Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

– Мадам, мы с моим другом слышали вас в «Тоске». Я тогда покинул театр в слезах.

– Ну, за это вам следует винить Пуччини, а не меня, – сухо усмехнулась она.

– Но тогда почему, дорогая мадам?..

– В один прекрасный день, Десмонд, когда мы узнаем друг друга получше, я расскажу вам скучную историю своей жизни, – решительно встав с дивана, сказала госпожа Донован. – А теперь нам обоим не помешает хорошая прогулка. Дайте мне минуту, чтобы я могла переодеть туфли, и я покажу вам короткий путь к дому священника.

И они пошли по дорожке в гору через поместье; миновали аккуратно подстриженные лужайки, окружавшие розовый сад, и домик с колоннами в псевдогреческом стиле рядом с ухоженным теннисным кортом «Ан-ту-ка»[491]491
  «Ан-ту-ка» – название различных спортивных сооружений, обычно теннисных кортов, одноименной строительной фирмы.


[Закрыть].

– Я специально содержу все здесь в образцовом порядке, так как сотрудники моей фирмы, когда приезжают, любят поиграть в теннис. А еще у меня есть племянница школьного возраста. Она тоже играет.

Они уже шли через фруктовый сад.

– У меня только яблони и немного слив, – объяснила мадам. – Все остальное растет здесь не слишком хорошо.

Наконец вышли на опушку соснового леса. Десмонд увидел специально расчищенную тропинку, вьющуюся среди деревьев.

– Здесь приятно гулять, – сказала госпожа Донован. – Я слежу за тем, чтобы мелкую поросль постоянно вырезали. А теперь посмотрите. Там, за верхушками деревьев, виднеется крыша церкви.

– Чудесно, – искренне восхитился Десмонд. – Какой прекрасный вид!

– Да… Я каждый день прихожу сюда полюбоваться им. – Она махнула рукой в сторону церкви и сказала: – А теперь идите. Пора будить каноника. И возвращайтесь сюда поскорее… Да, поскорее… – И с этими словами она повернулась и пошла прочь.

Душная атмосфера Великого поста окутала приход церкви Святой Терезы, и достопочтенный каноник, который особенно любил говяжью вырезку, ногу и седло барашка, жирную вареную свинину, но, пожалуй, больше всего свой «Маунтин дью», так вот, достопочтенный каноник, который призывал к порядку других, к себе проявлял еще большую требовательность. Он соблюдал строгий пост и воздержание от излишеств. Одним словом, он страдал. Он пребывал именно в таком состоянии души, чему немало способствовало и время года, когда ему особенно хорошо удавались разгромные проповеди, которые он обрушивал на головы прихожан.

На весь Великий пост в качестве дополнительной епитимьи он даже взял на себя восьмичасовую мессу. Таким образом, Десмонд служил десятичасовую, а после чтения Евангелия, пока Десмонд с алтарными мальчиками сидели у алтаря, каноник с кафедры наставлял прихожан.

И вот сегодня, во второе воскресенье Великого поста, когда в церкви яблоку негде было упасть и верующие, трепеща, сидели в напряженном молчании, поскольку из личного опыта знали, что очередная проповедь ничего хорошего им не сулит, каноник в кружевном стихаре поверх алой сутаны и красной шапочке, плотно сидящей на его круглой голове, медленно взошел на кафедру и, задумчиво нахмурив лоб, повернулся к своей притихшей пастве, но, прежде чем заговорить, сделал многозначительную паузу. Пауза тянулась невыносимо долго, затем каноник зычным крещендо три раза выкрикнул:

– Черт! Черт! Черт!

Когда первая волна потрясения прошла, каноник начал проповедь.

– Говорю ли я это отвратительное слово как бранное, как непристойное и грязное богомерзкое ругательство, которое сплошь и рядом слышишь на улице или в пабах? Иди к черту! Ну и черт с тобой! Было чертовски весело! Да пошло оно все к черту! Черта с два я налью тебе еще! Нет, я говорю сейчас о враге рода человеческого, о Сатане, который вместе с падшими ангелами, по приговору Страшного суда, был низвергнут в геенну огненную, именуемую адом. Ад – это дом, полный бесконечных мучений. Ад – это вместилище греха и порока, самое место для тех, кто плюет в лицо Господа нашего Иисуса Христа, для тех, кто находится сейчас среди нас, кто отвергает благодать Божию, умирает – помоги им, Господи! – без покаяния и попадает в геенну огненную, чтобы присоединиться к легионам проклятых, обреченных на вечные муки. Вы когда-нибудь хоть на миг задумывались о бесконечной агонии тех, от кого отвернулся Господь? Вы когда-нибудь обжигали палец, прикуривая трубку от слишком короткой спички? Вы когда-нибудь пробовали хотя бы минуту подержать палец в пламени обычной сальной свечи? Нет, никогда! Только полный идиот может причинить себе подобный вред. А теперь представьте себе боль, только в миллион раз сильнее, пронзающую все тело. И когда вас окунут в кипящую лаву, всю в столбах пламени, и вы будете задыхаться от дыма, пара, пены и смрада преисподней, а потом черти будут пытать вас раскаленными докрасна вилами и щипцами, и кругом будут раздаваться стоны и вопли таких же потерянных душ, корчащихся в адских мучениях, и при этом только одна мысль будет снедать вас, причиняя непреходящую муку, мысль, что вам некого винить, кроме самих себя, что у вас был шанс, но вы его отвергли, бросив его вместе с ругательством в лицо Всевышнего, что если б вы только послушали вашего бедного старого каноника в оное воскресенье, то теперь были бы уже в раю, в обществе избранников Божьих, где царят вечное блаженство и вечная радость перед светлым ликом воскресшего Господа нашего Иисуса Христа.

После такой убийственной речи в церкви воцарилась мертвая тишина. Не преминув воспользоваться достигнутым преимуществом, каноник продолжал:

– Я говорю с вами об этом в нашей прекрасной церкви, в соборе, подаренном щедрой и поистине святой женщиной, нашей госпожой Донован. Многие из вас, слава тебе, Господи, являются добрыми католиками. Но есть и такие, – повысил голос каноник, – из тех, что сейчас толкутся в дверях или теснятся на задней скамье, которые снимают пиджак не для того, чтобы трудиться в поте лица, а лишь для того, чтобы ввязаться в очередную драку. У них от безделья уже мозоль на спине выросла и задница из штанов вываливается, а они только и знают, что сидеть на тротуаре у дверей ближайшего паба. А вы, расфуфыренные распутницы, с притворной скромностью прячущиеся сейчас за колоннами, вы – размалеванные, напудренные и расфранченные – околачиваетесь каждый вечер у бара в шали поприметнее, чтобы подцепить какого-нибудь недотепу… И, Боже, спаси и помилуй несчастного дурака, когда он проснется на следующее утро! Я к вам обращаюсь, а также ко всем, кто погряз в смертных грехах, и повторяю, что ангел-мститель не спускает с вас глаз. Но если вы не захотите внять моим словам, если отринете их от себя с ругательством на устах, я скажу вам: «Слово мое верно!»

Десмонд, оглушенный проклятиями каноника, сидел на узкой скамье, изнемогая под тяжестью облачения и чувствуя, что потихоньку начинает терять последние остатки сил. Скудный завтрак не мог его насытить, да и сам Десмонд не способен был выдержать строгие ограничения Великого поста, а просить сделать для него исключение и освободить от необходимости поститься было абсолютно невозможно. Он с тоской вспомнил о своем дорогом друге, о госпоже Донован, – казалось, ее уже целую вечность не было в «Маунт-Вернон», – и гадал про себя, что могло стать причиной столь долгого отсутствия, сгорая от нетерпения увидеть ее вновь.

Это случилось десять дней назад. Он как раз совершал свой обычный обход, когда она позвонила и передала через каноника, что должна срочно уехать в Швейцарию. Был ли вызван столь стремительный отъезд юридическими причинами? Нет, невозможно. Летом она три месяца подряд прожила в своем доме вблизи Веве, что по закону давало ей право на постоянное проживание в Швейцарии.

Десмонд, к собственному замешательству, вдруг понял, что безумно хочет, чтобы госпожа Донован поскорее вернулась. Но в этот момент дружный вздох облегчения, а затем шаркание ног и грохот отодвигаемых скамеек, который свидетельствовал, что служба закончилась, вернули его к действительности. Он встал со своего места, а каноник величавой поступью прошел мимо, чтобы преклонить колена перед дарохранительницей.

Десмонд тут же вернулся к алтарю и, преодолевая усталость, завершил богослужение. Через двадцать минут он уже был в доме священника.

Он сразу прошел к себе в комнату и лег на кровать, которую миссис О’Брайен застелила чистым покрывалом. Несколько минут Десмонд лежал просто так, ни о чем не думая, но затем мысли его снова вернулись к госпоже Донован и к предположительному времени ее возвращения. Причина ее долгого отсутствия оставалась для него загадкой. Но почему, почему его мысли настойчиво возвращались к этой женщине, которая и сама была в некотором роде загадкой?! Может, он влюблен? Десмонд беспокойно заворочался на кровати. Чистую любовь между мужчиной и женщиной еще никто не запрещал, а госпожа Донован, как ни крути, на десять лет его старше. Но до чего же она хороша, до чего обворожительна и остроумна, не говоря уже о ее незаурядном уме!

Отдаленный звук гонга, который миссис О’Брайен деликатно приглушала на время Великого поста, заставил Десмонда соскочить с кровати. В столовой он обнаружил каноника, уже сидевшего за столом и печально взиравшего на маленькую тарелку макарон с сыром, которая, если не считать той, что стояла перед тем местом, за которым обычно сидел Десмонд, служила единственным украшением стола.

Сев за стол, Десмонд вдруг поймал на себе сочувственный, почти нежный взгляд каноника.

– Что-то ты бледный, приятель. Да, месса слегка затянулась. Так вот, я решил нарушить правила и налить тебе стакан «Шерри».

– Только вместе с вами, каноник.

Каноник, уже собравшийся было встать, тяжело опустился обратно и, потянувшись через стол, ласково пожал Десмонду руку.

– Вот проявление настоящей привязанности и истинного уважения. Я глубоко ценю твои чувства. Что ж, будем страдать вместе.

– Во всяком случае, проповедь сегодня была просто потрясающая.

– Потрясающая? Да, вполне возможно. – Каноник осторожно подцепил вилкой макаронину и отправил ее в рот. – Но я тебе, приятель, прямо скажу. Большинство из этих ублюдков забудут ее уже на полпути к питейному заведению «У Мерфи». Как думаешь, в этом вареве достаточно сыра? Абсолютно безвкусная еда. И почему нельзя сделать макароны потолще?! – И не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, каноник продолжил: – Пойми, приятель. Я вовсе не какой-нибудь средневековый мракобес, представляющий ад местом, где черти разгуливают с длинными вилками для поджаривания тостов. Я только хочу их слегка припугнуть. Но ад и в самом деле существует, причем наказывают там так, что страшнее не бывает. Это скорбь и безысходное отчаяние, утрата возможности предстать перед лицом Создателя и ощущать Его божественное присутствие. И еще скажу тебе, приятель, что я ужасно огорчен, причем не только положением дел в нашем приходе, но и общим упадком нравственности в нашем проклятом мире. – С этими словами каноник подцепил очередную макаронину и брезгливо проглотил. – Теперь не существует никакой разницы, абсолютно никакой, между тем, что хорошо и что плохо. Ибо любые средства хороши и все идет в ход. Обман в бизнесе, неверность в супружестве, неразборчивость в половых связях в любом возрасте. Сходи как-нибудь вечерком на пристань. Как думаешь, что там выбрасывает прибоем? Волны, словно дохлую рыбу, выносят использованные гондоны, которые плывут по божественному океану, как свидетельство человеческой развращенности. – Каноник мастерски поймал вилкой последнюю макаронину и проглотил ее. – Я тебе по-простому скажу, приятель, без всяких там экивоков: современный мир катится, твою мать, прямиком в ад! – Выдав этот потрясающий афоризм, каноник взял тарелку, вылизал ее дочиста и удовлетворенно заметил: – Вот теперь блестит как зеркало. И мыть не надо. – Он поднялся и потрепал Десмонда по плечу. – Ну, а тебе не мешало бы подышать свежим воздухом. Это пойдет тебе на пользу. Прогуляйся-ка до «Маунт-Вернон», узнай, не вернулась ли мадам.

Воодушевленный добротой каноника – человека, казалось, сделанного из железа и весьма скупого на похвалу, – Десмонд вышел из дому в приподнятом настроении. Так как ведущая к лесу тропинка была довольно крутой, он шел медленно и осторожно и, достигнув лесной опушки, подавил в себе желание отдохнуть в травянистой лощине, где тропинка обрывалась и начиналась частная просека в сторону «Маунт-Вернон».

Смолистый запах хвойных деревьев, предвещающий близость поместья, вернул Десмонда к жизни. Он сразу воспрянул духом, а сердце неожиданно бешено забилось в груди. За это время он успел полюбить чудесный старый дом, целиком соответствующий его представлениям о гармонии и хорошем вкусе. В душе Десмонд питал слабую надежду застать там и саму хозяйка – своего дорогого друга госпожу Донован, которую любил самой чистой и светлой любовью.

Увы, выйдя из леса, он обнаружил, что ставни закрыты, а в саду никого нет. Тем не менее он спустился вниз, задержавшись сначала у греческого атриума возле теннисного корта, а затем и на террасе особняка, по которой с удовольствием прошелся, испытывая странное чувство владельца чужой собственности.

Неожиданно входная дверь распахнулась, и на пороге появилась Бриджит в своем лучшем воскресном платье.

– О, ваше преподобие, входите, входите, пожалуйста. Почему вы топчетесь у дверей, словно чужой?!

– Бриджит, но дом ведь закрыт.

– Вовсе нет, сэр. Я сейчас мигом подниму жалюзи в гостиной. Мадам в жизни не простит мне, если я оставлю вас мерзнуть на улице. И, кроме того, там для вас письмо.

Узнав о письме, Десмонд все же решился войти. Он прошел в дом вслед за Бриджит, которая, верная своему слову, быстро открыла ставни и, прежде чем Десмонд успел ее остановить, поднесла спичку к сложенным в камине дровам.

– А теперь, сэр, позвольте угостить вас чашечкой чаю и кусочком торта. У Патрика сегодня выходной, а девчонку я отпустила домой проведать мать, но я буду счастлива вам услужить.

– Если это вас не слишком затруднит, Бриджит. Я с удовольствием выпью чаю, но… никакого торта.

– А… Я и запамятовала, что вы поститесь. Как только чайник закипит, я мигом принесу вам чашечку чудесного чая. И ваше письмо.

Когда Бриджит ушла, Десмонд подсел поближе к камину. Сухие поленья сразу занялись и весело потрескивали. Господи, как приятно снова оказаться здесь! Десмонд буквально впитывал в себя тепло очага и чудесную атмосферу комнаты. Ему не терпелось поскорей прочесть письмо, но в то же время хотелось продлить приятное состояние предвкушения, а потому он решил сначала выпить чаю, оставив письмо на десерт.

Ему не пришлось долго ждать. Бриджит принесла большую чашку ароматного, бодрящего чая, вкуснее которого он еще не пробовал. И когда Бриджит пришла спросить, не хочет ли он еще, Десмонд воскликнул:

– В жизни не пил такого чудесного чая. Это что, какой-то особенный сорт?

– Положа руку на сердце, – улыбнулась Бриджит, – когда я увидела, какой вы замученный, то решила плеснуть туда добрую толику «Маунтин дью».

– Тогда все. На сегодня хватит, – рассмеялся Десмонд. – Но я непременно расскажу мадам, что вы своим чаем вернули меня к жизни. Бриджит, раз уж вы так любезно затопили камин, можно я посижу у огня и с полчасика отдохну?

– Сэр, не только можно, но и нужно. Мадам сказала, что, коли вы придете, чтобы чувствовали себя как дома.

Когда Бриджит вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь, Десмонд затаив дыхание вскрыл письмо.

Мой дорогой, мой драгоценный Десмонд!

Надеюсь, Вы окажете мне честь, посетив «Маунт-Вернон» в мое отсутствие, и тогда получите и прочтете это письмо. Когда перед отъездом я позвонила вам, к телефону подошел каноник, который сообщил, что вас вызвали к больному. Поэтому я не стала вдаваться в подробности, а сказала только, что мне необходимо срочно уехать в Швейцарию. Теперь о причинах столь неожиданного отъезда. После смерти моей несчастной сестры, которая умерла каких-то четыре года назад после энного числа лет крайне неудачного замужества, на моем попечении осталась ее дочь и, соответственно, моя единственная племянница Клэр. У Клэр, без сомнения, было крайне несчастливое детство, что, естественно, не могло не сказаться на ее характере. Она отличается крайней безответственностью, если не сказать необузданностью. Последние два года она училась в одной из лучших швейцарских закрытых школ – в пансионе благородных девиц «Шато-ле-рок». Школа, расположенная в горах в районе Ла-Typ-де-Пельц, находится поблизости от моего дома в Бурье, где моя племянница проводит вместе со мной летние каникулы.

С Клэр все было более или менее хорошо, хотя учителя в своих отзывах действительно указывали на определенную недисциплинированность моей племянницы и ее склонность к нарушению правил, что объясняли живостью ее характера. Однако накануне вечером я неожиданно получила телеграмму от директора школы майора Култера, извещающую, что Клэр исключили из школы и мне необходимо приехать ее забрать.

Я, естественно, тут же позвонила узнать, в чем дело. Оказалось, что Клэр и еще одна девочка после отбоя в 21.30, дождавшись темноты, вылезли из окна своего дортуара, спрыгнули на землю, взяли свои велосипеды из велосипедного сарая и покатили в Монтре. Здесь девочки – заметьте, одетые в школьную форму – отправились прямо в дансинг, где быстро отыскали себе партнеров для веселья, которое затянулось далеко за полночь. К счастью, школьная форма их и выдала; портье позвонил директору, который тут же вскочил в машину и примчался туда, причем как раз вовремя, ибо девчушки уже собирались покинуть дансинг на спортивной машине молодого человека весьма сомнительной репутации.

Нет нужды говорить вам, Десмонд, как я расстроилась и как умоляла майора Култера не предпринимать ничего до моего приезда. Я очень надеюсь, что сумею уговорить его оставить Клэр еще на год; за это время она, несомненно, наберется благоразумия и приспособится к нашему размеренному образу жизни. И если майор Култер действительно настоит на ее немедленном исключении, то, боюсь, сейчас мне с ней будет просто-напросто не справиться.

Я прямо сейчас выезжаю на машине в Дублин, чтобы успеть на пароход.

Пока меня не будет, я очень прошу Вас навещать время от времени «Маунт-Вернон» и не стесняться заходить в дом – его двери для Вас всегда открыты, а Бриджит предоставит в ваше полное распоряжение кладовую со съестным. Устраивайтесь поудобнее в гостиной и думайте – хоть чуть-чуть – обо мне. Я со своей стороны могу Вас заверить, что все мои мысли только о Вас.

Нежно любящая вас,

Джеральдина.

Десмонд дважды перечитал письмо, и не потому, что чего-то недопонял. Нет, ему грела душу интимность, даже нежность, сквозившая в этих торопливых, наспех написанных строках. И, хотя он страшно жалел, что ей пришлось срочно уехать в Швейцарию, в ее отсутствие он получил еще одно доказательство, что их связывает некое светлое чувство: уважение, преданность и даже любовь, причем в самом чистом понимании этого затертого слова. Десмонд ни секунды не сомневался, что Джеральдина Донован без труда уговорит директора оставить в школе свою непослушную племянницу, и с нетерпением ждал ее скорого возвращения.

Сложив письмо, Десмонд засунул его во внутренний карман и вскочил на ноги. Он вдруг ощутил прилив сил, что было вызвано письмом и, вероятно, «Маунтин дью», а также потребность в решительных и немедленных действиях. Его взгляд упал на рояль. Поддавшись неожиданному порыву, он сел за инструмент, открыл крышку и пробежался пальцами по клавишам. «Блютнер» с мягким звучанием – именно таким, как он любит. Десмонд не пел уже несколько месяцев, но сейчас, поддавшись искушению, он сделал глубокий вдох, и комнату наполнили звуки чудеснейшего гимна «О, жертва искупительная».

Как чудесно звучал его голос в просторной комнате! Возможно, дело было в том, что ему наконец-то удалось отдохнуть, но никогда еще он не пел лучше. Затем его выбор пал на Перголези «Радуйся, Царица, мать милосердия», потом для разнообразия он спел «Та, что проходит мимо».

Десмонд принялся играть на рояле и петь отрывки из любимых опер, причем с каждой новой арией исполнение становилось все лучше, и он просто купался в звуках музыки. В заключение Десмонд позволил себе исполнить арию Пако из оперы «Короткая жизнь». Неожиданно он бросил взгляд на каминные часы. Боже правый, десять минут пятого; дети, которых он готовил к первому причастию, уже наверняка ждут его в боковом приделе. У него оставалось меньше пятнадцати минут, чтобы вернуться обратно.

Выйдя из гостиной, Десмонд обнаружил, что Бриджит сидит в холле. При виде молодого священника она тут же вскочила со стула.

– Отец Десмонд, я тут сидела и, как зачарованная, слушала ваше радио. Никогда еще Дублин не было слышно так хорошо. Они там разные записи ставили: Джона Маккормака, Карузо и вообще всех великих.

– В любом случае, Бриджит, я рад, что вы получили удовольствие. И спасибо за вашу доброту и гостеприимство. Особенно за чудесный чай.

– Приходите еще, святой отец, – сказала Бриджит, открывая дверь. – И поскорее. Мадам будет очень рада.

Десмонд быстрым шагом поднялся в гору и только спускаясь по тропинке, позволил себе слегка перевести дух, но в церкви он был ровно в половине пятого.

Детишки – их было ровно двенадцать, все не старше пяти-шести лет и все из бедных семей, – дружно встали при его появлении. Настроение у Десмонда было самое радужное, поэтому он не стал вещать с алтаря, а собрал ребятню вокруг себя и сел в центре маленькой группы.

Это было второе по счету занятие, которое Десмонд решил связать с предыдущим, рассказав, как Иисус Христос с учениками вошел в Иерусалим, заранее зная, что идет на смерть. А так как Он должен был скоро умереть, то хотел оставить о себе память. И что может быть лучше, если символом этой памяти станет Он сам. Так Десмонд попытался как можно доходчивее объяснить детям великое таинство. Десмонд продолжил рассказ, чувствуя, что сумел заинтересовать даже самых маленьких ребятишек.

Закончив, он предложил задавать ему вопросы и старался всячески приободрить и поощрить детей. Затем он назначил день и час очередного занятия и, вручив каждому по конфетке, изрядный запас которых хранил в шкафчике за алтарем, распустил всех по домам.

Десмонд уже шел в ризницу, когда маленькая девочка, младшая из всех, догнала его и взяла за руку.

– Когда Иисус придет ко мне, я буду любить Его так же сильно, как вас, святой отец?

Десмонд внезапно почувствовал, как слезы навернулись ему на глаза.

– Нет, милая, еще сильнее. Ты будешь любить Его гораздо, гораздо сильнее.

И с этими словами он взял девочку на руки, поцеловал в щечку, положил еще одну конфетку в карман ее передника и отвел к остальным детям.