Текст книги "Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11 (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Юрий Перов,Сергей Устинов,Юрий Кларов,Валериан Скворцов,Николай Оганесов,Геннадий Якушин,Лев Константинов,Николай Псурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 248 страниц)

Глава XVIII

Бес никого не ждал в этот день. Методист областной библиотеки и любитель украинской старины Юлий Макарович Шморгун решил посвятить свободное время работе над рукописью своей книги о старинном украинском оружии. Юлий Макарович был истинным знатоком вооружения украинского казачества, за консультацией к нему обращались видные историки и театральные деятели. У него была подобрана интересная библиотека исторических трудов на эту тему, и он даже подумывал о том, чтобы получить в милиции разрешение на сбор коллекции холодного оружия. Конечно, он пообещает передать ее в краеведческий музей – пусть это будет его скромным вкладом в науку о старине. Но не слишком ли опасно такое прошение?

Юлий Макарович придвинул было лист бумаги, чтобы записать свои мысли о воинстве Запорожской Сечи, как раздался звонок. Пришлось встать из-за стола, отодвинуть массивный засов на двери. Цепочки он пока оставил.

– Кто там?

– Племянница ваша, Юлий Макарович, Ганна.

Бес запахнул стеганый халат – такими пользовались в добрые времена процветающие нотариусы и адвокаты, пощупал рубчатую рукоять «вальтера» и снял засов с двери. Он не выказал удивления, не проявил и поспешности – племянники обычно люди молодые, подождут.

Грюкнула последняя цепочка, массивная дверь, кованная изнутри кровельным железом, туго скрипнула на петлях.

По ту сторону порога стояла девушка в скромненьком, подбитом ветрами пальто, в надвинутой на самые брови косынке. Стояла несмело, будто ждала – прогонят ее или пригласят войти.

– Прошу, – посторонился Юлий Макарович.

Беглый, искоса, осмотр гостьи ничего ему не сказал.

– Входите, – повторил он, – в такую погоду лучше быть под крышей.

На улице лил дождь. Крупные капли барабанили в стекла широкого, во всю стену, окна. Ботики девушки были забрызганы грязью, пальто промокло насквозь.

Девушка сняла, морщась то ли от усталости, то ли по каким другим причинам, грязную обувь, оставила в передней чемоданчик, прошла в комнату. Без приглашения, как у себя дома. Прежде всего подошла к окну и задернула тяжелые бархатные шторы. Огляделась.

Она попала в рабочий кабинет хозяина. Юлий Макарович, кроме старинного оружия, любил еще и уют. Мягко излучала свет настольная лампа старинной работы, изготовил ее народный мастер в виде фарфоровой птицы, прикрывшей широкими крыльями лампочки. На стене – ковер, время не сказалось на алых розах, они пламенели так же ярко, как и в тот день, когда бухарский ремесленник продал ковер случайно забредшему в мастерскую досужему чиновнику из европейцев. Купил этот ковер дед Юлия, передал по наследству сыну, а от того досталась восточная редкость внуку.

Ковер был и на полу – украинский, домотканый, переплелись в причудливых узорах черная и алая нити. Черный цвет – не траурный, это цвет земли, рождающей человека и все ему дающей, алый – цвет любви и радости. На ковер были небрежно брошены мягкие, сероватые шкуры косуль.

Старинная, с отделкой золотом мебель вросла в предназначенные ей еще отцом Юлия Макаровича углы.

Юлий Макарович понимал толк в живописи. На стенах висело несколько небольших полотен кисти известных украинских живописцев – хозяин квартиры приобрел их в тот год оккупации, когда оккупанты бежали, бросая по пути награбленное. Надо было тогда не лениться – нагибаться и подбирать. Юлий Макарович не ленился, оттого и квартира его словно полная чаша, а в чаше той не безделушки, а вещи ценные во все времена и при всех властях.

Квартира была большой – за чуть приоткрытыми дверями угадывались еще комнаты.

– Ничего берлога, – раздраженно процедила поздняя гостья, бесцеремонно устраиваясь в мягком кресле.

– Кто вы и что вам нужно в моем доме? – спокойно поинтересовался Юлий Макарович. Руку из кармана халата он не вынул.

– Ваша племянница, дорогой дядюшка, – неопределенно протянула девушка, кутаясь в накинутый на плечи платок. Неожиданно спросила:

– У вас не найдется, чем согреться? Промокла и продрогла до костей.

– Сейчас вскипячу чай. Но прежде всего…

– Прежде всего дайте чай, – раздраженно перебила девушка. – Только хворобы мне и не хватало. Хорошо бы с липовым медом…

Юлий Макарович пожал плечами и ушел на кухню. Когда он возвратился, девушка дремала в кресле. Лампа бросала слабый свет на ее лицо, и даже в этой полутьме было видно, насколько она измучена.

Юлий Макарович осторожно тронул ее за плечо. Девушка вдруг резко вырвалась, сунула руку в карман пиджака. Она несколько секунд широко раскрытыми глазами смотрела, не узнавая, на Юлия Макаровича. Наконец что-то вспомнила, пришла в себя. Взгляд у нее снова стал ясным и цепким.

– Вот был бы номер, – заулыбалась она, – если бы я вас, дорогой вуйко[57], случайно подстрелила…

От этой шутки Юлию Макаровичу стало немного не по себе. Но он сдержался.

– Вот чай, пейте.

Пока гостья торопливо, обжигаясь, пила густой, на совесть заваренный чай, Юлий Макарович, прикрыв глаза ладонью, незаметно изучал ее.

Девушке было лет двадцать пять – двадцать семь. Ввалилась она в квартиру, видно, прямо с дороги: одежда помята, прическа сбита, движения неуверенные – усталость сковывает тело. Одета в широкую сельскую юбку, под простеньким с прямыми плечами и накладными карманами пиджачком – цветная блузка. Брови вразлет, смуглянка, это видно даже при неверном свете лампы. Держится уверенно, даже нахально; по этому сразу отличишь, что хоть и одета в сельскую одежонку, но скорее всего горожанка. По выговору трудно судить, откуда она, – говорит на том среднем украинском языке, который стал входить в обиход в последние годы.

Чемоданчик ее Юлий Макарович успел осмотреть, пока чай готовил. Ничего интересного: колбаса, кус масла, завернутого в чистую полотняную тряпку, другие продукты. Это мог быть гостинец из села родственнику-горожанину.

Девушка наконец отодвинула чашку с чаем, с любопытством посмотрела на Юлия Макаровича.

– Так вот вы какой… – протянула не без интереса.

– Какой? – машинально переспросил хозяин квартиры. Он уже давно догадался, что за гостья к нему пожаловала, однако считал нужным пока всем своим видом демонстрировать недоумение и легкое возмущение бесцеремонностью девушки.

– Я вас почему-то представляла более молодым…

– Хватит, – не повышая голоса, приказал Юлий Макарович. – Вы, кажется, ошиблись адресом. Отогрелись и уходите. У меня нет племянниц…

– Зачем же так, дорогой дядюшка? – не смутилась девушка. Она даже улыбнулась в ответ на несдержанность Юлия Макаровича, но улыбка эта была холодной, злой. – Як вам, можно сказать, на крыльях летела…

– Кто вы? Отвечайте, живо! – Юлий Макарович умел приказывать, не повышая голоса: слова катились однообразно и ровно, но редко кто ослушивался Беса, когда он приказывал.

– Мама предупреждала, что вы строгий, – девушку не смутила резкость. – Еще она говорила, что у вас короткая память. Покажи, советовала, брату, вот эту косынку, я ее в детстве любила. По ней он тебя и узнает…

Девушка извлекла из кармана пиджачка голубую шелковую косынку. Края ее обрамляла черная смужка.

Черно-голубой пароль немного смягчил Юлия Макаровича. Но годы конспирации научили его не верить даже собственным глазам. Бывает и так, что тебе покажут саблю – редкую, дорогую, и докажут, что именно ее поднимал на турок Иеремия Вишневецкий, а окажется, что это просто искусная подделка. Из-за кордона на «земли» путь длинный, мало ли какие превращения могут произойти на этих немереных километрах с курьерами.

– Помнится, у моей сестры действительно была такая косынка, – сказал Юлий Макарович, – но она никогда не говорила, что у нее есть взрослая дочь.

– Видно, вы запамятовали. А мама вас так хорошо помнит, даже стихи, которые вы любили. Вот эти…

 
…Украйна – раздолье степное!
Там, как брат, обнимет ветер
В степи на просторе;
Там в широком поле воля…
 

Юлий Макарович продолжил:

 
Там синее море
Шумит, плещет, славит бога…
 

– Странно, – сказал, подумав, Юлий Макарович, – я готов признать, что действительно по старости мог забыть что-то. С сестрой давно не встречались… Но адрес ведь у нее не изменился?

– Можете написать, – сжавшись под недоверчивым взглядом Юлия Макаровича, ответила девушка, – мама все подтвердит. И даже то, что я приехала хоть и с деньгами, но без знакомых, без добрых покровителей, и что негде даже на первых порах остановиться.

Она, судя по всему, растерялась: пароль не произвел впечатления. Может, в чем-то ошиблась?

– Если вы считаете, что я навязываюсь, то могу и уйти, – тихо сказала гостья.

По лицу Юлия Макаровича нельзя было прочесть, о чем он думает. Лицо его – рано состарившегося человека – ничего не выражало; пожелтевшая, почти пергаментная кожа обтягивала скулы, широкий лоб, остренький подбородок. Изрезано оно морщинами – такими изображают пенсионеров, немало хлебнувших в жизни, прежде чем устроиться с газетой в руках в мягком кресле заработанной праведными трудами собственной квартирки.

Юлий Макарович действительно походил на скучненького провинциального служащего, дотягивавшего до каких-то, одному ему известных рубежей последние годы. Был он невысокого роста, худощавым и чуть сгорбленным. А глаза были неожиданно живыми, яркими.

Но пароли совпали, и надо что-то решать. Девица не свалилась как снег на голову – ее ждали. Но ожидание это. во-первых, затянулось; во-вторых, она не имела права явиться сюда, к нему на квартиру, адрес которой знают только два человека: Мудрый за кордоном, а здесь – проводник одной из сотен. Если пришла действительно Ганна Божко, с нею шутки плохи. Полученные из-за кордона инструкции требовали не просто помочь ей – Юлий Макарович поступал в ее распоряжение.

– Что вы решили? – строго спросила Ганна. – Я устала, путь был длинным и трудным.

– Может, вы хотите с дороги немного привести себя в порядок? Дверь направо в передней – там ванная.

Ганна кивнула, взяла свой пиджачок («Почищу немного», – объяснила) и ушла в переднюю. Пока она гремела задвижками, открывала воду, мылась, Юлий Макарович напряженно размышлял. Все контрольные пункты на курьерской тропе Ганна прошла благополучно, об этом своевременно сообщили информаторы. Последнее сообщение о Ганне поступило три месяца назад. Где она была эти девяносто дней? Что делала? Не принесла ли, как сорока на хвосте, провал? Та ли, за кого выдает себя? Интуитивно чувствовал Бес, что здесь что-то не так. Требовалась проверка. Из закордонного центра уже несколько раз приказывали сообщить, куда делся курьер. Бес мог ответить пока только одно: выясняем. Сигнал тревоги не поступал, что обнадеживало. И все-таки…

Ганна вошла в комнату посвежевшая, горячий душ смыл усталость.

Дожидаясь ее, Юлий Макарович включил почти на полную мощность приемник – добротный немецкий «Телефункен». Киев транслировал из республиканской филармонии концерт украинских народных песен.

– Где я буду спать? – спросила Ганна, с интересом вслушиваясь в музыку.

– Прежде вы ответите на несколько вопросов, – спокойно сказал Бес. И заорал, зная, что музыка забьет в квартире все звуки, не даст им переплеснуться к соседям: – Твоя подлинная фамилия?!

– Ишь чего захотел, дорогой дядя! – не испугалась крика девушка. – Для вас я Ганна Божко, и никто другой.

Бес резко вырвал из кармана халата пистолет.

– Молись богу, стерва, – прошипел он. – Отсюда живой не уйдешь… Говори, кто подослал?

– У вас нервы не в порядке. – Девушка как вошла в комнату, так и не успела ни сесть, ни повесить куда-нибудь пиджак – он у нее был перекинут через руку, пола чуть свесилась, прикрыла руку.

– Стань под лампу, чтобы я видел лицо, – приказал Бес.

– Прекратите истерику! – перешла на крик Ганна. – А то ненароком пристрелите, как тогда покажетесь на очи Мудрому?

– Под лампу! Считаю, раз…

– Ну, стала. Тьфу, сумасшедший!..

Бес сел в кресло напротив, положил на стол перед собой пистолет. Решил он вести допрос основательно, с пристрастием. Если девица «оттуда», нельзя терять время на проверку, чекисты, выискав берлогу, уже обложили ее со всех сторон. Только решительность поможет в таком случае вырваться из кольца. Ну а ошибся – извинится, своей головой ведь приходится рисковать, не чужой. Примерно так рассуждал Бес, решившийся на самые крутые меры.

Хлопнет выстрел – никто его не услышит, и тогда Бес уйдет немедленно в сотню Буй-Тура, уйдет черным ходом, о котором вряд ли кто догадывается.

– Кто заслал? – Бес потянулся к сигаретам, чиркнул спичкой. Чтобы прикурить, ему пришлось чуть отвести взгляд от девушки.

Когда он снова взглянул на нее, побледнел и потянулся к краю стола – там лежал его «вальтер».

– Сидеть! – приказала девушка. В руке у нее был пистолет, который до этого она прятала под пиджаком. – Я считать не буду – сперва выстрелю… Так не верите, что я ваша племянница? Проверяйте, но без этих фокусов! Не люблю…

Раздался стук в дверь – трижды, с паузами.

– Кто? – спросила Ганна, не сводя глаз с Беса.

– Стук условный: может, кто-то из своих.

– Ждали кого-нибудь?

– Вроде бы нет.

Ганна недолго колебалась.

– Открывайте, – приказала. – И имейте в виду: первая пуля – ваша!

Бес, пятясь спиной, добрался до двери, звякнул цепочкой.

– В кошки-мышки играете, – почти добродушно сказал неожиданный гость. – Советую спрятать пистолеты, друзья.

– Слава богу, что вы пришли, Буй-Тур, – облегченно сказала Ганна, – а то бы я этого полоумного спровадила-таки на тот свет. Видно, память у него старость припудрила.

Бес медленно, только после того, как Ганна спрятала пистолет, обернулся. Почти закрывая проем двери квадратными плечами, стоял Буй-Тур, хорошо знакомый ему проводник сотни. За спиной у него торчал какой-то тип в шляпе с перышком, такие носят гуцулы.

– Щупак, мой телохранитель, – назвал спутника Буй-Тур, вваливаясь в комнату. – Кажется, у вас был серьезный разговор?

– Да вот дядя никак не может поверить, что у него племянница имеется…

– Ваша она родственница, Юлий Макарович, – добродушно пробасил Буй-Тур. – Не сомневайтесь.

– Где бродила три месяца? – выкарабкиваясь из густой пелены злости, спросил Бес.

– У меня в сотне отсиживалась. Облавы были. Я, спасая курьера, почти всю сотню положил, а вы…

Глава XIX

Ничего хорошего от своих националистических «друзей» майор Стронг не ждал. Конечно, операцию они провалят – не этим тупорылым тягаться с советскими чекистами. Стронг не выбирал выражений, когда речь заходила о вновь испеченных «помощниках».

Будь воля Стронга – он бы вообще дал им пинком под зад, пусть катятся на самое дно ямы, из которой, как облитые помоями щенки, пытаются выкарабкаться. Но приказано пока держаться обходительно. Там, наверху, имеют на них какие-то свои виды.

Майор ждал Боркуна – тот позвонил и, десять раз извинившись за турботу, попросил аудиенцию на десять минут.

– И ни секундой больше, – резко ответил майор.

– Понимаю, – бормотал Боркун. – У меня неплохие известия…

– Хорошо. Приезжайте.

Майор привык говорить резко, отрывисто – так он командовал подчиненными в отрядах специального назначения.

Боркун явился в точно назначенное время, широко, жизнерадостно улыбнулся, ожидая, когда майор протянет ему руку. Майору делать этого не хотелось, но он пересилил себя: требовалось поддерживать хотя бы видимость добрых отношений.

– Докладываю, друже майор, – начал торжественно Боркун.

– Господин майор… – оборвал Стронг. – Я служу в нашей армии, а не в вашей банде, слава богу.

– Извините, господин майор, – охотно поправился Боркун. – Рапортую: Злата Гуляйвитер благополучно прошла все барьеры и приступила к операции…

Это и в самом деле неплохое известие. Майор чуть подобрел, глаза перестали быть похожими на колючки, он заинтересованно спросил:

– Откуда вы знаете?

– По подпольной тропе пришел грепс. Злата отсиживалась в одной из наших сотен, а недавно установила связь с референтом службы безпеки краевого провода Бесом. Он обеспечил ее надежной квартирой.

– Бес сообщил о дальнейших планах?

– Да. Агент должен устроиться на работу, полностью легализоваться.

– Такие возможности есть?

– Так точно! – тянулся Боркун. – Сейчас у Советов тяжело с кадрами – война неплохо покосила их ряды, – не удержался он от злорадного комментария, – и устроиться на работу нетрудно.

– Что рекомендует Бес? Кажется, это милое имя вы назвали?

Майор Стронг любил иногда показать свою неосведомленность – на самом деле он хорошо знал, кто такой Бес, чем он занимается, на что способен.

– Бес советует «перекрестить» агента. У него есть для этого необходимые документы.

– «Легенда»?

– Отработана тщательно. Бес предупрежден, что в случае провала операции самое меньшее, что ему грозит, – это смертный приговор.

– Круто… – Майор в раздумье пожевал губами. – Не хотел бы я служить в вашей УПА.

– У нас есть два могучих фактора: верность национальным идеям и… страх, – чуть торжественно сказал Боркун.

И майор, наверное, впервые подумал, что не так уж простоваты эти борцы за «неньку Украину», есть у них и школа и выучка. Что из того, что выучка гитлеровская… У фашистов можно поучиться умению наладить тотальную систему обезвреживания инакомыслящих. Пожалуй, эти типы со своей одержимостью способны оказать кое-какие услуги в борьбе с коммунистами.

– Кем же станет теперь эта ваша Злата Гуляй… витер?

– Бес ее определит в солидное учреждение – областное управление культуры. Она будет работать методистом Дома народного творчества.

– А что это такое? – спросил Стронг. У него на родине, где существовало множество самых непонятных и неизвестно для чего созданных учреждений и контор, такого не было.

– Ну, это такое учреждение, – принялся объяснять Боркун, – цель которого – собирать народные песни, записывать танцы, поддерживать начинающих поэтов, всевозможные творческие коллективы…

– Ага, ясно. Это дает какую-то прибыль?

– Наоборот, все эти меры финансирует государство.

– Странно… – иронически протянул Стронг. – А вы мне рассказывали, что большевики уничтожают любые ростки национального самосознания украинцев.

Боркун чертыхнулся про себя. Стронг поймал его на мелком вранье, и это было обидно.

– Ладно, – вдруг улыбнулся Стронг, – я и без вас знаю, что такое Дом народного творчества в России. Наша информация о жизни этой страны поставлена неплохо. Это вам просто предупреждение – никогда не пытайтесь мне врать или подсунуть ложные сведения.

– Хорошо, – кисло улыбнулся и Боркун. – Я учту.

Майор неторопливо встал из-за стола, подошел к стене, нажал на какую-то кнопку. Бесшумно отошла дверца, за которой был вместительный бар.

– Виски, коньяк, джин? – Майор теперь говорил любезно, тоном гостеприимного хозяина.

– Коньяк.

Они выпили за успешное начало операции: майор маленькими глоточками, смакуя, Боркун – залпом.

– Еще вот что, – возвратился к делам Стронг. – Обеспечьте максимальную секретность операции. Малейшая утечка информации будет стоить этой Гуляй… витер головы.

– Понимаю.

– Обе всем новом докладывайте немедленно.

– Так точно!

– Да не тянитесь вы так, мы более демократичны, нежели ваши прежние… союзники. – Напрашивалось слово «хозяева», но майор вовремя заменил его другим, не обидным для самолюбия собеседника. – Как с «Зорей»? – поинтересовался он.

– Вышло уже несколько номеров. Есть известные трудности с информацией. Макивчук старается, пишет и передовые, и редакционные статьи, но в них, кроме выкриков и проклятий, ничего нет. – Боркун после щелчка майора решил быть впредь в меру откровенным. Тем более что он не сомневался: майор читает номера «Зори» до того, как они увидят свет.

– Продумайте тот вариант, о котором мы говорили, – посоветовал майор.

– Кое-что уже делается. – Боркун, уловив доверительные нотки в тоне майора, чувствовал себя не так скованно, говорил смелее.

– Я не буду очень удивлен, если поступит сообщение о налете на «Зорю», – сказал майор. – Но предварительно знать подробности мне ни к чему.

«Не хочет, чтобы к нему прилипла грязь от фальшивки», – подумал Боркун. Что же, в этом тоже есть смысл…

Налет на «Зорю» состоялся через несколько дней. К уютному особнячку подкатили с двух сторон несколько потрепанных авто. Из них выскочили пять молодцов, громко выкрикивавших на ужасном немецком языке с русским акцентом ругательства. Они вышибли булыжниками окна, ворвались в помещение. Девушки из редакции визжали, когда с грохотом полетели на пол пишущие машинки, посыпались папки.

Один из парней пытался затолкать Стефу в угол; его еле отодрали от не очень упирающейся редакционной дивы другие участники налета.

– Погром так погром, – косноязычно бормотал здоровенный детина, вымещая злость на стульях. Ломал он их умело, с треском, со вкусом, вспоминая, наверное, «настоящие» погромы, в которых участвовал на Ровенщине, где был полицейским.

Редакционный фотокорреспондент с «риском для жизни» торопливо щелкал затвором своего аппарата. Завтра эти кадры украсят экстренный выпуск «Зори» – разгромленное помещение, разбитая мебель, кипы гранок и рукописей.

На второй этаж, где билась в истерике тетка Евгения – ей было жаль мебели, жаль разгромленного уютного холла, хоть и говорил Левко Степанович, что все будет возмещено, – налетчики не поднялись.

По углам улицы, боясь подойти поближе, торчали встревоженные обыватели.

Кто-то сообщил в полицию. Когда, истошно завывая, подоспела полицейская машина, налетчики уже скрылись.

– Перестарались, сукины дети, – бормотал Левко Степанович, уныло разглядывая груду обломков, разбитые окна.

Полицейские чины составили протокол и укатили, пообещав, что примут самые решительные меры для розыска «опасных элементов».

Стефа, хихикая, рассказывала подружке, какие здоровенные лапы у того парня, который пытался загнать ее в угол. Подоспевший репортер из какой-то газетенки тут же взял у нее интервью: «Скажите, пожалуйста, что вы при этом чувствовали?» Вместе с интервью Стефа дала репортеру номер своего домашнего телефона.

На следующий день «Зоря» вышла с аншлагом через всю первую полосу: «Коммунистическое покушение на свободное слово!» – и снимками разгромленного помещения.

Как и предсказывал Стронг, акции «Зори» несколько повысились.