Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Ну, Броуди, – сказал наконец сэр Джон, все еще не поднимая глаз. – В чем дело?

Сухость его тона трудно было не заметить, тем не менее Броуди торопливо начал:

– Сэр Джон! Я пришел спросить у вас совета. Вы – единственный человек в Ливенфорде, с которым я готов говорить откровенно. Вам моя жизнь известна, и вы понимаете меня, сэр Джон. Я это чувствовал всегда, и теперь я пришел просить вашей помощи.

Лэтта пытливо посмотрел на него.

– Вы говорите загадками, Броуди, – возразил он холодно, – а такие речи вам не к лицу. Вы ведь скорее склонны к прямым действиям, чем к уклончивым речам… Да и действуете вы не всегда подобающим образом, – добавил он с расстановкой.

– Что вы хотите этим сказать, сэр Джон? – пробормотал Броуди, запинаясь. – Кто наклеветал вам на меня за моей спиной?..

Сэр Джон взял в руки линейку из слоновой кости и, легонько постукивая ею по столу, ответил не спеша:

– Я потерял к вам расположение, Броуди. До нас не могли не дойти те разговоры и слухи, что ходят в городе относительно вас. Вы делаете глупости или, пожалуй, еще кое-что похуже.

– Вы имеете в виду эту… эту дурацкую выходку со шляпами?

Лэтта покачал головой:

– Это, конечно, сумасбродство, но его можно извинить, зная ваш характер. Я говорил о других, известных вам вещах. Вы лишились жены и, кажется, предприятия тоже? Вы пережили тяжелые неприятности, так что я не хочу слишком строго упрекать вас. Но мне рассказывали о вас скверные вещи. Вы знаете, что я никогда не бью лежачего, – продолжал он спокойно. – Но я с интересом слежу за жизнью обывателей нашего города, и мне неприятно слышать дурное даже о самом последнем из рабочих на моей верфи.

Броуди повесил голову, как высеченный школьник, спрашивая себя, что имеет в виду сэр Джон: поведение ли Мэтью на службе или его собственные частые посещения «Герба Уинтонов»?

– Вы, вероятно, заметили, – продолжал Лэтта все тем же ровным голосом, – что с начала прошлого года я не поддерживал больше вашего предприятия своими заказами. Это потому, что я узнал об одном вашем поступке, который считаю и несправедливым, и жестоким. Вы вели себя по отношению к вашей несчастной дочери как негодяй и дикарь, Броуди, и хотя найдутся люди, которые будут вас оправдывать, твердя об оскорбленной нравственности, мы не считаем возможным иметь с вами дело, пока на вас лежит это позорное пятно.

Руки Броуди конвульсивно сжались, морщина на лбу углубилась. Он с горечью подумал, что Лэтта – единственный во всем Ливенфорде человек, посмевший так говорить с ним, да, единственный, кто произнес такие слова безнаказанно.

– Ничего не могу поделать, – сказал он угрюмо, сдерживаясь, потому что сознавал свою зависимость от этого человека. – Все это – дело прошлого, с этим давно покончено.

– Вы можете ее простить, – сурово возразил Лэтта. – Можете дать мне слово, что она найдет убежище в вашем доме, если ей когда-нибудь это понадобится.

Броуди хранил сердитое молчание, и мысли его были заняты не Мэри, а Несси. Он должен сделать что-нибудь для девочки! В конце концов, что ему стоит дать обещание? И, не поднимая головы, упорно разглядывая ковер, он пробормотал:

– Хорошо, сэр Джон, пусть будет по-вашему.

Лэтта остановил долгий взгляд на громадной, унылой фигуре. Когда-то он в той ограниченной сфере, где они встречались, глазом знатока оценил своеобразие этой натуры. Он любовался Джемсом Броуди как великолепным образцом мужественной силы, посмеивался над его самомнением и снисходительно терпел его возбуждавшие любопытство, напыщенные, туманные намеки. Броуди интересовал его, как интересует образованного человека все оригинальное и необычное, но сейчас он стал ему противен и жалок. И, глядя на него, Лэтта подумал, что столь раздутое, претенциозное чувство собственного достоинства должно иметь какую-то глубокую причину. Но он сразу же отогнал эту мысль, – в конце концов, Броуди ведь сдал позиции.

– Ну, так чем же я могу вам быть полезен, Броуди? – спросил он серьезно. – Расскажите, как обстоят ваши дела?

Броуди поднял наконец голову, почувствовав, что разговор незаметным образом принял именно такой оборот, какой был ему нужен.

– Я закрыл свое предприятие, сэр Джон, – начал он. – Вы знаете не хуже меня, как со мной поступили эти… – Он проглотил просившееся на язык слово и докончил уже сдержаннее: – Эти господа, которые прокрались к нам в город и обосновались у самой моей лавки, как ночные воры. Они пустили в ход всяческие интриги, переманили к себе моего помощника, они сбили цены, чтобы подорвать мою торговлю, продавали разную заваль и хлам вместо хорошего товара, они… они всю кровь у меня высосали!

Собственные слова расшевелили в нем воспоминания, и в глазах его засветилась жалость к себе, грудь тяжело вздымалась. Он убедительно вытянул вперед руку. Но на Лэтта все это как-то не производило впечатления, и, жестом прервав Броуди, он сказал:

– А что вы сделали для того, чтобы помешать их маневрам? Ввели какие-нибудь новшества у себя в предприятии или… или постарались усерднее угождать покупателям?

Броуди смотрел на него с тупым упрямством.

– Я вел дело так, как считал нужным, – сказал он настойчиво, – так, как вел его всю жизнь.

– Ах вот что! – протянул Лэтта.

– Я боролся с ними! Я боролся с ними честно, как джентльмен. Я бы растерзал их на клочки вот этими двумя руками, если бы они имели мужество вступить в открытый бой. Но они подкапывались под меня, а разве я мог унизиться до тех приемов, которые пускали в ход эти мерзавцы?

– Так что у вас теперь дела запутаны? – спросил сэр Джон. – Много долгов?

– Ни одного, – гордо возразил Броуди. – Я разорен, но не должен никому ни единого фартинга. Я заложил дом, и если у меня нет ничего, зато нет и долгов. Я могу начать сначала, как честный человек, если вы захотите меня поддержать. Моей дочурке Несси надо помочь пробить себе дорогу. Она самая способная из всех детей в Ливенфорде. Она, безусловно, получит стипендию, учрежденную вашим отцом, если только у нее будет возможность учиться.

– Почему бы вам не продать этот ваш нелепый дом? – посоветовал Лэтта, смягченный словами Броуди. – Кстати, он теперь слишком велик для вашей семьи. Тогда вы сможете уплатить долг по закладной, а на остальные деньги прожить некоторое время в другом доме, поменьше.

Броуди медленно покачал головой.

– Это мой дом, – сказал он веско. – Я его построил, и в нем я буду жить. Я скорее свалю его себе на голову, чем откажусь от него. – И, помолчав, он прибавил угрюмо: – Если вы ничего другого мне посоветовать не можете, так, пожалуй, не стоит мне больше отнимать у вас время…

– Сидите, сидите, – прикрикнул на него Лэтта. – Вы сразу вспыхиваете, как сухой трут! – Он рассеянно играл линейкой, усиленно что-то обдумывая, а Броуди с недоумением следил за быстрой сменой выражений на его лице.

Наконец сэр Джон заговорил.

– Странный вы человек, Броуди, – сказал он. – Ваша душа для меня – загадка. Минуту тому назад я хотел отказать вам в поддержке, но чувствую, что не могу этого сделать. Я вам вот что предложу: торговля теперь для вас дело неподходящее, Броуди. Вы слишком неповоротливы, и медлительны, и громоздки для этого. Если бы вам даже и удалось взяться за нее снова, ничего бы у вас не вышло. Вам, с вашими сильными мускулами, следовало бы работать физически, но вы, конечно, сочтете это ниже своего достоинства. Ну что же, вы умеете писать, вести книги, делать подсчеты. Можно будет предоставить вам здесь, у нас, какую-нибудь должность. Вот то единственное, что я вам могу предложить, – ваше дело принять или отказаться.

У Броуди засверкали глаза. Он внушал себе все время, что сэр Джон ему поможет, что крепкие узы их дружбы побудят того оказать ему помощь – и оказать ее по-царски. И он уже вообразил, что сейчас ему предложат крупный и ответственный пост.

– Слушаю, сэр Джон, – сказал он стремительно. – Что вы хотите предложить? Если я могу быть полезен в вашем деле, то я к вашим услугам.

– Мы могли бы предоставить вам место счетовода у нас в конторе, – невозмутимо продолжал сэр Джон. – Как раз сейчас в лесном отделе имеется вакансия. Вас придется, конечно, подучить, но, несмотря на это, я из уважения к вам немного увеличу жалованье. Вы будете получать два фунта десять шиллингов в неделю.

У Броуди отвисла нижняя губа и все лицо от удивления собралось в глубокие складки. Он едва верил ушам, удивление и разочарование омрачили его взгляд. Он только что уже представлял себе, как сидит в роскошной комнате – вот вроде этого кабинета сэра Джона – и руководит армией суетящихся вокруг него подчиненных. Эти радужные видения медленно рассеивались перед его глазами.

– Я дам вам время обдумать мое предложение, – спокойно заметил Лэтта, вставая и направляясь в соседнюю комнату. – А пока вы меня извините…

Броуди пытался собрать мысли. Пока сэра Джона не было в комнате, он сидел как пришибленный, остро переживая свое унижение. Он, Джемс Броуди, – счетовод! Но разве у него есть другой выход? Ради Несси он должен согласиться. Он поступит на это жалкое место, но только… только пока. Придет время, и он им всем утрет нос, а особенно этому Лэтта!

– Итак, – спросил, входя в кабинет, сэр Джон, – что вы решили?

Броуди тупо посмотрел на него.

– Я согласен, – сказал он ровным голосом. Потом прибавил тоном, которому хотел придать оттенок иронии, но который звучал только патетически: – И благодарю вас.

Будто сквозь туман он видел, как Лэтта позвонил в колокольчик, стоявший на столе, слышал, как он приказал тотчас появившемуся мальчику:

– Позовите ко мне мистера Блэра.

Блэр появился с такой же таинственной быстротой, как раньше мальчик. Броуди едва взглянул на маленького, аккуратного человечка, не видел его глаз, еще более официально-холодных, чем у Шарпа. Он не слушал разговора между сэром Джоном и Блэром, но через некоторое время (он не заметил, много ли прошло времени или мало) понял, что аудиенция окончена.

Он встал, медленно вышел вслед за Блэром из пышного кабинета, прошел по коридорам, куда-то вниз по лестницам, через двор и наконец вошел в небольшую контору, помещавшуюся в отдельном флигеле.

– Вы будете работать не в общем помещении, а здесь, но я надеюсь, что вы этим злоупотреблять не станете. Вот ваш стол, – сухо сказал Блэр. Было ясно, что он рассматривает появление Броуди как незаконное вторжение, и, даже объясняя тому его простые обязанности, он старался вложить в свои слова как можно больше ледяного презрения. Работавшие в той же комнате двое молодых клерков с любопытством поглядывали из-за своих книг на странного пришельца, не веря, что это их новый товарищ.

– Вы запомнили, надеюсь? – сказал в заключение Блэр. – Я, кажется, все подробно объяснил.

– Когда мне приступить к работе? – глухо спросил Броуди, чувствуя, что от него ждут выражения благодарности.

– Завтра, я думаю. Сэр Джон ничего не сказал об этом. Если желаете ознакомиться с книгами, можете это сделать сейчас. – И, уже выходя из комнаты, прибавил уничтожающим тоном: – Впрочем, до гудка осталось всего полчаса, а вам, я думаю, понадобится много больше времени, чтобы осилить это дело.

Молча и словно не сознавая, что делает, Броуди сел на высокий табурет перед конторкой. Открытая счетная книга расплылась перед ним белым пятном. Он не видел цифр, которыми ему отныне предстояло заниматься, не ощущал внимательных взглядов двух безмолвных юношей, смотревших на него с каким-то странным смущением. Он – счетовод! Клерк, работающий за пятьдесят шиллингов в неделю! Душа в нем корчилась, пытаясь уйти от этого неумолимого факта, но вынуждена была признать его. Нет, он не вынесет такого… такого унижения! Как только он выйдет отсюда, он заберется куда-нибудь и будет пить, пить, пока не забудет все, погрузится в забытье, чтобы все случившееся казалось нелепым ночным кошмаром. Сколько еще времени до гудка? Полчаса, сказал Блэр. Ладно, подождем полчаса, а потом – свобода! С дрожью, пробежавшей по всему его телу, он, как слепой, взял перо и обмакнул его в чернила.

Часть третья

– Не может быть, чтобы они так одевались, даже если кожа у них и черная, – говорила Нэнси, посмеиваясь. – Просто вы меня дурачите!

Сидя на кухонном столе, она плутовски посмотрела на Мэта, склонив голову набок, и, чтобы подкрепить свое замечание, поболтала перед его глазами своими красивыми ножками.

– А между тем это самая настоящая правда, – оживленно возразил Мэт. Он стоял, прислонясь спиной к шкафу, и заигрывал с Нэнси, стараясь пленить ее и взглядами, и позой, и всей своей элегантной наружностью. – Туземные дамы, как вам угодно их называть, одеваются именно так.

– Да ну вас! – кокетливо отмахнулась Нэнси. – Вы слишком уж много знаете. Вы скоро захотите меня уверить, что в Индии обезьяны носят штаны.

Оба громко захохотали над этой шуткой, очень довольные друг другом и столь веселой и занимательной беседой: Нэнси – потому что эта беседа прервала скучное однообразие праздного утра и развлекала ее, утомленную обществом вечно угрюмого и злого отца Мэта, Мэт – потому что имел возможность блеснуть перед Нэнси своими светскими талантами, почти так же, как если бы она восседала за сверкающей стойкой какого-нибудь бара.

– Вы ужасный пустомеля, – объявила в заключение Нэнси укоризненным и вместе поощрительным тоном. – Теперь вы рассказываете, будто негры жуют красные, как кровь, орешки и потом чистят зубы палочками, а там еще, пожалуй, вздумаете уверять, будто они расчесывают волосы ножкой стула, как Дэн, – знаете, этот забавный карлик Дэн.

Они снова дружно засмеялись, потом Нэнси сделала серьезное лицо и сказала с напускной скромностью:

– Впрочем, такие басни вы, пожалуй, рассказывайте себе сколько хотите. А вот когда вы принимаетесь за свои скользкие шуточки, вы заставляете меня здорово краснеть. Конечно, вам нетрудно одурачить такую бедную наивную девушку, как я, которая никогда не была в чужих краях, – ведь вы много видели любопытного. Расскажите мне еще что-нибудь!

– Но вы, кажется, не хотели меня слушать больше! – поддразнил ее Мэт.

Нэнси надула сочные алые губы.

– Вы отлично знаете, чего я хочу, Мэт. Я люблю слушать про все те диковинные вещи, которые вы видели в чужих странах. А о женщинах вы лучше помалкивайте. Была бы я там с вами, я бы вам не позволила и глядеть на них. Расскажите-ка лучше о цветах, о красивых пестрых птицах, о зверях, о попугаях, о леопардах и тиграх. Мне хочется, чтобы вы рассказали о базарах и храмах, о статуях богов из золота и слоновой кости. Об этом мне никогда не надоест слушать!

– Такой девушке, как вы, и рассказывать приятно, – отвечал Мэт. – Вы такая ненасытная, все хотите знать. Так о чем я говорил, когда вы спросили меня насчет… ну, насчет того, о чем мне запрещено упоминать? – Он ухмыльнулся. – Да, вспомнил: о священных коровах. Вы, пожалуй, не поверите, Нэнси! Миллионы людей в Индии считают корову священным животным. Повсюду вы встречаете ее изображение, а на улицах туземных кварталов расхаживают большие коровы с цветами на рогах и венками златоцвета вокруг шеи и тычут морды повсюду, как будто весь город им принадлежит, – и в дома, и в палатки (это в Индии лавки такие), – и никто их не гонит. Я раз видел, как одна корова остановилась у палатки с фруктами и овощами, и не успел я и глазом моргнуть, как она очистила всю палатку от одного конца до другого, а хозяин лавки должен был сидеть и смотреть, как она пожирает весь его товар! Когда она кончила, ему оставалось только вознести к ней молитву или повязать ей вокруг шеи остатки своих цветов.

– Да не может быть, Мэт! – ахнула Нэнси, от удивления широко раскрывая глаза. – Ну и чудеса вы рассказываете. Подумать только – чтобы люди поклонялись коровам!

– Разные бывают коровы, Нэнси! – лукаво подмигнул Мэт, но тотчас добавил уже серьезнее: – Это еще ничего. Я и не такие вещи там видел. Всего не расскажешь, Нэнси. Вам бы следовало попутешествовать, как я, и вы бы насмотрелись на такие чудеса, которые вам и во сне не снились. А есть места еще прекраснее Индии, где и климат лучше, и москитов меньше, а живется так же свободно.

Пока он говорил, увлеченный собственным красноречием, Нэнси осторожно поглядывала на него. Видела стройную фигуру в опрятном коричневом костюме, подкупающее изящество всей его внешности, бледное лицо, выражавшее слабодушие, в котором не было, однако, ничего отталкивающего, и удивлялась про себя, как она могла испугаться и бежать от него при первой их встрече. За те полтора месяца, что прошли с похорон миссис Броуди (после которых Нэнси официально была водворена в качестве экономки в дом Броуди), она мало-помалу начала благосклонно относиться к Мэту, защищать его перед отцом, предпочитать легкий разговор с ним угрюмому молчанию и неохотным односложным репликам ее пожилого любовника.

– Да вы меня не слушаете, егоза вы этакая! – воскликнул вдруг Мэт. – Какой смысл мужчине тратить даром слова и силы, если хорошенькая девушка не уделяет ему никакого внимания? А еще требовали, чтобы я вам все описал!

– Так вы находите меня хорошенькой, Мэт? – спросила она, продолжая мечтательно смотреть на него, но незаметно придав взгляду обольстительное выражение и принимая вызывающе соблазнительную позу.

– Ну конечно, Нэнси! – горячо воскликнул Мэт, и лицо его просияло. – Вы просто картинка. Ужасно приятно, когда в доме имеется такая девушка, как вы. Я об этом всегда думал с того дня, как вас увидел в первый раз.

– В тот день вы вели себя как скверный мальчишка, – продолжала Нэнси задумчиво. – Но с тех пор вы очень исправились. Когда я пришла сюда, мне казалось, что вы как будто боитесь со мной разговаривать, но теперь я вижу, что все прошло, и ничуть об этом не жалею… А интересно, что сказал бы ваш отец, если бы знал об этой перемене.

Мэт приподнялся было, собираясь подойти к ней, но при ее последних словах блеск в его глазах сразу померк, и, снова приваливаясь спиной к шкафу, он сердито отозвался:

– Не понимаю, чтó такая молодая женщина, как вы, может находить в угрюмом, сварливом старике. Вам нужен мужчина помоложе.

– Но в нем большая сила, Мэт, – возразила она, словно размышляя и по-прежнему притягивая его взглядом. – И мне нравится, что эта сила мне покорна. Он теперь у меня шелковый. Однако прошу не забывать, – добавила она, тряхнув головой и меняя тон, – что я здесь только экономка.

– Да, – сказал Мэт с горечью. – У вас большой пост! Вы здесь прочно и хорошо устроились, Нэнси!

– А вы? – отпарировала она дерзко. – Вы и сами устроились тут недурно, несмотря на все ваши разговоры о замечательных службах, которые вас ждут за границей.

Мэт восторженно рассмеялся:

– Люблю ваш острый язычок! Вы, если захотите, можете так отделать человека, что он не обрадуется.

– Я все могу, – ответила она многозначительно.

Как она разжигала в нем кровь, эта бесстыдная кокетка, которая целиком принадлежала его отцу и благодаря этому табу была совершенно недоступна для него!

– Вы знаете не хуже меня, Нэнси, что мое устройство – только вопрос времени, – сказал он серьезно. – Я на очереди по крайней мере в шести местах. Первая освободившаяся вакансия будет предоставлена мне. Не могу же я всю жизнь сидеть в этой проклятой дыре. Здесь меня ничто не удерживает с тех пор… с тех пор, как умерла мама. Но скажу вам прямо – мне будет тяжело расстаться с вами.

– Я вам поверю тогда, когда вы получите место, Мэт, – бросила она колко. – Вам не следовало бы позволять старику так запугивать вас. Умейте за себя постоять! Больше доверяйте своим силам! По-моему, вам бы нужно женщину с головой на плечах, которая бы вас подтягивала и учила быть напористым.

– Со стариком я еще поквитаюсь, – заверил ее Мэт мрачно. – Будет и на моей улице праздник. Он мне заплатит за все обиды… – Он помолчал и прибавил с добродетельным негодованием: – Да и за все, что терпела от него моя бедная мать. Впрочем, он скоро окончательно сопьется.

Нэнси не отвечала. Закинув назад голову, она созерцала потолок, выставив напоказ свою красивую белую шею и так изогнувшись всем телом, что юбка ее поднялась чуть не до колен.

– Говорю вам, вы напрасно растрачиваете на него свою молодость, – продолжал, волнуясь, Мэт. – Он просто здоровенный, злющий бык. Смотрите, как он мучает Несси этими уроками, не давая ей вздохнуть. А что он сделал с мамой! Не стоит он вас. Неужели вы этого сами не видите?

Нэнси внутренне разбирал смех.

– А я не из пугливых, Мэт. Сумею за себя постоять. У меня есть кое-какие свои мыслишки на этот счет. Так, секрет, который знают только Нэнси да я, – шепнула она игриво.

– Какой? – жадно допытывался Мэт, возбужденный ее кокетством.

– А это я вам скажу когда-нибудь, если будете паинькой.

– Нет, скажите сейчас, – настаивал Мэт.

Но она не соглашалась. Отрицательно покачав головой, посмотрела на часы и промолвила:

– Ого! Я так и думала, что пора ставить обед на плиту. Я должна помнить о своих обязанностях и не забывать, для чего я взята в дом, иначе меня прогонят. Вы, вероятно, как всегда, будете завтракать в городе?

Мэт тоже взглянул на часы, чтобы определить, сколько времени он еще может безопасно оставаться здесь, прежде чем улизнуть из дому во избежание встречи с отцом. Со смерти мамы он придерживался такой тактики – всеми способами уклоняться от встреч с отцом.

– Да, я уйду. Вы знаете, когда я сижу с ним за столом, у меня кусок застревает в горле. Не от страха, конечно, – потому что он так переменился, что и слова мне не скажет никогда, но чем меньше мы с ним будем сталкиваться, тем спокойнее для всех. С моей стороны это простое благоразумие.

Когда он с весьма независимым и равнодушным видом отошел от шкафа, Нэнси заложила руки за голову, словно для того, чтобы удержаться в наклонном положении, и усмехнулась ему в лицо все той же легкой, загадочной усмешкой.

– Подойдите на минутку ко мне, Мэт, – шепнула она наконец.

Он, нерешительно глядя на нее, подошел к столу, на котором она сидела, но двигался так медленно, что она прикрикнула на него:

– Ближе, мой милый, ближе. Я вас не укушу.

Мэт подумал, что охотно подвергся бы такому приятному наказанию: уж очень хороши были ее белые ровные зубы, сверкавшие из-за красных улыбавшихся губ – губ, которые тем ярче алели на бледном лице, чем ближе он наклонялся к ней…

– Вот это другое дело, – сказала она наконец. – Побольше огня, Мэт! Знаешь что, твой отец поступает как дурак, оставляя такую молодую парочку, как мы с тобой, одних в этом скучном доме, где время тянется так медленно. Будь у него хоть капля здравого смысла, он бы никогда этого не допустил… Я уже столько дней не выходила никуда – только за покупками, – а ему и в голову не придет свести куда-нибудь девушку повеселиться. Послушай, что я тебе скажу, Мэт. Завтра в городской ратуше концерт, – зашептала она, пленительно взметнув темные ресницы, – почему бы нам с тобой не отправиться туда, а? Он ничего не узнает, а деньги на билеты я из него как-нибудь да выужу.

Мэт смотрел на нее как завороженный, не думая о ее словах, которые он едва ли слышал, не видя ничего, кроме ее крепких грудей, так красноречиво выступавших перед его глазами благодаря ее позе, да мелких золотых веснушек (не им одним замеченных), сбегавших по прямому носику до мягкого округленного изгиба вздернутой верхней губы. В эту минуту он понял, что жаждет Нэнси, хоть и боится взять ее, и, заглядывая глубоко в ее темные глаза, ощутил какой-то бессознательный трепет, толкавший его на стремительные действия. Он невольно пробормотал:

– Нэнси! Нэнси! Ты дьявольски соблазнительная женщина!

На секунду манящее выражение ее лица сменилось гордым удовлетворением.

– Я это тоже начинаю замечать, – сказала она вполголоса. – И следующему мужчине, который возьмет меня, я уже не достанусь так дешево, нет!

Затем сразу же изменила голос и шепнула умильно:

– Так как же насчет концерта, Мэт? Участвует семейство Маккельви; они такие замечательные артисты! Мне до смерти хочется немного развлечься! Мы с тобой отлично можем улизнуть на этот концерт. Нам всегда так весело вдвоем, а на концерте будет еще веселее. Сведи меня туда, Мэт, хорошо?

Чувствуя, как ее дыхание тепло и интимно овевает ему щеку, Мэт пробормотал странным, не своим голосом:

– Ладно, Нэнси! Сведу! Сделаю все, что ты захочешь, только слово скажи.

Он был вознагражден улыбкой. Нэнси легко спрыгнула со стола и чуть-чуть коснулась его щеки кончиками пальцев.

– Значит, решено! – крикнула она весело. – Как мы чудесно повеселимся! Предоставь все мне – билеты и все остальное. Мы условимся встретиться в ратуше, но обратно ты меня проводишь. Идти так далеко и темно, – добавила она лукаво. – Я боюсь одна возвращаться домой. Мне может понадобиться твоя защита.

Затем вдруг снова посмотрела на часы и воскликнула:

– Боже, как поздно! Я едва успею поджарить колбасу! Удирай скорее, Мэт, если не хочешь налететь на своего папашу. Иди и возвращайся, когда путь будет свободен и здесь никого не будет. Тогда мы отлично закусим вдвоем – ты и я!

Она подогрела его последним взглядом, и Мэт, не сказав ни слова, вышел из кухни. Кипевшая в нем борьба чувств мешала ему говорить, связывала движения и делала походку неуклюжей.

Когда он ушел, Нэнси принялась готовить обед, но, несмотря на то что она запоздала, без всякой спешки, с самым безмятежным, даже нарочито небрежным спокойствием. Бросила на сковороду целый фунт колбасы и поставила ее жариться на плиту, потом разостлала на столе грязную скатерть, с грохотом поставила несколько тарелок на обычные места и так же небрежно швырнула ножи и вилки.

Неряшливость ее домашней работы составляла поразительный контраст с опрятностью и щеголеватостью ее наряда. Об этой неряшливости свидетельствовал и общий вид кухни. Пыль, лежавшая густым слоем на полках, неподметенный пол, заржавевшая грязная решетка, невычищенный камин, общая атмосфера запущенности, царившая здесь, – все становилось понятно, если понаблюдать в эти минуты за действиями Нэнси. Весь внутренний вид дома сильно изменился к худшему по сравнению с тем временем, когда маму несправедливо обвиняли в неопрятности, хотя ее никем не оцененными усилиями в доме поддерживалась безукоризненная чистота. А теперь колбаса, протестуя против невнимания к ней, плевалась жиром на стену у плиты и, казалось, приводила всю комнату в состояние печального упадка.

Внезапно, заглушая шипение жира, в кухню, полную чада, донесся из передней стук отпертой и вновь захлопнутой двери, потом тяжелые медленные шаги. Нэнси узнала шаги Броуди, но, несмотря на то что обед не был готов, она ничуть не смутилась и продолжала с тем же безмятежным спокойствием наблюдать за сковородой. Она не побежала сломя голову подавать поскорее вкусный бульон или чашку горячего кофе, налитую обязательно до краев, или чайник из британского металла! Когда она услышала из посудной, что Броуди вошел в кухню и молча сел за стол, она с минуту подождала, потом весело окликнула его:

– Вы сегодня слишком рано, Броуди. У меня еще не совсем готово.

Так как он ничего не ответил, она продолжала выкрикивать, обращаясь к нему – к нему, который никогда ни на секунду не нарушал раз навсегда установленного порядка:

– Вы так неаккуратны последние дни, что я никогда не знаю, когда вас ожидать, – или в этом доме все часы неверны? Как бы то ни было, вы потерпите, я скоро кончу.

Он «терпел», безмолвно ожидая.

За то короткое время, что прошло со дня его поступления на службу к Лэтта, в нем замечалась перемена, еще более разительная и глубокая, чем в комнате вокруг него, и перемена иного характера.

Он сидел, устремив глаза на тарелку, стоявшую перед ним, настолько похудевший, что платье висело на нем мешком, словно с чужого плеча. Его прямая, гордая и всегда воинственная осанка сменилась довольно заметной сутулостью. Лицо из сурового стало мрачным, в глазах, прежде пронзительных, было что-то неподвижное, рассеянное, и белки испещрены красными жилками. Такие же жилки тонкой сеткой покрывали щеки. Губы его были сухи и сжаты, виски и щеки впали, а морщина на лбу отпечаталась так резко, как глубоко выжженное клеймо. Казалось, четкие контуры его фигуры как-то расплылись, каменные черты лица да и весь крепкий массив этого человека подточены, разъедены какой-то неизвестной кислотой, растворенной в его крови.

Когда вошла Нэнси, неся блюдо с колбасой, он быстро поднял глаза, притягиваемый, как магнитом, ее взглядом, но когда она поставила перед ним блюдо, посмотрел на него и спросил надтреснутым голосом, похожим на звук испорченного инструмента:

– Разве ты сегодня не варила для меня суп, Нэнси?

– Нет, – отрезала она. – Не варила.

– А сегодня хорошо бы съесть капельку горячего бульону, – сказал он с легким неудовольствием. – Я порядком продрог. Но раз бульона нет, значит нет. А где картофель?

– Некогда мне было сегодня возиться с картофелем. Я и так с ног сбилась. Вы не можете требовать, чтобы я каждый день все успевала и портила руки в холодной грязной воде, чистя картошку. Я к этому не привыкла. Вы довольствовались обедом попроще этого, когда заходили ко мне в «Герб Уинтонов», а с тех пор дела ваши не поправились. Ешьте что подают и будьте довольны!

Зрачки его расширились, губы сложились уже для сердитого ответа, но он с трудом сдержался, положил себе на тарелку колбасы и, взяв кусок хлеба, принялся за еду.

Нэнси постояла подле него, упершись руками в бедра, нагло рисуясь, в полном сознании своей власти над ним. Когда вошла бабушка, она круто повернулась и вышла в посудную.

Старуха подошла к столу и, сев, пробормотала себе под нос:

– Гм! Опять то же самое!

Но в ответ на это едва слышное замечание Броуди вдруг сразу окрысился на нее по-старому:

– А чем плоха колбаса? Если тебе не нравится простое хорошее мясо, можешь отправляться в богадельню, а если нравится, так заткни свою старую глотку!

Эти слова, а еще больше – взгляд, которым они сопровождались, сразу заставили старуху съежиться, и она трясущимися руками начала без особой жадности накладывать себе на тарелку колбасу, так неосторожно ею раскритикованную. Ее дряхлеющий, отуманенный мозг, неспособный понять все значение совершившихся вокруг нее перемен, понимал только то, что теперь ей было нехорошо, что ей давали меньше еды и еда была невкусная. С отвращением жуя слабыми челюстями, она осмеливалась выражать свое недовольство только быстрыми взглядами на дверь, за которой скрывалась Нэнси.

Некоторое время оба молча ели, потом Броуди вдруг перестал равнодушно жевать, поднял голову при звуке чьих-то легких шагов и, устремив глаза на дверь в переднюю, настороженно ожидал входа Несси. Она вошла тотчас, и Броуди опять машинально принялся жевать, но глаза его повсюду следовали за нею.