что на крови этой щедрое зерно уродится…»

И снова они молчали. Оксана не решалась расспрашивать – знала, ничего не скажет ей подруга, только насторожится. И так уже как-то обрезала: «Что ты все выпытываешь, будто по поручению отдела кадров».

Ива предложила:

– Давай вечерять. Живым – жить.

– Я пляшку вина купила, – сказала Оксана. – И вот консервы, колбасу… Надо помянуть тех, кто погиб – Она медленно подбирала нужные слова, чтобы не ранить нетактичностью подругу.

– Что вино? Мой коханый был солдатом, а солдаты не пьют вина.

Призналась:

– Не люблю это слово: «поминки». Могильной землей оно пахнет.

Ива достала из шкафчика бутылку водки, соль, хлеб, лук. Поставила все на полированный глянец стола. Принесла из кухни алюминиевые кружки, плеснула в них водку, отодвинула хрустальные рюмки, которые поставила было Оксана. Подняла свою кружку, хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, молча выпила.

– А у тебя, Оксана, есть суженый? А то мы все обо мне да обо мне.

– Мой тоже погиб, – тихо ответила Оксана.

Она как-то раньше рассказывала о себе. Отец и мать – сельские учителя, жили в небольшом местечке, внешне очень тихом и спокойном. Учителя и другие сельские интеллигенты держались вместе, знали хорошо друг друга, по воскресеньям ходили в гости, в праздники собирались за чаркой горилки. Пели украинские песни, мечтали о «самостийной» Украине. И – Оксана заговорила почти шепотом – не только мечтал, но и кое-что делали для нее. Особенно один молодой учитель… Оккупацию пережили без особого горя – немцы не трогали тех украинцев, которые лояльно относились к ним, а директор школы вообще сотрудничал с немецкими властями. А потом опять пришли Советы. Директора выслали на север за пособничество оккупантам, так объявили жителям, начались новые времена – явились из леса те, кто партизанил, вернулись из армии фронтовики, всех перебаламутили, организовали колхоз. Кое-кого предупредили: «Мы не потерпим буржуазной националистической пропаганды». Отец Оксаны сразу сник, стал примерным служащим, только в кругу очень близких людей позволял себе высказывать прежние взгляды. У него была любимая поговорка: «Бог не каждого бережет», и потому посоветовал он дочке податься в город, на всякий случай получить диплом. Старик умел мыслить реалистично, и, проклиная втихомолку Советы, он пришел к выводу, что все-таки они пришли надолго.

А молодой учитель из их школы вдруг исчез – ушел в лес. Был слух, что и те, кто верховодил при немцах, тоже обосновались неподалеку – леса вокруг местечка легли на сотни километров. И загремели по ночам выстрелы, вспыхнуло небо заревом.

– Мой коханый – тот учитель, – открылась Оксана.

Ива кивнула:

– Я так и думала, что одна у нас с тобой доля. Сердце подсказывало…

Луна, наконец, одолела дорогу в два оконных стекла, и серебряная стежка померкла, исчезла. Ива щелкнула выключателем, свет вырвал у темноты комнату, больно ударил по глазам.

– Погрустили – и хватит.

Глаза у Ивы были сухие, губы плотно сжаты.

«Вам привет от дяди из Явора»

– Садитесь, будем знакомиться, – сказал Кругляк.

Менжерес опустилась на стул, руки – на круглые коленки. Она была вконец измотана всем, что произошло здесь. «Спокій… Спокій…» – твердила про себя и пыталась считать в уме, чтобы успокоиться, сбить нервное напряжение.

Но это мешало думать. Менжерес стала в упор смотреть на Кругляка. Лицо у того было под стать фамилии – круглое, как полная луна или сковородка, добродушное, нос – вареником, каштановые волосы гладко зачесаны назад, под правым глазом маленькая точка – родинка.

– Хороший же у вас метод знакомства, – зло пробормотала Ива, – заарештуваты, перелякаты до смерти, а потом – «добрый вечир, вас витае вуйко из Станислава».

– Из Явора, – поправил Кругляк.

– А хоть з того свиту, – вскипела Менжерес. – щоб вин в могыли трычи перевернувся, ваш вуйко.

– Ну зачем же так об уважаемых родственниках? Впрочем, давайте к делу. Я готов извиниться за причиненные вам неприятные минуты. Но ведь вы сами понимаете, что это было необходимо. Вы для нас человек неизвестный.

Ива зло шевелила губами, наверное ругалась про себя.

– А теперь расскажите подробно о себе. Только правду, а не легенду, придуманную моими коллегами.

– Не скажу ни слова, – отрезала Менжерес. – И чого вин присикався? – перешла Менжерес на галицкое обращение в третьем лице. – Мий вуйко в Явори не мешкае. А якби й так, то зустрилась би не по якимсь там паролям[82]…

– Дурочка, или прикидываешься? – рассердился Кругляк. – Сама нас искала.

– Если вы сейчас же не уйдете, я буду кричать, – предупредила девушка. Она кинулась к окну и распахнула занавески.

Кругляк торопливо отошел в глубину комнаты. Его спутник, Северин, резко оттолкнул девушку, прыгнул к окну, рывком задвинул шторы.

Где-то там, за темными квадратами стекол, спал город. Было уже поздно, после полуночи. Эти двое пришли два часа назад.

Ива видела, как они вошли в дом. Стояла у дальней калитки с парнем, знакомым по институту, и заметила, как двое мужчин подошли к дому. «Ко мне», – догадалась интуитивно.

Менжерес знала, что ее не увидят – укрыла густая тень от дома.

– Мне пора.

– Еще минуточку, – попросил умоляюще парень. – Вечер такой хороший.

«Дает время „посетителям“ осмотреться», – поняла Ива.

Он давно напрашивался в провожатые к Иве по вечерам, а она отшучивалась: дорогу, мол, и сама знаю. А сегодня разрешила. Интересно, увидел ли парень «гостей»? Похоже, что да, время зачем-то оттягивает, топчется на месте, как стреноженный конь.

– А знаешь, – сказал Владислав, так звали парня, – я на тебя сразу внимание обратил – какая-то ты необычная, не как все…

«Как собачонка ластится», – неприязненно подумала Ива. Даже в темноте чувствовалось, что улыбается она очень насмешливо.

– А теперь скажи, что любишь. И скромная первокурсница не устоит перед решительной атакой умудренного студенческим опытом дипломанта…

– Зачем же так?

– А ты? Все вы хлопцы одним миром мазаны, – вдруг вздохнула сокрушенно девушка. Она поплотнее запахнула шубку, решительно протянула руку: – Договорим как-нибудь в другой раз. До побачення.

И пошла к дому.

Дом был большой и старый. Много лет назад его построил дед Ивы, известный в те времена адвокат. На красного кирпича коробку посадили островерхую крышу с многочисленными шпилями и башенками. К коробке с двух сторон прилепились флигели. Все вместе – острые скаты крыши, шпили, башенки, флигели – придавали дому сходство с маленьким дворцом.

От парадного подъезда шла аллея из голубых елей. Большая территория вокруг была обнесена металлической решеткой. Затейливый узор украшал кованые железные ворота. Два каменных льва с мордами бульдогов и гривами сказочных скакунов стерегли вход.

Дед умер еще в двадцатые годы. Дом перешел по наследству к отцу Ивы. Во время оккупации в нем размещалось какое-то немецкое учреждение. После возвращения Иве пришлось потратить немало сил, чтобы доказать, что этот особняк – ее собственность. К счастью, сохранилось завещание отца, оно и помогло решить этот вопрос в горсовете. Но девушка понимала: претендовать ей, одинокой, на большой особняк бессмысленно, тем более что он уже был разлинеен на коммунальные квартиры, в них жили какие-то люди и уезжать не собирались. И когда в конце концов в горсовете ей предложили одну из таких квартир – две комнаты и кухню, – она после долгих колебаний согласилась. Только дерзко потребовала, чтобы вернули имущество, разграбленное злыми людьми.

– Все претензии – к фашистам, – хмуро и холодно ответил ей инспектор жилотдела. – Они там хозяйничали. Но если что найдете в других квартирах, докажете, что ваше, – забирайте…

Инспектора раздражала эта визитерша – такая молодая, а цепкая, своего не упустит. «Надо бы поинтересоваться, что за птица ее отец, – подумал инспектор. – Почему это он так внезапно исчез из города накануне войны?» Но в уголке заявления Менжерес стояла четкая резолюция руководства жилотдела: «Решить положительно», и служащий махнул рукой. Тем более что как раз появилась еще одна посетительница – крикливая и шумная.

А Ива прошла по всем квартирам, отыскала часть мебели – дорогой старинной работы, кое-что из домашней утвари. Велела дворнику все это снести в свои комнаты. Когда новые владельцы пробовали возражать, спокойно и холодно говорила: «Это мое. Скажите спасибо, что не требую плату за пользование». – «Да зачем вам столько мебели? – удивлялись соседи. – Не квартира, а склад…»

Но Ива знала, что делала: большую часть собранного имущества она продала, оставила себе только самое необходимое и ценное. Эту торговую операцию помог ей осуществить Стефан, заработавший неплохие комиссионные. На вырученные деньги – сумму немалую – она могла безбедно жить какое-то время. Жильцы особняка оборотистость оценили, но невзлюбили крепко и за глаза называли не иначе как мегерой. Слово было для большинства непонятное и оттого еще более обидное: «Вон наша мегера пошла»…

Иве было скучно в этом доме, и она обрадовалась, когда Оксана переселилась в особняк. Предупредила деловито: «Плату брать с тебя не буду, а всякие там квартирные налоги – пополам…» Она так и сказала: налоги.

Ива шла по аллее к парадному входу. Окна светились. Оксана была дома.

А получасом раньше по этой же аллее прошли двое мужчин. Они долю присматривались, будто принюхивались к особняку, постояли у каменных львов. В пасти одного из чудовищ торчала еловая веточка.

– Все в порядке, – сказал высокий. – Можно идти.

Это был Северин. Второй – Кругляк – приземистый, полноватый, лет тридцати, молча зашагал по аллее. Солидное, но недорогое полупальто, перешитое из офицерской шинели, полевая сумка в руках придавали ему сходство с районным служащим средней руки, приехавшим в большой город по делам. Тогда так одевались многие, подгоняя военную одежду к мирному времени. Привезенные с фронтов полевые сумки на несколько лет вытеснили портфели.

– По лестнице на второй этаж, первая дверь налево, – напомнил Северин.

– Знаю…

Северин еще раньше познакомил Кругляка с детальной схемой дома. Они вошли в парадное, поднялись по скрипучим деревянным ступеням. Остановились у двери, прислушались. Оксана им открыла сразу же, как только Северин трижды, с интервалами, постучал. Ни о чем не спрашивая, она посторонилась, впуская гостей.

– Ива скоро придет, – сказала предупредительно.

– Подождем, – Кругляк и Северин прошли во вторую комнату, чуть поменьше первой.

– Это Ивина, – объяснила Оксана, – сегодня задержалась. Видно. Владислав все-таки набился в провожатые. А так – каждый вечер дома, над книжками.

– Как она тебе? – спросил Кругляк.

– Гарна дивчина, пане Кругляк, – Оксана отвечала торопливо, чуть заискивающе.

– Гарна – это эмоции. А конкретно?

– Не эмоции. Вы же знаете, я на весь мир смотрю вашими глазами. Гарна – значит не болтливая, в чужие дела не лезет и про свои не рассказывает. Держится уверенно и себе цену знает. Красотой тоже доля не обидела. Хочу вас предупредить – Ива человек со странностями.

– Что это значит?

– А то, что характер у нее очень неуравновешенный. Вспыхивает, как свечка. И тогда способна на все.

– Посмотрим, – протянул неопределенно Кругляк.

Он бесцеремонно оглядывал комнату. Цепкий взгляд привычно фиксировал детали. Широкая кровать, шкаф, пианино, туалетный столик, стеллаж для книг – все добротное, из карельской березы, украшенной изящными золочеными вензелями: сплелись в причудливом рисунке инициалы отца Ивы – «К», «Л», «М». У письменного стола мягкое кожаное кресло, в таких сиживали в давние времена солидные дельцы в собственных конторах. На полу и над кроватью – ковры. Северин открыл шкаф, он был битком набит одеждой. На стенах висело несколько гравюр – не серийно-художественного производства, а таких, которые лет тридцать назад еще можно было приобрести в антикварных магазинах. Правда, и обивка мебели, и ковры, и позолота уже потеряли былой нарядный блеск, поизносились и обтерлись, но все в этой комнате свидетельствовало, что хозяйка не привыкла к бедности, умеет со вкусом устраиваться в жизни. Кругляку почему-то припомнилось собственное детство – в квартире его отца, солидного торговца галантерейными товарами, все было так же добротно. Ничего, он еще вернет себе то, что потерял отец.

В Ивиной комнате одна деталь резко выбивалась из общего интерьера. Над кроватью висела простенькая, видавшая виды двустволка.

– Богато живет твоя хозяюшка, – подвел итоги осмотра Кругляк. И кивнул на двустволку: – Ее?

– Да. Кое-что из имущества привезла с собой, кое-что собрала по всему особняку. Думаю, отец ее успел и припрятать перед отъездом самое ценное, а она знает где. Рассказывает, что раньше жили на широкую ногу, а это все, – Оксана повела рукой вокруг, – называет осколками прошлого.

– Подружились?

– Нет. Она не из тех, кто быстро сходится с людьми. Крутая. Больше молчит, о чем-то думает. Иногда крепко нервничает, так, что скрыть это не может.

Кругляк задавал вопросы коротко, точно. Он не любил длинных фраз, многословие считал для мужчины большим пороком, нежели, к примеру, пьянство. Говаривал: «Пьяный похмелится, и опять человек, а болтун и во сне языком чешет, словоблудит».

– Что еще о ней знаешь?

– В главном ничего, кроме того, что докладывала через Северина.

Слышно было, как кто-то поднимается по лестнице. В дверь постучали – уверенно, по-хозяйски. Кругляк распорядился.

– Я – здесь, – указал на кресло у стола. – Ты, – это Северину, – вон там, будешь у нее за спиной. Учти, дамочка может быть с оружием. Оксана, открой и пока не входи. Не обижайся, так лучше.

Оксана ушла. Кругляк грузно опустил тело в кресло, устроился поудобнее. Пока Оксана звенела запорами, он успел еще раз обежать взглядом комнату, заставил Северина поплотнее задернуть шторы на окне.

Северин молчал. Вообще-то большой любитель поговорить, он рядом с Кругляком становился замкнутым, беспрекословно и четко старался выполнять все его приказания.

Ива распахнула дверь. Шубку она, наверное, сняла в передней и сейчас несла в руке, чтобы повесить в шкафу. К нему и направилась с порога, но вдруг увидела мужчин, удивленно остановилась, вскинув брови. Она хотела что-то спросить, но ее опередил Кругляк.

– Проходите, не стесняйтесь, – гостеприимно, даже сердечно пригласил он.

– Я у себя дома, – неприветливо ответила Ива. – А вот кто вы и что здесь делаете?

– Сейчас узнаете, – продолжал играть в добродушие Кругляк. – А пока все-таки пройдите в комнату и, пожалуйста, прикройте дверь, разговор у нас будет не для посторонних.

– И не подумаю, пока не узнаю, по какому праву вы ворвались в мою квартиру.

– Помоги нашей очаровательной хозяйке, – небрежно бросил Кругляк своему спутнику.

Тот бесцеремонно втолкнул девушку в комнату и плотно прикрыл дверь.

Ива пожала плечами, положила шубку на спинку кровати, поискала глазами, где бы сесть.

– Сюда, – указал ей Кругляк на мягкий круглый стульчик у туалетного столика, как раз против себя. – Очень хорошо. Вот теперь поговорим спокойно. Думаю, вы давно ожидаете нашего визита. Каждого преступника как кошмар преследует видение такой минуты.

– Вы меня с кем-то путаете, – раздраженно перебила его Ива. – Я не преступница. Вот мои документы.

Она старалась говорить спокойно, держать себя в руках, но видно было, что дается ей это с трудом.

– Да, сейчас вы студентка. А раньше, – повысил голос Кругляк, – вы были связной у националистического бандита Бурлака. Кстати, и его возлюбленной. Нам пришлось немало поработать, прежде чем было установлено ваше подлинное лицо, Менжерес. Или, может, вас лучше называть Офелией? Такое, кажется, у вас было красивое псевдо в вашей прошлой жизни?

Северин внимательно следил за каждым ее движением. Он был похож на цепного пса – свистни, и бросится рвать в клочья. На лице у Ивы не дрогнул ни один мускул. Только на щеки легла серая тень да глаза утратили яркий злой блеск – в них мелькнуло отчаяние.

– Менжерес – действительно моя фамилия. Но я не знаю никакого Бурлака и никогда не носила той клички, которую вы назвали. Кто все-таки вы и что вам здесь надо? Шантажировать меня не удастся, предупреждаю заранее.

– А вы не догадались, кто мы? – вроде бы удивился Кругляк. – Скажите пожалуйста, какая несмышленая…

Ива теперь уже не могла скрыть, что волнуется.

– Мы уполномочены произвести у вас обыск. Чтобы не терять времени, скажу: нам известно все. Повторяю: наши люди неплохо поработали, и мы знаем каждый ваш шаг от того времени, когда вы стали руководительницей гражданской сети в Долине, и до наших дней.

Длинная фраза далась Кругляку с трудом, необходимость что-то подробно объяснять раздражала его, и он недовольно морщился при каждом слове, как от зубной боли.

Менжерес попятилась к двери, но там стоял длинный Северин. Стоял как камень, который не обойти и не объехать.

– Сюда! – резко приказал Кругляк. – Сядьте на место. И не вздумайте сопротивляться – бесполезно. Вы влетели крепко, Менжерес. Помочь вам может только чистосердечное признание. Так что не теряйте времени.

Добродушие с него как рукой сняло. В масленых глазках, утонувших в припухших веках, даже появился азартный блеск. Кругляк весь подобрался, следил за каждым движением Ивы, слова его звучали властно и требовательно:

– Фамилия? Назовите фамилию!

– Менжерес.

– Не валяйте ваньку, или как это там у вас называется. Назовите подлинную фамилию, а не ту, что записана в фальшивках!

Кругляк говорил по-русски без акцента. Он с самого начала вел разговор на русском, а Ива отвечала на украинском, иногда употребляя русские слова.

– И все-таки вы меня принимаете за кого-то другого, – упорно твердила она. – Я не знаю, что такое гражданская сеть и где находится Долина. Если меня оклеветали, то правда скоро выяснится.

– Ишь ты, невинный ягненочек, – прищурился Кругляк. – Когда вы с Бурлаком выжигали села, наверное, по-другому пела. Впрочем, хватит болтать! Будешь давать показания? – Он грубо и резко перешел на «ты». – Нет? Приступай к обыску, – приказал Северину.

Северин обыскивал комнату очень методично и тщательно, чувствовалось, что дело это для него привычное. Он вначале пересмотрел все книги и тетради, обшарил мебель, перевернул постель, вытряхнул чемоданы, простучал стены и пол.

– Про потолок забыл, – съязвила Ива.

Кругляк изредка подсказывал Северину, что еще надо осмотреть. И по мере того, как становилось ясно, что ничего компрометирующего отыскать не удастся, он темнел, наливался злостью.

– Посмотри в шубе, – раздраженно посоветовал помощнику.

– Вот, – наконец доложил Северин. Он извлек из внутреннего кармана шубки браунинг.

– Хорошо, – повеселел Кругляк. – А теперь займись подоконником. – Он перехватил взгляд Ивы, брошенный на окно.

Северин извлек из тайничка в подоконнике националистические листовки.

– Ну что вы теперь скажете? – повернулся Кругляк к девушке. – Может, поговорим начистоту?

Девушка упрямо закусила нижнюю губку. Лицо у нее стало совсем некрасивым – лицом злой, упрямой, стареющей женщины.

– Вы сами все это подбросили. Хотите сфабриковать доказательства? Не выйдет – обыск проводился без понятых…

– Смотри, как заговорила, – удивился Кругляк. – Ну ладно, собирайся, пойдешь с нами, там все припомнишь.

Он встал, сунул найденный браунинг и листовки в полевую сумку. Менжерес подошла к кровати, поправила зачем-то развороченную постель, собрала в чемодан выброшенные во время обыска вещи.

Северин придвинулся к Кругляку, они о чем-то шептались. Ива подумала, что хорошо бы их сейчас полоснуть из автомата – одной очередью, в упор, как пришить к стенке. Ее взгляд задержался на ружье.

– Можно попрощаться с подругой? – покорно спросила разрешения у Кругляка.

– Ладно, – милостиво согласился тот и сам позвал Оксану.

Она появилась сразу же, будто ждала под дверью.

– Ружье надо забрать, – распорядился Кругляк, и Северин полез на кровать, чтобы снять двустволку.

Ива поморщилась, сказала укоризненно:

– Негоже в сапогах да на постель. Я сама подам. – И, не ожидая согласия, сбросила хромовые сапожки, легко взобралась на кровать.

Северин стоял теперь совсем рядом, он даже руку протянул, чтобы взять двустволку.

Ива сняла ружье, подержала секунду в руках, будто прощаясь с дорогой сердцу вещью, и внезапно с силой, коротко, почти не размахиваясь, ударила прикладом Северина в лицо. Тот вскрикнул, схватился за глаза. Второй удар пришелся по голове. Северин, складываясь пополам, брякнулся на пол.

Кругляк поспешно сунул руку в карман, но Ива уже успела перебросить двустволку в руках и теперь держала под прицелом и Кругляка и Оксану.

– Не брыкаться – стреляю без предупреждения! В патронах картечь.

– Погодите! – выкрикнул Кругляк.

– Молчать! – Лицо Ивы передернула злая гримаса, глаза возбужденно заблестели. – Руки за спину!

Она, пятясь, отошла в дальний угол, и теперь ее отделяли метра три пространства и от Оксаны и от непрошеных гостей.

– Оксана, свяжи им руки. По очереди одному и второму – эта дылда сейчас тоже очухается, – Ива ткнула стволом в Северина.

– Веревок нет, – Оксана нерешительно топталась на месте. – Ивонько, хочу тебе сказать…

– Перестань болтать. Делай, что приказано. Скрути простыни жгутом и вяжи!

Кругляк беззвучно шевелил побелевшими губами, но заговорить не решался. Он по опыту знал, как опасно связываться с такими вот психами, которые сперва нажмут на спусковой крючок, а потом начнут выяснять, в кого стреляли.

Оксана послушно связала и его и Северина. Делала она это медленно, оттягивая время, и Иве снова пришлось подстегнуть ее злым окриком.

– Становись рядом с ними, – приказала она квартирантке. – Бросьте сумку и марш к стене, – процедила Менжерес Кругляку.

Не спуская глаз с Кругляка и Оксаны, она достала из сумки браунинг, взвела курок. Только после этого отложила двустволку. Каждое ее движение было точным, продуманным, экономным. По тому, как уверенно обращалась с оружием, можно было судить, что дело это для нее привычное.

Менжерес придвинула к себе чемодан, выбросила оттуда часть вещей, положила самое необходимое для дороги. Открыла ящик стола, достала пачку денег.

Торжествуя, сказала Кругляку:

– С удовольствием помогла бы вам расстаться с жизнью, но, к сожалению, лишена пока этой возможности. Я сейчас уйду. Не вздумайте поднимать шум раньше времени. Впрочем, – на ходу решила она, – придется заткнуть вам рты и привязать к кровати. Тебя тоже, – повернулась к Оксане, – чтобы своим друзьям не смогла помочь…

Кругляк глазами пытался подсказать Оксане, что надо делать.

– Выслушай их, – снова попросила та Иву, – может, все иначе повернется.

– Нет, – сказала, как отрезала, та. – Говорить не о чем. Знаю эту породу.

Кругляк поймал ее взгляд. В нем была ненависть, он был таким колючим, что Кругляку показалось, будто он пошел босиком по битому стеклу. Он проклинал себя за то, что повел себя с этой взбалмошной девчонкой так беспечно.

Ива допустила только одну ошибку. Когда собирала вещи, ослабила контроль за пленниками, рассчитывая, что связаны они крепко. Оксана же связала Кругляка еле-еле, для видимости. И когда Менжерес, положив рядом пистолет, наклонилась над чемоданом, девушка незаметно дернула за конец простыни, которой связала коренастого Кругляка. Тому теперь было достаточно развести с силой руки, чтобы освободиться.

Туго набитый чемоданчик не закрывался.

– Помоги, – приказала Ива Оксане.

Они вдвоем надавили на крышку. Пистолет лежал на полу, ближе к Оксане. Кругляк упорно смотрел на него, и Оксана, наконец, поняла, что от нее требуется. Когда чемодан удалось закрыть, она, вставая, ударом ноги отбросила браунинг в дальний угол. В ту же секунду Кругляк сбросил свои путы и перехватил двустволку.

Менжерес выпрямилась. Руки у нее безвольно повисли, она попятилась к стене. Прошептала: «Кинець…»

Оксана развязывала Северина.