Текст книги "Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Арчибальд Кронин

Он предсказал снегопад в Швейцарии, и, словно в подтверждение его непогрешимости, их действительно встретил снег – ранний, легкий, успевший замерзнуть до твердой корки и теперь сверкавший под кобальтовыми небесами. Почти целую неделю, что они прожили в Шванзее, между ними строго соблюдалось соглашение о сдержанности, которое она заставила его принять, – в противном случае она отказывалась ехать. Не давая выход своим чувствам, в лихорадочном усилии склонить ее на свою сторону, он сделал простоту и спокойствие девизом дня. Неуемные восторги Артуро и Елены по случаю их приезда были быстро погашены, атмосфера установилась степенная, он заказывал простые блюда, которые подавались без лишних формальностей. Желая продемонстрировать неповторимость живописных видов, он каждый день водил ее на прогулки: экскурсии, совершавшиеся в основном в молчании, приводили их к белым подножиям Альп, чьи парящие вершины окрашивались розовым цветом на рассвете и закате. По вечерам, сидя в библиотеке по обе стороны горящего камина, в котором потрескивали поленья, и чувствуя усталость не столько от длинных прогулок, сколько от постоянного напряжения, он давал ей слушать пластинки – главным образом Генделя, Баха и Моцарта, – время от времени вставая, чтобы поменять их на стереофонической радиоле, чей блестящий корпус красного дерева был ловко скрыт в лакированном коромандельском[342]342
  Порода черного дерева.


[Закрыть] бюро. Никто не знал о его возвращении, поэтому никаких назойливых визитеров, ничто не отвлекало, они были предоставлены самим себе.

При обычных обстоятельствах такая жизнь была бы настоящей идиллией. Но, увы, под внешним покоем дрожала натянутая тетива, грозя сорваться и разрушить его надежды. Призвав все свое обаяние, действуя тонко и осторожно, он пытался убедить ее отказаться от намерения уехать, но потерпел фиаско. Никакие уговоры и доводы не помогли. А время летело, и его осталось очень мало. Через три дня после приезда Уилли она должна была уехать.

Несговорчивость такой молодой, чистой и неопытной девушки постоянно вызывала в нем не только душевную боль, но и удивление. И дело вовсе не в том, что она его не любила. Каждый день, каждый час предоставлял ему свидетельства, с какой мукой она подавляла в себе естественные порывы. Стоило ему случайно дотронуться до руки Кэти, например передавая блюдо за столом, как он ощущал пробегавшую по ней дрожь. И очень часто, когда она меньше всего этого ожидала, он перехватывал ее взгляд, горящий тоской и печалью любящего сердца.

Однажды утром, вопреки запрету на гостей, он почувствовал, что должен познакомить ее со своими двумя маленькими друзьями, детьми начальника причала. Ханса и Сьюзи пригласили, представили и угостили «ранним полдником» – вишневым кексом и оранжадом. Потом все четверо пошли в сад лепить снеговика из сугроба, образовавшегося у толстого ствола иудина дерева. Снег под твердой коркой был мягким и податливым. Мори подвязал к ветке качели, которые повесил для детей прошлым летом, так что малыши легко смогли подобраться к сугробу. Как же им было весело – сколько восторгов и радостных криков, как порозовели щечки и сияли глазки! Глядя на детишек, он сказал ей чуть ли не резко:

– Тебе не хотелось бы иметь таких же?

Она вспыхнула и тут же побледнела, словно от внезапной обиды.

– Они милые, – произнесла она, уклонившись от ответа. – Такие естественные и неизбалованные.

Почему, почему, почему она отказывалась от его любви, от детей, которых он мог бы ей подарить, и от всех огромных преимуществ богатства и высокого положения? Да и что давала ей альтернатива? В тот же день, когда они совершали прогулку по своему любимому маршруту вдоль горного хребта Ризенталь, он все время задавал себе эти вопросы с каким-то мрачным безысходным отчаянием, вызванным впервые закравшимся сомнением: а вдруг в ее точке зрения было рациональное зерно? И хотя между ними существовало перемирие, но, когда они неспешно поднимались по горной тропинке между припорошенных серебром сосен, он больше не смог сдерживаться.

– Милейшая Кэти, я не имею ни малейшего желания бередить твои раны, но мне помогло бы… успокоить мои собственные, если бы только я до конца понял твои мотивы. Ты покидаешь меня главным образом потому, что дала слово?

– Отчасти по этой причине, – ответила она, шагая с низко опущенной головой. – Но есть еще и другая.

– Какая же?

– Как я уже говорила, от всех нас требуется одно, и я в это верю. Мы живем в ужасное время, Дэвид, медленно приближаясь к саморазрушению, моральному и физическому. Если заглянуть поглубже, мы все охвачены страхом. Тем не менее мир продолжает удаляться от Бога. Нам ни за что не выжить, если только каждый, абсолютно каждый не сделает усилия, пусть даже самого маленького. Я, конечно, не мудрец, но это так очевидно, и дядя Уилли все время говорит: мы должны доказать, что любовь сильнее ненависти… что смелость, самоотречение и, главное, милосердие могут победить жестокость, эгоизм и страх.

Он выругался про себя, подумав, что уж он-то в любом случае выжил бы. Но, несмотря на это, ее слова произвели на него впечатление – да и как могло быть иначе, когда они были произнесены с таким искренним пылом?

– Выходит, из-за твоих идей… долга и служения ты обрекаешь себя на жизнь, полную невзгод и несчастья.

– Несчастья? – Она протестующе вскинула голову. – Ты даже не представляешь, сколь велико воздаяние в такой жизни.

– И самопожертвование.

– Только так и нужно жить. Особенно в наше время.

– Я не верю, что ты говоришь серьезно.

– Я никогда не была серьезнее. Погоди, вот приедет дядя Уилли. На его долю выпало немало того, что ты считаешь невзгодами, он много болел, но счастливее человека на свете я не знаю.

Мори молчал. До сих пор это было выше его понимания, вне рамок восприятия жизни. Неужели действительно можно познать счастье там, «творя добро», среди проклятых дикарей? Он задавал себе этот вопрос, все больше и больше испытывая смятение.

– Помимо счастья есть и другие вещи, – продолжала она с трудом, но все же пытаясь подобрать нужные слова. – Такие, как удовлетворение, и душевный покой, и чувство выполненного долга. Их не получить, хорошо проводя время, гоняясь за удовольствиями, закрывая глаза на чужие страдания. И ни за какие деньги их, конечно, не купишь. Но если делать свое дело на благо других людей… людей в нужде… Не умею я хорошо объяснить, но ты наверняка понял, что я имею в виду… – Она умолкла. – Если бы ты практиковал как врач, ты бы знал… и мне кажется – прошу простить меня за это, Дэвид, – я уверена, ты был бы гораздо счастливее.

И снова он молчал, покусывая губу и разбивая стальным острием трости обледенелые комки снега, вывороченные фермерскими фургонами. Она сформулировала в своей наивной манере гуманистическое клише. И все же не было ли в ее словах чуть больше, чем маленького зерна правды? В своей погоне за мирскими удовольствиями разве он обрел что-нибудь, кроме душевной боли и апатии, разочарования и сожаления, а еще целого вороха невротических комплексов, не раз приводивших его на грань нервного срыва?

– Дорогая Кэти! – воскликнул он, внезапно охваченный жалостью к самому себе. – Я всегда хотел быть добрым и творить добро, но обстоятельства были выше меня.

– Ты добрый, – без тени улыбки сказала она. – Сразу видно… по твоему лицу. Тебе лишь нужна возможность доказать свою доброту самому себе.

– Ты действительно в это веришь?

– Всем сердцем.

– Боже мой, Кэти… если бы ты знала, какая у меня была жизнь, что я терпел, пока… да, пока буквально не встретил тебя. – Поддавшись чувствам, он продолжал: – Еще совсем молодым человеком я попал в Индию и был загнан – да, в прямом смысле загнан – в ловушку катастрофического брака, а затем в течение многих лет бежал по ленте американского конвейера, стараясь куда-то добежать, а на самом деле топчась на месте… Какое-то спасение я находил в искусстве, но это была временная передышка, иллюзорная, я никогда не знал подлинного удовлетворения, хотя обманывал себя, что оно у меня было. Все это порождено моим несчастливым нищим детством, когда я был никому не нужным ребенком. Вот тогда и сформировалось все древо моей жизни – корни, ствол и ветви. Так, во всяком случае, мне сказали. – Он не стал упоминать фамилии Виленского. – Да я и сам это знаю, мое настоящее зародилось в те ранние годы жизни, когда я был предоставлен самому себе.

– Все, что ты сказал, только больше убедило меня, что ты все еще способен на великие дела.

Он был так тронут, что ничего не ответил, и они продолжали идти в напряженном молчании. Но ее слова стучали у него в голове, он чувствовал, что она права: он по-прежнему готов к великим свершениям. Как там говорилось? «Совершайте благородные поступки, не мечтайте о них целый день»[343]343
  Высказывание принадлежит Чарльзу Кингсли (1819–1875), английскому романисту и проповеднику.


[Закрыть]. Он вдруг вспомнил последний совет, который дал ему Виленский перед его отъездом из Нью-Йорка: «Когда доберетесь туда, ради бога, займитесь стоящим делом, пусть оно будет связано с другими людьми, это отвлечет вас от самого себя». Почему он проигнорировал врачебный совет, почему забыл о нем? И вот теперь Кэти напомнила ему. Ее кротость и доброта, ее неискушенность – его не покоробила эта фраза – невольно повлияли на него, хотя он сам того не подозревал. И разве могло быть иначе?

Он собрался было заговорить, но, подняв глаза, увидел, что они достигли горной сторожки, куда заглядывали в прошлый раз выпить кофе. Напиток был скверный, приготовлен из какого-то некачественного порошка, но зато горячий, Кэти пила его вроде бы с удовольствием, и крестьянка, подоткнув юбку поверх полосатой нижней, сейчас радостно их приветствовала. Они уселись на деревянной террасе, в пятнышке холодного солнца, сознавая, что между ними в эту минуту происходит нечто важное и неизбежное. Он принялся нервно барабанить по столу, быстро пригубил кофе, слегка пролив по неосторожности, так как руки тряслись, и потом вдруг сказал:

– Я признаю, Кэти, что у каждого должна быть достойная цель в жизни. Я надеялся найти свою, посвятив себя тебе. Но теперь… похоже, от меня требуется гораздо большее.

– Что, Дэвид? – Губы ее дрогнули.

– А ты не догадываешься? Ведь именно ты заставила меня почувствовать это, и не только тем, что сказала сейчас, а просто своим присутствием. Кэти, – пробормотал он тихим, проникновенным голосом, – отбросив все прочие обстоятельства, ты действительно чувствуешь, что я тебе нужен?

Девушка посмотрела на него с невыносимым напряжением.

– Как ты можешь спрашивать? – Она неожиданно сникла и жалобно договорила, избегая смотреть ему в глаза: – Ты мне так нужен… Я хочу, чтобы ты поехал со мной.

Наконец под нажимом все было высказано, тайна, до сих пор хранившаяся в ее душе, перестала быть таковой. Потрясенный этим откровением, он молча смотрел на нее, понимая, что все последние напряженные дни ждал именно такой просьбы.

– Ты имеешь в виду, – медленно произнес он, требуя если не большего, то хотя бы повторения, – короткую совместную поездку?

– Нет-нет… я прошу тебя остаться там навсегда. – Она заговорила, чуть ли не в бреду: – Там огромная нехватка врачей. Дядя Уилли планирует постройку небольшой больницы при сиротском приюте. Ты обретешь там то самое дело, для которого предназначен, хотя до сих пор его не нашел. Мы будем вместе и будем счастливы тем, что работаем.

– Ради того, чтобы быть с тобой, Кэти, – с чувством произнес он, – я готов отдать правую руку. Но подумай, какие изменения это повлечет, в частности, в моем… образе жизни. К тому же диплом врача я получил довольно давно.

– Ты быстро все наверстаешь – ты ведь такой умный. А к той жизни со временем привыкнешь.

– Да, дорогая Кэти, но есть и другие трудности. – Неуемное желание, чтобы она продолжала его уговаривать, подталкивало его признаться: – Финансовые дела, требующие постоянного присмотра, различные обязанности. Что касается миссии, то ты знаешь, я человек не набожный. Я вполне согласен со всем, что ты только что сказала, но не знаю, сумею ли разделить твои духовные убеждения.

– Работа, которую делаешь, и есть лучшая религия. Со временем, Дэвид, ты научишься понимать значение молитвы. Не умею я говорить о таких вещах, никогда не умела, слова становятся какими-то деревянными, негнущимися, зато я чувствую их сердцем. И ты тоже почувствовал бы… если бы только поехал.

Их руки скользнули друг к другу. Ручка Кэти оказалась холодной, как мрамор, так она была напряжена; и он крепко сжал ее, пока кровь вновь не начала пульсировать по жилам. Никогда прежде он не был к ней так близок. Словно ее душа проникла в его душу.

Появление крестьянки оборвало чудесный миг. Мори взглянул на нее невидящими глазами, а она, указав на северное небо, практично заметила:

– Es wird Schnee kommen. Schau’n sie, diese Wolken. Es ist besser Sie gehen zurück nach Schwansee.

– Она советует нам идти домой. – Вернувшись на землю, ответил он на вопросительный взгляд Кэти. – Предвещают снегопад, небо уже сейчас затягивается тучами.

Он оплатил счет, оставив щедрые trinkgeld[344]344
  Чаевые (нем.).


[Закрыть], и они отправились в обратный путь вдоль горного хребта, теперь уже в полной тишине, ибо Мори погрузился в глубокую задумчивость. Ветер стих, похолодало, все вокруг окрасилось в серые тона, солнце быстро катилось за гору, как огромный красный апельсин. Через час они спустились в долину. Мори не терпелось быстрее вернуться на виллу – он беспокоился за Кэти, как бы она не простудилась в этой промозглости. Но когда они собирались перейти главную дорогу, пересекавшую тропинку к Шванзее, мимо пролетел красный спортивный «эм-джи», потом притормозил со скрипом, остановился и с ревом развернулся.

– Привет, привет, привет! – послышались громкие, чересчур радостные крики. – Я так и знал, что это ты, старина.

Выведенный из задумчивости, Мори узнал, предчувствуя дурное, блейзер с медными пуговицами – Арчи Стенч. Небрежно высунувшись из окна со стороны водителя и улыбаясь во все тридцать два зуба, Стенч протянул руку в перчатке, и Мори пожал ее с деланой любезностью крайне раздосадованного человека. Торжественность дня была разбита вдребезги.

– Это мисс Эрхарт, дочь старинной подруги, – быстро сказал он, желая быстрее загасить многозначительный блеск, промелькнувший в хитрых глазенках Стенча. – Ее дядя, миссионер из Центральной Африки, присоединится к ней через два дня.

– Очень интере-е-есно, – протянул Арчи. – Приедет сюда?

– Ненадолго, – холодно кивнул Мори.

– Я хотел бы встретиться с ним. Африка сейчас самая горячая новость. Ветер перемен. Ха-ха! Вот так, старина. В Конго сейчас штормит. Вам нравится здесь, мисс Эрхарт? Остановились у Мори, полагаю?

– Да, – ответила Кэти на оба вопроса. – Но скоро я уеду.

– Не в дикую Африку? – игриво поинтересовался Стенч.

– Туда.

– Боже мой! – Стенч пришел в восторг. – Вы серьезно? Какой отличный материал получится. То есть вы тоже занимаетесь миссионерским рэкетом… Простите, я хотел сказать, делом?

Кэти слегка улыбнулась, к досаде Мори, словно ее не покоробила бесцеремонность Стенча.

– Я медсестра, – пояснила она. – Еду помочь своему дяде… Он открывает больницу в Квибу, на границе Анголы.

– Молодцы! – просиял Стенч. – Когда все бегут из того края на семи ветрах, вы стремитесь туда. Страна должна об этом услышать. Мы, британцы, никогда не сдаемся. Я загляну после приезда вашего дяди. Угостишь глоточком, дружище, в память о старом добром времени? Что ж, мне пора. Устал зверски. Ездил в деревню Песталоцци[345]345
  Детская деревня Песталоцци, названная в честь ученого, – это швейцарская организация по оказанию помощи нуждающимся детям и подросткам из многих стран мира. Она располагается в городе Трогене и является компетентным центром образования и межкультурной совместной жизни. Находится на содержании Фонда Песталоцци.


[Закрыть], показывал фокусы ребятне. Шестьдесят километров в один конец. Скука чертовская. Но маленькие паршивцы очень хороши. До встречи, мисс Эрхарт, пока-пока, старина. Чудесно, что ты вернулся!

Уезжая, Арчи крикнул из окна, подтверждая будущий визит:

– Так не забудь, я еще позвоню!

– По-моему, милый человек, – заметила Кэти, когда они перешли дорогу. – Как это хорошо с его стороны – развлечь ребятишек.

– Да, он всегда затевает что-то в этом роде. Но… к сожалению, немного развязен, – сказал Мори тоном человека, с неохотой осуждающего другого, и добавил, словно это объясняло все: – Корреспондент «Дейли эко».

Злосчастная встреча именно в тот момент, когда он решал глобальные вопросы, касающиеся души, порядком его расстроила. Стенч представлял угрозу. Будь оно все проклято, подумал Мори, возвращаясь к земному, через полчаса новость о его приезде с Кэти разнесется по всей округе.

И действительно, не успели они вернуться и выпить чаю, как зазвонил телефон.

– Переведите на кабинет, – велел он Артуро. – Прошу прощения, дорогая Кэти, я отлучусь на несколько минут. Наш друг Стенч, как видно, поработал.

Наверху он снял трубку и раздраженно нажал красную кнопку, предчувствуя недоброе; его опасения сразу подтвердились: в трубке прозвучало контральто мадам фон Альтисхофер.

– Добро пожаловать домой, дорогой друг! Я буквально минуту назад узнала о вашем возвращении. Почему вы мне ничего не сообщили? Сколько времени прошло! Вас здесь очень не хватало. Все только и говорят о вашем таинственном исчезновении. Итак, как скоро я могу прийти повидаться с вами и вашей юной гостьей, намеренной посвятить себя Черному континенту?

Поразительно, каким неприятным показалось ему подобное вторжение – не только сами слова, но и любезная манера, и вывернутый наизнанку английский, и даже звучный голос. Он прокашлялся и пустился в поверхностные объяснения, суть которых сводилась к тому, что дела старинных друзей семьи задержали его дольше, чем он предполагал.

– Родственники? – вежливо осведомилась дама.

– В какой-то мере да, – уклончиво ответил он. – Когда приедет мой второй гость, надеюсь, вы навестите нас и познакомитесь с ними обоими.

– Но до тех пор вы должны приехать ко мне выпить.

– Очень хотел бы, но никак. Много дел накопилось за время отсутствия. – Глянув в окно, он увидел, как в воздухе медленно кружат первые хрупкие снежинки, и ухватился за эту тему. – Боже милостивый! Настоящий снегопад. Боюсь, нас ждет ранняя зима.

– Несомненно, – сказала она, хохотнув. – Но неужели мы теперь будем говорить о погоде?

– Конечно нет. Скоро увидимся.

Нахмурившись, он повесил трубку и оборвал тем самым разговор, раздосадованный ее вмешательством, – хотя нет, так считать было несправедливо; несмотря на ее немецкую напористость, она была милая женщина, а он, возможно, излишне ее поощрял. Нервы были взвинчены до предела. Вновь накатило странное ощущение, будто время сжимается вокруг него. Внизу его ждало разочарование – Кэти ушла к себе в комнату. Она не появлялась до самого ужина, а когда все-таки вышла, то он увидел, что она, желая доставить ему удовольствие, надела зеленое платье. Тронутый до глубины души, он понял, что в этом мире для него существует только одна-единственная женщина. И в нем вспыхнуло такое острое желание, что он был вынужден отвернуться без обычного комплимента, не сказав ни слова. Весь вечер, несмотря на усилия развлечь гостью, он был сам не свой, поглощенный мыслью, скорее одержимый ею, что нужно принять решение, ведь времени в его распоряжении оставалось все меньше. После того как они прослушали несколько пластинок, она, должно быть, почувствовала, что он хочет побыть один, и, сославшись на усталость, ушла спать пораньше, оставив его в библиотеке.

После ухода Кэти он несколько минут стоял неподвижно, прислушиваясь к ее легким шагам наверху. Потом машинально принялся рассовывать большие диски по полиэтиленовым пакетам и расставлять их по местам в бюро. Приоткрыв одно из трех высоких окон, он выглянул в ночь. Снегопад, начавшийся с легких пушинок, продолжался весь вечер – тихий, мягкий, наполнявший воздух крупными парящими хлопьями. И сейчас весь сад был укутан, ничего не осталось, кроме белого одеяла, жизнь словно прекратилась. Неестественное затишье нарушали лишь заунывный скрип колесного судна, с трудом пересекавшего обледенелое озеро, да слабые завывания северного ветра, вначале едва слышные, но потом набравшие силу. Мори отлично знал этот ветер, который скатывался по спирали с гор, сокрушая все на своем пути и предвещая бурю. Через пять минут, как он и предвидел, ветер уже ревел вокруг дома, скрипя ставнями, срывая черепицу с крыши. Воздух, резко похолодавший, облепил кружащие снежинки льдом. Они стали острее, смешавшись с тяжелыми каплями града и поднятой с земли порошей. Деревья, невидимые, но вполне слышные, начали знакомый сумасшедший танец фанданго, который он часто себе воображал для собственного развлечения, проигрывая пластинку Берлиоза.

Но его настроение никак не допускало Берлиоза. Вагнер подошел бы лучше, мрачно подумал Мори, что-то вроде «Полета валькирий», но у него не было настроения слушать музыку, он мог думать только о судьбоносном решении, которое предстояло принять, и о ней. Мори закрыл окно и, потянув за шнур с кистями, задернул бледно-розовые клетчатые занавески, а сам думал, уснула ли она или, что казалось более вероятным, буря ей помешала. Он мучительно представил, как она лежит там наверху, одна, и прислушивается, округлив глаза, к ночному вою! Если бы только он смел пойти к ней. Но разумеется, об этом не могло быть и речи. Он не находил себе места от беспокойства, сознавая, что нужно собраться, попробовать навести порядок в мыслях. Взяв книгу с полки, новую биографию лорда Кёрзона[346]346
  Джордж Натаниел Кёрзон (1859–1925) – маркиз, видный английский публицист, путешественник и государственный деятель: вице-король Индии, министр иностранных дел Великобритании (1919–1924), лидер палаты лордов.


[Закрыть], он упал в кресло. Но не смог сосредоточиться на чтении даже о Кёрзоне – человеке, которым он глубоко восхищался и, более того, считал своим идеалом, хотя сам себе в этом не признавался. Мысли его блуждали, слова сливались в бессмысленные пятна. Мори встал, бросил взгляд на напольные часы Томпиона[347]347
  Томас Томпион (1638–1713) – английский математик и конструктор точных приборов, часовых дел мастер.


[Закрыть]: всего половина одиннадцатого. Слишком рано, чтобы лечь спать, он все равно не уснет. Ни за что. Он перешел в гостиную и принялся метаться от стены к стене, наклонив голову, не глядя на свои картины, которые в прошлом так часто служили ему утешением. Ему стало невыносимо жарко, но он подавил неуемное желание выйти на занесенную снегом террасу, а вместо этого отправился в чулан и выключил термостат. Из кухни не доносилось ни звука; Артуро и Елена давно ушли на свою половину. В последнее время даже они проявляли признаки беспокойства, словно ждали какое-то неприятное известие. Вернувшись в гостиную, он хотел было снова вышагивать от стены к стене, но сразу остановился, уловив наконец суть проблемы.

Теперь, когда совершенно ясно, что она не изменит своего решения, ему оставалось только одно. И хотя он упрямо гнал от себя эту мысль, он понял с самого начала, еще когда впервые увидел ее на кладбище в Маркинче, что это неизбежно, что она его судьба. Неотвратимая потребность изменить свою жизнь и погнала его обратно на родину. И вот теперь эта девушка предлагала ему тот самый шанс, который он искал, а еще чудо своей любви. Разве мог он отказаться? Она стала для него абсолютной необходимостью. И если он потеряет ее из-за своих сомнений или по глупости, жизнь станет невыносимой. Разве он не усвоил этот урок еще тогда, в юности, совершив прискорбную ошибку? Он должен сопровождать ее в Квибу, полностью отдаться работе, уготованной ему судьбой. Почему бы и нет? Это была превосходная работа. Он искренне захотел стать новым человеком, которого Кэти из него сделает. И он им станет. Еще не слишком поздно. Все возможно. Другие ведь находили эту спасительную искру, и примерно в тех же обстоятельствах. Он читал об этих людях, мучимых душевными исканиями, которые обретали себя в диких, полных опасностей землях, чаще всего в тропиках и при последнем издыхании.

– Поеду, – громко объявил он. – Это единственный выход.

Произнеся эти важные слова, он мгновенно испытал огромное облегчение. Душа запела. Он словно скинул груз с плеч. Какое раскрепощение – чуть ли не преображение! Не это ли называется «обращением»? Кэти говорила о молитве, и теперь ему показалось, что он не только понял смысл Божьего слова, но и почувствовал, как оно пронзило его насквозь. Сладостный ихор[348]348
  В греческой мифологии нетленная прозрачная кровь богов. (Примеч. ред.)


[Закрыть], сноп света – эти слова пришли на ум, когда, откинув голову, он устремил взгляд ввысь, искренне и глубоко тронутый, и пережил мгновение красоты, даже почувствовал, пусть и далекую, но причастность к небесам. Он пока не мог воспарить, он слишком долго был привязан к земному, поэтому и не предпринял попытки помолиться – впрочем, молитва, вполне возможно, придет позже.

Напряжение постепенно его оставило. Дело сделано, жребий героически брошен. Его переполнила радость. И как все просто оказалось – он лишь признал правду и предложил себя. Почему же он так долго сомневался, заставляя ее ждать и мучиться затянувшейся неопределенностью? А ведь она страдала, бедняжка, наверное, даже сильнее, чем он. Если бы только можно было рассказать ей сейчас, избавить от лишних часов напряжения. Но будет ли это прилично? Он имел все основания, но нет, вряд ли это было бы правильно. Что ж, по крайней мере остаток ночи душа у него будет спокойна.

Постояв неподвижно несколько минут, он выключил свет и медленно пошел к себе наверх. По-прежнему воодушевленный, радуясь сознанию, что спасительное решение найдено, он принял теплую ванну, как всегда попудрился тальком, надел пижаму, восточные туфли, халат и присел на край кровати. Обязательно нужно поспать. Но в нем росло радостное возбуждение, хорошая весть так и рвалась наружу – он просто физически не смог бы ее удержать. Неужели она сейчас спит? Если нет, то будет просто христианским благом сообщить ей добрую новость немедленно, лично. Он поднялся, нерешительно открыл дверь и бросил взгляд через длинную лестничную площадку. Потом задержал дыхание и на цыпочках прошел к ее комнате по толстому ковровому покрытию, ни разу не скрипнув паркетом.

Ветер, ревущий снаружи, лишь подчеркивал тишину на темной лестнице, когда Мори замер у комнаты девушки. Он чуть было не повернул обратно, но потом все-таки стукнул в дверь и осторожно повернул ручку, чувствуя, как громко бьется пульс.

– Кэти, – прошептал он, – ты спишь?

В темноте что-то зашуршало и раздался перепуганный голосок:

– Дэвид!

– Не тревожься, дорогая Кэти. Я подумал, что буря, быть может, не дает тебе уснуть. Похоже, не ошибся… Мне нужно сказать нечто важное.

Сделав несколько шагов на ощупь, он опустился на колени рядом с ее кроватью. Разглядел в темноте очертания ее головы на подушке, обнаженную руку поверх стеганого покрывала. И дотронулся до нее легко, как бы успокаивая.

– Кэти, дорогая Кэти. Все решено. Я должен был сразу тебе сообщить. Я еду с вами.

– Дэвид! – повторила она тихим восхищенным шепотом. Он почувствовал, как ее охватила радость, как она вся ожила. – Благодарю… благодарю тебя от всей души.

– Ты не сердишься на меня… за то, что я тебя потревожил?

– Как можно! Мой дорогой, я тут лежала и все ждала, ждала, что услышу от тебя эти самые слова.

– А я не смог вынести мысли, что ты, быть может, промучаешься всю ночь без сна в ожидании. – Он помолчал. – Раз уж я здесь, можно мне остаться ненадолго и поговорить?

– Да, останься, останься. Я совершенно проснулась. Включить лампу?

– Нет, дорогая. Я теперь хорошо тебя вижу.

– А я вижу тебя. – Она радостно вздохнула. – Я так счастлива. Знаешь, о чем я мечтала в полусне незадолго до твоего прихода?

– Расскажи, дорогая.

– Мне пригрезилось, что мы вместе с тобой в Квибу, и дядя Уилли… – Она засомневалась, но потом все-таки раскрыла сердце. – И дядя Уилли венчает нас в миссионерской церкви.

– Так и будет, дорогая Кэти.

Они долго смотрели друг на друга. Сердце в его груди готово было выскочить наружу от боли и восторга. Он начал нежно поглаживать ее руку.

– Я по-прежнему представляю наше будущее, – продолжила она мечтательно. – Все решено. Мы с тобой вместе.

А снаружи дождь с градом без устали колотил в окно, затем сверкнула молния и послышались раскаты грома. Мори слегка передернуло.

– Дорогой Дэвид, ты замерз. Прошу тебя, накинь плед.

– Холодновато. – К горлу подкатил комок, но Мори все равно сумел произнести резонно и скромно: – Если бы ты согласилась поделиться покрывалом, мы бы лежали рядышком и болтали… Нам еще многое нужно сказать друг другу.

Через секунду он уже лежал рядом с ней, но в полутьме почти неумышленно подхватил не только край покрывала, но и одеяло и простынь, которыми она укрывалась. Ее лицо оказалось рядом на подушке. В первую секунду она окаменела, ему даже показалось, что она перестала дышать, потом он почувствовал, как она дрожит, и поспешил ее успокоить.

– Дорогая, ты ведь знаешь, я не хочу тебя расстраивать.

– Но, Дэвид…

– Я дорожу тобой, как ничем на свете.

Постепенно, очень медленно, она расслабилась. Сквозь ее хлопковую ночную рубашку до него дошло тепло молодого тела. Дождь с шипением стекал в канавы, а гром гремел, и его раскаты эхом раздавались среди гор. Повернувшись на бок, он прижался губами к ее волосам.

– Дэвид, это неправильно, – произнесла она срывающимся голосом. – Прошу, не позволь нам совершить неправедный поступок.

– Дорогая, – сказал он с глубоким убеждением, – что в нем неправедного? Небеса уже смотрят на нас как на одно целое.

– Да, Дэвид, но, пожалуйста, давай подождем, дорогой.

– Разве ты меня не любишь?

– Люблю… люблю… так сильно, что даже сердце болит. Но потом мы пожалеем.

– Нет, дорогая Кэти, такая любовь, как наша, уже сама по себе – прощение.

– Но, Дэвид…

– К тому же мое… наше общее слово делает эту минуту священной. – Он чувствовал, что в ее душе происходит борьба, и торжественно прошептал: – Это не может быть неправильным, дорогая, если всего через несколько дней, чуть ли не часов, Уилли нас поженит.

Он обнял ее, вдыхая аромат свежей молодой кожи. Какой тоненькой и хрупкой она была, какой молодой, и как сильно билось ее сердечко о его грудь, словно птица, пойманная в клетку!

– Нет, Дэвид, милый.

Но победила природа, освободив ее от угрызений совести. Вздохнув, она обняла его за шею обеими руками и страстно поцеловала.

– Ничего не могу поделать. Я так сильно тебя люблю… что просто умру.

В нем восторжествовало сознание своей полной правоты. Ласковым нашептыванием он попытался унять ее дрожь. Чистое слияние двух любящих – никакой не грех, а скорее благословение, почти акт обожествления – так, кажется, недавно говорили на каком-то суде. Мягко заключив ее в объятия, он действовал почти с молитвенной нежностью. Какое же наслаждение вкусить наконец неспешно растущий восторг, овеянный благочестием. Позже, почувствовав ее слезы на своей щеке, он вздохнул, умиротворенный, но все еще пылая страстью.

– Ты плачешь. Но почему, дорогое дитя?

– Я боюсь того, что мы натворили, Дэвид.

– Разве тебе не было хорошо, любовь моя?

– Да, было. – Ее голос заглушала подушка. – Но мы совершили грех, Дэвид, и Бог нас накажет.